Язык наш - древо жизни на земле и отец наречий иных.
Везде врагов пирует месть.
Во тьме простерта смертной ночи
Россия к небу взводит очи,
Зовет помощника - и несть.
Князь Сергий Шахматов
Воистину дух правды дышит, где хочет. И живые слова на страницах этой книги сами рассказывают о своем происхождении от праотцовских корней, представляя миру славянорусский язык Древом жизни на земле. Словесные корни незримого Древа языка сотворены Отцом, а все, данное нам от Сына: святая вера, богословие - в кроне. Но ведь сказал Сын: Отец Мой более Меня. И западная информационная война бьет не по кроне, но точно по корням, завершая их обрезание и растление. А землю русскую заполоняют бес-корневые общечеловеки, подменяя божий народ. Нет силы разрушительней, чем безкорневой язык. Он помрачает веру, погашает инстинкт самосохранения и заменяет здравый рассудок самоубийственным.
Читайте свой корнеслов с благоговением, ибо для нашего словесного естества нет занятия важнее, чем докапываться до первых слов Отца и узнавать свои первородные корни. Когда возвращаемся к ним, они сами в нас растут и сами поднимают наши головы к Солнцу Правды, напитывая небывалой силой.
Только так мы сможем восстать великорусской дубравой: от корня к корню, и от первых слов Отца к Слову Сына. Заодно и узнаете, что от нашего, славянорусского корнеслова пошла поросль наречий и ветви языков иных…
Так корни говорят листам:
Питаем вас. Ужель не узнаете?
Мы корни дерева,
на коем вы цветете.
Красуйтесь в добрый час.
Но только помните
ту разницу меж нас,
Что с каждою весной
лист новый народится,
А если корень иссушится,
Не станет дерева, ни вас.
И. А. Крылов.
Александр Семенович!
Дозволяю Вам книгу сию посвятить Моему имени, и изъявляя Вам за труды Ваши Мою признательность, пребываю к Вам всегда благосклонен.
Государь НИКОЛАЙ I.
Президент Российской Академии Наук, адмирал А. С. Шишков.
О создателях сей книги
Сочинять - ставить по чину, связно,
творить умственно, производить духом.
Примечать - видеть, смекать, удерживать
в памяти, толковать, прибавлять объясняя.
Среди славных созидателей и защитников нашего Отечества А. С. Шишков стоит один такой, совсем особняком, как дуб могучий в чистом поле. И стоит он так высоко не только потому, что чуть не век служил верой и правдой четырем царям, как адмирал и госсекретарь, министром просвещения и президентом Российской Академии наук. Ослепнув под конец жизни, он подолгу любил кормить голубей с руки. За тем занятием так тихо и незаметно отошел, что никого и не потревожил, как истинный Божий раб смиренный. И поныне он никого не тревожит, и мало кто слыхивал о нем. Безценные же труды Шишкова так и остались лежать, как святыня под спудом, и значимость их никем не осознана по сей день. Эта книга впервые представляет народу наследие А. С. Шишкова, лишь малую его часть.
Наш ученый муж был рассеян, вовсе не от мира сего. Ибо всю жизнь, днем и ночью он копал и докапывался до корней, до самой сути праотцовских слов, рассеянных по всем языкам, восстанавливая от них ветви словесные. Ему, как верному сыну, праотец позволил увидеть свои тяжкие роды первых слов, и услышать, как давал он всему точные имена, названия, знаменования и смыслы.
Всегда погруженный в себя, Шишков среди светской суеты никогда толком не знал, на каком приеме он был вчера, и кто там присутствовал, зачем собирались, являясь всегда яркой мишенью для насмешек. Жена же его, которую он тоже иногда не узнавал среди гостей, поясняла: мой муж вечно занят какими-то патриотическими бреднями. Сей муж отечестволюбивый, писал от имени царей манифесты, да таким трепетным и высоким стилем, что современники говорили: Шишков один двигает всенародным духом. По глубине религиозно-нравственной его сочинения, стихи и рассказы для детей, составивших первую на Руси детскую библиотеку, которой зачитывался весь народ, - не имеют себе равных в нашей словесности. Как известно, чтобы излагать сочинения, столь близкие детям, нужно иметь высший дар слова, который Господь посылает только чистым младенцам, как чадам Своим.
В своих статьях и письмах Шишков обращался ко всем, умоляя, чтобы помогали ему копать и разрабатывать неисчерпаемую сокровищницу премудрости Божией, чтобы присылали замечания, добавления… Он глубоко переживал, что ему одному никакой жизни не хватит - восстановить забытый корнеслов и оживить для всех на земле древо жизни. Ученый писал: Исследование языков возведет нас к одному первобытному языку и откроет: как ни велика их разность, она не от того, чтоб каждый народ давал всякой вещи свое особое название. Одни и те же слова, первые, коренные, переходя из уст в уста, от поколения к поколению, изменялись, так что теперь сделались сами на себя не похожими, пуская от сих изменений своих тоже сильно измененные ветви. Слова показывают нам, что каждое имеет свой корень и мысль, по которой оно так названо. Попытаемся, откроем многое доселе неизвестное, совершим главное дело и оставим будущим временам и народам обдуманное, обработанное и требующее для дальнейшего исправления уже мало попечений.
Но никто после него не проявил интерес к корнеслову. Сегодня для такого объема исследований институты нужны были бы: одних ветвей словесных он восстановил около шести тысяч. Шишков сделал все главные открытия в языковедении интуитивно. Ныне они доказаны наукой опытно.
Радуйтесь, братья и сестры, что Слово возродило нам к жизни всечеловека русского, как патриарха безчисленных чад словесных, живущих во вселенной языков всех.
Наш язык - древо, породившее отрасли наречий иных
Да умножится, да возрастет усердие к русскому слову и в делателях, и в слушателях!
Я почитаю язык наш столь древним, что источники его теряются во мраке времен; столь в звуках своих верным подражателем природы, что, кажется, она сама его составляла; столь изобильным в раздроблении мыслей на множество самых тонких отличий, и вместе столь важным и простым, что каждое говорящее им лицо может особыми, приличными званию своему словами объясняться; столь вместе громким и нежным, что каждая труба и свирель, одна для возбуждения, другая для умиления сердец, могут находить в нем пристойные для себя звуки.
И наконец, столь правильным, что наблюдательный ум часто видит в нем непрерывную цепь понятий, одно от другого рожденных, так что по сей цепи может восходить от последнего до первоначального ее, весьма отдаленного звена.
Преимущество этой правильности, непрерывного течения мыслей, видимого в словах, так велико, что ежели бы внимательные и трудолюбивые умы открыли, объяснили первые источники столь широко разлившегося моря, то знание всех вообще языков озарилось бы светом доселе непроницаемым. Светом, освещающим в каждом слове первообразную, произведшую его мысль; светом, разгоняющим мрак ложного заключения, будто бы слова, сии выражения наших мыслей, получили значение свое от произвольного к пустым звукам их прицепления понятий.
Шишков, Александр Семенович
адмирал, министр народного просвещения, родился в 1754 г., образование получил в Морском кадетском корпусе, из которого был выпущен мичманом в 1772 г. В царствование Екатерины II ему пришлось сделать ряд плаваний по Белому, Балтийскому, Северному Немецкому и Средиземному морям; эти плавания закалили его характер, обогатили его сведениями и дали возможность изучить многие иностранные языки. Ш. начал заниматься литературой с ранних лет; он воспитался на произведениях Ломоносова, Сумарокова, Державина и других писателей XVIII века, почему и остался на всю жизнь их почитателем и подражателем. По поручению президента Академии Наук Домашнева он перевел немецкую детскую библиотеку Кемде, состоящую из нравоучительных рассказов и стихотворений; книжка эта до 30-х годов прошлого века была сильно распространена в русских семьях при обучении детей грамоте. В 1780 г. Ш. написал пьесу: "Невольничество", в которой прославлялась Екатерина II по поводу пожертвования ею значительной суммы на выкуп из Алжира христианских невольников. Произведенный в лейтенанты в 1779 г., Ш. был назначен преподавателем тактики в Морском кадетском корпусе. В 1790 г. он принимал участие в Шведской войне, за которую получил золотую саблю с надписью "за храбрость" и золотую осыпанную бриллиантами табакерку. В 1793 г. была напечатана его книга "Морское искусство", перевод с французского. Товарищ Ш., Кушелев посоветовал ему поднести это сочинение наследнику Павлу Петровичу, как генерал-адмиралу, чтобы снискать его расположение. Когда князь Зубов был назначен начальником Черноморского флота, Ш. было предложено занять при нем место правителя канцелярии, но он решился это сделать только с разрешения Павла Петровича. Воцарение Павла I-го сильно поразило Ш., о чем он так писал в своих "Записках". "Павел I воцарился. Никто не ожидал сей внезапной перемены... Перемена сия была так велика, что не иначе показалась мне как бы неприятельским нашествием. Дворец был наполнен множеством разного рода людей, стоявших неподвижно с изображенной на лицах скорбью и беспокойством. Весь прежний блеск, вся величавость и важность двора исчезли. Везде в нем и вокруг него появились солдаты с ружьями. Знаменитейшие особы, первостепенные чиновники, управлявшие государственными делами, стояли как бы лишенные уже должностей и званий, с поникнутой головой, неприметные в толпе народной. Люди малых чинов, о которых день тому назад никто не помышлял, никто почти не знал их, - бегали, повелевали, учреждали. Казалось, настал иной век, иная жизнь, иное бытие". Ш. весте с другими опасался за свое будущее, но новый император милостиво отнесся к нему. Он был произведен в капитаны 1-го ранга, получил 250 душ в Кашинском уезде. а после коронации император Павел назначил его в эскадр-майоры при своей особе. В этом звании он должен был сопровождать императора в его десятидневном плавании по Балтийскому морю на фрегате "Эммануил", за что он был пожалован в генерал-адъютанты. Новое назначение принесло много беспокойства Ш.: ему приходилось часто исполнять различные мелочные поручения императора; малейшая неточность в исполнении вызывала гнев последнего. Между прочим, император поручил ему составить описание своего морского путешествия, но остался недоволен трудом Ш., так как последний упомянул в нем об испытанной императором морской болезни. Возвращая книгу автору, Павел сухо сказал ему: "Вы много лишнего написали". По поручению государя Ш. пришлось ехать в Вену, чтобы там принять на русскую службу голландских офицеров и матросов. По независящим от него обстоятельствам Ш. не мог исполнить этого и просил разрешения императора на поездку в Карлсбад. Павел разрешил ему отпуск, но вместе с тем возложил на него обязанность, которая возмущала и тяготила Ш., а именно: "иметь прилежное наблюдение за поступками всех русских, которые окажутся в Карлсбаде, особенно же за князем Зубовым, Орловым и Разумовским и, если в их поведении приметятся какие худости, немедленно с нарочным присылать о том донесения". По возвращении в Россию Ш. скоро постигла опала за то, что он, будучи на дежурстве, задремал и не заметил, как мимо него прошел император. На другой день после этого он был уже назначен членом адмиралтейств коллегии; в этой должности получил чин вице-адмирала.
Восшествие на престол Александра I-го Ш. приветствовал одой, начинавшеюся следующими стихами:
"На троне Александр! Велик российский Бог!
Ликует весь народ, и церковь и чертог,
Твердят Россияне и сердцем и устами:
На троне Александр! Рука Господня с нами!"
Ш. радовался, что новый император обещал в манифесте "идти по стопам бабки своей Екатерины Великой", но уже скоро его начало беспокоить то обстоятельство, что Александр окружил себя не остававшимися еще екатерининскими людьми, а образовал Негласный Комитет из своих молодых друзей: Строганова, Кочубея, Новосильцева и Чарторыжскаго. Сотрудники государя, по мнению Ш., были проникнуты новыми понятиями, возникшими из хаоса "чудовищной французской революции". Ш., еще в молодости отличавшийся презрением ко всему французскому, и теперь желчно нападал на галломанию русского общества. К учреждению министерств он относился отрицательно. Критика политики Александра I и ссора с влиятельным морским министром Чичаговым повели к тому, что император начал выказывать неблаговоление Ш. и воспретил посылать ему приглашения на эрмитажные спектакли. Лишь после примирения с Чичаговым Ш. был назначен председателем ученого департамента Адмиралтейств-коллегии. По удалении от двора, Ш. отдался научной и литературной деятельности. Еще в 1796 г. он был избран в члены Российской академии, в которой он завоевал себе выдающееся положение и преобладающее влияние среди своих сочленов, особенно же тех из них, которые всего усерднее посещали академию и неуклонно участвовали в ее работах.
В течение почти сорока лет до самой смерти Ш. принимал непосредственное и постоянное участие в академической жизни и деятельности. В собраниях российской академии читались его сочинения, трудами его наполнялись академические издания; в его руках находился и выбор членов и выбор предметов для разработки их совокупными силами. В 1803 г. им было напечатано "Рассуждение о старом и новом слоге российского языка", вызвавшее большие споры в литературных кругах. В этом сочинении, как и в последующих, Ш., не имея ни надлежащего филологического образования, ни философского мышления, а опираясь лишь на свои рассуждения и фантазию, старался доказать, что церковнославянский и русский языки тожественны; русский язык он называл чадом ц.-славянского, его наречием. Разницу между этими языками он видел лишь в их назначении. Ц.-славянский язык должен был служить для выражения предметов высокого стиля, а русский только для предметов обыденных; ц.-славянский язык дает материал, из которого русский язык образует новые слова. Попытки самого Ш. дать примеры такого изобретения слов вызывали против него долго непрекращавшиеся насмешки. В своих лингвистических трудах Ш. вместе с тем являлся и публицистом, отстаивающим идеи национализма, понимаемые им в узком смысле. По словам Стоюнина, он злобился против молодых администраторов, которые получили не русское воспитание, злобился против Карамзина, который не совсем благосклонно отнесся к слогу прежних русских писателей, назвав его славянорусским и который только за слогом новейшим признал некоторую приятность, злобился на него и за новые идеи, которые им вносились в литературу и за то, что некоторые распоряжения администрации оправдывались им в его новом журнале. С 1805 г. по мысли Ш. академия начала издавать "Сочинения и переводы", в которых Ш. был помещен его перевод "Слова о Полку Игоревом" и разбор этого слова. С 1807 г. Ш. вместе с своими друзьями: Державиным, Хвостовым, Муравьевым и другими начал устраивать литературные вечера, которые с 1810 г. стали публичными и обратились в общество: "Беседы любителей русского слова", целью которого было развитие патриотизма при помощи русского языка и словесности. В 1811 г. Ш. было написано "Рассуждение о любви к отечеству", обратившее на него снова внимание Александра I. 9 апреля 1812 г. пал государственный секретарь Сперанский. Неожиданно для себя, чрез фельдъегеря, Ш. был вызван к государю, Император милостиво встретил Ш. и сказал ему: "Я читал Ваше рассуждение о любви к отечеству; имея такие чувства, вы можете быть ему полезны Кажется, у нас не обойдется без войны с французами, нужно сделать рекрутский набор, я бы желал, чтобы вы написали о том манифест". Манифест понравился государю, и вслед за этим Ш. был назначен на должность государственного секретаря. Во время войны 1812-1814 гг. он постоянно сопровождал Александра I в его походах, и все манифесты, приказы по армии и рескрипты, касающиеся войны принадлежали его перу. Приказ по армии после вступления Наполеона в Россию заканчивался следующими словами: "не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам об их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь Славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На зачинающего Бог!" С. Т. Аксаков в своих воспоминаниях о Ш. говорит, что писанные им манифесты действовали электрически на целую Русь. Когда началось бегство французов, и Александр I в декабре 1812 г. приехал в Вильну, Ш. был пожалован орден св. Александра Невского "за его примерную любовь к отечеству", как говорилось в Высочайшем рескрипте. В 1813 г. после смерти президента Российской академии Нартова он просил государя о своем назначении на это место. Александр I согласился исполнить его просьбу, сказав, что "со свечкой не сыщет лучшего человека". Будучи президентом академии, Ш. продолжал свои филологические труды, печатавшиеся в "Академ. Известиях". Он высказывал в них мысль, что корни европейских языков одни и те же, но впал в крайность, и сам, без всякого научного метода, основываясь только на знании некоторых языков, начал отыскивать корни слов и объяснять их по своему рассуждению, которое он называл "здравым смыслом". Для этого он составлял длинные таблицы, которые он сравнивал с деревьями: от корня шли первые ветви или колена, от каждого колена новые ветви. Мысль о родстве языков вызвала у Ш. другую мысль, имевшую большое историческое значение, а именно: о важности для России изучения Славянства. Ш. хотел привлечь к своему делу ученых и других славянских земель: в 1813 г. он познакомился с известным славистом Добровским, который по его предложению, был избран в почетные члены академии вместе с польским ученым Линде и чешскими: Ганкой и Негедли. Сам Ш. вел деятельную переписку с Милетичем, Шафариком и Караджичем; славянские ученые присылали чрез него свои произведения в академию; он проводил взгляд, что необходимо открыть славянские кафедры в русских университетах, необходимо устроить славянскую библиотеку, т. е. такую, в которой были бы собраны памятники литературы по всем славянским наречиям и вообще все книги по славяноведению.
В 1814 г. Ш. был уволен от должности государственного секретаря с назначением членом Государственного Совета. На новом посту он стойко проводил свои убеждения консервативно-патриотического характера: составил новый план устройства цензуры, критиковал гражданское уложение Сперанского, защищал крепостное право. Свою деятельность он характеризовал, как борьбу с "духом времени", подразумевая под этими словами "общее стремление к своевольству и неповиновению". С нескрываемой враждой Ш. относился к министерству Народного Просвещения и писал: "кажется, как будто все училища превратились в школы разврата, и кто оттуда ни выйдет, тотчас покажет, что он совращен с истинного пути, и голова у него набита пустотой, а сердце самолюбием, первым врагом благоразумия". В мистицизме министра Народного Просвещения кн. Голицына он видел также проявление "духа времени", который, по его мнению, повел свое начало от Новикова при Екатерине II, связанного с французскими революционными учениями. Люди, одержимые этим "духом", как думал Ш., имели своей целью пошатнуть православие в России и чрез внутренние раздоры ослабить ее могущество. Александр I, хотя и не разделял опасений адмирала, но, уважая его искренние патриотические и религиозные убеждения, назначил его 15 января 1824 г. министром Народного Просвещения и главноуправляющим духовными делами иностранных исповеданий. В первом же заседании Главного Управления училищ Ш. высказал мысль, что основная задача министерства ― оберегать юношество от заразы "лжемудрыми умствованиями, веротленными мечтаниями, пухлой гордостью и пагубным самолюбием". Воспитание должно быть национальным, по обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей принесло бы более вреда, чем пользы". Как министр, Ш. был мало самостоятелен и не хотел принимать на себя ответственности за свои распоряжения; он рассчитывал прикрываться властью государя и постоянно писал ему длиннейшие донесения и объяснения с жалобами на распространяющееся зло. Он добивался, чтобы император особым рескриптом осудил бы деятельность бывшего министерства народного просвещения, хотя и знал дружеское расположение Александра I к кн. Голицыну. Часто Ш. ставил государя в неприятное положение подаваемыми им бестактными бумагами, и это привело к тому, что Александр I перестал принимать Ш. с докладами и поручил Аракчееву сноситься с ним. Первой мерой "для обуздания разврата" Ш. предлагал реформу цензуры. Жестокими обвинениями были осыпаны им и библейские общества, распространявшие переводы "так называемых духовно-философских, а по настоящему карбонарских и революционных книг". В попустительстве этому он обвинял даже митрополита Серафима и архиепископа Филарета. Катехизис Филарета за то, что тексты в нем были приведены по русски, также попал в число вредных книг.
В начале царствования Николая I стали возвышаться те лица, которых Ш. считал по их идеям злонамеренными, как напр. Карамзин, Дашков и Блудов; последний был даже назначен его товарищем. Министр понял, что он уже теряет свое влияние и спешил хотя отчасти осуществить свои взгляды в порученном его составлению новом цензурном уставе, получившем Высочайшее утверждение 10 июня 1826 г. Современники прозвали этот устав "чугунным", цензор Глинка говорил, что руководствуясь уставом Ш. "можно и Отче наш перетолковать якобинским наречием". В нем запрещалось печатание книг по геологии, философии, политике, запрещались рассуждения о божестве, а также все, что могло показаться оскорбительным какому-нибудь правительству или вероисповеданию. Автор подвергался тяжелой ответственности как за пропущенное цензурой, так и за представленное в рукописи сочинение, если в нем оказалось бы что-либо предосудительное. В 1826 г. Ш. состоял членом верховного суда над декабристами. В 1828 г. он был уволен от должности министра народного просвещения по преклонности лет и по расстроенному здоровью. Хотя Ш. после этого и оставался до смерти президентом академии и членом Государственного Совета, но уже никакого значения ни в государственной, ни в общественной жизни не имел. Скончался он в 1841 году.
"Собрание сочинений и переводов А. С. Шишкова" СПб. 1818-1839 г. - "Записки, мнения и переписка адмирала Ш." Издание Киселева и Ю. Самарина, Берлин 1870 г. ― "Собрание высочайших манифестов, грамот, указов и проч. 1812-1816 г." Издал А. С. Ш. (СПб. 1816 г.). - С. Т. Аксаков, "Воспоминания о Ш." ("Сочинения" т. I) - Жихарев, "Дневник чиновника" "Отеч. Зап.", 1855 г. - Щебальский. "А. С. Ш., его союзники и противники" "Русск. Вестн.", 1870 г., № 11. - Пржецлавский, "Воспоминания" "Русск. Стар." 1875 г. - Стоюнин, "А С. Ш." СПб. 1880 г.; - Кочубинский, "Начальные годы русского славяноведения" Одесса, 1878 г.; - Сухомлинов, "История российской академии" т. VII. - Шильдер, "Император Александр I" СПБ, 1899 г.; - Шильдер, "Император Николай I" СПГ", 1903 г. - Рождественский, "Исторический обзор деятельности Министерства Народного Просвещения" СПб. 1902 г. - Пыпин, "История русской литературы" т. IV, СПБ, 1903 г.
В. Троцкий.
{Половцов}
Шишков, Александр Семенович
Писатель и государственный деятель; род. в 1754 г. О годах его детства и о его первоначальном воспитании мы не имеем никаких сведений, но весьма вероятно предположение биографов, что именно к этому периоду жизни Ш. нужно отнести первые зародыши тех патриотических и религиозных чувств, которые так ярко проявляются в позднейшей государственной и литературной деятельности Ш. "Скорее всего, - говорит Стоюнин, - он воспитывался при тех же условиях, при которых воспитывались и некоторые из его сверстников, почтенных деятелей в общей русской жизни второй половины XVIII в., как, например, Фонвизин, Державин и др. В них развивались религиозное чувство и мысль под влиянием чтения церковных книг, священной истории и Четьи Минеи, а с этим вместе и ухо роднилось с церковным языком; развивалась и любовь к природе под влиянием близких отношений к ней, развивалась любовь к человеку под впечатлениями любящей родной семьи, развивалась любовь к родине под впечатлением рассказов о славных и громких прошедших временах Петра, под впечатлением народных песен, а, может быть, и звучных од Ломоносова и других стихотворцев". С этой домашней подготовкой Ш. поступил в морской кадетский корпус, где был директором его свойственник И. Л. Кутузов. В 1771 г. Ш. вышел в гардемарины и был вместе с товарищами отправлен в Архангельск, а в следующем году произведен в мичманы. В 1776 г. Ш. был назначен на фрегат "Северный Орел", который должен был из Кронштадта провести кругом через Средиземное море и Дарданеллы три других корабля (под видом купеческих) в Черное море. Путешествие продолжалось целых 3 года, познакомило Ш. с современным положением Италии, Греции и Турции. Характерно, что одно из этих путевых впечатлений было первым импульсом враждебного отношения к французам, которое впоследствии окрасило почти всю литературную деятельность Ш. "Мы видели, - рассказывает он, - несколько новейших греческих часовен с написанными на стенах их изображениями святых и не могли надивиться буйству и злочестию безбожных французов, которые, заходя иногда в сей порт, не оставили ни одной часовни без того, чтобы не обезобразить лиц святых и не начертать везде насмешливых и ругательных надписей. Удивительно, до какой злобы и неистовства доводит развращение нравов! Пусть бы сами они утопали в безверии; но зачем же вероисповедание других, подобных им христиан, ненавидеть? Для чего турки не обезобразили сих часовен? Для чего не иной язык читается в сих гнусных надписях, как только французский?" По возвращении из заграничного плавания Ш. был произведен в лейтенанты и назначен в морской кадетский корпус для преподавания гардемаринам морской тактики. К этому времени относится начало литературных занятий Ш.: отчасти эти занятия связаны с педагогической службой Ш. (перевод французской книги "Морское искусство" и составление трехъязычного морского словаря), отчасти же их можно считать результатом самостоятельного интереса Ш. к литературе. К последней категории относятся перевод французской мелодрамы "Благодеяния приобретают сердца", немецкой "Детской библиотеки" Кампе. Последняя книжка, состоявшая из нравоучительных рассказов для детей, в стихах и в прозе, имела большой успех, по ней долго обучали детей грамоте. "Книжка моя, - говорил Ш., - простым своим слогом увеселяла детей и наставляла их в благонравии; они многие из нее стихи наизусть читали, и родители их принимали оную благосклонно, так что в течение шестнадцати или семнадцати лет была она троекратно издана". К начальному периоду литературной деятельности Ш. относится небольшая пьеса "Невольничество", написанная в 1780 г. для прославления императрицы Екатерины, пожертвовавшей значительную сумму денег для выкупа в Алжире христианских невольников. Литературные и педагогические труды Ш. были прерваны в 1790 г. войной со Швецией: в чине капитана второго ранга Ш. командовал фрегатом "Николай", который входил в состав эскадры Чичагова. После этой короткой и неудачной войны Ш. поселяется в Петербурге и отдается научным занятиям по морскому делу. В 1793 г. был издан его перевод "Морской тактики" и, поднеся эту книгу великому князю Павлу Петровичу, как генерал-адмиралу, Ш. приобрел его расположение, которое еще более возросло, когда Ш. согласился принять должность правителя канцелярии по морской части при князе Зубове только после разрешения великого князя. По вступлении на престол император Павел немедленно произвел Ш. в капитаны 1 ранга, пожаловал ему 250 душ в Кашинском уезде, затем произвел его в эскадр-майоры и в генерал-адъютанты, но после всех этих милостей Ш. в 1798 г. постигла опала: он был удален от двора, причем, однако, был произведен в вице-адмиралы, пожалован орденом Анны I степени и назначен членом адмиралтейской коллегии. В 1801 г. Ш. приветствовал нового императора радостной одой, но скоро оказалось, что люди его воззрений уже устарели, не подходили к требованиям Александра. После учреждения министерств и назначения морским министром Чичагова, Ш. явно выражает свое несочувствие некоторым новым распоряжениям, за что опять подвергается опале.
Устранившись таким образом от активного участия в государственной жизни и став в ряды недовольных, Ш. отдается литературным занятиям, в которых его староверство отчасти может быть объясняемо и личными причинами. Выбранный еще в 1796 г. в члены Российской академии, Ш. углубился в изучение церковно-славянского языка, причем руководился господствовавшим в то время этимологическим направлением. Под влиянием подобных занятий он очень скоро стал смотреть на себя как на авторитетнейшего представителя филологии, но когда, при удалении от государственных дел, усилились его занятия лингвистические, они обратились для него в орудие своеобразной националистической публицистики. Он был недоволен всякими нововведениями, а их было много. "Он злобился, - говорит Стоюнин, - против молодых администраторов, которые получили не русское воспитание; злобился против Карамзина, который не совсем благосклонно отнесся к слогу прежних русских писателей, назвав его славяно-русским, и который только за слогом новейшим признал некоторую приятность; злобился на него и за новые идеи, которые им вносились в литературу, и за то, что некоторые новые распоряжения администрации оправдывались им в новом его журнале". Заботясь, как член Российской академии, о сохранении чистоты русского языка, Ш, решился выступить против литературных новшеств, а вместе с тем и против источника этих новшеств, против подражания французам. На этот мотив он указывает в своем знаменитом "Рассуждении о старом и новом слоге российского языка" (СПб., 1803). Повторяя, в сущности, обычные нападки литературы Екатерининского времени, Ш; говорит: "Какое знание можем мы иметь в природном языке своем, когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать оного, но еще многие из них с им постыднейшим из всех невежеством, как бы некоторым украшающим их достоинством хвастают и величаются. Будучи таким образом воспитываемы, едва силой необходимой наслышки научаются они объясняться тем всенародным языком, который в общих разговорах употребителен; но каким образом могут они почерпнуть искусство и сведение в книжном или ученом языке, столь далеко отстоящем от сего простого мыслей своих сообщения? Для познания богатства, обилия, силы и красоты языка своего нужно читать изданные на оном книги, а наипаче превосходными писателями сочиненные". Отмечая этот недостаток "знатных бояр и дворян" и забывая, что из них никто почти литературой не занимался, Ш., тем не менее, здесь видит причину всяких нововведений в русской литературной речи, причину пренебрежения к церковно-славянскому языку, вследствие чего "в нынешних наших книгах господствует странный и чуждый понятию и слуху нашему слог". "Кто бы подумал, - восклицает Ш., - что мы, оставя сие многими веками утвержденное основание языка своего (т. е. церковно-славянский язык), начали вновь созидать оный на скудном основании французского языка". Пренебрежительно относясь к церковно-славянскому языку, который, по мнению Ш., тожествен с русским, новые писатели целиком переносят французские слова, составляют новые слова и речения по образцу французских, придают словам, уже прежде существовавшим, новое, не свойственное им значение. "Между тем как мы занимаемся сим юродливым переводом и выдумкой слов и речей, ни мало нам несвойственных, многие коренные и весьма знаменательные российские слова иные пришли совсем в забвение; другие, невзирая на богатство смысла своего, сделались для непривыкших к ним ушей странны и дики; третьи переменили совсем ознаменование и употребляются не в тех смыслах, в каких с начала употреблялись. Итак, с одной стороны в язык наш вводятся нелепые новости, а с другой - истребляются и забываются издревле принятые и многими веками утвержденные понятия: таким-то образом процветает словесность наша и образуется приятность слога, называемая французами élégance!" Для того чтобы показать образцы хорошего слога, Ш. в свое "Рассуждение" внес из Четий Миней житие Минодоры, Митродоры и Нимфодоры, прибавил к нему объяснительный словарь славянских слов, сравнение Ломоносовской оды "Иов" с книгой Иова. Благодаря таким добавлениям сочинение Ш., как он сам признавал, "вышло в неустроенном виде и составе". В научном отношении это сочинение было весьма слабо, и для многих современников ясна была несостоятельность нападок Ш. на новое литературное направление, тем более что в подкрепление этих нападок Ш. выставлял странную мысль о тождестве русского и церковно-славянского языков. Указав в "Прибавлении к рассуждению о старом и новом слоге российского языка" (СПб., 1804) разные промахи карамзинистов Макарова и Мартынова, Ш. издал в 1810 г. рассуждение "О красноречии Св. Писания" и в этом сочинении упорно отстаивал тожество старого и нового языков. "Отколе, - спрашивал он, - родилась неосновательная мысль сия, что славенский и русский язык различны между собой? Ежели мы слово "язык" возьмем в смысле наречия или слога, то, конечно, можем утверждать сию разность; но таковых разностей мы найдем не одну, многие: во всяком веке или полувеке примечаются некоторые перемены в наречиях... Что такое русский язык отдельно от славенского? Мечта, загадка. Не странно ли утверждать существование языка, в котором нет ни одного слова? Между тем, однако ж, невзирая на сию несообразную странность, многие новейшие писатели на сем точно мнимом разделении основывают словесность нашу". Славянский язык Ш. считает языком книг духовных, а русский - находит в книгах светских. В этом и состоит вся разница двух языков, а поэтому нельзя их так разделять, как это делают новые писатели.
Свое "Рассуждение о старом и новом слоге" Ш. через министра народного просвещения поднес государю и был осчастливлен, по его словам, одобрением; также "похвалили его усердие и многие духовные и светские особы", и, ободренный этим сочувствием, Ш. становится весьма деятельным: с 1805 г., по его мысли, Российская академия издает "Сочинения и переводы", в которых он помещает свои оригинальные и переводные статьи, свой перевод "Слова о Полку Игореве" и обширнейший его разбор. Но все это казалось Ш. недостаточным для борьбы с новыми писателями, даже его собственное "Рассуждение" представлялось ему "малой каплей воды к утушению пожара", и он решился образовать новую академию для подготовки молодых писателей. Один из его младших современников, Жихарев, сообщает об этом следующее: "Ш. очень долго толковал о пользе, какую бы принесли русской словесности собрания, в которые бы допускались и приглашались молодые литераторы для чтения своих произведений, и предлагал Г. Р. Державину назначить вместе с ним попеременно, хотя по одному разу в неделю, литературные вечера, обещая склонить к тому же А. С. Хвостова и сенатора И. С. Захарова, которых дома и образ жизни представляли наиболее к тому удобств". Так начались в 1807 г. частные собрания литераторов партии Ш., а в 1810 г. эти собрания стали публичными, под именем "Беседы любителей русского слова". Целью "Беседы" (см.) было укрепление в русском обществе патриотического чувства при помощи русского языка и словесности: "торжество отечественной словесности, - по замечанию одного современника, - должно было предшествовать торжеству веры и отечества". Чтобы влиять на публику, было предпринято издание "Чтений в Беседе любителей русского слова", причем материал для "Чтений" доставлялся главным образом Ш.: здесь было напечатано упомянутое выше "Рассуждение о красотах Св. Писания", здесь же помещены "Разговоры о словесности" и "Прибавления к разговорам". В "Разговорах" была, между прочим, высказана любопытная мысль о важности изучения народных песен. "Народный язык, очищенный несколько от своей грубости, возобновленный и приноровленный к нынешней нашей словесности, сблизил бы нас с той приятной невинностью, с теми естественными чувствованиями, от которых мы, удаляясь, делаемся более жеманными говорунами, нежели истинно красноречивыми писателями".
В 1811 г. в "Беседе" было читано Ш. "Рассуждение о любви к отечеству". Здесь он опять говорил о недостатках русского воспитания того времени. "Воспитание, - доказывал Ш., - должно быть отечественное, а не чужеземное. Ученый чужестранец может преподать нам, когда нужно, некоторые знания свои в науках, но не может вложить в душу нашу огня народной гордости, огня любви к отечеству, точно так же, как я не могу вложить в него чувствований моих к моей матери". "Народное воспитание есть весьма важное дело, требующее великой прозорливости и предусмотрения. Оно не действует в настоящее время, но приготовляет счастие или несчастие предбудущих времен, и призывает на главу нашу или благословение, или клятву потомков". В "Рассуждении" Ш. чувствовалось сильнейшее возбуждение патриотизма, а момент был именно такой, когда подобное возбуждение должно было стать особенно ценным. Приближалась тяжелая година Отечественной войны, и император Александр, прочитав "Рассуждение о любви к отечеству", решил снова призвать Ш. к делам, хотя и не был вообще расположен к нему за его резкие речи и действия в прежнее время. "Я читал рассуждение ваше о любви к отечеству, - сказал Александр III. - Имея таковые чувства, вы можете быть ему полезны. Кажется, у нас не обойдется без войны с французами, нужно сделать рекрутский набор; я бы желал, чтобы вы написали о том манифест". Это поручение соединено было с назначением Ш. на должность государственного секретаря (9 апреля 1812 г.) на место удаленного Сперанского. С этого момента наступает для Ш. кипучая деятельность: император берет его с собой в Вильно и, находясь при армии, Ш. пишет все важнейшие приказы и рескрипты. Так, им написаны знаменитые приказ армиям и рескрипт графу Салтыкову о вступлении неприятеля в Россию. Первый заключается словами: "не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим об их долге храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На зачинающего Бог!" В рескрипте патриотический тон еще сильнее: "не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне Провидением способы к отражению силы силой. Я надеюсь на усердие моего народа и храбрость войск моих. Будучи в недрах домов своих угрожаемы, они защитят их с свойственной им твердостью и мужеством. Провидение благословит праведное наше дело. Оборона отечества, сохранение независимости и чести народной принудило нас препоясаться на брань. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем". Эти слова произвели глубокое впечатление на всю Россию, и те же чувства вызывались дальнейшими распоряжениями, редактированными Ш.: это были - воззвание и манифест о всеобщем ополчении, манифесты и рескрипты по ополчениям, известие об оставлении Москвы русскими войсками, заключавшееся словами: "Боже Всемогущий! Обрати милосердые очи Твои на молящуюся Тебе с коленопреклонением российскую церковь! Даруй поборающему по правде верному народу Твоему бодрость духа и терпение! С ними да восторжествует он над врагом своим, да преодолеет его, и, спасая себя, спасет свободу и независимость царей и царств!" Патриотическое увлечение Ш. выражалось в гневных обличительных речах против французов, которых он уподоблял даже "слиянию тигра с обезьяной", в обличениях духа подражания русского общества, и при таком увлечении возможны бывали порой несогласия между императором и государственным секретарем. Так было с "известием из Москвы", занятой французами. "Написав сие, - рассказывает Ш., - подумал я, что бумага моя не может приятна быть государю, потому что упреки сии (русскому обществу) если не прямо, то отчасти на него падают. Мысль сия остановила меня. Но когда же, - подумал опять, - и дать ему это почувствовать, как не при нынешних обстоятельствах? Ободренный сим размышлением, решился я идти к нему; но прежде, нежели начать читать, сказал ему: государь, я не умею иначе говорить, как то, что чувствую. Позвольте мне попросить вас выслушать бумагу мою до конца, не прерывая чтения оной. После того сделайте с нею, что вам будет угодно. - Он обещал это, и я начал читать. По окончании чтения, взглянув на него, приметил я в лице его некоторую краску и смущение. Он, помолчав несколько, сказал мне: "так, правда, я заслуживаю сию укоризну"". Если таково бывало иногда положение Ш. по отношению к самому государю, то с министрами и другими знатными лицами у него нередко происходили крупные столкновения и пререкания. Но началось отступление французов; в декабре император отправился в Вильно, а за ним последовал Ш. В Вильно он был пожалован орденом Александра Невского, причем в Высочайшем рескрипте было сказано: "за примерную любовь к отечеству".
В 1813 г. Ш. сопровождал армию в заграничном походе. В Праге он познакомился со знаменитым славистом аббатом Добровским, а также с этого времени начинаются его сношения с разными западнославянскими учеными. При своем наивном этимологическом направлении в изучении языка Ш. не мог ценить по достоинству этих новых знакомых, его отношения к ним отличаются покровительственным характером, он рекомендует им свои корнесловные домыслы (по которым, например, слова грех, город, гордость, гром и т. п. производились от слова гора), - они как бы соглашаются с ним, но с их стороны видна ирония по отношению к примитивной филологии Ш. Тем не менее Ш. основательно судит о важности для России изучения славянства, как это обнаружилось при назначении его министром народного просвещения. В 1814 г. император Александр назначил Ш. членом государственного совета, а годом ранее - президентом Российской академии. Как член государственного совета Ш. резко проводил свои убеждения консервативно-патриотического характера: он представлял план нового устройства цензуры, критиковал проект гражданского уложения, составленный Сперанским, защищал крепостное право, отрицательно отзывался о деятельности министерства народного просвещения, говоря: "кажется, как будто все училища превратились в школы разврата, и кто оттуда ни выйдет, тотчас покажет, что он совращен с истинного пути и голова у него набита пустотой, а сердце самолюбием, первым врагом благоразумия". Как президент Российской академии, Ш. продолжал борьбу с новыми писателями, усердно работал над своим корнесловием, проводил традиции "Беседы любителей русского слова". 15-го мая 1824 г. Ш. был назначен министром народного просвещения и главноуправляющим делами иностранных исповеданий. В первом же заседании главного правления училищ Ш. высказал, что министерство должно, прежде всего, оберегать юношество от заразы "лжемудрыми умствованиями, ветротленными мечтаниями, пухлой гордостью и пагубным самолюбием вовлекающим человека в опасное заблуждение думать, что он в юности старик, и через то делающим его в старости юношею". "Науки, - говорил министр, - изощряющие ум, не составят без веры и без нравственности благоденствия народного... Сверх того, науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и преподаются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание в них имеет. Излишество их, равно как и недостаток, противны истинному просвещению. Обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей принесло бы более вреда, чем пользы. Наставлять земледельческого сына в риторике было бы приуготовлять его быть худым и бесполезным или еще вредным гражданином". При первом же докладе государю Ш. просил Высочайшего позволения составить план, "какие употребить способы к тихому и скромному потушению того зла, которое хотя и не носит у нас имени карбонарства, но есть точно оное, и уже крепко разными средствами усилилось и распространилось". Министерство просвещения он обвинял не только в попустительстве, но даже "во всяком покровительстве и ободрении нравственного зла под названием духа времени". Усилена была цензура, для которой выработан крайне суровый устав; преследовались библейские общества за распространение "карбонарских и революционных книг", в число которых попал даже катехизис Филарета за то, что в нем тексты Св. Писания были приведены по-русски. Однако преобразование народного просвещения не могло быть закончено Ш.: 25-го апреля 1828 г. он был уволен с должности министра "по преклонности лет и по расстроенному здоровью". Хотя и были за ним сохранены должности члена государственного совета и президента Российской академии, общественная деятельность Ш. с этого момента может считаться законченной. Он погрузился в свои филологические занятия, не имевшие никакого научного значения и потерявшие даже тот боевой общественный характер, какой они имели раньше. Умер Ш. в 1841 г.
См. "Собрание сочинений и переводов А. С. Шишкова" (СПб., 1818-39); "Записки, мнения и переписка адмирала Ш." (изд. Киселева и Ю. Самарина, Берлин, 1870); "Собрание Высочайших манифестов, грамот, указов и пр. 1812-1816 гг. Издал А. С. Ш." (СПб., 1816); С. T. Аксаков, "Воспоминания о Ш." ("Сочинения", т. I); Жихарев, "Дневник чиновника" ("Отечественные Записки", 1855); Стоюнин, "А. С. Ш." (СПб., 1880); Кочубинский, "Начальные годы русского славяноведения" (Одесса, 1878); Сухомлинов, "История Российской академии" (т. VII); Шильдер, "Император Александр I" (СПб., 1899); Рождественский, "Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения" (СПб., 1902).
А. Бороздин.
{Брокгауз}
Шишков, Александр Семенович
адмирал, президент Российск. акад. в 1824 г., с 1823 г. министр нар. просв., в 1814 г. 30 авг. назначен членом Госуд. совета, писатель; род. 9 марта 1754 г., † 1841 г. 9 апр.
{Половцов}
Шишков, Александр Семенович
(1754-1841) - писатель и государственный деятель, идеолог наиболее реакционных дворянских слоев начала 19 века. Служил во флоте, вице-адмирал. Литературная деятельность Шишкова широко развернулась в начале 19 в. "Рассуждением о старом и новом слоге российского языка" (1803). Ш. открыл поход против языковой реформы Карамзина, вылившийся в ожесточенную борьбу "шишковистов" и "карамзинистов". Исходя из нелепого предположения о полном тождестве церковно-славянского и рус. языка, Ш. призывал Карамзина и его последователей вернуться от наполненных французской заразой "светских писаний" к языку священного писания и "духовных книг". Послушными орудиями Ш. в этой борьбе явилась руководимая им Российская академия и специально с этой целью основанное литературное об-во "Беседа любителей русского слова".
См. "Собрание сочинений и переводов", СПб, 1818-1839; "Записки, мнения и переписка", Берлин, 1870.
Википедия
Шишков (Александр Семенович) писатель и государственный деятель, родился в 1754 г. О годах его детства и о его первоначальном воспитании мы не имеем никаких сведений, но весьма вероятно предположение биографов, что именно к этому периоду жизни… … Биографический словарь
Писатель и государственный деятель; род. в 1754 г. О годах его детства и о его первоначальном воспитании мы не имеем никаких сведений, но весьма вероятно предположение биографов, что именно к этому периоду жизни Ш. нужно отнести первые зародыши… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
Русский адмирал Александр Семёнович Шишков (1754 – 1841) по иронии судьбы вошёл в историю не столько своей военной службой, сколько литературной деятельностью. Он и его последователи (шишковисты) выступили как сильные и благородные противники той реформы русского литературного языка , которую произвёл их современник – Карамзин .
Адмирал Александр Семёнович Шишков. Портрет работы Дж. Доу
Шишков восстал против Карамзина, защищая русский язык от тех «новшеств», которые были тем внесены. Карамзин сблизил литературный язык с разговорным, вследствие чего в русскую литературу вошло немало варваризмов и неологизмов. К остаткам церковнославянского языка в русской изящной литературе Карамзин отнесся отрицательно, считая, например, стиль Ломоносова «диким», «варварским». В литературном же стиле своего времени он увидел «приятность, называемую французами élégance». Собственно, не Карамзин произвел реформу русского языка, не он освободил его от славянизмов и латинско-немецкого влияния, – эта реформа произведена была уже самим обществом в екатерининскую эпоху, но Карамзин был самым крупным и популярным писателем, который первый открыл, что реформа уже совершилась, и сознательно стал за стиль, уже принятый в обществе. Вот почему он и сделался первой мишенью для нападения литераторов «старой школы», еще державшихся ломоносовской манеры письма.
Во главе этих противников Карамзина стал Шишков. Горячность, обнаруженная им в обличении Карамзина, объясняется тем, что он на реформу языка смотрел, как на дело антипатриотическое и даже антирелигиозное.
«Язык есть, – говорит он, – душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный свидетель дел. Где нет в сердцах веры, там нет в языке благочестия. Где нет любви к отечеству, там язык не изъявляет чувств отечественных».
Стоя на такой точке зрения, он решительно восстал против всех «новшеств», «исказивших», по его мнению, благородную и величественную простоту русского языка. Карамзина считал он главным виновником порчи языка и готов был спор филологический обратить в спор политический, – для него Карамзин, портивший родной язык, был вредным либералом, деятелем антинационального направления. Впоследствии «История государства Российского » примирила его с Карамзиным, – тем более, что и сам Карамзин позднее даже в области языка сделался консерватором, любителем характерных архаизмов.
В 1803 г. Шишков выпустил «Рассуждение о старом и новом слоге Российского языка», в 1804 г. – «Прибавление к сочинению, называемому «Рассуждение о старом и новом слоге», в 1810 г. – «Рассуждение о красноречии св. Писания и о том, в чем состоит богатство, обилие, красота и сила российского языка», в 1811 г. – «Разговоры о словесности между двумя лицами "Аз" и "Буки"». Для Шишкова славянский и русский язык были почти тожественны, – он считал русский язык наречием славянского. Богатство русского языка, по его мнению, и выражалось, главным образом, в славянизмах: «российский язык есть чадо славянского, заимствующее от него свое украшение». Ломоносовский стиль был для него образцовым, а élégance нового стиля называл он «чепухой».
Шишков нападал на тогдашнее русское общество и литературу за широкое пользование варваризмами (например: «моральный», «эстетический», «эпоха», «гармония», «энтузиазм», «катастрофа»). Ему не нравились вошедшие в употребление неологизмы («переворот» – перевод французского слова «révolution», «развитие» – «développement», «утонченный» – «raffiné», «сосредоточить» – «concentrer», «трогательный» – «touchant»). Ему резали ухо такие искусственные слова, тогда входившие в употребление, как «настоящность» и «будущность», «начитанность», «промышленность»... Но если Шишков был неправ, стараясь уничтожить всякое живое творчество языка, то вполне справедливы были его порицания таких модных в его время, выражений, как, например, – «подпирать свое мнение», «природа искала нам добронравствовать», «народ не потерял первого отпечатка своей цены» и пр.
Дореволюционный автор Галахов в «Истории словесности» приводит следующую выдержку из одного сочинения (А. О. «Утехи меланхолии», 1802), особенно возмущавшего Шишкова своим стилем: «Пасмурный день на сердце июля вызвал нас пользоваться воздухом. Предлагая интересную прогулку в дружеском круге, идём за гору развлечь задумчивость. Полевые красоты нежно пленили нас; поспешая, с сердечным удовольствием, входим в рощу. Здесь зрение наше находит разнообразные предметы; с неизъяснимой приятностью рассеявшись в её сени, слышим страстную филомелу, тающую в своих восторгах… Тут сельская прелесть с восхищением обозревает созревающее богатство, приветствует с нетерпением ожидаемого. Низкий натуральный комплимент при невинной улыбке был ответ её».
Но, не довольствуясь «критикой» недостатков современного литературного языка, Шишков рискнул еще предложить его «реформу», дав совет заменять иностранные слова русскими, или церковнославянскими (вместо «сцена» – «явление», вместо «меланхолия» – «уныние», «мифология» – «баснословие», «рецензия» – «рассматриванье книг», «героизм» – «добледушие», «актер» – «лицедей», «развитие» (от développement) – «прозябание»). Он предлагал вернуть в общее употребление забытые уже тогда слова: «непщевать», «зане», «убо», «иже», «яко».
Шишков был искренним патриотом, но плохим филологом. По профессии моряк, он занимался изучением языка, как любитель. Оттого его филологические теории совершенно наивны и неприемлемы. Например, слова «широко», «высоко», «далеко» он производил от таких словосочетаний: «ширь + око», «высь + око» и т. д. Слово «звезда» он сближал со словом «гвоздь», «ибо звёзды, – говорил он, – как светлые на небе гвозди»; «гордость» – от «гора + даю» и т. д.
Это обстоятельство подорвало, в глазах русского общества, значение его благородных усилий очистить русский язык от излишней примеси чужого. Во всяком случае, его статьи обратили на себя внимание, вызвали поддержку со стороны одних – и насмешки со стороны других. В возникшей полемике приняли участие профессора Каченовский, Макаров, Дашков, Измайлов и многие др. Противники Шишкова сумели высмеять не только его филологическую беспомощность, но и то, что сам он, несмотря на собственные требования заботиться о чистоте русского слога, не мог обходиться без варваризмов.
К числу шишковистов принадлежали такие прославленные русские поэты, как
ШИШКОВ Александр Семенович (1754-1841), государственный и общественный деятель, адмирал. Поэт и филолог, сыгравший важную роль в становлении русского литературного языка.
Род Шишковых вел начало от Микулы (Николая) Васильевича, по прозванию Шишко, правнука Юрия Лозинича, который прибыл из западнорусских земель на службу к вел. кн. Тверскому Ивану Михайловичу в 1425. Шишков родился в семье инженера-поручика С. Я. Шишкова. Формирование мировоззрения Шишкова происходило в условиях патриархальной русской семьи, под влиянием чтения традиционной православной литературы: «Псалтыри», «Часослова», «Четьи-Миней». Образование Шишков получил в Морском кадетском корпусе в Петербурге, будучи одним из лучших учеников. В корпусе Шишков изучил специальные науки, относящиеся к морскому делу, словесность, генеалогию, риторику, иностранные языки, познакомился с произведениями М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова, Г. Р. Державина и др. писателей-классицистов XVIII в., оставшись на всю жизнь их почитателем и подражателем. В 1771 вышел в гардемарины, а в 1772 окончил корпус в звании мичмана.
В 1776 на фрегате «Северный Орел» совершил путешествие, длившееся 3 года. Шишков побывал в Италии, Греции и Турции. По возвращении Шишков был произведен в лейтенанты и с 1779 преподавал в морском кадетском корпусе морскую тактику, одновременно занимаясь литературной деятельностью, гл. обр. переводами (напр., французской мелодрамы «Благодеяния приобретают сердца»), составил 3-язычный англо-французско-русский морской словарь. Собственная литературная деятельность Шишкова началась с сочинения пьесы «Невольничество» (1780), в которой прославлялась Екатерина II, выкупившая за большую сумму из рабства у алжирских мусульман христианских невольников. Перевод с немецкого «Детской библиотеки» И. Г. Кампе, состоявшей из нравоучительных стихов и рассказов для детей, принес Шишкову всероссийскую известность, выдержав не одно переиздание, вплоть до 1830-х. По ней обучали дворянских детей грамоте. В книге были стихи и рассказы самого Шишкова. Кроме того, в дальнейшем Шишков писал торжественные оды, посвящения великим деятелям екатерининской и павловской эпохи, стихи в альбомы.
Литературные занятия Шишкова были прерваны русско-шведской войной 1788-90, в которой он командовал фрегатом «Николай» в чине капитана 1-го ранга. За участие в войне Шишков получил золотую саблю с надписью «за храбрость» и золотую, осыпанную бриллиантами, табакерку. В 1793 Шишков преподнес вел. кн. Павлу Петровичу перевод с французского «Морской тактики», снискав тем самым в дальнейшем его расположение. Вскоре после этого Шишков принял должность правителя канцелярии по морской части при кн. Зубове. По вступлении на престол в 1796 имп. Павел I произвел Шишкова в капитаны 1-го ранга, пожаловал 250 душ в Кашинском у., а после коронации назначил его в эскадр-майоры при своей особе, а затем в генерал-адъютанты. По поручению императора Шишков был отправлен в Вену для вербовки на русскую службу голландских офицеров и матросов. По не зависящим от него обстоятельствам Шишков не мог исполнить этого приказа и испросил разрешения Павла I на поездку в Карлсбад. Отпуск он получил, но с условием, что будет следить и доносить за находящимися в Карлсбаде русскими сановниками (Зубовым, Орловым, Разумовским), что возмущало и тяготило Шишкова. По возвращении в Россию Шишкова постигла опала за то, что он, будучи на дежурстве, задремал и не заметил, как мимо него прошел Император. Он был удален от двора, но вскоре после этого был уже назначен членом адмиралтейств-коллегии, произведен в вице-адмиралы и пожалован орденом св. Анны I степени.
Воцарение на престол Александра I Шишков приветствовал радостной одой, однако вскоре был глубоко разочарован либеральным и западническим курсом нового императора. Виновниками этого Шишков считал воспитателя царя Ф.-Ц. Лагарпа и членов «Негласного комитета» - «якобинскую шайку». Последних он обвинял в неопытности, отсутствии знаний отечественных традиций, законов и обрядов, в неразумном следовании за «духом времени». По мнению Шишкова, «Молодые друзья» императора были проникнуты новыми понятиями, возникшими из хаоса «чудовищной французской революции». К учреждению министерств, в которых ключевые посты получила «якобинская шайка», Шишков отнесся отрицательно так же, как и к реформам, разработанным либеральным реформатором М. М. Сперанским. Ссора с влиятельным морским министром П. В. Чичаговым, которого Шишков обвинил в антипатриотизме, привела к новой опале. По удалении от двора Шишков всецело посвятил себя научной и литературной деятельности. Избранный в 1796 членом Российской академии Шишков погрузился в изучение русского языка и истории.
В этот период своей жизни Шишков заявил о себе как о ведущем идеологе русских патриотических кругов. В наиболее полном виде его взгляды были изложены в «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» (1803). В «Рассуждении» Шишков резко выступил против тех, кто, по его словам, «заражен неисцелимою и лишающею всякого рассудка страстию к Французскому языку». К таковым им причислялись не только литераторы сентименталистского направления, главой которых тогда был Н. М. Карамзин и которые задались целью усвоить западную словесность, по преимуществу французскую, создав в литературе сентиментальный «новый слог», но и значительная часть русского высшего дворянского общества, которая была полностью или частично сориентирована на французские культурно-поведенческие модели.
Галломания являлась тяжкой духовной болезнью, поразившей русское общество. Шишков писал: «Они (французы. - Ред.) учат нас всему: как одеваться, как ходить, как стоять, как петь, как говорить, как кланяться, и даже как сморкать и кашлять. Мы без знания языка их почитаем себя невеждами и дураками. Пишем друг к другу по-французски. Благородные девицы стыдятся спеть Русскую песню». Все это представлялось Шишкову чрезвычайно опасным для самой будущности русского государства и народа, поскольку: «ненавидеть свое и любить чужое почитается ныне достоинством». Все это явилось следствием вытеснения или полного отсутствия национального воспитания. «Начало оного («крайнего ослепления и заблуждения нашего». - Ред.) происходит от образа воспитания: ибо какое знание можем мы иметь в природном языке своем, когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать оного, но еще многие из них сим постыднейшим из всех невежеством, как бы некоторым украшающим их достоинством, хвастают и величаются». Подобное положение совершенно недопустимо, ибо означает, что французы, по сути дела, завладели Россией без единого выстрела и господствуют над ней. Возникло своего рода моральное рабство, которое по своим последствиям хуже физического порабощения, все же оставляющего надежду на грядущее освобождение: «Народ, который все перенимает у другого народа, его воспитанию, его одежде, его обычаям наследует, такой народ уничижает себя и теряет собственное свое достоинство; он не смеет быть господином, он рабствует, он носит оковы его, и оковы тем крепчайшие, что не гнушаются ими, но почитает их своим украшением».
Процессы всеобщей деградации, «растления», «заразы», по Шишкову, начались прежде всего в результате массового наплыва галлицизмов в русский язык и заимствования чужих обычаев. Все это расценивалось Шишковым как своего рода подрывная акция со стороны сознательных и бессознательных врагов России. Для национально ориентированных русских мыслителей фундаментальным началом народного воспитания был язык. Именно поэтому «Рассуждение» являлось не только филологическим трактатом, но и политическим манифестом.
Согласно Шишкову, заимствования из современных французских книг были недопустимы, ибо «нигде столько нет ложных, соблазнительных, суемудрых, вредных и заразительных умствований, как во французских книгах». Причины подобного отношения Шишкова к французской литературе и французам определялись полным неприятием идей Просвещения и кровавым опытом Французской революции, реализовавшей эти идеи. Оно носило идейный, консервативно-охранительный характер и было обусловлено стремлением противопоставить «просвещенческому проекту» собственную национальную русско-православную традицию, ядром которой выступал язык. При этом язык выступал в понимании Шишкова как субстанция народности, квинтэссенция национального самосознания и культуры.
Пафос критики Шишкова определялся его общей установкой, согласно которой современный ему русский язык должен формироваться прежде всего на собственной традиционной основе, ядром которой выступал церковнославянский язык, а также язык русских летописей, древнерусских литературных произведений и грамот. Согласно Шишкову, русский язык, через церковнославянский, является прямым «наследником» античной языческой греческой древности и христианско-православной Византии. Противники Шишкова приписывали ему мысль о полной недопустимости каких-либо заимствований из др. языков. На деле он не отвергал в принципе самой возможности языковых влияний. Его взгляды на эту проблему выражались следующей формулой: «кто желает действительную пользу приносить языку своему, тот всякого рода чужестранные слова не иначе употреблять должен, как по самой необходимой нужде, не предпочитая их никогда Российским названиям там, где как чужое, так и свое название с равной ясностию употреблены быть могут».
Недопустимость подражательства революционным и либеральным западноевропейским образцам и отказа от собственных традиций, необходимость опоры на собственные традиции - языковые, религиозные, политические, культурные, бытовые (например, в одежде, еде, повседневных поведенческих стереотипах), изучения русского языка во всех его ипостасях (любопытно, что Шишков, при всей своей приверженности «высокому стилю» церковнославянского языка, одним из первых начал собирать народные песни, видя в них потенциальный источник для литературного языка), патриотизм, включающий культивирование национального чувства и преданность самодержавной монархии, борьба с галломанией и космополитизмом («граждан света» Шишков причислял к «роду животных», «извергов», по его словам, космополиту «один ад стал бы… рукоплескать») - таковы основные составляющие национализма в православно-патриотической трактовке, данной Шишковым.
Представляется, что именно Шишков одним из первых в русской национальной мысли высказал убеждение в необходимости если не тождества, то максимально возможного сближения церковной и светской культурных традиций (в т. ч. и языковых), в необходимости опоры культуры на Священное Писание. Подобное убеждение стало, в конечном итоге, одной из магистральных линий русской консервативной мысли.
С 1805 издаются «Сочинения и переводы», где Шишков, наряду с оригинальными и переводными произведениями, поместил свой перевод «Слова о полку Игореве» с обширными комментариями. С февр. 1807 по инициативе Шишкова стали собираться литературные вечера, которые с 1810 стали публичными и получили название «Беседы любителей русского слова», где, по свидетельствам современников, обсуждались не только вопросы литературы, но и общественно-политические проблемы, волновавшие тогда всю мыслящую Россию. Среди них были Г. Р. Державин, И. А. Крылов, Н. И. Гнедич, А. С. Хвостов и др. Практически все члены общества были сторонниками самобытности русской культуры. Деятельность «Беседы» продолжалась до 1816, не ограничиваясь лишь вопросами и проблемами культуры. Целью «Беседы» было укрепление в русском обществе патриотического чувства при помощи языка и словесности. «Беседа» издавала собственные «Чтения в Беседе любителей русского слова», где публиковались в основном сочинения Шишкова, такие как «Рассуждения о красотах Святого Писания», «Разговоры о словесности» и «Прибавление к разговорам».
В 1811 была написана работа Шишкова «Рассуждение о любви к Отечеству». В ней Шишков вновь резко критиковал галломанию и космополитизм русского общества. На сей раз взгляды Шишкова оказались востребованы высшей властью и обществом. «Рассуждение» обратило на Шишкова внимание Александра I. 9 апр. 1812 Шишков был назначен на пост государственного секретаря, вместо М. М. Сперанского, которого постигла опала. На этом посту Шишков должен был находиться при Императоре в качестве личного секретаря для составления манифестов, указов и др. бумаг канцелярии Александра.
Манифесты, написанные Шишковым, зачитывались по всей России. Фактически он блестяще выполнил роль своего рода гл. идеолога Отечественной войны 1812. Его манифесты, являясь откликами на все важнейшие события, поднимали дух русского народа, усиливали и укрепляли его патриотический дух, поддерживали в тяжелые дни поражений. Впоследствии Шишков собрал их и выпустил отдельным сборником.
По окончании войны в дек. 1812 Шишкову был пожалован орден св. Александра Невского за «примерную любовь к Отечеству». В 1913-14 Шишков сопровождал русскую армию в заграничном походе. В авг. 1814 Император освободил Шишкова от должности государственного секретаря по состоянию здоровья. Одновременно Шишков был назначен членом Государственного Совета. Кроме того, Шишков был назначен в 1813 президентом Российской Академии наук (до 1841). На этом посту Шишков ратовал за то, чтобы Российская Академия стала базой для развития отечественных наук и просвещения, центром русской духовности и патриотизма. Кадровая политика Шишкова в Академии состояла в том, чтобы собрать в нее всех национально мыслящих русских ученых. В 1818 по его предложению был избран членом Академии Карамзин, политические взгляды и литературные вкусы которого к тому времени существенно сблизились с шишковскими под влиянием занятий русской историей. Кроме того, Шишков уделял большое внимание развитию филологической науки. В своих трудах он доказывал, что все языки имеют один общий корень, исходящий из славянского языка. Поэтому заимствования из иностранных языков нелепы и недопустимы, т. к. в русском языке всегда можно найти замену иностранному слову. Шишков одним из первых осуществил попытку организовать кафедры славяноведения при российских университетах, создать славянскую библиотеку, в которой бы были собраны памятники литературы на всех славянских языках и все книги по славяноведению, вел переписку со славянскими учеными.
Одновременно Шишков активно выступал против деятельности Министерства духовных дел и народного просвещения и Российского Библейского общества, и возглавлявшего их масона кн. А. Н. Голицына, который являлся, по его мнению, одним из виновников упадка нравственности, «разгула свободомыслия» и антиправославного мистицизма в России. В 20-е XIX в. Шишков стал одним из главных идеологов «русской православной партии», которая начала борьбу с Голицыным и в которую также входили А. А. Аракчеев, митр. Серафим (Глаголевский), архим. Фотий (Спасский), М. Л. Магницкий и ряд др. менее известных фигур. Им удалось добиться отставки Голицына. 15 мая 1824 Шишков был назначен на пост министра народного просвещения и главнокомандующего делами иностранных вероисповеданий. В сент.-нояб. 1824 он представил Императору Александру I несколько записок, обосновывавших необходимость закрытия Библейского общества. Шишков возражал против переводов Свящ. Писания с церковнославянского на современный литературный язык, видя в этом кощунственный перевод сакральных текстов с «языка церкви» на «язык театра». Он смог добиться запрета катехизиса митр. Филарета (Дроздова), поскольку тот был написан на литературном, а не на церковнославянском языке. Шишков также доказывал необходимость изъятия из обращения и уничтожения книг, изданных Библейским обществом. Стараниями Шишкова и его единомышленников к к. 1824 практически прекратили свою работу «Известия» общества, остановился перевод Библии, а в 1825 было прервано издание Библии на русском языке. Окончательно деятельность Библейского общества была ликвидирована в царствование Николая I, под впечатлением событий 14 дек. 1825. Шишков был членом Верховного суда над декабристами и, будучи человеком милосердным, выступил за некоторое смягчение наказаний для государственных преступников, что, однако, во внимание принято не было.
Стараниями Шишкова 10 июня 1826 был принят новый устав о цензуре (на либеральном жаргоне - «чугунный»). Согласно этому уставу запрещались все исторические сочинения, если в них оказывалось неблагоприятное расположение к монархическому правлению, запрещались любые попытки прямого или косвенного оправдания каких-либо государственных возмущений, специально оговаривалось запрещение сочинений Руссо, Дидро, Монтескье, Гельвеция и др. французских «просветителей». Авторам вменялось в обязанность выводить «спасительные поучения» из рассказов о революции и обнаруживать благоприятное расположение к монархическому правлению. Устав, направленный прежде всего против распространения революционных и мистических идей, вызвал недовольство в либерально-масонских кругах. В 1828 шишковский цензурный устав был ослаблен.
Политические убеждения и литературные интересы Шишкова заставляли его принимать близко к сердцу вопросы народного просвещения. Отсутствие национального духа было источником ложного направления всей русской послепетровской культуры. Главную задачу воспитания Шишков видел в том, чтобы вложить в душу ребенка «огонь народной гордости», «огонь любви к Отечеству», и это могло бы обеспечить, с его точки зрения, только воспитание национальное, развивающее знания на родной почве, на родном языке. Народное образование должно быть национальным - такой был основной идеал Шишкова. Новая учебная система должна была основываться на следующих принципах: «Воспитание народное во всей империи нашей, несмотря на разность вер, ниже языков должно быть русское… Все науки должны быть очищены от всяких не принадлежащих к ним и вредных умствований. Излишнее множество и великое разнообразие учебных предметов должно быть благоразумно ограничено…» Предпочтение должно было отдаваться преподаванию русского языка, отечественной истории и права. «Устав гимназий и училищ уездных и приходских», утвержденный окончательно 8 дек. 1828, считался одним из главных плодов шишковского министерства. В отличие от либерального устава 1804 в основе нового устава лежала идея сословного образования. На посту министра народного просвещения Шишков пробыл 4 года. В к. апр. 1828 он был освобожден от этой должности «по преклонности лет и по расстроенному здоровью», сохранив звание члена Государственного Совета и Президента Российской академии.
В последние годы жизни он занимался еще своими филологическими изысканиями и др. трудами, но деятельность его постепенно угасала. Он был похоронен в Лазаревской церкви Александро-Невской лавры в Петербурге.
Шишков был активным публицистом, честным политическим деятелем. Пушкин оставил о Шишкове чеканные строки:
«Сей старец дорог нам: друг чести и народа,
Он славен славою двенадцатого года».
Идеи Шишкова оказали значительное влияние на литературу, просвещение, политику, идеологию. Несомненно, знаменитая уваровская формула - Православие, Самодержавие, Народность восходит к идеям Шишкова. Русский патриот Шишков по праву может считаться одним из великих людей своего времени.
Язык подобен древу: в нём также от корня идёт слово, и от ветви родится ветвь.
Наука языка должна быть первейшею, достойной человека. Ибо без неё не может он знать Источника, из которого текут его мысли.
Ум, не утвержденный на корне языка своего, подобен древу, посаженному без корня в землю.
Да умножится, да возрастёт усердие к русскому слову и в делателях, и в слушателях!
Народ приобретает всеобщее к себе уважение, когда оружием и мужеством хранит свои пределы, когда мудрыми поучениями и законами соблюдает доброту нравов, когда любовь ко всему отечественному составляет в нем народную гордость, когда плодоносными ума своего изобретениями не только сам изобилует и украшается, но и другим избытки свои сообщает. О таком народе можно сказать, что он просвещен. Но что такое просвещение и на чем имеет оно главное свое основание? Без сомнения, на природном своем языке . На нем производится богослужение, насаждающее семена добродетели и нравственности; на нем пишутся законы, ограждающие безопасность каждого; на нем преподаются науки, от звездословия до земледелия. Художества черпают из него жизнь и силу. Может ли слава оружия греметь в роды и роды, могут ли законы и науки процветать без языка и словесности? Нет! Без них все знаменитые подвиги тонут в пучине времени; без них молчит нравоучение, безгласен закон, косноязычен суд, младенчествует ум.
Французское, с латинского языка взятое, название "литература" не имеет для русского ума силы нашего - "словесность", потому что происходит от имени litterae (письмена или буквы), а не от имени "слово". На что нам чужое, когда у нас есть свое?
Язык наш превосходен, богат, громок, силен, глубокомыслен. Надлежит только познать цену ему, вникнуть в состав и силу слов, и тогда удостоверимся, что не его другие языки, но он их просвещать может. Сей древний, первородный язык остаётся всегда воспитателем, наставником того скудного, которому сообщил он корни свои для разведения нового сада.
Несносно, когда господа писатели дерут уши наши не Русскими фразами.
Где чужой язык употребляется предпочтительнее своего, где чужие книги читаются более, нежели свои, там при безмолвии словесности всё вянет и не процветает.
Делайте и говорите, что вам угодно, господа любители чужой словесности. Но доколе мы не возлюбим языка своего, обычаев своих, воспитания своего, до тех пор во многих наших науках и художествах будем мы далеко позади других. Надобно жить своим умом, а не чужим.
Природный язык есть душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный проповедник дел. Возвышается народ, возвышается язык; благонравен народ, благонравен язык.
Расскажите об этой странице друзьям!
