Мы все пользуемся римскими цифрами – отмечаем ими номера веков или месяцев года. Римские цифры находятся на часовых циферблатах, в том числе на курантах Спасской башни. Мы их используем, но знаем про них не так много.
Как устроены римские цифры
Римская система счета в ее современном варианте состоит из следующих базовых знаков:
I 1
V 5
X 10
L 50
C 100
D 500
M 1000
Чтобы запомнить цифры, непривычные для нас, пользующихся арабской системой, существует несколько специальных мнемонических фраз на русском и английском языках:
Мы Dарим Сочные Lимоны, Хватит Vсем Iх
Mы Dаем Cоветы Lишь Xорошо Vоспитанным Iндивидуумам
I Value Xylophones Like Cows Dig Milk
Система расположения этих цифр друг относительно друга такова: числа до трех включительно образуются при помощи сложения единиц (II, III), - четырехкратное повторение любой цифры запрещено. Чтобы образовать числа больше трех, складываются или вычитаются большая и меньшая цифры, для вычета меньшая цифра ставится перед большей, для прибавления - после, (4 = IV), та же логика действует и с другими цифрами (90 = XC). Порядок расположения тысяч, сотен, десятков и единиц тот же, что и привычный нам.
Важно, что любая цифра не должна повторять больше трех раз, таким образом, самое длинное число до тысячи – 888 = DCCCLXXXVIII (500+100+100+100+50+10+10+10+5+1+1+1).
Альтернативные варианты
Запрет на четвертое использование одной и той же цифры подряд стал появляться только в XIX веке. Поэтому в старинных текстах можно увидеть варианты IIII и VIIII вместо IV и IX, и даже IIIII или XXXXXX вместо V и LX. Остатки этого написания можно увидеть на часах, где четыре часто отмечается именно с помощью четырех единиц. В старых книгах также нередки случаи двойных вычитаний – XIIX или IIXX вместо стандартных в наши дни XVIII.
Также в Средневековье появилась новая римская цифра – ноль, который обозначался буквой N (от латинского nulla, ноль). Большие числа отмечались специальными знаками: 1000 - ↀ (или C|Ɔ),5000 – ↁ(или |Ɔ),10000 – ↂ (или CC|ƆƆ). Миллионы получаются при двойном подчеркивании стандартных цифр. Дроби римскими цифрами тоже писали: с помощью значков отмечались унции – 1/12, половина отмечалась символом S, а все, что больше 6/12 – прибавлением: S = 10\12. Еще один вариант – S::.
Происхождение
На данный момент не существует единой теории происхождения римских цифр. Одна из самых популярных гипотез гласит, что этрусско-римские цифры произошли от системы счета, которая использует вместо цифры штрихи-зарубки.
Таким образом, цифра «I» - это не латинская или более древняя буква «и», а насечка, напоминающая форму этой буквы. Каждую пятую насечку обозначали скосом – V, а десятую перечеркивали – Х. Число 10 выглядело в этом счете следующим образом: IIIIΛIIIIX.
Именно благодаря такой записи цифр подряд мы обязаны особой системе сложения римских цифр: со временем запись числа 8 (IIIIΛIII) могла сократиться до ΛIII, что убедительно демонстрирует, каким образом римская система счета получила свою специфику. Постепенно зарубки превратились в графические символы I, V и X, и приобрели самостоятельность. Позже они стали идентифицироваться с римскими буквами – так как были на них внешне похожи.
Альтернативная теория принадлежит Альфреду Куперу, который предположил рассмотреть римскую систему счета с точки зрения физиологии. Купер считает, что I, II, III, IIII – это графическое представление количества пальцев правой руки, выкидываемых торговцем при назывании цены. V – это отставленный большой палец, образующий вместе с ладонью подобную букве V фигуру.
Именно поэтому римские цифры суммируют не только единицы, но и складывают их с пятерками – VI, VII и т.п. – это откинутый большой палец и другие выставленные пальцы руки. Число 10 выражали с помощью перекрещивания рук или пальцев, отсюда пошел символ X. Еще один вариант – цифру V попросту удвоили, получив X. Большие числа передавали с помощью левой ладони, которая считала десятки. Так постепенно знаки древнего пальцевого счета стали пиктограммами, которые затем начали отождествлять с буквами латинского алфавита.
Современное применение
Сегодня в России римские цифры нужны, в первую очередь, для записи номера века или тысячелетия. Римские цифры удобно ставить рядом с арабскими – если написать век римскими цифрами, а затем год – арабскими, то в глазах не будет рябить от обилия одинаковых знаков. Римские цифры имеют некоторый оттенок архаичности. С их помощью также традиционно обозначают порядковый номер монарха (Петр I), номер тома многотомного издания, иногда – главы книги. Также римские цифры используются в циферблатах часов под старину. Важные числа, такие, как год олимпиады или номер научного закона, могут также фиксироваться при помощи римских цифр: II мировая, V постулат Евклида.
В разных странах римские цифры употребляются немножко по-разному: в СССР было принято указывать с помощью них месяц года (1.XI.65). На западе римскими цифрами часто пишут номер года в титрах фильмов или на фасадах зданий.
В части Европы, в особенности в Литве, нередко можно встретить обозначение римскими цифрами дней недели (I – понедельник и так далее). В Голландии римскими цифрами иногда обозначают этажи. А в Италии ими отмечают 100-метровые отрезки пути, отмечая, в то же время, арабскими цифрами каждый километр.
В России при письме рукой принято подчеркивать римские числа снизу и сверху одновременно. Однако часто в других странах подчеркивание сверху значило увеличение регистра числа в 1000 раз (или 10000 раз при двойном подчеркивании).
Существует распространенное заблуждение о том, что современные западные размеры одежды имеют некую связь с римскими цифрами. На самом деле обозначения XXL, S, M, L и т.п. не имеют никакой связи с ними: это аббревиатуры английских слов eXtra (очень), Small (маленький), Large (большой).
Для обозначения цифр в латинском языке приняты комбинации следующих семи знаков: I (1), V (5), X (10), L (50), С (100), D (500), М (1000).
Для запоминания буквенных обозначений цифр в порядке убывания придумано мнемоническое правило:
Мы Dарим Сочные Lимоны, Хватит Vсем Iх (соответственно M, D, C, L, X, V, I).
Если знак, обозначающий меньшее число, стоит справа от знака, обозначающего большее число, то меньшее число следует прибавлять к большему, если слева, то вычитать, а именно:
VI - 6, т.е. 5 + 1
IV - 4, т.е. 5 - 1
XI - 11, т.е. 10 + 1
IX - 9, т.е. 10 - 1
LX - 60, т.е. 50 + 10
XL - 40, т.е. 50 - 10
СХ - 110, т.е. 100 + 10
ХС - 90, т.е. 100-10
MDCCCXII - 1812, т.е. 1000 + 500 + 100 + 100 + 100 + 10 + 1 + 1.
Возможно различное обозначение одного и того же числа. Например, число 80 можно обозначить как LXXX (50 + 10 + 10 + 10) и как ХХС (100 - 20).
Для записи чисел римскими цифрами необходимо сначала записать число тысяч, затем сотен, затем десятков и, наконец, единиц.
I (1) - unus (унус)
II (2) - duo (дуо)
III (3) - tres (трэс)
IV (4) - quattuor (кваттуор)
V (5) - quinque (квинквэ)
VI (6) - sex (сэкс)
VII (7) - septera (сэптэм)
VIII (8) - octo (окто)
IX (9) - novem (новэм)
X (10) - decern (дэцем)
XI (11) - undecim (ундецим)
XII (12) - duodecim (дуодэцим)
ХШ (13) - tredecim (трэдэцим)
XIV (14) - quattuordecim (кваттуордэцим)
XV (15) - quindecim (квиндэцим)
XVI (16) - sedecim (сэдэцим)
XVII (17) - septendecim (сэптэндэцим)
XVIII (18) - duodeviginti (дуодэвигинти)
XIX (19) - undeviginti (ундэвигинти)
XX (20) - viginti (вигинти)
XXI (21) - unus et viginti или viginti unus
XXII (22) - duo et viginti или viginti duo и т.д.
XXVIII (28) - duodetriginta (дуодэтригинта)
XXIX (29) - undetriginta (ундэтригинта)
XXX (30) : triginta (тригинта)
XL (40) - quadraginta (квадрагинта)
L (5O) - quinquaginta (квинквагинта)
LX (60) - sexaginta (сэксагинта)
LXX (70) - septuaginta (сзлтуагинта)
LXXX180) - octoginta (октогинта)
КС (90) - nonaginta (нонагинта)
C (100) centum (центум)
CC (200) - ducenti (дуценти)
CCC (300) - trecenti (трэценти)
CD (400) - quadrigenti (квадригэнти)
D (500) - quingenti (квингэнти)
DC (600) - sescenti(сэсценти) или sexonti (сэксцонти)
DCC (700) - septigenti (сэптигэнти)
DCCC (800) - octingenti (октингэнти)
CV (DCCC) (900) - nongenti (нонгэнти)
M (1000) - mille (милле)
ММ (2000) - duo milia (дуо милиа)
V (5000) - quinque milla (квинквэ милиа)
X (10 000) - decem milia (дэцем милиа)
XX (20000) - viginti milia (вигинти милиа)
C (100000) - centum milia (центум милиа)
XI (1000000) - decies centena milia (дэциэс центэна милиа).
Если вдруг любознательный человек спросит, почему для обозначения цифр 50, 100, 500 и 1000 были выбраны латинские буквы V, L, С, D, М, то сразу скажем, что это вовсе не латинские буквы, а совсем иные знаки.
Дело в том, что основой для латинского алфавита послужил алфавит западногреческий. Именно к нему восходят три знака L, С и М. Здесь они обозначали придыхательные звуки, которых не было в латинском языке. Когда оформлялся латинский алфавит, именно они оказались лишними. Их и приспособили для обозначения чисел в латинской графике. Позднее они по написанию совпали с латинскими буквами. Так, знак С (100) стал похож на первую букву латинского слова centum (сто), а М (1000) - на первую букву слова mille (тысяча). Что же касается знака D (500), то он представлял собой половину знака Ф (1000), а потом уж стал похож на латинскую букву. Знак V (5) являлся всего навсего верхней половиной знака X (10).
Кольские норвежцы – кто они? Прийти на Русь – не значит стать ее частью… А им удалось. Влиться в иной для них мир, оставить после себя память, создать свою собственную русско-норвежскую историю.
Кто такие Kolanordmenn
Понятие "кольские норвежцы" (или по-норвежски Kolanordmenn) появилось примерно в 1990-х годах, когда норвежские семьи возобновили поиски родственников, иммигрировавших в Россию в XIX веке. Это были выходцы из норвежского Финнмарка, создавшие поселения на Мурманском берегу и ставшие впоследствии целым субэтносом.
К XVIII веке Мурманский берег стал центром торговли между норвежцами и поморами. Они общались на арго - «руссенорске», состоящем из норвежских и русских слов. Торговля была исключительно меновая: поморы привозили в Финнмарк хлеб, муку и зерно, а взамен забирали рыбу.
В Мурмане (так назывался тогда Мурманский берег) никто не жил до конца XIX века. Российская власть не контролировала эту территорию, поэтому первые норвежские поселения обосновались там самовольно. А через 10 лет, только уже с разрешения Александра II, было населено практически всё побережье: на западной части преимущественно финнами и норвежцами, на востоке – русскими. Колонизация Мурмана была частью общего процесса освоения Русского Севера.
Первые колонии кольских норвежцев
В 1859 году норвежцы первыми обратились за «разрешением» поселиться на Кольском полуострове. На их родине были огромные налоги, голод и отсутствие каких-либо возможностей. А здесь свободная земля и богатая природа. Норвежцы были предприимчивы и самостоятельны в благоустройстве и организации промыслов и торговли, поэтому местные власти понимали, что норвежское поселение позволит сэкономить средства государственной казны.
По указу царя норвежцам предоставлялось официальное право обосноваться на Мурманском берегу. Было лишь одно условие – все иностранные поселенцы должны стать российскими подданными. Колонисты освобождались от налогов и воинской обязанности на 3 призыва. Поселенцы всех национальностей могли свободно заниматься любыми промыслами и торговлей; ввоз товаров из-за границы был беспошлинным, а на строительство домов и разведение хозяйства выдавалась безвозмездная ссуда в размере до 150 рублей на каждую семью.
Зачем все это было нужно Российской империи? Постоянные поселения в Мурмане должны были повысить доход от рыбных промыслов и укрепить суверенитет России в Заполярье. Территорию нужно было защитить от экономической и политической экспансии Норвегии.
За первые 5 лет колонизации на Мурманский берег приехали 245 норвежцев. На полуострове Рыбачий в селении Цыпнаволок, которое было ближе всего к их родине, норвежцы организовали интернациональную колонию. Русские долгое время не хотели становиться колонистами на Мурмане – в ожидании ссуды, их поселения жили там в страшной бедности. В то время, как иностранные мигранты за свой счет выстроили дома, завели хозяйство и несколько раз меняли место поселения в поисках лучшего. Когда ссуды начали выдавать, поморы передумали, но губернатор области запретил беднякам селиться на побережье. Населять Мурман охотнее позволяли тем, кто не просил никакой помощи – норвежцам и финнам.
Чем жили кольские норвежцы
Дома норвежцев были просторными и уютными: вместо печей камины, собственные ванны, в комнатах комоды и даже мягкая мебель. Они разводили домашний скот и северных оленей.
Норвежцы могли свободно ездить на родину: посещать церковь, продавать сено, мясо, дрова, рыбий жир и ворвань, а также привозить оттуда мыло, спички, керосин, шерстяную одежду. Доход в основном приносили ловля рыбы и охота на тюленя и гренландскую акулу.
Уже после революции, в 1930 году, группа норвежцев организовала рыбколхоз «Полярная звезда». И несмотря на то, что половину выручки от улова рыбаки отдавали туда, их уровень жизни был намного выше, чем у русских и финнов.
Колонии норвежцев, вопреки желаниям местных властей, жили в некой обособленности. Больше всего этому способствовал языковой барьер и конфессиональные различия, а также настороженное отношение к русским. На полуострове Рыбачий из 7 поселений колонистов не было ни одного русского человека.
Обучение в школе проходило на русском языке, учебников практически не было, из культурных мероприятий только танцы, и то редко.
Появившаяся в 1876 году возможность беспошлинно привозить из-за границы спиртные напитки сделала многих кольских норвежцев весьма состоятельными. Они везли из Финнмарка дешевый некачественный ром, который стал главным алкогольным напитком на побережье. В Норвегии этот ром был запрещен к продаже и закупался исключительно для ввоза в Россию.
Так в Мурмане появилось пьянство и снизился заработок, поморы стали постоянными должниками норвежцев, поэтому в 1886 году российским властям пришлось отменить беспошлинный ввоз алкоголя на территорию Кольского полуострова.
К 1899 году число постоянных жителей на Мурманском берегу достигло 2153 человек. Норвежские колонисты вели более активную торговую и промышленную деятельность, чем русские, поэтому их влияние на Мурмане было высоко. Это, конечно, не нравилось властям. К 1940 году советские власти депортировали большинство норвежцев с территории побережья.
Зачистка Кольского полуострова
После окончания Гражданской войны советская власть вдруг обнаружила, что западная часть Кольского залива населена в основном норвежцами. С точки зрения стратегической важности этого района для контроля над Севером, это было опасно. Начались политические преследования норвежцев. НКВД обвиняло их в шпионаже и участии в подготовке свержения советской власти. Более половины населения Цыпнаволока выслали с полуострова в Карелию и Заонежье.
С 1930 по 1938 год около 25 человек попали в лагеря, 15 человек расстреляли. Политическим репрессиям тогда подвергался каждый четвертый норвежец.
По приказу Сталина все приграничные территории должны были быть «очищены от чужеродных элементов». Таким образом история существования кольских норвежцев на Мурмане завершилась в 1940 году.
В годы Второй мировой войны некоторые норвежцы стали радистами Красной Армии, агентами НКВД, разведчиками и лоцманами. После войны оставшимся в живых разрешили вернуться на Мурманский берег, однако полуостров Рыбачий и Цыпнаволок стали закрытой военной зоной. Некоторые норвежцы поселились в селе Порт-Владимир. Большинство из них ассимилировались с русскими.
Сегодня бывшие колонии являются нежилыми, а кольских норвежцев разбросало по разным регионам бывшего Советского Союза. В 2007 году поселок Порт-Владимир официально упразднили как необитаемый и заброшенный населенный пункт. В Цыпнаволоке установлен камень в память о норвежцах, отважившихся когда-то поселиться в великой России.
Русские и советские труды по истории Норвегии
Первые сведения о Норвегии в русской литературе встречаются в переводных учебных пособиях и петербургских газетах конца XVIII в. В дальнейшем вплоть до конца XIX в. сведения эти носили преимущественно характер путевых заметок, этнографических и географических описаний, публицистических очерков – с 60-х годов XIX в. уже оригинальных, а не только переводных. Как предмет собственно исторического или политико-экономического описания, будь то переводного или оригинального, Норвегия выступала большей частью не сама по себе, а в составе либо-древней Скандинавии (в трудах о древнескандинавской литературе, о норманнских походах, о варяго-русской проблеме), либо Датского государства позднего средневековья и раннего нового; времени, либо, наконец, Объединенных королевств Швеции и Норвегии для "новейшего" периода245. Едва ли не единственным опытом исследования истории русско-норвежских отношений оставалась до конца XIX в. статья-публикация академика П. Г. Буткова в 1837 г.246
Внимание русской публицистики впервые специально обратилось на Норвегию в конце наполеоновских войн, в связи с ее переходом из-под многовековой власти Дании в унию со Швецией в 1814 г. (статьи в "Историческом, статистическом и географическом журнале", в "Духе журналов", позже в "Северном архиве" и др.). Вторично – и уже в несравненно большем объеме – Норвегия привлекла внимание русских международников и юристов, когда в 1905 г. расторгла унию со Швецией247. Мирное расторжение шведско-норвежской унии с соблюдением и уважением демократической процедуры, а затем экономическая зависимость молодого Норвежского государства от Англии обсуждались в нескольких полемических статьях В. И. Ленина (см. с. 678).
На рубеже XIX-XX вв. появилась специальная русская литература о Норвегии. Она еще носила сугубо прикладной характер, занималась современной ей норвежской действительностью и отдельными ее сторонами: сельским хозяйством, морскими промыслами и портами, социальной помощью, борьбой с пьянством, состоянием школьного дела и вооруженных сил, развитием пограничной с Россией губернии Финмарк, освоением ничейных заполярных областей, в частности Шпицбергена248.
Научно-исследовательские публикации по истории Норвегии стали чаще выходить у нас, собственно, лишь в 900-х годах. Их тематика – либо русско-норвежские отношения, преимущественно пограничные, включая предысторию соглашения 1826 г.249, либо раннее норвежское средневековье, опять-таки в сопоставлении с англосаксонскими (П. Г. Виноградов) или древнерусскими порядками (Е. Щепкин, И. Яковкин)250. Все это журнальные статьи. Что же касается монографий и публикаций книжного объема, то в них норвежский материал использовался и в XIX в., и позже вплоть до середины нашего века наряду с иным, скандинавским, и в рамках более широкой темы. Таковы известные исследования по истории балтийского вопроса: международных отношений в Северной Европе XIV-XVII вв. Г. В. Форстена, фундаментальные публикации из Копенгагенского архива Ю. Н. Щербачева, наконец, исследование К. Ф. Тиандера о поездках скандинавов в сказочные страны Беломорья, основанное на исландских сагах о норвежских королях251. Популяризаторами истории Норвегии, как и других скандинавских стран, были знаменитый киевский историк И. В. Лучицкий, перу которого принадлежали крупные статьи по истории этой страны в энциклопедиях Брокгауза и Ефрона и Граната, а также его жена – переводчица М. Лучицкая.
В послеоктябрьский межвоенный период научно-исследовательская работа в области скандинавской истории почти полностью прекратилась, за вычетом норманнской проблемы: лишь отдельные ленинградские историки – подвижница Е. А. Рыдзевская (1890-1941) и молодой И. П. Шаскольский – в 30-х годах, возобновив разработку традиционной русской тематики но истории Норвегии, стали изучать ее средневековый аграрный строй и взаимоотношения с Русью252. Вместе с тем победа социалистической революции в России, образование Коммунистического Интернационала и активность его норвежской секции привели к значительному видоизменению и российско-норвежских связей. Новости норвежской внутренней политики и рабочего движения часто сообщались и комментировались, как правило, самими норвежскими авторами в брошюрах, журнальных статьях на страницах "Коммунистического Интернационала", "Красного Интернационала профсоюзов", "Мирового хозяйства и мировой политики", "Международного рабочего движения", "Интернационала молодежи" и др. Норвежские профессиональные историки первыми среди историков стран Северной Европы стали выступать на страницах советских справочных (Э. Бюлль) и периодических изданий (Л. Урдинг, X. Кут253). В конце 20-х годов норвежские (как, впрочем, и шведские) историки работали в Центральном архиве РСФСР над отбором для фотокопирования документов по истории своей страны. Один из первых коллективных выездов советских историков за границу состоялся именно в Норвегию в 1928 г. – на VI Международный конгресс историков.
В названных ранее журналах, а также в "Международной жизни" и "Вестнике НКИД" выступали по текущим вопросам хозяйства и политики Норвегии советские международники, практические работники, начиная с первого советского скандинависта в области новейшей истории Я. Е. Сегала (умер в 1956 г.). Их перу принадлежали и редкие книги по скандинавской и норвежской тематике254.
Драматическая судьба Норвегии в годы второй мировой войны – гитлеровская оккупация, режим Квислинга, движение Сопротивления – вызвала к жизни новую советскую публицистическую литературу военных лет. В ближайшие послевоенные годы сюда добавились популярные политико-экономические очерки (А. С. Доброва, В. В. Похлебкина и др.). Вместе с тем количественный рост и расширение тематики послевоенной советской историографии распространились и на Норвегию. Уже в 1945 г. начал свои публикации по русско-норвежским отношениям времен независимого средневекового Норвежского государства XIII-XIV вв. И. П. Шаскольский255. В 1946 г. средневековая Норвегия, ее внутренняя история привлекли внимание выдающегося советского медиевиста А. И. Неусыхина. В своей докторской диссертации, посвященной варварскому обществу Западной Европы V-VIII вв., а впоследствии в книге на ту же тему он привлекал норвежские сопоставления, хотя и из вторых рук – по трудам немецкого историка XIX в. К.. Маурера. Эти параллели с общественными установлениями у континентальных германцев, сделанные рукой основателя советской школы специалистов по раннему западноевропейскому средневековью, охватили емкий круг проблем свободы и несвободы, их градаций, семейно-родовых и поземельных отношений. Проблема своеобразия перехода от бесклассового к классовому обществу у древних норвежцев была тем самым поставлена256.
Двинулась вперед и разработка новой истории Норвегии. В 1947 г. была защищена первая советская (и русская) диссертация по истории Норвегии – О. К. Рыковской, посвященная, в соответствии с уже отмеченной выше традицией, борьбе Норвегии за расторжение унии со Швецией. В 1952 г. была защищена первая советская диссертация по новейшей истории Норвегии – молодого международника В. В. Похлебкина – о политике социал-демократического правительства второй половины 30-х годов257. То были признаки поворота советских историков к специальному исследованию норвежской тематики.
Устойчивость этих интересов была подтверждена рядом интересных и поныне сохраняющих свое значение публикаций того же В. В. Похлебкина: большой и первой в своем роде статьей о норвежской исторической науке, статьей о влиянии первой русской революции на политическую обстановку в Норвегии в пору расторжения ею унии, наконец, документальной публикацией, в которой убедительно показано благожелательное отношение царского правительства к Норвежскому государству в пору его конфликта 1905 г. со Швецией258.
Одновременно, в том же столь плодотворном для советской исторической науки 1956 г., когда вышел и первый выпуск "Скандинавского сборника", прочитал свой доклад в стенах Института истории АН СССР (где защищались и вышеназванные кандидатские диссертации) молодой медиевист А. Я. Гуревич. Отныне он надолго посвятил себя систематическому исследованию поземельного и общественно-политического устройства Норвегии в раннее и классическое средневековье, а впоследствии, со второй половины 60-х годов, также и ее (и западноскандинавской в целом) духовной культуры. Плодами этих занятий стали не только первая советская докторская диссертация специально по истории Норвегии (1961), но и пять книг: две по этой диссертации, одна – популярная о походах норманнов-викингов и две – об исландских сагах разного жанра259. Особый интерес, какой вызвали работы Гуревича сначала у нас в стране, а затем и за рубежом (частичный норвежский перевод его книги "Свободное крестьянство феодальной Норвегии" вышел в 1977 г.), объяснялся их проблемностью. На исландско-норвежском в первую очередь материале (судебники, саги, стихи скальдов, данные археологии, топонимики и пр.) советский историк проверил действие общих закономерностей разложения первобытнообщинного строя, генезиса классового феодального общества, сущности феодальной формации вообще. Воззрения историка в ходе более чем 20-летних трудов менялись. Начав с выделения и заострения общефеодальных черт в норвежском средневековье (ср. полемическое название его книги 1967 г., приведенное выше), Гуревич в последующих работах подчеркивает незавершенность и слабость норвежского феодализма, так и не преодолевшего наследие доклассового варварского общественного строя.
Опираясь частично на исследования Гуревича, но также самостоятельно привлекая древненорвежские судебники (в переводе), другой советский медиевист, А. Р. Корсунский, четко и выпукло показал процесс замедленного образования раннефеодального государства у норвежцев, в рамках более общего исследования260. Отдельные направления раннесредневековой норвежско-исландской проблематики продолжили уже в 70-х годах молодые ученые – филолог Т. Н. Джаксон и историк В. А. Закс261. Тем обиднее, что последующие столетия истории Норвегии – с XIV по XVIII в. – остаются белым пятном в советской скандинавистике, если не считать обзорных статей того же Гуревича и нескольких страниц в историко-этнографическом очерке Г. И. Анохина262. Последний, используя норвежскую научную литературу, особенно труды Института сравнительного изучения культур в Осло, и разнообразные первоисточники – от средневековых законов до современных земельных переписей, показал устойчивые традиции взаимопомощи у норвежских крестьян-хуторян.
Наиболее успешное развитие получило в 60-70-х годах изучение новейшей и современной истории Норвегии. В центре внимания тут оказалась эпопея второй мировой войны. Начало было положено первыми научными очерками военных действий в период "странной войны", включая норвежскую кампанию 1940 г., на северном участке советско-германского фронта, воспоминаниями советских участников движения Сопротивления в Норвегии и освобождения норвежского Севера советскими войсками263, статьями А. Миронова, И. Барсукова об антифашистском движении Сопротивления264. Дальнейшая разработка стимулировалась новыми публикациями источников в Норвегии и некоторым облегчением доступа к советским архивным фондам по второй мировой войне. Положительную роль сыграло создание в Институте истории АН СССР Сектора истории внешней политики и международных отношений (1960 г.). Здесь была подготовлена и защищена в 1966 г. докторская диссертация А. С. Кана по внешней политике скандинавских государств во время войны265. Спустя несколько лет Е. М. Самотейкин специально разработал вопросы внешней политики Норвегии между мировыми войнами и предысторию нападения на нее Германии266, военный историк А. М. Носков – вопросы общего и военно-экономического положения Норвегии в годы войны и оккупации, включая политику немецко-фашистских властей и движение Сопротивления267. Норвегия заняла главное место и в докторской диссертации А. М. Носкова. В этой работе впервые у нас были использованы для изучения новейшей истории Норвегии не только советские, но и западноевропейские архивы268.
Интерес все более широкого крута советских историков, экономистов, международников с годами вызывали социально-экономическое развитие послевоенной Норвегии, ее рабочее движение, внешняя политика, отношения с СССР и США. Не касаясь работ- с общескандинавской тематикой269, остановимся лишь на научных трудах, специально посвященных современной, в широком смысле, Норвегии. После первых, уже не чисто публицистических очерков норвежской экономики были на протяжении второй половины 60-х и 70-х годов защищены четыре кандидатские диссертации по экономическому развитию и государственно-монополистическому регулированию в Норвегии270. Нельзя обойти ряд статей и брошюр В. Д. Мартынова, где освещены проблемы норвежского сельского хозяйства, кооперации, сельскохозяйственного образования271. Комплексный анализ всей послевоенной экономики предпринял в небольшой монографии Ю. В. Андреев272.
Более углубленно изучались политические аспекты рабочего движения послевоенной Норвегии: Г. Н. Пироговым – Норвежская рабочая партия и Л. А. Капитоновым – Социалистическая народная партия273. В кандидатской диссертации Капитонова впервые были разобраны перемены в социальной структуре Норвегии под влиянием научно-технической революции.
Последнее 20-летие сопровождалось некоторыми достижениями также в области новой и довоенной новейшей истории Норвегии. С изданием первой серии документов по истории внешней политики России XIX в. открылись новые возможности изучения норвежского вопроса в политике великих держав, а также и норвежских событий 1814 г. в целом. Параллельно со статьей историка-русиста Л. Я. Павловой, где в центре находилась фигура замечательного русского дипломата, военного и будущего декабриста М. Ф. Орлова274, на всесоюзных конференциях скандинавистов выступил В. В. Рогинский с докладами по норвежскому вопросу в русско-скандинавских отношениях 1812-1813 гг. и о событиях 1814 г. в Норвегии как буржуазной революции национально-освободительного характера275.
Ленинградские историки М. И. Белов, Т. А. Алимова занялись русско-норвежским сотрудничеством в области полярных исследований, русско-норвежской поморской торговлей (с опорой на советские монографии по истории освоения русского европейского Севера)276. В статье Р. Ш. Ганелина и особенно в кандидатской диссертации и статье П. Э. Бациса исследовались экономические и политические отношения России и Норвегии, причем Бацис довел это исследование до кануна Октябрьской революции 277. Отношения обеих стран оказались оживленнее, чем считалось прежде, а в годы первой мировой войны – просто дружественными, причем Россия среди держав Антанты была сторонницей более осторожного и мягкого отношения к норвежским уступкам германскому нажиму. Состояние шпицбергенского вопроса в начале XX в. – переговоры держав, включая Россию и Норвегию, о статусе архипелага – было с советской стороны заново исследовано В. М. Пасецким278. Скандинавские, в том числе норвежские, связи большевиков в годы первой мировой войны исследовал, правда лишь на русском материале, Г. Д. Петров, – биограф А. М. Коллонтай279.
Возвращаясь тем самым к послеоктябрьскому периоду, надо прежде всего указать на статью В. Проскурина о влиянии Октября на норвежский рабочий класс280 – тема, заслуживающая продолжения. Межвоенные советско-норвежские отношения выборочно отражены в многотомной публикации "Документы внешней политики СССР", исследованы в дипломатическом плане (вопрос о признании) в статьях Р. Ф. Карповой и других281, более основательно, в историко-экономическом плане, – В. А. Шишкиным, в аспекте научных и культурных связей – покойным А. Е. Иоффе. Последний довел изучение советско-норвежских отношений до начала 30-х годов включительно (предвоенные годы освещены в вышеназванной книге Е. М. Самотейкина)282. Впрочем, во всех университетских курсах по истории средних веков, нового и новейшего времени, по историографии новой истории, в авторитетной "Истории международного рабочего и национально-освободительного движения" (ВПШ при ЦК КПСС), во многих томах советской "Всемирной истории", в коллективных монографиях о революциях 1848-1849 гг., Великой Октябрьской революции, из истории международной пролетарской солидарности, о II Интернационале имеются специальные разделы или материалы, посвященные событиям в Норвегии. То же можно сказать и о наших новейших изданиях по истории философии, литературы и пр. Книги и статьи научного и научно-художественного жанра неоднократно посвящались великим норвежцам: математику Н. Абелю, наиболее популярным у нас полярникам Ф. Нансену и Р. Амундсену, великому драматургу Г. Ибсену, великому живописцу-экспрессионисту Э. Мунку, этнографу и путешественнику Т. Хейердалу.
Изучение скандинавских литератур в России началось в XVIII в. в связи с рассмотрением проблем образования Древнерусского государства. Эти проблемы сохраняли свою актуальность и в XIX в., и не случайно поэтому долгое время в центре внимания ученых находились, песни Эдды, поэзия скальдов и саги, а исследование этих памятников имело прежде всего историко-этнографические и лишь во вторую очередь филологические цели. Что же касается национальной норвежской литературы, то знакомство с ней началось позже и имело совершенно иные идеологические и научные основания.
Традиции социально-исторического изучения национальных литератур Скандинавии были заложены в России революционно-демократическими критиками, в частности В. Г. Белинским, оставившим ряд высказываний о датских и шведских писателях. Как это убедительно показал В. В. Похлебкин, 30-40-е годы XIX-в. вообще были порой первого "открытия" скандинавских литератур и Скандинавии в целом для русской интеллигенции283. Однако молодая норвежская литература вошла в поле зрения русской публики лишь при вторичном "открытии" ею Скандинавии – на исходе XIX в. С глубоким восхищением писали тогда о Скандинавии, не в последнюю очередь о Норвегии, русские публицисты, ученые и просто туристы. "Для многих представителей русской либеральной буржуазии Скандинавия являла собой именно тот образцовый европейский мир, с которым "новая" буржуазно-либеральная Россия должна была и могла сравняться, тогда как "старая", т. е. "франко-германская Европа", с ее рабочим движением и продажной буржуазией, с ее войнами и стачками, тревожила русскую интеллигенцию и либералов и казалась менее приемлемой моделью для России, чем опрятный и миролюбивый мелкобуржуазный рай Скандинавии"284.
Пора переводов, постановок, изучения норвежских прозаиков и драматургов настала в России на рубеже веков: еще в начале 90-х годов ибсеновские пьесы не находили отклика в сердцах русских зрителей. На протяжении 90-х и 900-х годов были переведены почти все драмы Ибсена и изданы первые собрания его сочинений. В эти же годы Россия познакомилась с творчеством Б. Бьёрнсона, К. Гамсуна, А. Гарборга, Ю. Ли, С. Обстфеллера, Г. Хейберга, А. Хьелланна и др. Появляются Собрания сочинений норвежских писателей, их произведения выходят в дешевом издании "Универсальная библиотека". Критические очерки о норвежских писателях знаменитого датского критика Г. Брандеса стали известны в России уже с 1887 г.285
Помимо массы статей в периодических изданиях, отдельными книгами появляются исследования об Ибсене И. Мировича, Н. Минского, М. Лучицкой и др. Я. В. Абрамов выпускает сопоставительное исследование об Ибсене и Бьёрнсоне, Н. Я. Абрамович посвящает специальную работу К. Гамсуну, Ф. де ла Барт Собранию сочинений Г. Хейберга предпосылает интересную статью об этом писателе286 и т. п. Большинству из этих работ присущи мистико-идеалистические представления о творчестве норвежских авторов. Подлинно научное, материалистическое истолкование произведений Ибсена и некоторых других писателей Норвегии дала русская марксистская критика в лице Г. В. Плеханова и А. В. Луначарского287.
Отдавая должное художественному дарованию норвежских писателей своего времени, разоблачительной силе и нравственному пафосу их произведений, марксистские критики убедительно раскрывали противоречивость их общественного сознания и ее исторические причины. Так, Плеханов отмечал, что идейное бунтарство ибсеновских драм имеет абстрактный и формальный характер, закономерно связанный с характером сформировавшей его мелкобуржуазной среды. В своей известной статье "Сын доктора Стокмана" Г. В. Плеханов обнажил реакционную ницшеанскую сущность антирабочей проповеди, содержащейся в драме К. Гамсуна "У врат царства"288.
В противоположность марксистам буржуазно-символистская критика искала в произведениях скандинавских авторов не социально-обличительные мотивы и нравственные идеи, а проблемы "рока", "чистой красоты", "иррациональных сил духа" и т. п. Г. Чулков рассматривал Ибсена как анархиста по отношению к обществу и как ницшеанца в этике. Д. Мережковский считал норвежского драматурга певцом "чистой красоты", мистиком, натуралистом и приписывал ему отвращение к людям, ненависть к демократии и родному народу. Ю. Айхенвальд, Н. Абрамович и другие восхищались индивидуализмом Гамсуна, его субъективизмом и мещанской проповедью "свободы инстинктов".
Исход этого спора был решен в конечном счете победой социалистической революции в России. Советские литературоведы опирались в своей работе на все лучшее, что было создано скандинавистами289. Наиболее передовая их часть во главе с А. В. Луначарским занялась, в частности, пересмотром и переоценкой скандинавского литературного наследства. Рассматривая драматургию Ибсена, исследователи ставили в центр своего внимания национальные и социальные истоки его творчества, выясняли особенности ибсеновского реализма и художественного мастерства, вскрывали причины и пути изменения художественного стиля писателя и т. д.290
Опубликованное в СССР письмо Ф. Энгельса к П. Эрнсту от 5 июля 1890 г.291 помогло известному историку литературы Ф. П. Шиллеру выработать марксистскую концепцию литературного процесса в скандинавских странах второй половины XIX в. Охарактеризовав творчество Г. Ибсена, Б. Бьёрнсона, Ю. Ли, А. Хьелланна, А. Гарборга, К. Гамсуна и некоторых других норвежских авторов, он указал, что в 1870-х и начале 1880-х годов в литературе Норвегии преобладал критический реализм с некоторыми уклонами в сторону натурализма, а в 1880-х и 1890-х годах устанавливается уже господство своего рода "последовательного натурализма", чтобы затем перейти в импрессионизм и символизм292.
Предложенная Ф. Шиллером периодизация творчества Ибсена не получила в дальнейшем признания. Так, уже С. Игнатов в своей "Истории западноевропейского театра нового времени" отмечал, что ибсеновской драматургии присущи на разных этапах лишь отдельные элементы натурализма и символизма и что в своей основе она реалистична "от начала до конца"293. В послевоенный период советское ибсеноведение смогло привести новые убедительные аргументы в поддержку тезиса о реалистической основе драм норвежского классика. Н. Я. Берковский находил в романтических произведениях Ибсена историческую достоверность, а в произведениях на темы буржуазного XIX в. – социально-критический подход, резко отличающий писателя как от натуралистов, так и от символистов. В 50-е и 60-е годы против приписывания Ибсену социал-дарвинизма и мистического фатализма выступили В. Г. Адмони и Г. Н. Храповицкая294.
В. Г. Адмони проследил идейное развитие творчества великого драматурга, ого отношение к событиям европейской революции 1848 г., к транитскому движению и Парижской Коммуне, к религиозным учениям Хауге и Киркегора, к философии Гегеля и Ницше и другим объективным и субъективным факторам, определявшим литературную деятельность писателя. Вслед за Плехановым и Луначарским Адмони вскрыл противоречия Ибсена и объяснил их не столько его индивидуальными особенностями, сколько настроениями, господствовавшими в западноевропейской литературе конца XIX в.
В последующие десятилетия особый интерес советских исследователей норвежской классической литературы привлекали вопросы русско-норвежских литературных связей, в частности "судьба" Ибсена в России, а также структура ибсеновских драм295. Наряду с Ибсеном наибольший интерес вызывают по-прежнему творчество Гамсуна296 и драматургия Б. Бьёрнсона297.
В настоящее время на русском языке опубликованы почти все основные памятники древнескандинавской словесности, значительно расширено и качественно улучшено издание шедевров норвежской литературы. Последняя с успехом издается и на языках других народов СССР, в особенности народов Прибалтики. С предисловиями и комментариями разного рода были изданы Собрания сочинений и отдельные произведения Г. Ибсена, Б. Бьёрнсона, А. Хьелланна, К. Гамсуна, С. Унсет, а также Р. Нильсена, С. Хуля, Ю. Боргена, Н. Грига, Э. Болстада, С. Эвенсму, Т. Недреос, И. Свинсоса, И. Хагеруп, С. Хёльмебакка и многих других авторов, особенно если учесть различные сборники и антологии. Предисловия к этим публикациям, написанные М. И. Стеблин-Каменским, В. Г. Адмони, Г. В. Шатковым, Б. Л. Сучковым, Н. И. Крымовой, В. П. Неустроевым, В. П. Берковым и другими скандинавистами, дают в своей совокупности определенное представление о развитии норвежской литературы в древности и за последние 150 лет, об эстетических идеалах писателей нового времени, отношении критического реализма к модернизму в XX в., о традициях борьбы за мир в творчестве ряда авторов, о становлении социалистического сознания и нового реалистического метода в искусстве некоторых мастеров слова, о народности этого искусства. Одновременно в советской скандинавистике начались систематизация накопленного материала и разработка более общих проблем истории норвежской литературы298. В последние десятилетия литература Норвегии усиленно исследуется с марксистских позиций также литературоведами ГДР и ПНР.
ПРИМЕЧАНИЯ
245. См.: Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века: В 5-ти томах. М., 1966-1967; Pochljobkin W. W. The Development of Scandinavian Studiesin Russiaup to 1917. – Scandinavica, 1962, Nov., vol. 1, N 2; Политическая история скандинавских стран и Финляндии в XIX и XX веках: Указатель литературы на русском языке. Турку; Тампере, 1973.
246. Вутков П. Три древние договора руссов с норвежцами и шведами. – Журнал Министерства внутренних дел, 1837, кн. 2.
247. См. особенно: Нольде В. Э. Начало и конец шведско-норвежской унии. СПб., 1906 (отдельный оттиск из "Журнала Министерства юстиции", 1906, № 2, 3); Теплов В. Расторжение шведско-норвежской унии. СПб., 1905 (отдельный оттиск из "Русского вестника", 1905, № 11,12).
248. Крюков И. А. Норвегия. Сельское хозяйство в Норвегии в связи с общим развитием страны. СПб., 1899; Беги В. К. Промыслы у Лофотенских островов. СПб., 1897; Ганзен П. Общественная самопомощь в Данин, Швеции и Норвегии. СПб., 1898; Он же. Трудовая помощь в скандинавских государствах. СПб., 1899: Минулов И. Р. Монопольная система питейной торговли и народное образование в гор. Бергене. СПб., 1901; Шидловский А. Ф. Шпицберген в русской истории и литературе. СПб., 1912.
249. N и Чулков Я. К истории разграничения России с Норвегией. – Русский архив, 1901, № 1; Голубцов Н. К истории разграничения России с Норвегией. Архангельск, 1910; Кааран А. К истории русского Севера. Русско-норвежские отношения. – Известия Архангельского общества изучения русского Севера, 1910, № 11, 12, и др.
250. Vinogradoff Р. Geschlecht und Verwandschaft im altnorwegischen Becht. – Zeitschrift für Sozial- und Wirtschaftsgeschichte, 1909, Bd. 7; Щепкин E. К вопросу о порядке престолонаследия древненорвежских конунгов: Сборник статей, посвященный В. О. Ключевскому. М., 1909, с. 164-216; Яковкин И. И. Закупы Русской Правды. – Журнал Министерства народного просвещения, 1913, апрель – май.
251. Форстен Г. В. Борьба из-за господства на Балтийском море в XV и XVI столетиях. СПб., 1884; Он же. Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях. СПб., 1893-1894. Т. 1, 2; Датский архив: Материалы по истории древней России, хранящиеся в Копенгагене, 1326-1690. М., 1893 и др.; Тиандер К. Ф. Поездки скандинавов в Белое море. СПб., 1906.
252. См., например: Рыдзевская Е. А. Некоторые данные по истории земледелия в Норвегии и Исландии в IX-XIII вв. – Исторический архив, 1940, т. 3, с. 3-70; Она же. Сведения по истории Руси XIII в. в саге о короле Хаконе. – В кн.: Исторические связи Скандинавии и России IX-XX вв. Л., 1970, с. 323-330 (написано в 1940 г.). Результаты изысканий Шаскольского изданы после войны – см. ниже.
253. Беседа с норвежским историком А. Ордингом (Урдингом). – Борьба классов, 1931, № 6-7; позже: Кут X. Новые исторические работы в Норвегии. – Вопросы истории, 1947, № 11.
254. Сегал Я. Рабочее движение в скандинавских странах (Швеция, Дания, Норвегия). М., 1927; Келлер Б. А. По Швеции и Норвегии: Впечатления путешественника. М.; Л., 1929; Войтинский И. Принудительный арбитраж и канадская система в Европе. М., 1928, гл. II (по Норвегии); Сабанин А. В. Россия и Шпицберген: Опыт исторического исследования. – Вестник НКИД, 1921, № 5-6; Кобецкий М. Раскол в Норвежской рабочей партии. – Коммунистический Интернационал, 1923, № 28-29. Я. Е. Сегал выступал и под псевдонимом С. Гальсен. См.: Pochljobkin W. W. The Development; of Scandinavian Studies in the USSR (1917-1965). – Scandinavica, 1966, vol. 1, N 1.
255. Шаскольский И. Посольство Александра Невского в Норвегию. – Вопросы истории, 1945, № 1; Он же. Договоры Новгорода с Норвегией. – Исторические записки, 1945, т. 14; Он же. Экономические связи России с Данией и Норвегией в IX-XVII вв. – В кн.: Исторические связи Скандинавии и России IX-XX вв., с. 42-62.
256. Неусыхин А. И. Возникновение зависимого крестьянства... в Западной Европе VI-VIII вв. М., 1956, с. 182-202.
257. Рыковская О. К. Борьба Норвегии за независимость: Автореф. канд. дис. – Известия Академии наук СССР. Сер. истории в философии. М., 1948, т. V, № 1; Похлебкин В. В. Антинародная и антинациональная политика правящих кругов Норвегии накануне второй мировой войны (1935-1939 гг.): Автореф. канд. дис. М., 1952.
258. Похлебкин В. В. О развитии и современном состоянии исторической науки в Норвегии. – Вопросы истории, 1956, № 9; Он же. Политическая обстановка в Норвегии в 1905-1907 гг. и влияние на нее первой русской революции, – Скандинавский сборник. Таллин, 1956, вып. 1; Россия и образование норвежского независимого государства. М., 1958.
259. Первая статья по норвежской тематике: Гуревич А. Я. Большая семья в Северо-Западной Норвегии в раннее средневековье. – Средние века. М., 1956, вып. 8; Он же. Очерки социальной истории Норвегии в IX-XII веках: Автореф. докт. дис. М., 1961; Он же. Свободное крестьянство Феодальной Норвегии: М., 4967 (см. рец.: Средние века. М., 1971, вып. 34); Он же. Норвежское общество в раннее средневековье. М., 1977; Он же. Походы викингов. М., 1966 (есть польский и эстонский переводы); Он же. История и сага. М., 1972; Он же. "Эдда" и сага. М., 1979.
260. Корсунский А. Р. Образование раннефеодального государства в Западной Европе. М., 1963.
261. Джаксон Т. Я. Исландские королевские саги как источник по истории народов европейской части СССР X-XIII вв.: Автореф. канд. дис. М., 1978; Закс В. А. Правовые обычаи и представления в Северо-Западной Норвегии XII-XIII вв. – Скандинавский сборник. Таллин, 1975, вып. 20.
262. Анохин Г. И. Общинные традиции норвежского крестьянства. М., 1971. См. рец.: Советская этнография, 1972, № 3.
263. Проэктор Д. М. Война в Европе 1939-1941 гг. М., 1963; Румянцев Н. М. Разгром врага в Заполярье (1941-1944 гг.). М., 1963; Через фиорды / Сост. В. Г. Коршунов. М., 1964; Норвежские были: Воспоминания о борьбе против фашизма / Сост. М. Искрин. М., 1964.
264. Миронов А. Норвегия. – В кн.: Антифашистское движение Сопротивления в странах Европы в годы второй мировой войны. М., 1962, гл. XIV; Барсуков И. И. Печать норвежских коммунистов в борьбе против немецко-фашистских оккупантов. – Скандинавский сборник. Таллин, 1964, в. 8.
265. Кан А. С. Внешняя политика скандинавских стран в годы второй мировой войны. М., 1967. См. рец.: Новая и новейшая история, 1968, № 4.
266. Самотейкин Е. М. Растоптанный нейтралитет. М., 1971.
267. Носков А. М. Норвегия во второй мировой войне 1940-1945. М., 1973.
268. Носков А. М. Скандинавский плацдарм во второй мировой войне. М., 1977.
269. Имеются в виду в первую очередь книги по внешней политике: П. Н. Рыбакова, покойного В. Прокофьева (Юдинцева), Ю. И. Голошубова, В. С. Котляра, Л. С. Воронкова; по рабочему движению: О. К. Тимашковой, К. С. Зурабяна; по государственному устройству, нраву и правонарушениям: М. А. Могуновой, Л. Л. Анаипан; по внешнеэкономическим связям и интеграции: Ю. В. Пнскулова, Л. Д. Градобитовой; по экономической географии: Л. Н. Карпова и др.
270. Кошентаевский В. С. Норвегия: Экономика и внешняя торговля. М., 1957; Андреев Ю. В. Структурные сдвиги в экономике Норвегии и Дании после второй мировой войны: Автореф. канд. дис. М., 1965; Орлова В. Я. Новые направления в экономической статистике Норвегии после второй мировой войны: Автореф. канд. дис. М., 1971; Саар К. А. Государственно-монополистическое регулирование экономики малых стран Западной Европы в условиях империалистической интеграции (на примере Норвегии): Автореф. канд. дис. Рига, 1978; Желобова Т. Г. Особенности послевоенного государственно-монополистического регулирования экономики Норвегии: Автореф. канд. дис. М., 1978.
271. См., например: Мартынов В. Д. Сельское хозяйство Норвегии. М., 1969.
272. Андреев Ю. В. Экономика Норвегии. М., 1977.
273. Пирогов Г. Н. Рабочее движение в Норвегии после второй мировой войны (1956-1963 гг.): Автореф. капд. дис. М., 1964; Он же. Рабочее движение в Норвегии в первые послевоенные годы (1945-1949 гг.). – В кн.: Рабочее движение в скандинавских странах и Финляндии. М., 1965, и другие статьи; Капитонов Л. А. Борьба внутри норвежской социал-демократии и образование Социалистической народной партии (конец 50-х – начало 60-х годов): Автореф. капд. дис. М., 1970, и статьи.
274. Павлова Л. Я. Шведско-датско-норвежский конфликт 1814 года и Россия (дипломатическая миссия М. Ф. Орлова). Новая и новейшая история, 1972, № 1.
275. Рогинский В. В. "Норвежский вопрос" в русско-скандинавских отношениях в 1812-1813 гг. – Тезисы докладов Пятой Всесоюзной конференции по изучению скандинавских стран и Финляндии. М., 1971, ч. 1; Он же. События 1814 года в Норвегии как буржуазная революция. – Тезисы докладов Шестой Всесоюзной конференции по изучению скандинавских стран и Финляндии. Таллин, 1973, ч. 1.
276. См., например: Белов М. И. Связи Советской России и Норвегии в Арктике в первые годы Советской власти. – Скандинавский сборник. Таллин, 1967, вып. 15; Алимова Т. А. Сотрудничество ученых России и Скандинавии в исследовании северных районов Европы (конец XIX – начало XX вв.). – В кн.: История географических знаний и открытий на Севере Европы, Л., 1973; Она же. Русская крестьянская поморская торговля с Северной Норвегией (первое десятилетие XIX века). – Скандинавский сборник. Таллин, 1977, вып. 22; Она же. Новые работы по истории русско-норвежских связей. – История СССР, 1978, № 4.
277. Ганелин Р. Ш. С. Ю. Витте и переговоры о торговом договоре со Швецией и Норвегией. – В кн.: Исторические связи Скандинавии и России IX-XX вв., с. 144-163; Бацис П. 9. Русско-норвежские отношения в 1905-1917 гг.: Автореф. канд. дис. М., 1973; Он же. Россия и нейтральная Норвегия (1914-1917 гг.). – Новая и новейшая история, 1972, № 6.
278. Пасецкий В. М. Шпицбергенский вопрос в начале XX века. – В кн.: Русские арктические экспедиции XVIII-XX веков. Л., 1964; см. также: Деканозов Р. В. Договор 1920 года о демилитаризации Шпицбергена. – Учен. зап. Азерб. ун-та. Сер. юрид. наук, 1968, № 1, с. 73-79.
279. Петров Г. Д. А. М. Коллонтай в годы первой мировой войны. – История СССР, 1968, № 3, и другие статьи.
280. Проскурин В. Октябрьская революция и рабочий класс Норвегии. – Учен. зап. Высшей школы профдвижения ВЦСПС, 1968, вып. 3, с. 183-195.
281. Карпова Р. Ф. Советские отношения со скандинавскими странами. – Скандинавский сборник. Таллин, 1965, вып. 10; Она же. Признание СССР де-юре Норвегией, Швецией и Данией. – Скандинавский сборник. Таллин, 1967, вып. 12, с. 92-104; Сорокин В. В. Значение советско-норвежских торговых переговоров в 1920-1921 гг. для развития мурманских рыбных промыслов. – Учен. зап. Мурманского гос. пед. ин-та, 1964, т. V; Киселев А. А. Концессии на европейском Севере СССР. – Вопросы истории, 1972, № 7.
282. Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада в 1917-1923 гг. М., 1969; Он же. Становление советско-скандинавских экономических отношений (1917-1923 гг.). – В кн.: Исторические связи Скандинавии и России IX-XX вв., с. 164-203, и другие работы того же автора; Иоффе А. Е. Внешняя политика Советского Союза 1928-1932 гг. М., 1968; Он же. Международные связи советской науки, техники и культуры. 1917- 1932. М., 1975.
283. Pockljobkin W. W. The Development of Scandinavian Studies in Russia up to 1917. – Scandinavica, 1962, vol. 1, N 2, p. 97.
284. Ibid., р. 107.
285. Брандес Г. Генрик Ибсен. – Русская мысль, 1887, кн. XI; Брандес Г. Собр. соч.: В 12-ти томах. СПб., 1896.
286. Мирович И. Генрик Ибсен. СПб., 1892; Минский И. Генрик Ибсен. СПб., 1897; Лучицкая М. Генрик Ибсен. Киев, 1901; Абрамов Я. В. Ибсен и Бьёрнсон. СПб., 1897; Абрамович Н. Я. Кнут Гамсун. М., 1910; Де ла Барт Ф. Гуннар Гейберг. – В кн.: Гейберг Г. Собр. соч.: В 2-х томах. М., 1911; Чулков Г. Анархистские идеи в драмах Ибсена. СПб., 1907; Мережковский Д. С. Ибсен. – В кн.: Вечные спутники. СПб., 1907; Айхенвальд Ю. Этюды о западных писателях. М., 1910.
287. Плеханов Г. В. Генрик Ибсен, Сын доктора Стокмана. – В кн.: Искусство и литература. М., 1948; Луначарский А. В. Ибсен и мещанство. – В кн.: Мещанство и индивидуализм. М., 1923.
288. О спорах среди русских писателей начала XX в. вокруг оценки творчества их норвежских собратьев по перу см.: Шатков Г. В. М. Горький и скандинавские писатели. – В кн.: Горький и зарубежная литература. М., 1961; Шарыпкин Д. М. Блок и Ибсен. – Скандинавский сборник. Таллин, 1963, вып. 6; Он же. Русская литература в скандинавских странах. Л., 1975, с. 86-89.
289. См.: Неустроев В. П. Проблемы советского литературоведения в области скандинавистики. – В кн.: Советское литературоведение за пятьдесят лет. М., 1967.
290. Луначарский А. В. Генрик Ибсен. – Литературный критик, 1934, № 12; Берковский Н. Я. Ибсен – мастер идеологической драмы. – На литературном посту, 1928, № 15-16; Серапионова 3. Хенрик Ибсен. – Литературная учеба, 1938, № 3; Неустроев В. Историческая драма Ибсена: Канд. дис. М., 1988, и др.
291. Литературное наследство, 1931, т. 1.
292. Шиллер Ф. История западноевропейской литературы нового времени: В 3-х томах. М., 1936, т. 2, с. 341.
293. Игнатов С. История западноевропейского театра нового времени. М.; Л., 1940, с. 290.
294. Берковский Н. Ибсен: Статьи о литературе. М.; Л., 1962; Адмони В. Г. Путь Ибсена к реалистической драме. Дис. М., 1946; Он же. Генрик Ибсен. М., 1956, и др.; Храповицкая Г. Н. Драматургия Г. Ибсена 80-90-х годов: Автореф. канд. дне. М., 1965, и др.
295. Янковский М. О. Ибсен на русской сцене. – В кн.: Ибсен Г. Собр. соч. М., 1958, т. 4; Шайкевич Б. А. Драматургия Ибсена в России. Ибсен и МХАТ. Киев, 1968; Он же. Ибсен и русская культура. Киев, 1974; Шарыпкин Д. Ибсен в русской литературе (1890-е годы). – В кн.: Россия и Запад: Из истории литературных отношений. Л., 1973.
296. Сучков Б. Л. Кнут Гамсун. – В кн.: Лики времени. М., 1976, т. 2; Бенина Е. М. Западноевропейский реализм на рубеже XIX-XX веков. М., 1967; Храповицкая Г. Н. Основные принципы создания характера в драме К. Гамсуна "Монах Венд". – В кн.: Проблемы жанра и композиции в литературе Западной Европы и Америки. М., 1976, и другие статьи того же автора; Шарыпкин Д. М. Гамсун. – В кн.: История западноевропейского театра. М., 1970, т. 5.
297. Адмони В. Г. Бьёрнсон. – В кн.: История западноевропейского искусства. М., 1970, т. 5.
298. См., например: Брауде Л. Ю. Сказочники Скандинавии. Л., 1974, и др.; Григорьева Л. Г. Творчество Хенрика Вергеланна и его место в норвежском романтизме. – В кн.: Неизученные страницы европейского романтизма. М., 1975; Самарин Р. М. Норвежская литература, 1871-1917 гг. – В кн.: Курс лекций по истории зарубежных литератур XX века. М., 1956, т. 1; Неустроев В. П. Норвежская литература. Генрик Ибсен. – В кн.: История зарубежной литературы конца XIX – начала XX в. М., 1968; Он же. Норвежская литература. Нурдаль Григ. – В кн.: История зарубежной литературы после Октябрьской революции. М., 1969, ч. 1. 1917-1945; Он же. Генрик Ибсен и проблемы романтизма. – Скандинавский сборник. Таллин, 1964, вып. 9; Шатков Г. В. Основные проблемы литературы датского и норвежского Сопротивления (1940-1945). – Там же. Таллин, 1969, вып. 14, и другие статьи того же автора.
Жители приграничных территорий знают: хочешь торговать с соседями – найди с ними общий язык. Если у вас водится вкусная треска, а они выращивают нужную вам пшеницу – то рано или поздно вы встретитесь на рынке. Однажды так встретились норвежцы и русские поморы. А вскоре возник руссенорск – особый норвежско-русский язык.
Торговые связи между поморами и норвежцами существовали с XIV века. Именно торговля с русскими помогла «подняться» Северной Норвегии – когда в середине XIX российский консул посетил эти земли, он удивился, насколько развитой оказалась эта провинция.
Где использовали руссенорск?
В конце XVII века русские и норвежские рыбаки заговорили на руссенорске. Этот смешанный язык, или «пиджин», облегчал взаимодействие во время промысла и навигации. Нужно было понимать – сколько стоят товары, в обмен на что их готовы отдать, куда движутся суда и откуда они прибыли. Лексика сохранившихся текстов на руссенорске ограничивается в основном мореходной и торговой тематиками.
Вполне возможно, что руссенорск употреблялся и в «неформальных» ситуациях, ведь русские и норвежцы много общались вне торговли. В описаниях их контактов сохранились свидетельства о том, что рыбаки играли друг с другом в мяч, русские дарили норвежским детям конфеты, а норвежцам нравилось пение русских.
В северных норвежских землях регулярно устраивались ярмарки, приходившие корабли пополняли там запасы рыбы, покупали гагачий пух. Жители окрестных территорий съезжались на такие ярмарки со своими изделиями, брали с собой семьи. Русские привозили на продажу мед, мыло, овес, парусину, муку, мануфактуру. В разное время торговля осуществлялась с разной степенью легальности – правительства обеих стран то облагали торгующих пошлинами, то напротив, поощряли.
Как продавали и покупали на руссенорске?
Много лет торговля между поморами и норвежцами была меновой – один товар прямо обменивался на другой. В текстах на руссенорске сохранились свидетельства об этом: «Slik slag, en og en halv voga treska, så en voga mukka». (За вог муки два вога трески). На руссенорске можно было и выразить недовольство ценой: «Njet, brat! Kuda moja selom desjevli? Grot dyr mukka på Rusleien dein år» (Нет, брат! Куда я могу продать дешевле? Мука в этом году в России очень дорогая!»).
А после удачной сделки или разговоров о море и товарах можно было и расслабиться: «Davai paa moia malenka tabaska presentom» (Дай мне немножко табачку в подарок), «Davai på kajut side ned så dokka lite kjai drinkom. Ikke skade» (Спускайся же в каюту и попей чаю. Это не повредит). Сохранилась также лексика, показывающая, что говорившие на руссенорске ценили и крепкие напитки.
Я (говорю) как ты (говоришь) – moja på tvoja
Руссенорск выделяется на фоне многих других смешанных языков: это не «упрощенный» язык колонизаторов, а средство коммуникации равноправных партнеров. В нем примерно 50 % норвежских слов, 40 % - русских и 10 % - понятных обеим сторонам слов из других языков, таких как английский, немецкий, финский. Мореходы неплохо владели «международной» морской терминологией, поэтому проще было использовать именно ее.Мы не знаем, как руссенорск звучал: Олаф Брок, первый лингвист, который его описал, пользовался записями текстов на руссенорске. При нем на этом языке уже не говорили. Но скорее всего в нем большую роль играли жесты, мимика и интонация. Возможно, именно в попытках описать то, что нужно купить или продать, снабженных красноречивыми жестами, и возникли первые предложения на руссенорске.
Просто выучить, просто говорить
Взятые из разных языков слова в руссенорске сильно упрощались. Исчезали сочетания звуков, которые сложно было выговорить той или другой стороне: например, русское «здравствуйте» начало выглядеть как «drasvi». Не стало в руссенорске и привычных для русского человека рода и числа у существительных – вместо этого многие слова этой части речи приобрели окончание «а»: «damosna» (таможня), «vina» (вино), «balduska» (палтус).
Интересно, что вместо «я» и «ты» в руссенорске употреблялись формы «моя» и «твоя». Точно такие же формы использовались в русско-китайском пиджине (смешанном языке) – кяхтинском. Именно из него в «большой» русский язык пришла знаменитая фраза «моя твоя понимай нету».
Если нужно было использовать какой-либо предлог, то употребляли «по» (på) – он есть и в норвежском, и в русском, хоть и с разными значениями.
Пользуясь записями текстов на руссенорске, лингвисты выделили в нем примерно 400 слов – такого количества хватало для общения на важные для обеих сторон темы. Если требовалось описать какое-то явление или предмет, для которого в руссенорске отсутствовали слова, то приходилось изобретать целую фразу. Например, «церковь» была названа «домом, где говорят о Христе». Иногда владевшие руссенорском норвежцы считали, что они хорошо говорят по-русски, а русские – что они отлично понимают норвежский.
Пока руссенорск был единственным средством общения, его высоко ценили и учили все, кто контактировал с русскими или норвежцами по торговым делам. На руссенорске нельзя было заговорить «сходу», он был непонятен тем, кто его никогда не учил. Но к середине XIX века стало понятно, что для бизнес-контактов руссенорска мало.
Богатые норвежские купцы начали отправлять детей учить настоящий русский язык в города Русского Севера. И руссенорск начал восприниматься как странный и смешной исковерканный язык.
У простых рыбаков не было возможности отправить детей на учебу в другую страну, поэтому руссенорск оставался в ходу до революции, когда контакты между странами оказались разорваны. Многие поморские семьи не захотели жить в новых условиях и на своих шхунах отправились к соседям-норвежцам. Те их приняли. И сейчас в Северной Норвегии есть норвежцы с русскими фамилиями. В городе Вардё даже открыт памятник русским поморам.
И сегодня существуют весьма . Правда, разговаривает на их весьма ограниченное количество людей.
