Русские варвары. Какие же русские варвары? Русские варвары (видео)

Преподобный Нил Сорский

Вопрос о монастырских вотчинах . Монастырское землевладение было вдвойне неосторожной жертвой, принесенной набожным обществом недостаточно ясно понятой идее иночества: оно мешало нравственному благоустроению самих монастырей и в то же время нарушало равновесие экономических сил государства. Раньше почувствовалась внутренняя нравственная его опасность. Уже в XIV в. стригольники восставали против вкладов по душе и всяких приносов в церкви и монастыри за умерших. Но то были еретики. Скоро сам глава русской иерархии выразил сомнение, подобает ли монастырям владеть селами. Один игумен спрашивал митрополита Киприана, что ему делать с селом, которое князь дал в его монастырь. «Святые отцы, – отвечал митрополит, – не предали инокам владеть людьми и селами; когда чернецы будут владеть селами и обяжутся мирскими попечениями, чем они будут отличаться от мирян?» Но Киприан останавливается перед прямым выводом из своих положений и идет на сделку. Он предлагает село принять, но заведовать им не монаху, а мирянину, который привозил бы оттуда в монастырь все готовое, жито и другие припасы. И преподобный Кирилл Белозерский был против владения селами и отклонял предлагаемые земельные вклады, но вынужден был уступить настояниям вкладчиков и ропоту братии, и монастырь уже при нем начал приобретать вотчины.

Но сомнение, раз возникнув, повело к тому, что колеблющиеся мнения обособились в два резко различных взгляда, которые, встретившись, возбудили шумный вопрос, волновавший русское общество почти до конца XVI в. и оставивший яркие следы в литературе и законодательстве того времени. В поднявшемся споре обозначились два направления монашества, исходившие из одного источника – из мысли о необходимости преобразовать существующие монастыри. Общежитие прививалось в них очень туго; даже в тех из них, которые считались общежительными, общее житие разрушалось примесью особного . Одни хотели в корне преобразовать все монастыри на основе нестяжательности , освободив их от вотчин. Другие надеялись исправить монастырскую жизнь восстановлением строгого общежития, которое примирило бы монастырское землевладение с монашеским отречением от всякой собственности. Первое направление проводил преподобный Нил Сорский, второе – преподобный Иосиф Волоцкий.

Нил Сорский . Постриженик Кириллова монастыря, Нил долго жил на Афоне, наблюдал тамошние и цареградские скиты и, вернувшись в отечество, на реке Соре в Белозерском краю основал первый скит в России.

Скитское жительство – средняя форма подвижничества между общежитием и уединенным отшельничеством. Скит похож и на особняк своим тесным составом из двух-трех келий, редко больше, и на общежитие тем, что у братии пища, одежда, работы – все общее. Но существенная особенность скитского жития – в его духе и направлении. Нил был строгий пустынножитель; но он понимал пустынное житие глубже, чем понимали его в древнерусских монастырях. Правила скитского жития, извлеченные из хорошо изученных им творений древних восточных подвижников и из наблюдений над современными греческими скитами, он изложил в своем скитском уставе. По этому уставу подвижничество – не дисциплинарная выдержка инока предписаниями о внешнем поведении, не физическая борьба с плотью, не изнурение ее всякими лишениями, постом до голода, сверхсильным телесным трудом и бесчисленными молитвенными поклонами. «Кто молится только устами, а об уме небрежет, тот молится воздуху: Бог уму внимает». Скитский подвиг – это умное, или мысленное, делание, сосредоточенная внутренняя работа духа над самим собой, состоящая в том, чтобы «умом блюсти сердце» от помыслов и страстей, извне навеваемых или возникающих из неупорядоченной природы человеческой. Лучшее оружие в борьбе с ними – мысленная, духовная молитва и безмолвие, постоянное наблюдение за своим умом. Этой борьбой достигается такое воспитание ума и сердца, силой которого случайные, мимолетные порывы верующей души складываются в устойчивое настроение, делающее ее непреступной для житейских тревог и соблазнов. Истинное соблюдение заповедей, по уставу Нила, не в том только, чтобы делом не нарушать их, но в том, чтобы и в уме не помышлять о возможности их нарушения. Так достигается высшее духовное состояние, та, по выражению устава, «неизреченная радость», когда умолкает язык, даже молитва отлетает от уст и ум, кормчий чувств, теряет власть над собой, направляемый «силою иною», как пленник; тогда «не молитвой молится ум, но превыше молитвы бывает»; это состояние – предчувствие вечного блаженства, и, когда ум сподобится почувствовать это, он забывает и себя, и всех, здесь, на земле, сущих. Таково скитское «умное делание» по уставу Нила.

Святой Иосиф Волоцкий.

С древней иконы, хранящейся в храме Волоколамского монастыря, основанного преподобным

Перед смертью (1508) Нил завещал ученикам бросить труп его в ров и похоронить «со всяким бесчестием», прибавив, что он изо всех сил старался не удостоиться никакой чести и славы ни при жизни, ни по смерти. Древнерусская агиография исполнила его завет, не составила ни жития его, ни церковной ему службы, хотя Церковь причислила его к лику преподобных. Вы поймете, что в тогдашнем русском обществе, особенно в монашестве, направление преподобного Нила не могло стать сильным и широким движением. Оно могло собрать вокруг пустынника тесный кружок единомысленных учеников-друзей, влить живительную струю в литературные течения века, не изменив их русла, бросить несколько светлых идей, способных осветить всю бедноту русской духовной жизни, но слишком для нее непривычных. Нил Сорский и в Белозерской пустыни остался афонским созерцательным скитником, подвизавшимся на «умной, мысленной», но чуждой почве.

Страница из собственноручной рукописи святого Иосифа Волоцкого, хранящейся в ризнице Волоколамского монастыря

Иосиф Волоцкий . Зато вполне туземная, родная почва была под ногами его противника преподобного Иосифа. Современники оставили нам достаточно черт для определения этой совершенно реальной, вполне положительной личности. Ученик и племянник его Досифей, в своем надгробном слове Иосифу, изображает его с портретной точностью и детальностью, хотя несколько приподнятым тоном и изысканным языком. Проходя суровую школу иночества в монастыре Пафнутия Боровского, Иосиф возвышался над всеми его учениками, совмещая в себе, как никто в обители, разнообразные качества духовные и телесные, остроту и гибкость ума соединяя с основательностью, имел плавный и чистый выговор, приятный голос, пел и читал в церкви, как голосистый соловей, так что приводил слушателей в умиление: никто нигде не читал и не пел, как он. Святое Писание знал он наизусть, в беседах оно было у него все на языке, и в монастырских работах он был искуснее всех в обители. Он был среднего роста и красив лицом, округлой и не слишком большой бородой, темно-русыми, потом поседевшими волосами, был весел и приветлив в обращении, сострадателен к слабым. Церковное и келейное правило, молитвы и земные поклоны совершал он в положенное время, отдавая остальные часы монастырским службам и ручным работам. В пище и питии соблюдал меру, ел раз в день, иногда через день, и повсюду разносилась слава его добродетельного жития и добрых качеств, коими он был исполнен.

Видно, что это был человек порядка и дисциплины, с сильным чутьем действительности и людских отношений, невысоким мнением о людях и великой верой в силу устава и навыка, лучше понимавший нужды и слабости людей, чем возвышенные качества и стремления души человеческой. Он мог покорять себе людей, выправлять и вразумлять их, обращаясь к их здравому смыслу.

В одном из житий его, написанных современниками, читаем, что силой его слова смягчались одичалые нравы у многих сановников, часто с ним беседовавших, и они начинали жить лучше: «Вся же тогда Волоцкая страна к доброй жизни прелагашеся». Там же рассказано, как Иосиф убеждал господ в выгоде снисходительного отношения их к своим крестьянам. Обременительная барщина разорит хлебопашца, а обнищавший хлебопашец – плохой работник и плательщик. Для уплаты оброка он продаст свой скот: на чем же он будет пахать? Его участок запустеет, станет бездоходным, и разорение крестьянина падет на самого господина. Все умные сельскохозяйственные соображения – и ни слова о нравственных побуждениях, человеколюбии. При таком обращении с людьми и делами Иосиф, по его признанию, не имевший ничего своего при поселении в волоколамском лесу, мог оставить после себя один из самых богатых монастырей в тогдашней России.

Если ко всему этому прибавим непреклонную волю и физическую неутомимость, получим довольно полный образ игумена – хозяина и администратора, – тип, под который подходило с большей или меньшей удачей большинство основателей древнерусских общежительных монастырей. При устроении монастыря, когда у него еще не было мельницы, хлеб мололи ручными жерновами. Этим делом после заутрени усердно занимался сам Иосиф. Один пришлый монах, раз застав игумена за такой неприличной его сану работой, воскликнул: «Что ты делаешь, отче! пусти меня», – и стал на его место. На другой день он опять нашел Иосифа за жерновами и опять заместил его. Так повторялось много дней. Наконец, монах покинул обитель со словами: «Не перемолоть мне этого игумена».

Собор 1503 г . На церковном соборе 1503 г. оба борца встретились и столкнулись. Скитское миросозерцание Нила все сполна было против монастырского землевладения. Его возмущали, как он писал, эти монахи, кружащиеся ради стяжаний; по их вине жизнь монашеская, некогда превожделенная, стала «мерзостной». Проходу нет от этих лжемонахов в городах и весях; домовладельцы смущаются и негодуют, видя, как бесстыдно эти «прошаки» толкутся у их дверей. Нил и стал умолять великого князя, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням и кормились бы своим рукоделием. Великий князь поставил этот вопрос на Соборе.

Нил и стоявшие за него белозерские пустынники говорили об истинном смысле и назначении иночества. Иосиф ссылался на примеры из истории Восточной и Русской церквей и при этом высказал такой ряд практических соображений: «Если у монастырей сел не будет, то как честному и благородному человеку постричься, а если не будет доброродных старцев, откуда взять людей на митрополию, в архиепископы, епископы и на другие церковные властные места? Итак, если не будет честных и благородных старцев, то и вера поколеблется». Этот силлогизм впервые высказывался при обсуждении церковно-практического вопроса. Церковные авторитеты не ставили монастырям задачи быть питомниками и рассадниками высших церковных иерархов и не признавали непременным оплотом веры иерархию родовитого происхождения, как это было в Польше. Первое положение Иосиф заимствовал из практики Русской церкви, в которой высшие иерархи обыкновенно выходили из монастырей; второе положение было личной мечтой или личным предрассудком Иосифа, предок которого, выходец из Литвы, сделался волоколамским дворянином-вотчинником.

Собор согласился с Иосифом и свое заключение представил Ивану III в нескольких докладах, очень учено составленных, с каноническими и историческими справками. Но вот что в этих докладах возбуждает недоумение: на Соборе оспаривали только монастырское землевладение, а великому князю отцы Собора заявили, что они не благоволят отдавать и архиерейские земли, против которых на Соборе никто не говорил. Дело объясняется молчаливой тактикой стороны, восторжествовавшей на Соборе. Иосиф знал, что за Нилом и его нестяжателями стоит сам Иван III, которому были нужны монастырские земли. Эти земли трудно было отстоять: Собор и связал с ними вотчины архиерейские, которых не оспаривали, обобщил вопрос, распространив его на все церковные земли, чтобы затруднить его решение и относительно монастырских вотчин. Иван III молча отступил перед Собором.

Итак, дело о секуляризации монастырских вотчин, поднятое кружком заволжских пустынников по религиозно-нравственным побуждениям, встретило молчаливое оправдание в экономических нуждах государства и разбилось о противодействие высшей церковной иерархии, превратившей его в одиозный вопрос об отнятии у Церкви всех ее недвижимых имуществ.

Литературная полемика . После Собора вопрос о монастырских вотчинах перенесен был с практической почвы на более безопасную, литературную. Загорелась оживленная полемика, длившаяся почти до конца XVI в. Она очень любопытна. В ней столкнулись разнообразные и важные интересы, занимавшие тогдашнее русское общество; высказались наиболее мыслящие умы века; с ней прямо или косвенно связались самые яркие явления русской духовной жизни того времени. Ограничусь ее немногими чертами.

Самыми видными противниками «осифлян», как звали последователей Иосифа, выступили в полемике князь-инок Вассиан Косой и пришелец с Афона Максим Грек. Сочинения Вассиана – обличительные памфлеты. Поборая по своем учителе Ниле Сорском, яркими, нередко правдиво резкими чертами изображает он немонашескую жизнь вотчинных монастырей, хозяйственную суетливость монахов, их угодливость перед сильными и богатыми, корыстолюбие, лихоимство и жестокое обращение со своими крестьянами. В нем говорит не одно негодование пустынника-нестяжателя, но часто и раздражение бывшего боярина из рода князей Патрикеевых против людей и учреждений, опустошавших боярское землевладение. Вассиан клонит свою речь к тем же обвинениям, какие потом прямо высказал единомышленник его, князь Курбский: «Любостяжательные монахи своим сельским хозяйничаньем разорили крестьянские земли, а внушениями о спасительности вкладов по душе сделали воинский чин, служилых землевладельцев хуже калик убогих».

Сочинения Максима Грека против монастырского землевладения свободны от полемических излишеств. Он спокойно разбирает предмет по существу, хотя по местам и не обходится без колких замечаний. Вводя строгое общежитие в своем монастыре, Иосиф надеялся исправить монастырский быт и устранить противоречие между иноческим отречением от собственности и земельными богатствами монастырей более диалектической, чем практической, комбинацией: в общежитии-де все принадлежит монастырю и ничего отдельным монахам. Это все равно, возражает Максим, как если бы кто, вступив в шайку разбойников и награбив с ними богатство, потом, пойманный, стал оправдываться на пытке: я не виноват, потому что се осталось у товарищей, а я у них ничего не взял. Качества истинного монаха никогда не совместятся с отношениями и привычками любостяжательного монашества: такова основная мысль полемики Максима Грека. Литература тогда значила еще меньше для правительственной деятельности, чем стала значить позднее.

При всех полемических усилиях и успехах нестяжателей, московское правительство, после Собора 1503 г., покинуло наступательные планы против монастырских вотчин и ограничилось обороной. Особенно после того, как попытка царя Ивана около 1550 г. воспользоваться ближайшими к Москве землями митрополичьей кафедры для хозяйственного устройства служилых людей встретила решительный отпор со стороны митрополита. Длинный ряд указов и пространные рассуждения на Стоглавом соборе о монастырских непорядках, не решая вопроса по существу, пробовали различные меры с целью остановить дальнейшее земельное обогащение монастырей на счет служилого класса, «чтоб в службе убытка не было и земля бы из службы не выходила»; усиливался и правительственный надзор за монастырскими доходами и расходами. Все отдельные меры завершились приговором церковного собора с участием бояр 15 января 1580 г. Было постановлено: архиереям и монастырям вотчин у служилых людей не покупать, в заклад и по душе не брать и никакими способами своих владений не увеличивать; вотчины, купленные или взятые в заклад у служилых людей архиереями и монастырями до этого приговора, отобрать на государя, который за них заплатит или нет – его воля. Вот все, чего могло или умело добиться от духовенства московское правительство XVI в. в деле о церковных вотчинах.

Вид Иосифо-Волоколамского монастыря в XIX веке

Преподобный Иосиф (в миру Иоанн Санин; 1439/40-1515) уже в восьмилетнем возрасте был отдан родителями для обучения и духовного воспитания в Крестовоздвиженский монастырь в городке Волок на Ламе. Лет двенадцати его вернули домой, но вскоре он тайно ушел сначала в пустынь близ Твери, а затем по совету опытного старца перебрался к известному тогда своей духовной строгостью преподобному Пафнутию Боровскому, который и постриг его в 1460 году в монахи.

Как вспоминает один из составителей «Волоколамского патерика», престарелый родитель с благодарностью «глаголаше» Иосифу: «Что ти воздам, чадо, Бог тобе воздасть мзду, ради трудов твоих; не аз тобе отец, но мне отец ты еси - и в телесных, и в духовных» . В скромной иноческой келье можно было воочию видеть «Божии любви исполнение: сын тружаяся, а отец слезами и молитвою спомагая. И тако поживе лет 15, отцу служаше, и старцева (то есть преподобного Пафнутия. - д. Г. М. ) сло ва не преступая во всем» .

Наблюдая за упорными трудами Иосифа и реальными проявлениями его любви и послушания, Пафнутий однажды заметил: «…сей после нас свой монастырь поставит, не менее нашего» .

Подобным образом Иосиф пробыл в послушании у старца Пафнутия 18 лет. Перед кончиной старец повелел братии «у державного государя просити старца Иосифа на игуменство» . Великий князь Иван III просьбу иноков удовлетворил.

Так Иосиф стал игуменом Боровского монастыря. Стремясь к устроению в нем общежительного жития, он вскоре посетил Кирилло-Белозерскую обитель для ознакомления с действовавшим в ней строгим «общежитным» уставом. И все же ввести кирилловский устав в Боровском монастыре Иосифу не удалось: многие иноки хотели жить здесь «особно». Тогда в 1479 году он основал под Волоколамском, как бы выполняя тем предсказание преподобного Пафнутия, собственную обитель - по типу Белозерской - с деревянным храмом в честь Успения Божией Матери.

Иосифо-Волоцкий монастырь со временем стал образцовым не только в духовном, но и в культурном отношении, постепенно превратившись в своеобразную церковную академию той поры: здесь переписывали книги и летописи, писали иконы, а здешняя библиотека считалась одной из богатейших на Руси. В 1485-1487 годах Иосиф воздвиг в обители белокаменный Успенский собор, к сожалению, не сохранившийся; на его месте ныне стоит изящный собор конца XVII столетия .

Монастырю покровительствовали и местный князь, и великий князь Московский, и архиепископ Новгородский Геннадий († 1505), поскольку удельный Волоколамск тогда еще подчинялся новгородским святителям. Все это способствовало не только дальнейшему устроению в обители нормальной монашеской жизни и ее относительно спокойному и благообразному течению, но помогало и ее экономическому процветанию. Последнее давало возможность волоцкому игумену уделять особое внимание христианской благотворительности. Как уже упоминалось выше, в неурожайные годы преподобный Иосиф неизменно, продолжая традицию старца Пафнутия, помогал голодавшим: в монастырской трапезной ежедневно кормилось до 600-700 человек.

Преподобный Иосиф отличался не только необычайно волевым характером и трезвым, практичным умом, но и склонностью к «книжной мудрости», в силу чего нередко поражал слушателей весьма большой по тем временам начитанностью. Как говорит Досифей Топорков - автор надгробного слова, посвященного волоцкому подвижнику, Иосиф «держал Священное Писание памятью на краю языка» , что особенно проявлялось в его проповедях и при написании собственных литературно-богословских трудов. В историю древнерусской религиозной мысли преподобный вошел как автор известного «Просветителя» - книги в жанре слов, посвященных главным образом обличению распространившейся на рубеже XV-XVI столетий в Новгороде и Москве так называемой «ереси жидовствующих» (то есть, с учетом тогдашней лексики и говоря современным языком, «иудействующих»).

Приверженцы этого движения признавали только ветхозаветную часть Библии, в согласии с доктриной иудаизма отбрасывая всю систему христианских новозаветных ценностей: евангельское учение о Боге-Троице, саму Церковь, священство, богослужения, церковные таинства и иконы. Истинное богопознание они заменяли «лукавой зодией» - астрологией.

Мало того что еретики (порой пусть и справедливо обличая отдельные пороки некоторых недостойных христиан) разлагали древнерусское общество в целом, отметая внутреннюю правду христианского мирочувствия, при этом они к тому же допускали и беспримерные кощунства, цинично попирая религиозные святыни народа.

Как сообщают литературные источники, «еретики новгородские не только истребляли кресты и иконы, но выдумывали различные способы оскорбления этих священных предметов: кусали их, бросали в скверные места, спали на иконах и мылись на них, обливали их нечистотами, навязывали кресты воронам на хвост» . Через некоторое время ересь проникла и в Москву, получив там известную поддержку даже при дворе великого князя. Более того, тогдашний митрополит Московский Зосима стал тайно исповедовать это еретическое учение, пока в конце концов его не обличили в неправославии, лишив святительского сана, «яко злобесного волка».

Живое народное чувство благоговения перед святостью Православия было всем этим глубоко уязвлено и унижено, и потому понятно, что в те - весьма крутые - времена общество и расправилось с еретиками достаточно сурово. После осуждения их Московским Собором 1503 года некоторых из них даже казнили.

В «идейно-теоретическом» же, богословском отношении ересь подверглась полному разгрому именно на страницах «Просветителя», где преподобный Иосиф подробно разобрал основные заблуждения жидовствующих и ответил на многие из возникавших в их среде вопросов сугубо богословского характера.

Постоянно поддерживал его в борьбе с еретиками и архиепископ Новгородский Геннадий, также довольно просвещенный для своего времени инок, известный нам как составитель полного русского списка так называемой Геннадиевой Библии, чей текст впоследствии лег в основу печатной Острожской Библии (1581) знаменитого типографа-«первопечатника» Ивана Федорова.

«Просветитель» Иосифа вошел также и в историю православной культуры - как первая попытка в богословии Древней Руси систематизировать для отечественного читателя православное учение об иконе и почитании святынь: в эту книгу Иосиф включил знаменитое «Послание иконописцу» (в трех Словах о почитании святых икон) .

Одновременно с обличением приверженцев новгородско-московской ереси преподобный Иосиф высказал в «Просветителе» (в его седьмом слове) и свои основные жизненные принципы, в которых был воспитан старцем Пафнутием и которые отражали в себе идеальный духовный образ христианина вообще - как он понимался тогда на Руси.

Вот некоторые из простых и ясных строк волоцкого подвижника: «Будь праведен, мудр, печальных утешитель, нищих кормитель, странников приемник, поборник обидимых, умилен к Богу, к людям приветлив, терпелив в напастях, недосадитель, щедр, милостив, в ответах сладок, кроток, не стремись к славе, будь нелицемерен, чадо Евангелия… незлатолюбив… будь смиренен, долу поникая, ум простирая к небесам… мало говори, а больше размышляй… трудись руками, за все благодари, в скорбях терпи, ко всем имей смирение, храни сердце от лукавых помышлений, не испытывай жизни ленивых, а поревнуй житию святых… еретика человека отвращайся… Беседуя с нищим, не оскорби его…» Или: «Всякому, созданному по образу Божию, головы своея поклоняти не стыдись, старшего почитать не ленись и старайся упокоить его старость, сверстников своих мирно встречай, меньших себя принимай с любовью… имей пристанища тихие, монастыри и дома святых, к ним прибегай, поскорби с ними, утешь их в нищете; если что имеешь в доме своем потребное, принеси им - ибо все это в руце Божии влагаеши» .

Безусловно, все эти поучения не оставались и для самого Иосифа лишь отвлеченной дидактикой - подобные черты духовно-гармоничной человеческой личности вполне могут быть приложены и к нему самому - вспомним хотя бы о его христианском отношении к собственным родителям.

Будучи в политическом отношении сторонником сильной единодержавной власти Московских князей, Иосиф в то же время стремился укрепить и независимость Церкви, одним из необходимых условий чего являлась ее экономическая самостоятельность. Поэтому, в отличие от известных «заволжских» старцев, он последовательно выступал за возможность для монастырей церковного владения собственными селами и землей, что было вполне естественно для средневековой системы хозяйствования.

Если тогдашние «заволжцы», во главе с другим великим подвижником - преподобным Нилом Сорским (1433-1508), предпочитали вести тихую отшельническую жизнь в небольших северных пустыньках, стараясь избегать лишних экономических забот, то сторонники преподобного Иосифа стремились к деятельной общественной роли монастырей - к выполнению больших программ социальной помощи, к активной просветительской деятельности. Ученики и последователи волоцкого игумена были более обращены к самым широким слоям древнерусского общества, к «миру», христианским светом для которого, в меру своих сил, они и пытались стать.

Жизнь в обители преподобного Иосифа была неимоверно трудна. Как характеризовал ее в свое время один из известных русских епископов-проповедников второй половины XX века - митрополит Антоний (Блум), «монастырь, где жило около тысячи монахов, находился в холодном краю, но никогда не отапливался. Монахам не разрешалось носить ничего, кроме власяницы и накинутой поверх нее мантии. Ежедневное богослужение длилось десять часов, а работа в полях или в монастыре занимала часов семь-восемь. Порой они роптали и жаловались: “Мы голодаем, хотя житницы наши полны… а ты не даешь нам есть; мы жаждем, и у нас есть вода, а пить ты не разрешаешь”. Их святой и суровый настоятель отвечал: “Вы работаете не для удовлетворения своих нужд, не для обеспечения себе легкой жизни; вам и не следует жить в тепле, в покое. Посмотрите на окрестных крестьян: они голодны - мы должны работать для них; они терпят холод - для них мы должны заготовлять дрова; среди них много сирот - для них вы устраиваете приют; они невежественны - для них вы держите школу; старики у них бесприютны - для них вы должны содержать богадельню”. И эта несчастная тысяча монахов, некоторые из которых изо всех сил стремились к святости, роптали и роптали… И тем не менее под крепкой рукой своего игумена они вели жизнь, которая вся была - любовь. Бывало, что они восставали, когда плоть не выдерживала, но среди них была их совесть - преподобный Иосиф, который не позволял им пасть так низко, как они были готовы пасть. Выражаясь более современным языком, он, можно сказать, был коллективным “сверх-я”. Он стоял среди них со своими абсолютными требованиями… И если прочесть труды и житие преподобного Иосифа, то видишь несомненно, что там не было ничего, кроме любви, потому что ни о чем другом он не заботился. Его не волновали последствия, не важно было, что люди думают о его “безумных” порядках. Он лишь говорил, что эти люди голодны и нуждаются в помощи, и мы, познавшие Христа, знающие, Кто Он, должны принести Его этим людям. Если на это придется положить жизнь - что же, вы и жизнь положите! В его сочинениях вы найдете лишь редкие слова об ожидающем монахов упокоении и гораздо больше мест, где монахов предостерегают: если они не будут трудиться изо всех сил, их ждет адское пламя!»

Со временем, к сожалению, высокий нравственный пафос, столь присущий самому Иосифу и так ярко выразившийся в его стремлении всех «просветить» и всем помочь, оказался несколько снижен в кругу его позднейших последователей (так называемых иосифлян), для которых монастырские владения порой начинали значить гораздо больше, чем они того заслуживали. Это иногда как бы бросало - совершенно несправедливо - некую «мирскую» тень на действенно живой, искренний, неизменно бескорыстный и духовно-возвышенный образ преподобного Иосифа. В какой-то степени здесь сказалась обычная человеческая слабость, которая была совершенно чужда самому волоцкому игумену: «правда Иосифа», оставаясь собой, лишь значительно, увы, «потускнела от малодушия и податливости его преемников» .

Не менее, чем преподобный Иосиф Волоцкий, в истории русского монашества того времени известен и воспитанник Кирилло-Белозерской обители - уже упоминавшийся преподобный Нил Сорский, из московского боярского рода Майковых.

Он имел достаточно хорошее образование и в монастыре был некоторое время переписчиком книг. По благословению мудрого старца Паисия Ярославова, Нил, вместе со своим постоянным «содругом», сыном боярина, монахом Иннокентием (Охлябениным), ушел из Кириллова на Афон. Здесь, а также в константинопольских монастырях он провел несколько лет, до тонкости усвоив «путь внутреннего очищения и непрестанной молитвы, совершаемой умом в сердце», достигая иногда в ней высших «светоносных озарений» Святого Духа . Иначе говоря, он принес на Русь опытное познание высшей степени исихастского «монашеского делания», то есть «молчальнического», созерцательно-молитвенного состояния души - как постоянного образа жизни настоящего монаха-мистика.

Возвратившись в Белозерский монастырь, Нил, однако, оставался в нем недолго и вскоре построил в 15 верстах от него в лесу, на болотистой речке Соре, часовню и келью, а затем - с присоединившимися к нему иноками - срубил здесь и деревянную Сретенскую церковь, создав постепенно еще одну скромную пустынножительную северную обитель. В ней преподобный Нил и продолжил свой иноческий подвиг - «как муж духовный в слове, жизни и рассуждении» - по строжайшему скитскому уставу, требовавшему предельно одиночного, отшельнического жития в трудах, в полном неприятии земных благ, в совершенном отвержении любых форм владения каким-либо имуществом или угодьями.

Нигде, пожалуй, на Руси церковные службы не совершались с такой полнотой, строгостью и пламенным молитвенным духом, как в убогом скиту преподобного Нила. В отличие от также довольно сурового «общежитного» устава преподобного Иосифа, два руководства к духовной жизни, составленные Нилом, - «Предание ученикам своим о жительстве скитском» и «Устав скитский» - более нацелены на внутреннее совершенствование человеческой личности; для них характерна и бо льшая разработанность учения о путях достижения иноком благодатного состояния его души, полностью укорененной во Христе. Дошедшие до нас сочинения великого учителя скитского подвижничества и ныне представляют собой драгоценное руководство для монашествующих; они, к тому же, являются и значительными памятниками древнерусской учительной литературы.

В первых четырех главах «Устава» (всего их 11) преподобный Нил «говорит вообще о сущности внутреннего подвижничества или о нашей внутренней борьбе с помыслами и страстями и о том, как вести нам эту борьбу, чем подкреплять себя в ней, как достигать победы. В пятой главе, самой важной и обширной, показывает, в частности, как вести нам внутреннюю брань против каждого из восьми греховных помыслов и страстей, от которых рождаются все прочие, именно: против чревообъядения, против помысла блуда, против страсти сребролюбия, против страсти гнева, против духа печали, против духа уныния, против страсти тщеславия, против помыслов гордостных. В остальных шести главах излагает общие средства, необходимые для успешного ведения духовной брани, каковы: молитва к Богу и призывание Его святого имени, памятование о смерти и о Страшном суде, внутреннее сокрушение и слезы, охранение себя от злых помыслов, устранение себя от всяких попечений, безмолвие и, наконец, соблюдение для каждого из исчисленных занятий и действий приличного времени и способа» .

Если преподобный Иосиф стремился, как уже отмечалось, придать самому монашеству желательно наибольшее общественное звучание - и потому его идеалом церковной жизни было повсеместное создание крупных, экономически устроенных и влиятельных «общежитных» монастырей с почти воинскими порядком и дисциплиной, то преподобный Нил склонялся к другому типу иноческого жития - скитскому - и обращался преимущественно к другой стороне монашеского, как говорили в старину, «делания»: он был приверженцем более интеллектуально-осмысленной и молитвенно-созерцательной исихастской практики сугубо личностного, пустыннического (или хотя бы полупустыннического) иноческого «подвига». Совершать же такого рода подвиг, как считал Нил, гораздо удобнее в условиях совсем небольшой монашеской общины-скита - с тремя-четырьмя монахами, включая и опытного руководителя-старца. Только в этом случае обеспечивался, по его мнению, более осторожный и внимательный личностный подход старца к каждому ученику при духовном воспитании и обучении его «искусству из искусств» - постоянному «творению» Иисусовой молитвы.

Вступая в борьбу со врагом спасения, уходить одному, неопытному еще, иноку в пустынническое молитвенное безмолвие-«исихи ю» крайне опасно и духовно вредно. Это издавна было известно из истории православного монашества, и потому Нил настоятельно указывал в своем «Уставе» (приведем здесь выдержку из него - не только как свидетельство духовно-педагогической многоопытности великого старца, но и как вообще характернейший пример древнерусской учительной литературы в области христианской аскетики):

«Крайне опасно воину, неискусному в единоборстве, отделиться от многочисленного ополчения своего, чтобы одному ополчаться против врага; крайне опасно и иноку вступить в безмолвие прежде, нежели стяжет опытность и познает свои душевные страсти: тот гибнет телесно, сей - душевно. Ибо путь истинного безмолвия есть путь мудрых и тех токмо, которые стяжали Божественное утешение в трудном сем подвиге и помощь свыше - на время внутренней брани.

Кто захочет удалиться в безмолвие прежде времени, тому общий враг подготовит гораздо более смущения, нежели покоя, и доведет его до того, что он скажет: лучше бы мне не родиться.

Причина такого крушения - в высоте и неудободостижимости умной молитвы.

Памятование о Боге, то есть умная молитва, - превыше всего в деятельности иноческой, равно как любовь Божия есть глава всем добродетелям. И тот, кто безстудно и дерзостно домогается внити к Богу, чтоб беседовать с Ним и чисто вселить Его в себя с понуждением, тот, говорю, от бесов, если попущено будет, уловляется в смерть, потому что гордостно и дерзостно прежде времени устремляется к высоте сей. Токмо сильные и совершенные в состоянии наедине противоборствовать бесам и извлекать на них меч, иже есть глагол Божий…

Те, кто борется с плотскими страстями, могут исходить в уединенное житие, и то не просто, как прилучилось, но в свое время и с руководством наставника - ибо уединение требует ангельской крепости. Стужаемые же от душевных страстей да не дерзают даже видеть следов безмолвия, чтобы не низринуться в исступление» .

Мудрый старец-«детоводитель» (так переводится греческое слово «педагог») ко Христу, возглавляющий немногих своих духовных детей на пути ко спасению, их общая, постоянно углубленная в молитву, внешне скудная жизнь без всяких мирских благ - все это вполне могло существовать и в самой дальней пустыньке-скиту. И в таких нелегких условиях эти несколько человек могли вполне прокормиться личным трудом, притом не обременяя себя, подобно иосифлянам, управлением крестьянами и монастырскими угодьями, а значит, и не отвлекая своих душ от единственно важного, по мнению Нила, иноческого дела - полного «умирания миру» для предельно достижимого общения с Богом в молитве, духовном трезвении и богослужении. Поэтому преподобный никогда и не поддерживал сколько-нибудь активного «стяжания» (то есть, попросту говоря, приобретения; причем следует подчеркнуть, что в древности это слово не имело нынешней негативной окраски) монастырями какой-либо (и прежде всего - земельной) собственности. Это, впрочем, вовсе не означает, что Нил выступал против всякого церковного имущества как такового. Он лишь призывал к умеренности в этой сфере религиозно-общественной жизни, признавая единственным богатством инока духовные дары «умной» молитвы, а единственно важным для христианина стяжанием - стяжание даров Духа Святого.

И однако преподобный Нил, несмотря на все свое предельное «скитничество», вовсе не замыкался в некоем сугубо индивидуалистическом уединении, равнодушно взирая на беды и нестроения окружавшего его мира, в том числе имевшие место и внутри самой Церкви. Он, например, участвовал в заседаниях Собора 1491 года против еретиков. Именно преподобные Паисий и Нил были первейшими советчиками новгородского владыки Геннадия в его борьбе с жидовствующими; именно они настаивали на необходимости скорейшего издания полного текста Библии, результатом чего и стала подготовка корпуса (пусть пока еще и рукописного) книг уже упоминавшейся Геннадиевой Библии. Занимался Нил и церковной историей: им, в частности, был составлен и отредактирован новый вариант сборника житий святых - двухтомные Четьи-Минеи.

Как смиренно жил преподобный Нил, так же смиренно он и скончался, завещав ученикам: «Аз, недостойный Нил, моих присных господий и братий, иже суть моего нрава, молю: по скончании моем повергните тело мое в пустыни, да изъядят е зверие и птицы, понеже согрешило есть Богу много и недостойно есть погребения. Аще ли сице не сотворите, то ископавше ров на месте, идеже живем, со всяким бесчестием погребите мя. Бойтеся же слова, еже великий Арсений завеща учеником своим, глаголя: на суде стану с вами, аще кому дадите тело мое. Тщание бо и мне было то, елико по силе моей, да не сподоблен буду чести и славы века сего никоторые, якоже в житии сем, тако и по смерти моей. Молю же всех, да помолятся о душе моей грешней, и прощения прошу от всех, и от мене прощение да будет. Бог да простит всех нас» .

Об имущественной же стороне в завещании говорится лишь в небольшой приписке: «Крест большой, что в нем камень Страстей Господних, так и что писал есми сам книжки, то - госпо де моей и братии, кто учнет терпети на месте сем. Малые книжицы, Иоанн Дамаскин, Потребник… - в Кириллов монастырь. И прочие книги и вещи Кириллова монастыря, что мне давали за любовь Божию, чье что есть, тому и отдати, или нищим, или монастыря коего, или отъинуду христолюбца коего, что в лицех, - тому и отдати» .

И в дальнейшем его пустынь оставалась одной из беднейших на Севере; мощи преподобного не были открыты и сохранялись погребенными в убогой часовне.

Подводя итог сказанному, следует заметить, что если преподобный Иосиф возглавил на рубеже XV-XVI столетий прежде всего московскую, в социальном отношении определенно более активную ветвь русского иночества, то преподобный Нил явился основным выразителем прежде всего внутренне-созерцательных идеалов монашества северорусского.

По существу же, оба направления в древнерусском иночестве (условно говоря, Иосифа Волоцкого и Нила Сорского) лишь выражали две стороны в целом единой позиции Русской Церкви в ее отношении к миру - одновременного признания необходимости углубленной молитвы о нем (как важнейшей задачи православного иночества) и деятельной заботы о его реальных (духовных и даже материальных) нуждах. Недаром оба преподобных - и Иосиф, и Нил - всегда равно почитались, как почитаются и доныне, всею православной Россией, ибо каждый из них сыграл выдающуюся роль в развитии монастырской жизни на Руси.

В русской общественно-церковной жизни всегда существовали различные идейно-религиозные течения, тенденции, направления, представители которых вели между собой либо скрытые от посторонних глаз дискуссии, либо открытые дебаты. Одна из таких дискуссий развернулась на рубеже XV-XVI веков. Ее главными участниками были Иосиф Волоцкий и Нил Сорский.

Оба они были устремлены к общей цели - вывести православную церковь из состояния духовного неблагополучия. Это сближало и объединяло их несмотря на то, что по многим вопросам церковно-общественной жизни они являлись оппонентами. "Все в них, - писал о. Иоанн (Кологривов), - было различно - характер, направление их религиозности, поведение, методы действия, - все, кроме преследовавшейся ими цели. Если Нил стремился реформировать изнутри, покорить мир преобразованием и воспитанием нового человека, то Иосиф хотел достичь того же результата путями внешнего воздействия и общественного служения. Они были противниками, но их обоих уже при жизни почитали святыми и обоих церковь прославила как святых после их смерти" 1 .

Если попытаться предельно лаконично обозначить те направления, представителями которых выступили Иосиф Волоцкий и Нил Сорский, то в наибольшей степени для этого подошли бы понятия византизма и евангелизма. В истории русской социально-религиозной мысли под византизмом обычно подразумевался обширный культурно-исторический комплекс религиозных, государственно-политических, философско-нравственных, художественно-эстетических идей и соответствующих им форм социальной практики, генетически восходящих к византийским образцам и обусловливающих отличия российской цивилизации от европейского Запада. Что касается евангелизма, то он представляет собой движение, в котором отчетливо проступает дух религиозных и социально-нравственных исканий. Его представители опираются на идеи и принципы первоначального христианства и стремятся сохранять их в том виде, в каком они существуют в библейском тексте.

На протяжении веков евангелизм был постоянным внутренним оппонентом византизма. Обе стороны оппозиции "византизм-евангелизм" представляли собой два живых потока религиозной жизни, два взаимосвязанных и одновременно самостоятельных направления российской религиозной истории. Отношения между ними не были равновесно-симметричными, по-

Бачинин Владислав Аркадьевич - доктор социологических наук, профессор, главный научный сотрудник Социологического института РАН.

скольку на стороне византизма была жесткая сила автократического государства, воспринимавшего евангелизм как одну из форм религиозного инакомыслия и социального нонконформизма.

В условиях доминирования византистской парадигмы в русской исторической и религиозной литературе фигуре Иосифа Волоцкого всегда уделялось значительно больше внимания, чем Нилу Сорскому, который даже канонизирован был значительно позже своего оппонента, только в 1903 г., почти через четыре столетия спустя после своей смерти.

Фигуры Иосифа Волоцкого и Нила Сорского олицетворяют не только общеисторическую антитезу византизма и евангелизма, но и более частную оппозицию внутрицерковного характера: иосифлянство-нестяжателество. Г. П. Федотову удалось облечь суть отношений между Иосифом Волоцким и Нилом Сорским, иосифлянами и нестяжателями, в предельно лаконичную и вместе с тем почти исчерпывающую формулу-антитезу, которая заслуживает того, чтобы быть приведенной полностью: "Противоположность между заволжскими "нестяжателями" и "осифлянами" поистине огромна, как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных выводах. Одни исходят из любви, другие из страха - страха Божия, конечно, - одни являют кротость и всепрощение, другие строгость к грешнику. В организации иноческой жизни на одной стороне - почти безвластие, на другой - строгая дисциплина. Духовная жизнь "заволжцев" протекает в отрешенном созерцании и умной молитве, - осифляне любят обрядовое благочестие и уставную молитву. Заволжцы защищают духовную свободу и заступаются за гонимых еретиков, осифляне предают их на казнь. Нестяжатели предпочитают трудовую бедность имения и даже милостыне, осифляне ищут богатства ради социально организованной благотворительности. Заволжцы, при всей бесспорности русской генеалогии их - от преп. Сергия и Кирилла - питаются духовными токами православного Востока, осифляне проявляют яркий религиозный национализм. Наконец, первые дорожат независимостью от светской власти, последние работают над укреплением самодержавия и добровольно отдают под его попечение и свои монастыри и всю русскую церковь. Начала духовной свободы и мистической жизни противостоят социальной организации и уставному благочестию" 2 . Эта антитеза фиксирует тот внутренний духовный раскол, который образовался в православии задолго до раскола внешнего, никоновского, и который православная церковь так и не сумела преодолеть.

Иоанн Кологривов отметил, что оппозиция возникла не сразу, что в истории русской христианской духовности был такой период, когда обе олицетворяемые этими личностями тенденции еще не обособились и существовали вместе, соединенные в фигуре Сергия Радонежского (ок. 1314 - 1392), сочетавшего в своей личности черты активного деятеля и созерцателя. После него среди его учеников и последователей, не обладавших религиозной гениальностью, уже не обнаруживался столь органичный и мощный синтез этих двух начал. Более того, в силу социальных, исторических, этнографических и других причин религиозный активизм и религиозная созерцательность распределились географически каждая по-своему. Сторонников и носителей созерцательного духа оказалось больше на русском севере, а тех, кто тяготел к активной церковно-общественной деятельности гораздо больше было в южных частях Древней Руси. Но вот "наступает день, когда обе тенденции, обе духовные школы, происшедшие от Преп. Сергия, становятся окончательно чуждыми одна другой и сталкиваются в открытой борьбе. Это - конфликт, в котором оказались противопоставленными Преп. Нил Сорский и Преп. Иосиф Волоколамский, конфликт трагический для русского монашества и для всей русской святости... Столкнулись две различные религиозные концепции: идеал общественного воздействия на мир и идеал отказа от мира ради духовного совершенствования, - отказа, доходившего в большинстве случаев до полного и безоговорочного отрицания мира и его потребностей" 3 .

Если Федотов изобразил противостояние Иосифа Волоцкого и Нила Сорского как статичную, фиксированную оппозицию богословских, социальных и этических воззрений, то Иоанн Кологривов представил противостояние Иосифа Волоцкого и Нила Сорского как динамичную антитезу, простершуюся в историческом времени, имеющую свой исток, характерную логику развертывания и кульминационный пункт, выразившийся в прямом столкновении. Подобный социодинамический подход служит подтверждением той мысли, что возникшая антитеза не исчерпывалась фигурами Иосифа и Нила и что с их уходом с исторической сцены обе тенденции продолжали существовать и порождать не менее острые и драматичные коллизии в религиозно-духовной и церковно-политической жизни российского общества.

О происхождении Нила Сорского существуют довольно скудные и противоречивые сведения. По одним данным он был выходцем из крестьян, а по другим - происходил из боярско-дворянского рода Майковых (его мирское имя - Николай Майков). До монашеского пострига служил переписчиком книг. Став монахом и приняв имя Нила, отправился в путешествие по святым местам, был в Палестине, Константинополе. На Афоне он глубоко проникся учением Григория Паламы, идеями исихазма 4 . Возвратившись в родные места, он основал скит на реке Соре, недалеко от Кирилле-Белозерского монастыря, избрав нечто среднее между уединенной жизнью отшельника и обычной монастырской жизнью в составе большой общины. Жизнь в скиту вместе с двумя-тремя братьями позволяла обеспечивать себя всем необходимым и вместе с тем создавала возможность для уединенных трудов, духовной свободы и глубоких размышлений. В скиту у Нила вызрели мысли, которые легли в основу его учения. Вскоре у него появилось небольшое окружение из единомышленников, которые позднее были прозваны нестяжателями, а также "заволжскими старцами".

Нил наставлял монахов в духе исихазма, требовал от них сосредоточенности на своей внутренней жизни, участия в производительном труде, учил умеренности, дисциплине духа как условиям нравственного совершенствования и монашеского подвига. Источник духовных сил для такого подвига он видел в Священном Писании и вменял каждому монаху сосредоточенно и неустанно изучать Библию.

Отличительные черты сочинений Нила Сорского ("Устав скитского монашеского жития", "Предания ученикам своим о жительстве скитском", "Завещание") - это религиозно-нравственный пафос и тонкий психологизм. В них он неустанно проповедовал идею соблюдения меры во всем, ратовал за воздержание от излишеств, нестяжание и смирение, призывал духовенство к отказу от роскоши, владения землей и крестьянами, выступал за строгую сдержанность внешнего оформления богослужений, осуждал все виды церковной роскоши, в том числе золотой блеск и пышность парчовых облачений священнослужителей. Храмы не должны отвлекать взоры верующих собраниями архитектурных, скульптурных и живописных украшений. Не только частная жизнь христианина, но и общественная жизнь церкви должны свидетельствовать об их приверженности идеалам смирения и нестяжания.

Веря, что жизнь преобразуется изнутри, а не извне, Нил отказался от высоких церковных должностей, которые ему предлагал Иван III. Сторонники его идей называли Нила "великим старцем". А Иван IV впоследствии выразил свое почтительное отношение к усопшему старцу тем, что повелел поставить на месте его скита каменную церковь.

Иосиф Волоцкий являл собой противоположный тип личности, склонной не к созерцательности, а к активной деятельности. Он родился в Литве и имел мирское имя Иван Санин. Под именем Иосифа был пострижен в монахи Боровского монастыря. Его брат Акакий стал епископом Тверским, сподвижником Максима Грека. Другой брат, Вассиан, стал архиепископом Ростовским и Ярославским. Брат Елеазар умер в монашестве. Племянники Досифей и Вассиан были иконописцами, помощниками знаменитого Дионисия, ученика Андрея Рублева. Сам Иосиф, отличавшийся незаурядными организаторскими и лидерскими способностями, сумел основать в Волоцком княжестве новый монастырь и стать его игуменом. Ему удалось создать образцовую обитель с хорошей организацией повседневной жизни, неустанным трудом монахов, суровыми нравами, долгими службами, строгими постами. Благодаря его усилиям был построен обширный комплекс монастырских зданий, создана библиотека. Главная церковь была украшена иконами и фресками Дионисия. Явно выраженный интерес Иосифа к социальной стороне церковной жизни заставлял его придавать проявлениям собственного благочестия чаще всего социальный характер. Это позволяло ему постоянно держать в центре внимания вопросы благотворительности, открыть монастырскую школу, приют для убогих и больных, помогать обездоленным, нищим, голодающим, погорельцам, сиротам.

Иосиф был сторонником и проводником идеи строжайшего, непреклонного порядка. Монастырский устав регламентировал все стороны внутренней жизни обители, вплоть до мелочей. Монахи существовали под надзором "недреманного ока" монастырского начальства и подвергались карательным санкциям за любое, даже самое малое нарушение установленных правил. За трапезой и по вечерам в кельях запрещались разговоры. Ворота были всегда на запоре, и посторонним не разрешалось ночевать в стенах монастыря. Нарушители монастырского устава наказывались сухоядением, временным отлучением от причастия, а в особых случаях сажанием на цепь и битьем железом.

Требования порядка и дисциплины были основными условиями монашеского общежития, предполагавшими полное послушание монахов, их безоговорочную подчиненность власти наставника. Если у Нила Сорского на первом месте стояли задачи внутреннего совершенствования, то у Иосифа Волоцкого преобладали ориентации на совершенствование сугубо внешнее, понимаемое им как следование дисциплинарным требованиям.

В представлении Иосифа "идеал общежития - не маленькая группа братьев, свободно объединенных молитвою и любовью (как у Преп. Нила), а дисциплинированный отряд духовных бойцов, борющихся с грехом под руководством опытного начальника. Как в отряде воинов, все поведение монахов регулировалось точнейшим образом. Даже в трапезной, даже в церкви каждый был связан уставом, указывавшим каждому определенное место: даже двери, через какие входить и через какие выходить, были указаны в особой статье... Монастырь должен представлять собой точно организованное общество, где права и обязанности равномерно распределены между всеми. Исключение делается только для опытных в монастырской жизни монахов, но и они обязаны подчиняться тем общим жизненным правилам, согласно которым никто не владеет своей собственной волей. Развивая эти идеи в своем Уставе, Иосиф занимается лишь внешним поведением монахов и требует как можно более точного исполнения всех своих предписаний. Он уверен в том, что этого достаточно и что внешнее благолепие, будучи результатом общего и при этом сознательного усилия, само собой поведет к совершенству внутренней жизни. Между тем и другим существует полное соответствие и взаимодействие. По убеждению Иосифа, монах, постоянно занятый общей молитвой или работой, не может уклониться от пути истинного, потому что у него нет времени ни предаваться вредным мыслям, ни осуществлять их... Иосифлянские представления оказались очень жизненными, - но это не доказывает ровно ничего относительно их внутренней ценности. За них - дисциплина, необходимая везде, а в России в особенности, организация и порядок. Главный же их недостаток в том, что они занимаются не воспитанием душ, а их дрессировкой. Тот монах, который ими создается, представляет собой "стандартный тип". Иосифлянская школа даст множество епископов, которые пропитают своим духом официальную русскую Церковь. Она почти не даст святых: ровным счетом двух" 5 .

Властный игумен разделял всех монахов на три категории. Те, кто принадлежал к низшему разряду, использовались на самой тяжелой, "черной" работе и получали только хлеб, ветхую одежду и лапти. Монахи второго чина имели горячую пищу, носили рясу, а зимой шубу и кожаную обувь. Высший чин позволял монаху иметь два комплекта одежды, получать рыбное кушанье и калачи. Те, кто были слабы телом и духом, не выдерживали столь суровых порядков и убегали из монастыря. Но оставшиеся, выдержавшие все испытания, составляли единое целое и демонстрировали удивительную стойкость в любых испытаниях.

Среди характерных особенностей религиозного и социального мышления Иосифа, определявших его церковно-общественную, пастырскую и писательскую деятельность, на первое место следует поставить апелляцию к страху как основному религиозно-психологическому регулятору отношений монаха с Богом, монастырским начальством и высшими церковными иерархами.

Иосиф обладал склонностью всегда и везде руководствоваться мотивами практического характера. Он даже предпринимал попытки приспособить всю систему догматического православия к практическим нуждам и насущным интересам церковно-политической борьбы. То, что выходило за пределы утилитарных требований, мало его интересовало. Этой особенности его характера сопутствовали весьма негативные факторы, одним из которых было вытеснение на задний план целого ряда нравственных принципов, их подчинение принципу практической выгоды.

Иосифлянская модель социального мира имела черно-белую окраску. Игумен был склонен разделять любую целостность на противоположности и сквозь призму этого разделения рассматривать все сущее и должное в монастырской, общецерковной и государственной сферах. Логическим следствием таких противопоставлений явилось обоснование необходимости непримиримой борьбы со всем, что не вписывалось в круг приемлемых для него норм, смыслов и ценностей. Так, он считал совершенно необходимыми репрессии по отношению ко всем инакомыслящим. Будучи современником Н. Макиавелли, Иосиф Волоцкий самостоятельно пришел к выводам о необходимости использовать многие из тех принципов, которые принесли сумрачную славу автору трактата "Государь". Так, принцип "цель оправдывает средства", не известный Иосифу в его теоретической, макиавеллистской версии, исправно служил ему безотказным репрессивным орудием в практической борьбе с идейными противниками - "жидовствующими" и нестяжателями.

Личностное начало являлось в глазах Иосифа столь малой социальной величиной, что не шло ни в какое сравнение с началом социальным. Воля отдельного человека, его интересы и желания для него ничего не значили и не могли служить препятствием для достижения корпоративных целей. Это отражалось даже на богослужебной практике: в монастыре Иосифа предпочтение отдавалось не индивидуальной молитве, как у Нила Сорского, а молитве соборной, церковно-литургической.

Для Иосифа было характерно преобладание интереса к внешним формам в ущерб вниманию к внутреннему, духовному содержанию церковно-общественных акций. Биографы Иосифа практически не оставили сведений о его внутренней жизни. И это чрезвычайно показательный факт, свидетельствующий о том, что тот был, скорее всего, экстравертом, а не интровертом. Являясь человеком не созерцательной, а преимущественно внешней жизни, он был создан для активной практической деятельности и в ней видел свое предназначение. Даже его сочинения мало, что дают для понимания психологии игумена, поскольку ориентированы в основном на решение сугубо внешних проблем церковно-общественной жизни. И только опосредованно, через анализ действий Иосифа, изучение результатов его практических усилий можно придти к некоторым заключениям, касающимся особенностей его личности и внутреннего мира. "Волоцкий монастырь отражал особенности личности его основателя. Усилия руководителя были направлены на поддержания внешнего благочестия и безусловного послушания. Иноки находились под неусыпным наблюдением игумена и старательно следили друг за другом... Куда бы ни забросила судьба питомцев монастыря - иосифлян, они неизменно поддерживали друг друга, старались занять высокие посты церковной иерархии. Из иосифлян вышли два известных митрополита - Даниил и Макарий, управляющие русской церковью в XVI веке. Ученики Иосифа усвоили и довели до крайних пределов такую черту своего учителя как начетничество и догматизм" 6 .

Иосиф сравнивал царскую власть с властью Бога, а придворную службу - с богослужением. В этих отождествлениях он двигался в русле традиционных византийских канонов, приравнивавших гражданские законы и декреты византийских императоров к постановлениям церковных Соборов. Сознательно проводимый в жизнь византизм заставлял Иосифа окружать божественным ореолом все, что исходит от государя, признавать его право на неограниченную, абсолютную власть. Подобная позиция отвечала требованиям создания централизованного Российского государства, как их понимал Иосиф, и потому была востребована и придворными кругами, и зависящим от них высшим духовенством.

Важное место в церковно-общественной деятельности как Иосифа Волоцкого, так и Нила Сорского заняла религиозно-идеологическая коллизия, связанная с так называемой "новгородско-московской ересью". Когда в 1470-е годы заявило о себе новое религиозное движение, то оно стало распространяться поначалу в Новгороде и Пскове, а затем в Твери и Ростове Великом. В Москве к нему присоединились великокняжеские дьяки Федор и Иван Курицыны, писец Иван Черный, пользовавшиеся покровительством Ивана III, сноха великого князя Елена. Его сторонники обнаружились среди низшего и среднего духовенства, широких городских слоев, купцов, служилого люда. Новгородские лидеры вольнодумцев, священники Алексей и Денис, были приглашены великим князем в Москву, где им вверили Архангельский и Успенский соборы. Им симпатизировали митрополит московский Зосим и часть московского духовенства. Но вскоре в отношении светских властей к ним последовал перелом. В разгар обострившейся борьбы приверженцы новгородской "прелести" получили от своих противников оскорбительное прозвище "жидовствующие" 7 .

Новгород не случайно стал колыбелью "новгородской ереси". Новгородцы того времени были едва ли не самой "продвинутой" частью русских людей. Широко распространенная грамотность, активные торговые контакты с цивилизованным Западом и византийским Югом, счастливое неведение ужасов татарского ига, сохранность накопленных за многие годы культурных ценностей, в том числе книжных, рукописно-летописных богатств, устойчивые традиции народно-вечевого самоуправления - все это поднимало их самосознание на порядок выше самосознания москвичей и всех остальных русичей. Об их высокой духовной активности говорила искренняя забота о чистоте нравов в религиозно-церковной жизни, которую они считали важнейшей из всех сфер человеческого существования. Их реформаторские инициативы имели отнюдь не агрессивный, не бунтарский характер. Так, например, выказывая свое недовольство попами-мздоимцами, они, однако, не нападали на церковные институты.

Новогородско-московское учение явилось теологически более зрелой формой того раннего евангелизма, который на Руси впервые обозначился в движении стригольников. На связь этого учения со стригольничеством указывает эпизод из жизни архиепископа Геннадия. Высокопоставленный священнослужитель обнаружил, что подчиненный ему инок Захар отвергал святость церковной иерархии и поставление священников "на мзде", то есть получение повышения за соответствующую плату-взятку. Вердикт Геннадия был однозначен и категоричен: Захар - стригольник и должен быть сослал в пустынь. Однако, по повелению великого князя и московского митрополита, узнавших про этот случай, Захар был направлен в Москву, где его приняли весьма радушно, и где он обрел покровительство властей.

Оживленная религиозно-гражданская жизнь русского севера, новгородско-псковских земель - примечательное явление в российской истории. Конец XV столетия стал периодом открытых религиозных дискуссий среди священников, монахов и мирян. Богоискательские настроения, а также намерения, нацеленные на преобразование многих сторон церковной жизни, перестали быть уделом одиночек, а охватили значительные слои населения северных земель. Задававших острые вопросы было гораздо больше тех, кто был способен отвечать на них. Среди православных иерархов совсем не много было тех, кто мог противопоставить реформаторским умонастроениям серьезные богословские возражения.

Исходные посылки вероучительной позиции новгородско-московских богоискателей были сформулированы Федором Курицыным. В его "Лаодикийском познании" отчетливо просматривалась связь новой генерации вольнодумцев со стригольничеством, от которого был воспринят пафос обличения господствующей церкви. Распространялись идеи, которые вполне можно считать реформационными: 1) критика духовной монополии церкви, церковного предания и убежденность в том, что индивидуальная вера должна основываться не на церковных традициях, а в первую очередь на Священном Писании; 2) отказ от иконопочитания и поклонения мощам; 3) отрицание большинства православных церковных обрядов; 4) убежденность в важности прямого молитвенного общения с Богом, в том, что между Ним и человеком не должно быть посредников 8 ; 5) идея нецелесообразности существования монашества и монастырей; 6) идеи высокого достоинства человеческой личности и равенства всех людей и народов.

Сходство этих идей с идеями ранних предшественников европейских протестантов (чешских гуситов и др.) объясняется, по меньшей мере, двумя обстоятельствами. С одной стороны, оно было следствием внутренней логики развития и распространения тех богоискательских инициатив, к которым всегда было склонно русское религиозное сознание, и которые уже успели отчетливо обозначиться в стригольничестве. С другой стороны, налицо несомненная их связь с практикой многогранных торгово-экономических, политических и социокультурных контактов русского севера с Европой. Те же гуситские влияния были сильны в Литве и Польше, откуда было рукой подать до Новгорода, и для новгородцев суть идей чешских реформаторов не составляла тайны.

Среди москвичей также были люди, чья, осведомленность в проблемах религиозной жизни Европы сыграла немаловажную роль в распространении реформаторских настроений. Они принадлежали к политической элите, входили в ближайшее великокняжеское окружение. Это прежде всего Федор Курицын, образованный дипломат, путешествовавший по Европе и даже живший там несколько лет. Будучи дьяком посольского приказа, он являлся первым советником московского князя по вопросам международных отношений и внешней политики. Знавший латинский, итальянский, литовский, польский, татарский языки, он активно участвовал в налаживании контактов Московского княжества с западными державами. Курицын прекрасно разбирался в богословских вопросах. То, что Иван III и его невестка с пониманием и сочувствием отнеслись ко второй волне стригольничества, во многом объясняется влиянием Курицына.

К московскому кругу единомышленников Курицына принадлежал и Иван Черный, переписчик старинных религиозных рукописей, сопровождавший свои труды заметками богословского характера. Из этих заметок видно, что Черный осуждал иконопочитание, монашество, корыстолюбие священников, выступал против усложненной пышности православной литургии, ратовал за строгую простоту богослужений и при этом находил оправдание своим мыслям в евангельских и ветхозаветных стихах.

В обстановке постоянно вспыхивавших богословских споров возникла острая потребность в постоянных обращениях к первоисточнику - библейскому тексту. Ее ощущали обе стороны - как богоискатели, так и их оппоненты. Эта потребность заставила новгородского архиепископа Геннадия выступить инициатором перевода недостающих книг Библии. Благодаря ему появился полный свод текста Священного Писания на церковно-славянском языке - так называемая "Геннадиева Библия".

Во время своей поездки в Новгород Иван III пожелал встретиться с наиболее выдающимися представителями новгородских богоискателей, протопопами Дионисием и Алексеем, и был впечатлен их одухотворенностью, интеллектом и простым образом жизни. Пригласив обоих в Москву и передав им две главные соборные кафедры Кремля, он некоторое время разделял их взгляды. Так, он резко осуждал невежественных и грубых иереев, склонных к пьянству, стяжательству ("симонии"), считал их недостойными того, чтобы верующие ходили к ним исповедоваться.

Однако отношение большей части духовенства к новаторам оказалось сугубо отрицательным. Иосиф Волоцкий, будучи убежденным сторонником единения церкви и государства, апологетом державного и внутрицерковного порядка, проявил себя как один из самых активных борцов с проявлениями инакомыслия. Рецидивы стригольничества, где бы они ни обнаруживались, вызывали с его стороны самые яростные письменные и устные нападки. Его возмущала малейшая попытка выйти за пределы утвердившихся православных канонов и обрядов. Он не мог принять того, что новгородско-московские реформаторы настаивали на праве прихожан самостоятельно читать и изучать Священное Писание, считал, что это недопустимо, поскольку мирянину невозможно понять Библию "своим разумом", а необходимо руководствоваться толкованиями священнослужителей, в противном случае будут "плодиться ереси".

В 1489 г. единомышленник Иосифа, новгородский архиепископ Геннадий, обратился с посланием к ростовскому архиепископу, в котором просил привлечь к борьбе с церковным инакомыслием "заволжских старцев" Нила Сорского и Паисия Ярославова, живших в его епархии и известных своей ученостью. Геннадий предлагал ученым старцам приехать, чтобы обстоятельно побеседовать и обсудить все назревшие вопросы. Однако встреча не состоялась, поскольку Нил и Паисий не сочли для себя возможным встать на сторону "иосифлян". Впоследствии ни Геннадий, ни Иосиф, ни их сторонники ни разу больше не обращались к Нилу Сорскому и к его сподвижникам ни за консультациями, ни за какой-либо иной помощью в деле борьбы с новгородско-московскими вольнодумцами.

В 1490 г. иерархи добились созыва церковного собора, надеясь консолидировать свои усилия. Перед его началом Геннадий направил приглашенным участникам послание, в котором предлагал применить инквизиторский метод решения возникшей религиозно-общественной проблемы - сжечь всех "еретиков". Иосиф Волоцкий также требовал "страшных мук, посечений мечом, сожжений в клетках". Он утверждал, что в розысках и обличениях "еретиков" доносы не только позволительны, но и желательны. Те же воеводы, которые скроют виновных, уберегут их от казни, обрекут себя на вечные муки.

Однако репрессивные замыслы в этот раз не имели успеха. Во время дебатов у "иосифлян" даже появились опасения, что собор может легализовать еретическое учение и тем самым открыть широкие возможности для нежелательных внутрицерковных преобразований. Причиной тому оказалась позиция Нила Сорского, воспротивившегося замыслу жестокой расправы. Духовный лидер "заволжских старцев" потребовал от церкви отказа от применения насилия в отношении инакомыслящих. Он считал, что агрессивно-репрессивный пыл Иосифа Волоцкого далек от истинного христианского духа, поскольку Сын Божий, проливший Свою святую кровь на кресте, учил прощать покаявшихся грешников.

Нил решительно выступил против тех, кто требовал принятия постановления о предании всех еретиков смерти через сожжение. Он считал, что покаявшиеся еретики должны быть прощены. Его поддержал митрополит Зосима, и это привело к существенному смягчению окончательного приговора. Было принято решение ограничиться анафемой по отношению к трем священникам-вольнодумцам 9 . При этом большая часть еретиков была послана для наказания к Геннадию - он получил возможность дополнить соборный приговор по-своему. "Добрый пастырь" (как почтительно именовал Геннадия его поклонник Иосиф Волоцкий) не хотел на этот раз довольствоваться скромной ролью наблюдателя при представителе светской власти. Он разработал сложный ритуал казни своих врагов, еще недавно обвинявших его самого в еретичестве. Присланные в Новгород еретики были одеты в специальную шутовскую одежду, их посадили на коней лицом назад "яко да зрят на запад уготованный им огонь", на головы им были надеты специальные остроконечные берестяные шлемы с надписью "Се есть сатанино воинство!" В таком виде, среди надругательств и поношений, эта процессия была проведена по Новгороду, а затем на головах у казнимых были сожжены берестяные шлемы. Была ли эта церемония заимствована Геннадием у его западных учителей или она явилась плодом его собственной мстительной изобретательности, - во всяком случае, новгородский инквизитор сделал все от него зависящее, чтобы не уступить "шпанскому королю" 10 .

Особую ярость игуменов большинства монастырей вызывало отрицание вольнодумцами института монашества. В то время почти треть всех используемых на Руси сельскохозяйственных угодий принадлежала монастырям. Результаты их активной экономической деятельности имели двоякий характер. С одной стороны, они способствовали возрастанию богатств и могущества православной церкви, делали ее влиятельной силой в жизни народа и государства. С другой стороны, активная вовлеченность монахов в производство и торговлю, в сферу экономических расчетов и финансов становилась серьезным препятствием на пути исполнения ими монашеских обетов и соблюдения заповедей христианского благочестия. Экономика и святость, богатство и благочестие, рыночные отношения и молитвенный труд оказались трудно совместимыми вещами. В результате в сфере монастырских нравов все более заметно проступали знаки явного неблагополучия. Это заставляло искать выход из сложившейся ситуации. Один из них предложил Нил Сорский, настаивавший на том, чтобы монастыри отказались от земельной собственности и от занятий непосредственной хозяйственной, торгово-экономической деятельностью и полностью посвятили себя делу духовного служения ". Его программа сводилась к нескольким основным требованиям. Первое - это отказ монахов от масштабной производственно-экономической деятельности, ориентированной на торговлю произведенной продукцией. Второе - полное самообеспечение монахами своих первичных жизненных нужд за счет собственного труда и принятия милостыней. Третье - устремленность всех сил монашествующих лиц на духовное пропитание, систематическое чтение Священного Писания, помощь братьям, утешение их скорбей рассуждениями духовными. Эти положения перекликались с "Уставом о скитской жизни", составленным Нилом Сорским, где говорилось о том, что приобретение собственности не совместимо с монашеским обетом, обязывающим отречься от всего мирского, и на первое место ставился строгий, аскетический образ жизни и личный труд как источник пропитания.

Главной ареной столкновения противоположных позиций по вопросу о церковном землевладении стал собор 1503 года. Работа съехавшихся православных иерархов шла своим чередом и уже приближалась к своему завершению, когда выступление Нила Сорского взорвало обстановку. Лидер "заволжских старцев" предложил, чтобы "у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням, а кормились бы рукоделием". Бояр, приближенных к Ивану III, устраивало это предложение, поскольку они рассчитывали перераспределить монастырские земли в свою пользу. Иосиф Волоцкий к этому времени уже успел покинуть собор и направлялся в свой монастырь. Переполошившиеся противники предлагаемых Нилом новаций срочно послали гонцов за Иосифом, чтобы тот возвратился и вмешался в открывшуюся дискуссию. Они надеялись, что его авторитет и красноречие помогут переломить ситуацию.

Возвратившийся Иосиф выступил против нестяжателей и привел аргументы, доказывающие, что все имущество монастырей принадлежит не людям, а Богу и потому не может быть отнято. Он утверждал, что земли нужны монастырям как воздух, чтобы можно было строить храмы, поддерживать их в должном состоянии, совершать в них богослужения, свидетельствующие о величии церкви, а не об ее нищете и убожестве. Землевладение, по словам Иосифа, никогда не препятствовало спасению братии, и монашеская среда всегда была достойным местом, где готовились архипастыри и объявлялись великие подвижники. Земельная собственность - главный источник тех средств, которые монастыри могут употреблять на "благотворение мирянам", содержание священнослужителей и их семей, нуждающихся в крове и пропитании. Ликвидация землевладения приведет к упадку и исчезновению многих монастырей, а это отрицательно скажется на состоянии христианской веры в народе.

После острых дебатов большая часть участников собора перешла на сторону Иосифа Волоцкого. Великокняжеское окружение вынуждено было смирить свои притязания и пойти на компромисс, оставив за церковью право на землевладение и получив от нее заверения в активной поддержке своего политического курса.

Таким образом, период отчетливого присутствия евангельско-исихастских умонастроений в русской церковно-общественной жизни не принес сколько-нибудь ощутимых социальных плодов и фактически завершился вместе с уходом из жизни Нила Сорского в 1508 году. Приоритетной становится не дистанцированность духовных лиц от государства, а, напротив, их приближенность к нему и выполнение его требований. Институты власти оказались крайне заинтересованы в том, чтобы привлечь к делу государственного строительства такую мощную силу как церковь. "Нестяжатели" государству были не интересны, поскольку практической пользы от них почти не было. Усмотреть ценность и важность их учения для духовного здоровья церковного организма сумели очень не многие представители духовенства. Большинство же из них предпочли пойти за Иосифом Волоцким.

Победа иосифлян имела для российской истории и культуры принципиальное значение. С нее из русского христианского сознания начался процесс вытеснения внутреннего внешним, духовного социальным, христианского светским, нравственности политикой и т. д.

Последователи учения Нила Сорского стали восприниматься иосифлянами-византистами в качестве оппозиционеров, с которыми необходимо бороться всеми доступными способами. И это несмотря на то, что духовный опыт Нила был чрезвычайно ценен и мог бы послужить укреплению нравственного здоровья как самой церкви, так и всего народа. Скиты нестяжателей были чем-то вроде опытных лабораторий, где разрабатывались проекты решения важных духовно-нравственных и церковно-общественых проблем, в том числе тех, с которыми не в состоянии были справиться ни государственная власть, ни православные иерархи. Однако последующее повсеместное доминирование во всех сферах российской жизни византистски ориентированных церковно-общественных деятелей привело к тому, что религиозно-нравственный потенциал учения Нила Сорского вынужден был пребывать в состоянии практической невостребованности. Духовное, евангельское начало, теснимое началом византистским, так и не смогло занять подобающего места в русской религиозно-церковной жизни.

Подводя итоги сказанному, необходимо признать, что иосифлянский тип ценностных ориентации привел к тому, что на протяжении последующих столетий в России основное внимание церковных и светских властей было направлено на воспроизводство по преимуществу одного типа сознания - византистского. Данный тип культивируется и по сей день. Его характеризуют несколько существенных признаков. Это в первую очередь убежденность в том, что идентичность российского сознания обретается исключительно на пути признания своих генетических связей с византийским православием. Если для католического и протестантского сознания основания его самоидентификации уходят своими корнями в глубины исторической реальности, обозначаемой при помощи известной символической триады "Афины - Рим - Иерусалим", то для православного сознания основанием его идентичности служит, по преимуществу, монада "Константинополь".

Вторая особенность, непосредственно связанная с первой, это изоляционизм, недоверие к духовным и социальным формам, имеющим западноевропейское происхождение и демонстрирующим свои связи с "инославными" формами христианства - католицизмом и протестантизмом. После европейской Реформации к традиционной неприязни православных к католикам прибавилось их отрицательное отношение и к протестантам. В результате конфессиональная ксенофобия, негативное отношение ко всем, без исключения, формам религиозного инакомыслия стали устойчивыми характеристиками российского православного сознания. Третье характерное свойство - это неустойчивое равновесие между теоцентрическими и "государствоцентристскими" структурами сознания и почти повсеместная готовность жертвовать первыми в угоду вторым. И четвертая - отсутствие у православного сознания явно выраженной потребности в духовной свободе. Несмотря на активное социальное функционирование иосифлянской парадигмы в российском публичном пространстве, духовное наследие Нила Сорского живо. Оно продолжает существовать в тех ареалах российской религиозной, духовной, культурной жизни, которые хотя и не пребывают на авансцене этого пространства, но представляют несомненную общественную ценность.

Примечания

1. ИОАНН (КОЛОГРИВОВ). Очерки по истории русской святости. Брюссель. 1961, с. 168.

2. ФЕДОТОВ Г. П. Святые Древней Руси. Париж. 1985, с. 176 - 175.

3. ИОАНН (КОЛОГРИВОВ). Ук. соч., с. 194.

4. Григорий Палама (1296 - 1359) - византийский богослов, один из создателей исихазма. В центре его учения идея единства человека и Бога. Палама утверждал, что Бог по своей сути непостижим для человеческого разума. Восприятию и разумению людей доступен не Сам Бог, а лишь отдельные проявления божественной сущности. Но есть обстоятельства, при которых человеку открывается путь непосредственного богопознания. Для этого необходимо особое состояние духа - внутренний покой, свобода от страстей, молитвенная сосредоточенность. В результате человек может войти в такое состояние духа, что перед ним засияет божественный свет, который и будет свидетельством того, что "Иисусова молитва" услышана Богом.

Невозможное для разума (видеть в сияющем свете Бога и разговаривать с Ним) становится доступным через таинство молитвы. Бог, недоступный в Своей сути, открывается человеку в Своих энергиях, в Своей благодати, нисходящей на людей. Палама утверждал, что проявления сути неотрывны от Самого Бога. Восточная православная церковь приняла исихазм Паламы и включила его в состав своей богословской доктрины, а западная церковь отвергла его. Расхождение позиций в этом вопросе стало одним из пунктов теологических расхождений между католичеством и православием.

5. ИОАНН (КОЛОГРИВОВ). Ук. соч., с. 200, 214, 216.

6. СКРЫННИКОВ Р. Г. Государство и церковь на Руси XIV-XVI вв. Новосибирск. 1991, с. 182 - 183.

7. Есть несколько объяснений происхождения слова "жидовствующие". Согласно одному из них, это движение имело ориентацию на догматику Ветхого Завета и особенно на книги древнееврейских пророков. Существует и другое объяснение, указывающее на то, что прозвище возникло по инициативе Иосифа Волоцкого и новгородского архиепископа Геннадия. Основанием тому послужило утверждение Иосифа, будто у истоков течения стоял некий еврей по имени Схария. Однако, никаких достоверных источников, подтверждающих реальность личности Схарии, не найдено.

8. Эта сугубо протестантская идея отказа от института профессиональных священнослужителей, получившая в русском просторечии название беспоповства в разных вариациях впоследствии проходит сквозь всю русскую богоискательскую литературу. Так, например, в "Трифоновском сборнике" говорится о том, что сами миряне могут выдвигаться в учителя веры, если пребывают на должной духовной высоте. Говорилось и о праве христиан собираться вне церкви, чтобы слушать учителей из народа. О праве мирян выступать с проповедями писал автор "Слова о лживых учителях": "Лепо же есть всем славити Бога и проповедовати учение его". Цит. по.: БУГАНОВ В. И., БОГДАНОВ А. П. Бунтари и правдоискатели в Русской православной церкви. М. Б. г., с. 16.

9. Только спустя 14 лет, когда Нила уже стали одолевать старческие немощи, и он не смог принять активного участия в деятельности собора 1504 г., победила позиция иосифлян и многие вольнодумцы были приговорены либо к заточению либо к смерти.

10. КАЗАКОВА Н. А., ЛУРЬЕ Я. С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV - начала XV века. М.-Л. 1955, с. 130.

11. Эта мысль не была новой для русского христианского сознания. Против практики монастырского землевладения выступали Феодосии Печерский, Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, Дионисий Глушицкий, Павел Обнорский и др.

Преподобный Нил Сорский

Вопрос о монастырских вотчинах . Монастырское землевладение было вдвойне неосторожной жертвой, принесенной набожным обществом недостаточно ясно понятой идее иночества: оно мешало нравственному благоустроению самих монастырей и в то же время нарушало равновесие экономических сил государства. Раньше почувствовалась внутренняя нравственная его опасность. Уже в XIV в. стригольники восставали против вкладов по душе и всяких приносов в церкви и монастыри за умерших. Но то были еретики. Скоро сам глава русской иерархии выразил сомнение, подобает ли монастырям владеть селами. Один игумен спрашивал митрополита Киприана, что ему делать с селом, которое князь дал в его монастырь. «Святые отцы, – отвечал митрополит, – не предали инокам владеть людьми и селами; когда чернецы будут владеть селами и обяжутся мирскими попечениями, чем они будут отличаться от мирян?» Но Киприан останавливается перед прямым выводом из своих положений и идет на сделку. Он предлагает село принять, но заведовать им не монаху, а мирянину, который привозил бы оттуда в монастырь все готовое, жито и другие припасы. И преподобный Кирилл Белозерский был против владения селами и отклонял предлагаемые земельные вклады, но вынужден был уступить настояниям вкладчиков и ропоту братии, и монастырь уже при нем начал приобретать вотчины.

Но сомнение, раз возникнув, повело к тому, что колеблющиеся мнения обособились в два резко различных взгляда, которые, встретившись, возбудили шумный вопрос, волновавший русское общество почти до конца XVI в. и оставивший яркие следы в литературе и законодательстве того времени. В поднявшемся споре обозначились два направления монашества, исходившие из одного источника – из мысли о необходимости преобразовать существующие монастыри. Общежитие прививалось в них очень туго; даже в тех из них, которые считались общежительными, общее житие разрушалось примесью особного . Одни хотели в корне преобразовать все монастыри на основе нестяжательности , освободив их от вотчин. Другие надеялись исправить монастырскую жизнь восстановлением строгого общежития, которое примирило бы монастырское землевладение с монашеским отречением от всякой собственности. Первое направление проводил преподобный Нил Сорский, второе – преподобный Иосиф Волоцкий.

Нил Сорский . Постриженик Кириллова монастыря, Нил долго жил на Афоне, наблюдал тамошние и цареградские скиты и, вернувшись в отечество, на реке Соре в Белозерском краю основал первый скит в России.

Скитское жительство – средняя форма подвижничества между общежитием и уединенным отшельничеством. Скит похож и на особняк своим тесным составом из двух-трех келий, редко больше, и на общежитие тем, что у братии пища, одежда, работы – все общее. Но существенная особенность скитского жития – в его духе и направлении. Нил был строгий пустынножитель; но он понимал пустынное житие глубже, чем понимали его в древнерусских монастырях. Правила скитского жития, извлеченные из хорошо изученных им творений древних восточных подвижников и из наблюдений над современными греческими скитами, он изложил в своем скитском уставе. По этому уставу подвижничество – не дисциплинарная выдержка инока предписаниями о внешнем поведении, не физическая борьба с плотью, не изнурение ее всякими лишениями, постом до голода, сверхсильным телесным трудом и бесчисленными молитвенными поклонами. «Кто молится только устами, а об уме небрежет, тот молится воздуху: Бог уму внимает». Скитский подвиг – это умное, или мысленное, делание, сосредоточенная внутренняя работа духа над самим собой, состоящая в том, чтобы «умом блюсти сердце» от помыслов и страстей, извне навеваемых или возникающих из неупорядоченной природы человеческой. Лучшее оружие в борьбе с ними – мысленная, духовная молитва и безмолвие, постоянное наблюдение за своим умом. Этой борьбой достигается такое воспитание ума и сердца, силой которого случайные, мимолетные порывы верующей души складываются в устойчивое настроение, делающее ее непреступной для житейских тревог и соблазнов. Истинное соблюдение заповедей, по уставу Нила, не в том только, чтобы делом не нарушать их, но в том, чтобы и в уме не помышлять о возможности их нарушения. Так достигается высшее духовное состояние, та, по выражению устава, «неизреченная радость», когда умолкает язык, даже молитва отлетает от уст и ум, кормчий чувств, теряет власть над собой, направляемый «силою иною», как пленник; тогда «не молитвой молится ум, но превыше молитвы бывает»; это состояние – предчувствие вечного блаженства, и, когда ум сподобится почувствовать это, он забывает и себя, и всех, здесь, на земле, сущих. Таково скитское «умное делание» по уставу Нила.

Конец ХV и начало ХVI вв. ознаменованы появлением двух великих подвижников, устроителей и законоположников главных родов аскетической жизни в русском монашество - скитского и общежительного. Это были преп. Нил Сорский и преп. Иосиф Волоцкий.

Преп. НИЛ СОРСКИЙ (1433-1508) - основоположник скитского вида аскетической жизни - происходил из боярского рода Майковых и подвизался вначале в Кирилло-Белозерском монастыре. В поисках более строгого монастырского устава преп. Нил долго путешествовал по Востоку, после чего вернулся на родину и поставил на реке Соре свою одинокую келью и часовню, около которых скоро возникла целая обитель с новым еще в России скитским направлением, заимствованным преп. Нилом с Афона и составляющим как бы средину между жизнью монахов общежительских монастырей и жизнью одиноких отшельников. Его подвижническая жизнь собрала вокруг него вскоре многочисленную братию, для которой преп. Нил выработал устав по образцу некоторых Афонских монастырей.

Преп. Нил заповедал братии питаться только своими трудами, милостыню принимать только в Крайней нужде, дорогих вещей не заводить даже в церкви, женщин в скит не пускать, братии не выходить из скита ни под каким предлогом, никаких дарственных вотчин не принимать и вотчинами не владеть. Свои наставления преподал Нил Сорский в письменном послании под заглавием “Преданно ученикам о жительстве скитском”.

Нил Сорский видел сущности аскетизма прежде всего в глубоких явлениях духовной жизни, в “умном делании”, в нравственном совершенствовании человека, в то время как другие обители обращали внимание преимущественно на внешнее поведение инока.

Преп. ИОСИФ ВОЛОЦКИЙ (1440-1515) отличался другим направлением. Проходя некоторое время монастырское послушание в Боровском монастыре, Иосиф Волоцкий оставил его и начал искать монашества по своему идеалу в других монастырях. Невидимому, жизнь в тогдашних обителях не отвечала его настроению, и потому в 1479 г. преп. Иосиф Волоцкий основал свой собственный Волоцкий монастырь, в котором он игуменствовал 37 лет.

Направление монашеской жизни этой обители резко отличалось от взглядов на монашество преп. Нила Сорского. В то время, как преп. Нил смотрел на иночество как на полное отречение от мира, отрицал всякую церковно-административную деятельность монахов, преп. Иосиф считал, что монашество должно стоять во главе всей церковной жизни и должно быть рассадников церковных властей, считал монахов самым совершенным классом верующих.

Таким образом, преп. Нил является представителем созерцательного направления русского монашества, т.е. подвига полного отречения и духовного самосовершенствования, а преп. Иосиф является представителем практического направления в русском монашестве. Иосиф стремился сосредоточить в монастырях все церковное образование, для чего требовалось высокое материальное обеспечение. Иосиф Волоцкий говорил: “Без вотчин но будет в монастырях честных старцев, а не будет честных старцев, кого брать на епископию и на митрополию? Ино в вере будет поколебание”.

Сам преп. Иосиф был внешне сановитый игумен, видной наружности, начитанный и красноречивый, у которого все Писание было “на край языка”, как описывает его житие. Пользовался большим влиянием не только на своих монахов и простых людей, но также и на бояр и самого царя.

Ученики Иосифа составили вскоре сильную партию в монашестве, так называемых иосафлян и вступили с почитателями Нила в замечательную полемику, коснувшуюся вотчин и других живых вопросов жизни этого времени (см. “Ж.М.П.”, 1955, 10.).