Уи́льям Ме́йкпис Те́ккерей (англ. William Makepeace Thackeray; в русских текстах встречается вариант транслитерации Таккерей; 1811-1863) - английский писатель-сатирик, мастер реалистического романа.
Уильям Теккерей родился 18 июля 1811 года в Калькутте, где служили его отец и дед. В раннем детстве его перевезли в Лондон, где он начал учиться в школе Чартерхаус. В возрасте 18 лет он поступил в Кембриджский университет, однако пробыл студентом не более года. В университете он издавал юмористический студенческий журнал, заглавие которого, «Сноб» (англ. Snob), показывает, что вопрос о «снобах», столь много занимавший его впоследствии, уже тогда вызывал у него интерес. Теккерей с детства славился среди товарищей своими остроумными пародиями. Его поэма «Тимбукту», напечатанная в этом журнале, свидетельствовала о несомненном сатирическом таланте начинающего автора.
Оставив Кембридж в 1830 году, Теккерей отправился в путешествие по Европе: он жил в Веймаре и затем в Париже, где учился рисованию у английского художника Ричарда Бонингтона. Хотя рисование не стало для Теккерея основным занятием, впоследствии он иллюстрировал собственные романы, демонстрируя умение передавать характерные черты своих героев в карикатурном виде.
В 1832 году, достигнув совершеннолетия, Теккерей получил наследство - доход примерно в 500 фунтов в год. Он быстро растратил его, отчасти проиграв в карты, отчасти - в неудачных попытках литературного издательства (обе финансируемые им газеты, The National Standard и The Constitutional, обанкротились).
В 1836 году под псевдонимом Теофиль Вагстаф он выпустил томик под названием «Флора и Зефир», представлявший из себя серию карикатур на Марию Тальони и её партнёра Альбера, гастролировавших в лондонском Королевском театре в 1833 году. Обложка издания пародировала знаменитую литографию Шалона, изображающую Тальони в роли Флоры.
В 1837 году Теккерей женился, но семейная жизнь принесла ему немало горечи вследствие психического недуга жены. После того, как жену пришлось изолировать, Теккерей жил в обществе двух дочерей (третья умерла в младенчестве). Его старшая дочь, Анна-Изабелла (в замужестве леди Ричмонд Ритчи), также стала писательницей, её воспоминания об отце - источник ценной информации.
Первый роман Теккерея «Кэтрин» (Catherine) был напечатан в журнале Frazer’s Magazine в 1839-40 годах. Кроме постоянного сотрудничества с этим журналом, Теккерей писал для The New Monthly Magazine, где под псевдонимом Майкла Титмарша появилась его «Книга парижских зарисовок» (The Paris Sketch Book). В 1843 году вышла его «Книга ирландских зарисовок» (Irish Sketch Book).
По распространенному тогда обычаю Теккерей печатался под псевдонимом. Публикуя роман «Ярмарка тщеславия», он впервые подписался своим настоящим именем. Тогда же он начинает сотрудничать с сатирическим журналом «Панч», в котором появляются его «Записки сноба» (Snob Papers) и «Баллады о полисмене Икс» (Ballads of the Policeman X).
«Ярмарка тщеславия», увидевшая свет в 1847-1848 годах, принесла своему автору настоящую известность. Роман писался без точно определённого плана: Теккерей задумал нескольких главных персонажей и группировал вокруг них разные события с таким расчётом, чтобы публикацию в журнале можно было растянуть или же быстро закончить - в зависимости от реакции читателей.
За «Ярмаркой тщеславия» последовали романы «Пенденнис» (Pendennis, 1848-50), «Эсмонд» (The History of Henry Esmond, 1852) и «Ньюкомы» (The Newcomes, 1855).
В 1854 году Теккерей отказался от сотрудничества с «Панчем». В журнале Quarterly Review он опубликовал статью об иллюстраторе Джоне Личе (J. Leech’s Pictures of Life and Character), в которой дал характеристику этого карикатуриста. К этому времени относится начало новой деятельности Теккерея: он стал читать публичные лекции в Европе, а потом и в Америке, побуждаемый к этому отчасти успехами Диккенса. Однако, в отличие от последнего, он читал не романы, а историко-литературные очерки. Из этих лекций, имевших успех у публики, составились две его книги: «Английские юмористы XVIII века» и «Четыре Георга».
Уильям Теккерей умер 24 декабря 1863 года от инсульта и был похоронен на лондонском кладбище Кенсал Грин. Его последний роман, «Дени Дюваль» (Denis Duval), остался незаконченным.
Основа романов и юмористических очерков Теккерея - его пессимизм и реалистическое изображение английской жизни, правду жизни автор хотел противопоставить условной идеализации типичных английских романов. В романе того времени предполагались идеальный герой или героиня, однако Теккерей, назвав своё лучшее произведение - «Ярмарку тщеславия» - романом без героя, - ставит в центр действия людей порочных или по меньшей мере эгоистических. Исходя из убеждения, что в жизни зло гораздо интереснее и разнообразнее добра, Теккерей изучал характеры людей, действующих из дурных побуждений. Изображая зло, пороки и мелочность своих персонажей, он тем самым ярче проповедовал положительные идеалы, в то же время, увлекаясь своими порочными героями, он возбуждал к ним больший интерес читателя.
Своеобразным аккордом в произведениях Теккерея звучит пессимизм в сочетании с юмором, придавая им жизненность и, в то же время, - настоящую художественность. Хотя по своим реалистическим приемам Теккерей сходен с Диккенсом, он отличается от него тем, что не делает уступок сентиментальному представлению об английской добродетели, а беспощадно рисует людей во всей их непривлекательности. Его романы превращаются в сатиры, с ярким изображением человеческих пороков в весьма неприглядном виде.
Бекки Шарп, героиня «Ярмарки тщеславия» - бедная девушка, поставившая себе целью «устроиться» в жизни. Она не стесняется в выборе средств, пользуясь своими умом и красотой, чтобы опутать интригами нужных ей людей: она очаровывает богатых старых холостяков, выйдя замуж за полюбившего её молодого офицера, она обманывает его. Несмотря на то, что её проделки открыты, она устраивается так, чтобы сохранить положение в свете и возможность жить в роскоши. В образе Бекки Шарп ярко воплощены жадность, суетность и эгоизм, свойственные людям, поглощённым погоней за житейскими благами.
Героиня романа и другие отрицательные типы выписаны автором особенно интересно, другие персонажи романа - добродетельная Эмилия Сэдли и другие жертвы Бекки - скорее скучны и бесцветны, за исключением тех, где преобладают комические и некрасивые черты - как в увальне Джо Сэдли.
Главные действующие лица романа «Пенденнис» - эгоист-дядя и его легкомысленный племянник, подверженный слабостям и заблуждениям молодости. Они оба остаются человечными в своих ошибках; таковы и остальные недобродетельные персонажи романа: ирландская семья Костиганов, интриганка Бланш Амори. В «Ньюкомах» - продолжении «Пенденниса» - Теккерей показывает, как люди склонны обманывать других и сами становиться жертвами обмана. Выводя целую галерею жизненных, с блестящим юмором изображённых типов, Теккерей превращает роман в настоящую сатиру: на семейную жизнь, на женщин, которые преклоняются перед богатством и знатностью, на «гениальных» молодых художников, которые ничего не делают, но тешатся честолюбивыми мечтами. Пессимизм писателя вносит в финал романа трагическую ноту - разорившийся полковник умирает в приютившей его общине.
«Эсмонд» и «Виргинцы» - исторические романы из быта XVIII века. Героиня «Эсмонда» - воплощение мелкой, тщеславной и эгоистической души в прекрасном теле. Хотя в этих романах есть и благородные характеры, выписанные с любовью, общая атмосфера пропитана грустью. Автор демонстрирует, что результат низких побуждений, даже если ими достигаются какие-то внешние блага - всегда печален.
Давая в своих романах историю целых семей, Теккерей углубляет реализм и достигает эпичности повествования, выводя персонажей за пределы типичности, свойственной одной лишь Англии.
Весь блеск сатирического таланта Теккерея проявляется в его «Записках сноба» и «Из записок Желтоплюша», представляющих из себя остроумные карикатуры на высшее английское общество.
Душистый дерн укроет плоть,Небесный свод – мой храм, господь!
В моем кадиле – ветры гор,
Мне мысль – молитва с давних пор.
Томас Мур. «Священные песни»
Кто не знает, какое впечатление величия исходит от необъятного! Самые возвышенные, самые смелые мысли посещают поэта, когда он заглядывает в бездны неизмеримых просторов, и с особенной живостью ощущает он тогда собственное ничтожество. Не может оставаться безучастным тот, кто впервые зрит перед собой ширь океана, и даже в безбрежности ночи находит наш ум подобие величия, поражающего нас в грандиозных явлениях природы, всю мощь которых не в силах постигнуть наши чувства. Нечто близкое восторгу и благоговейному страху, этому порождению возвышенного, ощущали при взгляде на раскинувшийся перед ними пейзаж и четверо несхожих меж собой персонажей, коим довелось открыть наше повествование. Вчетвером – двое мужчин и две женщины – взобрались они на груду поваленных ветром деревьев, чтобы оглядеться по сторонам. Такие места и поныне зовутся в этих краях ветровалами. Впуская небесный свет в темные душные лесные трущобы, они образуют как бы оазисы в торжественных сумерках американских девственных лесов. Описываемый здесь ветровал находился на косогоре пологого холма, и взору путника, взобравшегося на его верхушку, открывались широкие дали – нечаянная радость для странника, блуждающего в дебрях лесных. Небольшой клочок земли, но благодаря его расположению высоко на склоне холма, над уходящей книзу прогалиной, вид отсюда простирался много дальше, чем можно было предположить. Философы еще не установили природу стихий, производящих в лесу такие опустошения; некоторые ученые видят в этом разрушительное действие ветров, подобных тем, что образуют в океане смерчи, тогда как другие ищут причину во внезапных и сильных электрических флюидах; но самое явление достаточно всем знакомо. На кромке ветровала, о коем здесь идет речь, слепые стихии так нагромоздили дерево на дерево, что двое странников не только сами вскарабкались на высоту в тридцать футов, но и увлекли за собою – где уговорами, а где и вовремя оказанной помощью – обеих своих спутниц. Огромные стволы, сломанные и раскиданные как попало мощными порывами ветра, лежали навалом, словно бирюльки, меж тем как их ветви, все еще благоухающие увядшей листвой, переплетались, давая рукам надежную опору. Один вывороченный из земли великан торчал мощным комлем кверху, и на его разлапых корнях сохранился толстый слой земли, который и послужил своего рода удобными мостками для наших четверых путников, озиравших окрестность.
Пусть читатель не ждет здесь от меня описания людей из высших слоев общества. Это были всего лишь странники, блуждающие в дебрях лесных; но, даже отвлекаясь от этого, надо сказать, что ни обычный их жизненный уклад, ни положение в свете не приобщили их к преимуществам избранного круга. Двое – мужчина и женщина – были местные уроженцы, исконные хозяева этой земли, ибо они принадлежали к небезызвестному индейскому племени тускароров; что же касается их спутников, то мужчина, судя по его внешнему виду, всю жизнь скитался по морям, и лишь в качестве простого матроса, да и сопровождающая его девушка вышла из той же непритязательной среды, однако юность и миловидность, а также скромные и живые манеры придавали ее облику тот отпечаток ума и душевного изящества, который сообщает прекрасному полу двойное очарование. Вот и сейчас ее выразительные голубые глаза светились восторгом, а милое личико подернулось той легкой задумчивостью, какую вызывают в одаренных натурах сильные ощущения – даже в тех случаях, когда они приносят нам одну лишь незатуманенную радость.
И в самом деле, кто бы мог остаться равнодушным к картинам окружающей природы? К западу, в том направлении, куда были обращены лица путников и где, собственно, и открывались необъятные дали, взор блуждал по лиственному океану, отливающему всеми оттенками зелени представленной здесь роскошной растительности и расцвеченному богатейшей гаммой красок, столь обычных для сорок второго градуса широты. Вяз со своей изящной плакучей кроной, все многочисленные разновидности клена, а также благородные породы американского дуба и широколистная липа, известная в, местном просторечии под именем мочальницы, – все эти деревья, переплетаясь верхними сучьями, образовали как бы необозримый лиственный шатер, простирающийся в сторону заходящего солнца и теряющийся в облаках на горизонте, подобно тому как волны морские сливаются с небесной синевой у основания небосвода. Тут и там небольшой просвет между лесными исполинами, образовавшийся либо по капризу природы, либо по воле бушующих стихий, позволял какому-нибудь дереву не столь мощной осанки пробиться к солнцу и вознести свою скромную вершину чуть ли не на уровень зеленого полога. К таким деревьям принадлежали береза – немаловажная особа в менее благословенных местах, трепетная осина, различные виды орешника, а также другие представители меньшой лесной братии; они казались чем-то вроде худородных, невзрачных гостей, затесавшихся в общество родовитых и знатных вельмож. Тут и там стройный гладкий ствол сосны, прорвав этот полог, высоко возносил над ним свою главу, словно изящный обелиск, искусно воздвигнутый над лиственным долом.
Бескрайние просторы и почти безупречная гладь зеленого океана и создавали здесь впечатление величия. И без того нежная игра красок, приглушенная переливами светотени, рождала ощущение совершенной красоты, тогда как торжественное спокойствие природы настраивало чувства на благоговейный лад.
– Дядюшка, – вскричала приятно изумленная девушка, обращаясь к старшему спутнику, за локоть которого она почти неощутимо держалась, очевидно не доверяя достаточно крепкой, но несколько шаткой опоре под ногами, – разве это не похоже на ваш любимый океан?
– Вздор и детские фантазии, Магни! – Так дядюшка в шутку называл племянницу; воздавая дань ее девичьей привлекательности, он образовал это имя от слова «магнит». – Только ребенку придет в голову сравнивать какую-то пригоршню листьев с Атлантическим океаном. Все эти маковки деревьев, если их собрать в охапку, сгодятся разве что на скромный букетик, чтобы украсить грудь Нептуна.
– Хорошо сказано, дядюшка, но вы, кажется, хватили через край. Здесь на мили и мили кругом нет ничего, кроме листьев. А что особенного в вашем океане?
– Сравнила! – рассердился дядюшка, нетерпеливо выдергивая у нее свой локоть, ибо руки он глубоко засунул в карманы красного суконного камзола, какие были в ходу у тогдашних модников. – Что за сравнение, Магни! Ну где, скажи, тут пенистые волны? Где голубая вода, и соленые брызги, и буруны, и опять же – где киты, и свирепые тайфуны, и непрерывное бултыханье волн на этом несчастном клочке леса, дитя мое?
– А найдете вы на море эти зеленые султаны деревьев, благословенную тишину и пьянящий запах листьев и все это зеленое очарование? Найдете вы что-либо подобное на море, дядюшка?
– Вздор, Магни! Кабы ты хоть что-нибудь смыслила, ты знала бы, что зеленая вода – проклятье для матроса! Все равно что зеленый новичок на вахте.
– Но при чем же тут зеленые деревья? Чш-ш-ш! Слышите? Это ветерок дышит в листве.
– Уж если тебе нравится ветер, девочка, послушала бы ты, как воет в снастях норд-вест! А где у вас тут штормы и ураганы, где муссоны и пассаты в этой богоспасаемой лесной стороне? Я уж не говорю про рыбу, – ее здесь и в помине нет.
– Что ж, здесь тоже бывают нешуточные бури, это видно с первого взгляда. А лесные звери – разве их сравнить с рыбами!
– Это как сказать, – заявил дядюшка с непререкаемой авторитетностью бывалого матроса. – Чего нам не порассказали в Олбани про хищных зверей и что будто мы с ними столкнемся, а ведь нам не попалось ничего такого, что испугало бы даже тюленя. Я так полагаю, что никакие дикие звери не могут сравниться с акулой южных широт.
– Посмотрите-ка, дядюшка! – воскликнула племянница, которую больше занимала величественная красота бескрайнего леса, чем доводы ее почтенного родственника. – Вон там, над верхушками деревьев, вьется легкий дымок. Неужто здесь люди живут?
– А ведь верно! – подтвердил старый моряк. – Дым говорит о присутствии людей, а это стоит тысячи деревьев. Надо показать его Разящей Стреле – с такого дикаря еще станется: проскочит мимо гавани, так ее и не заметив. Там, где дымок, должен быть и камбуз.
И дядюшка, вынув руку из кармана, тронул стоявшего рядом индейца за плечо и показал ему на чуть заметный виток дыма, который вырывался из лесной чащи примерно за милю от них и, расплываясь почти невидимыми струйками, бесследно исчезал в дрожащем воздухе.
Тускарора был одним из тех внушительного вида воинов, которые чаще встречались среди коренного населения страны в прошлом веке, нежели в нынешнем; он достаточно терся среди колонистов, чтобы познакомиться с их обычаями и даже языком, но почти не утратил первобытной величавости и естественного достоинства, присущих вождям индейского племени. К старому моряку он относился дружелюбно, но с заметной сдержанностью, ибо индеец, встречавшийся с офицерами на военных постах, где бывал частым гостем, не мог не понимать, что перед ним лицо подначальное. От невозмутимой замкнутости тускароры веяло таким сознанием своего достоинства, что Чарльз Кэп – ибо так звали нашего моряка – не решался даже в минуты безудержного бахвальства обращаться с индейцем запанибрата, хоть их путешествие длилось уже больше недели. Но сейчас этот дымок, курившийся над лесной глухоманью, так же взволновал моряка, как, бывало, внезапное появление паруса в море, и впервые за время их знакомства он отважился тронуть индейца за плечо.
Зоркий глаз тускароры сразу же различил в воздухе колечки дыма. С минуту он стоял, слегка привстав на носки и раздувая ноздри – точь-в-точь олень, почуявшии в воздухе смутную угрозу, – и вперив в пространство недвижный взгляд, словно ученый пойнтер, ждущий хозяйского выстрела. Потом, опустившись на пятки, издал чуть слышное восклицание, столь же характерное для индейца, как и его воинственные вопли; больше он ничем не выдал своего волнения. Лицо его сохраняло неподвижность маски, и только быстрые черные орлиные глаза внимательно обшаривали лиственную панораму, точно стараясь не упустить ничего заслуживающего внимания. И дядя и племянница понимали всю опасность предпринятого ими путешествия по нехоженым, диким местам, но ни он, ни она не могли судить, добро или зло вещает им эта неожиданная близость человека.
– Где-то здесь охотятся онеиды или тускароры. Разящая Стрела, – сказал Кэп, называя своего спутника-индейца его английским именем. – Неплохо бы к ним присоединиться. Эх, соснуть бы ночку на удобной койке!
– Вигвам нет, – ответил Разящая Стрела с обычной невозмутимостью. – Слишком много дерево, – Но должны же здесь быть индейцы. Может, кто из ваших старых земляков, мастер Разящая Стрела?
– Не тускарора, не онеида, не мохок – бледнолицый!
– Черта с два! Ну, знаешь, Магни, такое даже моряку не сморозить. Мы, старые морские волки, носом отличаем дух матросского табачка от солдатской люльки или логово неопытного новичка от койки заправского матроса; но даже старейшему адмиралу во флоте его величества не отличить по дыму из камбуза королевское судно от простого угольщика.
Мысль, что где-то по соседству в этой глуши находятся человеческие существа, взволновала его прелестную спутницу; румянец еще живей заиграл на ее свежих щечках и глаза заблестели; но и она растерянно повернулась к своему родичу и сказала нерешительно (обоим им не раз приходилось дивиться необыкновенным познаниям тускароры, его, можно сказать, вещему Инстинкту):
– Огонь бледнолицего! Но он не может этого знать, дядюшка!
– Десять дней назад, дорогая, я бы в этом поклялся, а сейчас уже не поручусь. А дозвольте вас спросить, Разящая Стрела, с чего вы взяли, будто это дым бледнолицего, а не краснокожего?
– Сырой дрова, – ответил воин наставительно, словно учитель, объясняющий арифметическую задачу бестолковому ученику. – Много сырость – дым большой; много вода – дым черный.
– Но разрешите заметить, мастер Разящая Стрела, дым ничуть не черный и совсем его даже не много. На мой взгляд, к примеру сказать, это такой же легкий кудрявый дымок, какой вьется над капитанским чайником, когда за неимением ничего другого кипятишь его на старой стружке, которой устилают трюм.
– Много вода, – повторил индеец, выразительно кивая головой. – Тускарора хитрый – не разводи огонь из вода. Бледнолицый слишком читай книга, он что хочешь жги. Много книга, ничего не знай.
– Что ж, это он правильно сказал, я с ним согласен, – подтвердил Кэп, не видевший в учености большого проку. – Он в тебя метит, Магни, в твои книжки. Вождь по-своему неглупый малый… А далеко ли еще, Разящая Стрела, по вашим расчетам, до этой лужицы, под названием Великое Озеро? Мы уже который день к ней пробираемся, а все конца не видно!
Тускарора посмотрел на моряка с видом спокойного превосходства.
– Онтарио что небо, – сказал он, – одно солнце, и великий путешественник его увидай.
– Что ж, я и есть великий путешественник, не стану отпираться, но из всех моих путешествий это самое нудное и бестолковое. И добро бы оно к морю вело, а ведь мы в обратную сторону плетемся. Нет, ежели бы эта шайка пресной воды была под самым нашим боком да так она велика – уж пара зорких глаз должна бы ее увидеть, ведь с этого наблюдательного пункта видимость на добрых тридцать миль.
– Гляди, – сказал Разящая Стрела, с величавой грацией простирая вперед руку, – Онтарио!
– Дядюшка! Вас научили кричать: «Земля!», а не «Вода!» – вот вы ее и не замечаете! – воскликнула племянница, смеясь, как смеются школьницы своим задорным шуткам.
– Полно, Мэйбл! Неужто бы я не узнал свою родную стихию, если бы приметил ее на горизонте?
– Так ведь Онтарио не ваша стихия, дядюшка, вас тянет на соленую воду, а это пресная.
– Я же тебе не какой-нибудь молокосос юнга, а старый закаленный моряк! Я узнаю воду, даже если увижу ее в Китае!
– Онтарио! – горделиво повторил Разящая Стрела, опять показывая рукой на северо-восток.
Кэп впервые за время их знакомства посмотрел на тускарору с легким презрением, однако проследил взглядом за рукой и глазами индейца, устремленными на то, что казалось лишь клочком пустого неба, чуть повыше лиственной равнины.
– Вот-вот, этого-то я и ожидал, когда уходил с побережья на поиски какой-то пресноводной лужи! – снова заворчал Кэп, пожимая плечами, словно человек, окончательно пришедший к какому-то выводу и не желающий тратить слова попусту. – Возможно, это и есть Онтарио, но оно с таким же успехом уместилось бы у меня в кармане. Надеюсь, когда мы до него доберемся, нам можно будет развернуться там на нашей лодке… Однако, Разящая Стрела, если где-то рядом есть бледнолицые, не мешало бы нам с ними повидаться.
Тускарора в знак согласия низко склонил голову, и весь отряд начал спускаться с корней поваленного дерева. Едва спрыгнув наземь, Разящая Стрела сказал, что отправится к огню и выяснит, кто его зажег, а жене и остальным своим спутникам посоветовал вернуться к лодке, которую они оставили на соседней реке, и там его подождать.
– Ну нет, вождь, это бы еще годилось при промере глубины или на небольшой прогулке по взморью, – возразил старый Кэп, – в неизвестной же местности страшновато отпускать лоцмана так далеко от корабля. С вашего позволения, я пойду с вами.
– Чего хочет брат мой? – спросил индеец степенно, нисколько не обижаясь на столь ясно высказанное недоверие.
– Не расставаться с вами. Разящая Стрела, только и всего! Я пойду с вами и переговорю с незнакомцами.
Тускарора не стал возражать, но тем наставительнее приказал вернуться к лодке своей покорной и терпеливой жене, только изредка решавшейся вскидывать на него свои большие черные глаза, в которых читались уважение, и страх, и любовь, преданная и нежная.
Но тут запротестовала Магни. Отважная и решительная в минуты невзгод и испытаний, она все же была женщина, и мысль остаться одной, без защитников, в этой дикой пустыне, всю необъятность которой она только что измерила глазами, показалась ей такой страшной, что она выразила желание пойти с дядей.
– Прогулка будет мне только полезна, достаточно я насиделась в лодке, – уверяла она, и ее личико, побледневшее было от испуга, как она ни крепилась, чтобы скрыть свое волнение, снова расцвело румянцем. – Среди этих людей, возможно, есть и женщины.
– Что ж, не возражаю, пойдем. Это всего в каком-нибудь кабельтове note 1 отсюда. Мы вернемся еще за добрый час до захода солнца.
Обрадованная девушка, чье настоящее имя было Мэйбл Дунхем, присоединилась к мужчинам, тогда как Июньская Роса – ибо так звали жену Разящей Стрелы – покорно побрела к реке; она так привыкла к повиновению и лесному сумраку, что совсем не испытывала страха.
Трое остальных, осторожно выбравшись из бурелома, вышли на опушку и направились в ту сторону, где курился дымок. Разящей Стреле достаточно было посмотреть разок-другой, чтобы выбрать нужное направление, тогда как старик Кэп долго и обстоятельно сверялся с карманным компасом, прежде чем углубиться в лесную чащу.
– Плыть, доверившись собственному носу, может, и годится для индейца, Магни, но наш брат, опытный моряк, знает цену этой стрелке, – говорил дядюшка, идя по следам легко ступающего тускароры. – Америку бы вовек не открыли, поверь, если бы Колумб полагался только на свой нюх. Что, дружище Разящая Стрела, приходилось тебе видеть такую штуковину?
Индеец обернулся, мельком взглянул на компас, который Кэп держал перед собой, словно проверяя по нему курс, и ответил с обычной серьезностью:
– Глаз бледнолицый. Тускарора довольно голова. А теперь, Соленый Вода, – так индеец величал своего спутника, – нет язык, пусть будет один глаз.
– Он говорит, дядюшка, что нам следует помалкивать; опасается, должно быть, людей, с которыми нам предстоит встретиться.
– Индеец всегда осторожен, когда идет в дозор. Ты заметила, как он осмотрел затравку у своего ружья? Не мешает и мне проверить пистолеты.
Спокойно отнесясь к этим приготовлениям, ибо она привыкла к ним за долгое странствование в лесной глуши, Мэйбл шла быстрым, упругим шагом, не уступающим легкостью походке индейца, следуя по пятам обоих мужчин. Первые полмили странники ограничивались молчанием, но дальнейший их путь потребовал новых мер предосторожности.
В лесу, как обычно под густым навесом ветвей, глаз видел только высокие стволы деревьев. Все живое здесь было устремлено к солнцу, и они шли под лиственным шатром, словно под естественными сводами, опиравшимися на мириады неотесанных колонн. Но за каждой такой колонной или деревом мог притаиться недобрый человек, охотник, а то и враг, и, по мере того как Разящая Стрела быстро подвигался туда, где, как подсказывало ему безошибочное чутье, должны были находиться люди, поступь его становилась все неслышнее, глаза все зорче пронизывали лесной сумрак, и он все осторожнее жался к деревьям.
– Гляди, Соленый Вода! – прошептал он с торжеством, указывая пальцем куда-то в глубь леса. – Огонь бледнолицый.
– Клянусь богом, – пробормотал Кэп, – индеец прав! Вон они сидят себе за жратвой, да так спокойно, словно это не лесная трущоба, а каюта трехпалубного корабля.
– Разящая Стрела только отчасти прав, – шепнула ему Мэйбл. – Там два индейца и один белый.
– Бледнолицый, – повторил Разящая Стрела и поднял вверх два пальца. – Краснокожий, – и поднял один палец.
– Отсюда не разберешь, – рассудил Кэп, – кто из вас прав. Один из них наверняка белый, и какой же он приятный малый! Сразу скажешь, что из порядочных, да и из себя молодец, не какой-нибудь увалень; другой, видать, краснокожий – и от природы и оттого, что краски на себя не пожалел; зато уж третий – ни два ни полтора, ни бриг ни шхуна.
– Бледнолицый, – повторил Разящая Стрела и снова поднял два пальца. – Краснокожий, – и поднял один палец.
– Должно быть, он прав, дядюшка, вы же знаете, какой у него верный глаз. Но как бы нам выяснить, кто они – Друзья или враги? А вдруг это французы?
– А вот я им покричу, и мы увидим, – сказал Кэп. – А ну-ка, Магни, спрячься за дерево – как бы этим негодяям не взбрело на ум дать по нас бортовой залп из всех орудий, не вступая в переговоры. Я мигом выясню, под каким флагом они плавают.
Дядюшка приложил ладони рупором ко рту, чтобы окликнуть незнакомцев, но Разящая Стрела внезапным движением помешал его намерениям, оттолкнув его руки.
– Краснокожий – могиканин, – объявил тускарора. – Хорошо. Бледнолицый – ингиз note 2 .
– Приятная новость! – прошептала Мэйбл; она без удовольствия думала о возможной кровавой схватке в этом глухом лесном закоулке. – Пойдемте к ним, дядюшка, и скажем, что у нас самые мирные намерения.
– Очень хорошо, – сказал тускарора. – Краснокожий – спокойно, он знай. Бледнолицый скоро-скоро – и огонь. Пусть иди скво note 3 .
– Это еще что за притча! – вскричал Кэп в крайнем изумлении. – Послать малышку Магни лазутчиком, а нам, двум олухам, расположиться здесь и ждать сложа руки, как она там причалит к берегу? Да чем такое допустить, я…
– Это мудрый совет, дядя, – сказала храбрая девушка, – и я ни капли не боюсь. Ни один христианин, увидев женщину одну, не станет в нее стрелять, – я к ним явлюсь как бы вестницей мира. Давайте я пойду вперед, как предлагает Разящая Стрела, и все будет прекрасно. Вас еще никто не видел, а меня незнакомцы не испугаются.
– Очень хорошо, – повторил Разящая Стрела, которому, видно, нравилось присутствие духа молодой девицы.
– Такое поведение не пристало моряку, – возразил Кэп. – Впрочем, здесь, в лесу, никто, конечно, не узнает. И если ты в самом деле не против, Мэйбл…
– Да что вы, дядюшка! Я нисколько не боюсь, тем более что вы будете рядом и за меня вступитесь.
– Ну, так и быть. Но возьми у меня один из пистолетов.
– Нет, лучше я положусь на свою молодость и слабость, – сказала девушка смеясь; от волнения щеки ее зарделись, как маков цвет. – Беззащитность женщины – самый верный ее оплот среди добрых христиан. Я никогда не зналась с оружием и впредь не хочу ничего о нем знать.
Дядя не стал настаивать, и, провожаемая мудрыми наставлениями тускароры, Мэйбл собрала все свое мужество и одна-одинешенька пошла к людям, сидевшим у костра. Сердце тревожно колотилось у нее в груди, но она шла твердым шагом, ничем не выдавая своего волнения. В лесу стояла нерушимая тишина, ибо те, к кому Мэйбл приближалась, были слишком заняты удовлетворением своего естественного аппетита, или, проще сказать, волчьего голода, чтобы позволить себе чем-нибудь посторонним отвлечься от столь важного дела. Но в сотне шагов от костра Мэйбл случайно наступила на сухую хворостинку, и едва слышный хруст, раздавшийся под ее легкой стопой, заставил могиканина, за коего признал индейца Разящая Стрела, и его товарища, относительно которого мнения разошлись, с быстротой молнии вскочить на ноги. Оба они оглянулись на свои карабины, прислоненные к дереву, но при виде девушки ни один из них не протянул руки к оружию. Индеец ограничился тем, что сказал белому несколько слов, после чего воротился к своей трапезе так спокойно, как будто ничего не произошло, тогда как его товарищ отошел от костра и направился навстречу девушке.
Когда незнакомец приблизился, Мэйбл увидела, что ей предстоит разговор с человеком одного с ней цвета кожи, но платье его представляло такую причудливую смесь костюмов двух наций, что ее взяло сомнение, и она отложила решение этого вопроса до более близкого знакомства. Это был молодец средних лет, скорее некрасивый, но с таким располагающим, бесхитростным лицом, что Мэйбл он показался чуть ли не красавцем, – во всяком случае, страх ее как рукой сняло. И все же она остановилась, повинуясь если не велению своей натуры, то обычаю своего пола, возбранявшему ей слишком явно торопиться навстречу незнакомому мужчине, да еще при тех обстоятельствах, в каких она волею случая оказалась.
– Не бойтесь ничего, милая девушка, – сказал охотник, ибо, судя по одежде, таково было его занятие. – Вы встретили в этой пустыне честных христиан, готовых радушно принять каждого, кто хочет мира и справедливости. Я человек небезызвестный в этих краях, – смею надеяться, что и до ваших ушей дошло одно из моих многочисленных прозваний. Французы и индейцы по ту сторону Великих Озер знают меня как La Longue Carabine note 4 .
В речах незнакомца не чувствовалось бахвальства а лишь законная гордость тем, что, каким бы именем его ни звали люди, они не могли сказать о нем ничего дурного. На Мэйбл слова его оказали магическое действие. Услышав последнее его прозвище, она радостно всплеснула руками и восторженно повторила:
– Следопыт!
– Да, так меня зовут, милая девушка, и не всякий лорд столь заслуженно носит свои титулы, как я мое прозвание, хотя, по чести сказать, я еще больше горжусь своим умением обходиться без всяких следов и троп.
– Стало быть, вы тот самый друг, которого батюшка обещал послать нам навстречу!
– Если вы дочь сержанта Дунхема, то даже Великий Пророк делаваров note 5 не высказал бы истины более очевидной.
– Я Мэйбл, а там, за купой деревьев, скрывается мой дядюшка Кэп и тускарора, которого мы зовем Paзящая Стрела. Мы рассчитывали встретить вас не раньше чем дойдя до озера.
– Я предпочел бы видеть вашим проводником более прямодушного индейца, – сказал Следопыт. – Не очень-то я доверяю тускарорам: это племя слишком удалилось от могил своих предков, чтобы по-прежнему чтить Великого Духа. К тому же Разящая Стрела – честолюбивый вождь. А Июньская Роса с вами?
– Да, жена его сопровождает, и какое же это милое, кроткое создание!
– И преданное сердце, чего не скажешь о ее муже. Но неважно: нам подобает со смирением принимать предначертанное свыше, покуда мы шествуем тропою жизни. Вашим проводником мог оказаться кто-нибудь и похуже тускароры, хотя в нем слишком много крови мингов, чтобы можно было считать его другом делаваров.
– Так, значит, хорошо, что мы встретились! – воскликнула Мэйбл.
– Во всяком случае, очень неплохо: ведь я обещал сержанту благополучно доставить его дочку в крепость, хотя бы и ценою своей жизни. Мы оставили нашу лодку на подступах к водопаду и на всякий случай пошли вам навстречу. И хорошо сделали: Разящая Стрела вряд ли справился бы с быстриной.
– А вот и дядюшка с тускаророй. Наши отряды могут теперь соединиться.
И действительно, убедившись, что переговоры протекают мирно, Кэп и Разящая Стрела подошли ближе. Мэйбл в нескольких словах сообщила им все, что узнала сама, после чего вся компания присоединилась к путникам, сидевшим у костра.
Есть книги, которые не отпускают с самого начала знакомства и до последней страницы. Они не только не забываются во взрослом возрасте, но наоборот, доставляют не меньшее удовольствие от перечитывания. Это произведения, которые волнуют сердца и заставляют сопереживать героям, а то и оплакивать несправедливость судьбы. Это книги, по которым снимаются фильмы и мультики, пользующиеся огромной популярностью среди народа. Одной из них является «Следопыт», краткое содержание которого известно всем поклонникам жанра вестерн.
Несколько слов о создателе
Автор произведения, а также целой серии о Натаниэле Бампо, - Фенимор Купер. Это классик американской литературы основоположник стиля «вестерн». Он вырос в то время, когда колонисты только начинали покорять Америку, поэтому хорошо знал жизнь индейцев и белых пришельцев. На его глазах разгоралась драма уничтожения краснокожих, которых он любил и уважал. Он в действительности сопереживал им, сочувствовал такой несправедливости, боролся против нее своим пером. Но, к сожалению, ничего изменить не мог.
Интересно, что случайно появилась писателя (а за нею и другие произведения) «Следопыт». Краткое содержание никогда не сможет передать ту атмосферу, в которую окунается читатель, погрузившись в страницы книг. Их стоит читать и перечитывать целиком. Оно того стоит.
Итак, первый роман Купер написал, поспорив с женой, но ему понравилось. Да и читателям пришелся по вкусу совершенно новый жанр. Поэтому Джеймсу не оставалось ничего, как дальше работать на поприще литературы.
Образ Кожаного Чулка
Очень привлекательного героя создал Ф. Купер. «Следопыт», краткое содержание которого рассмотрено будет ниже, рассказывает о Натти Бампо. С первого взгляда он покажется слишком искусственным, так как автор склонен к гиперболизации и наивной романтизации. Однако стоит учесть, что на глазах Кожаного Чулка творилась история, в которой он принимал активное участие. При этом он был изгоем «нормального» европейского общества. Почему? Потому что ему чужды главные недуги современников: жажда власти, алчность, несправедливость, ложь. Он не может с ними смириться категорически, поэтому добровольно отказывается от общества, а покой находит только среди таких, как он, то есть индейцев. Реальность часто пыталась вернуть его в цивилизацию, но каждый раз персонаж жестоко разочаровывался. И на последних страницах цикла Натаниэль так и остался одиноким волком, искателем человеческого идеала.
Фенимор Купер «Следопыт»: краткое содержание
Теперь пора вспомнить, о чем идет речь в книге, которую написал Ф. Купер. «Следопыт», краткое содержание которого мы расскажем, является третьей книгой цикла. На страницах романа читатель увидит знакомых с первых произведений героев Натти Бампо и Чингачгука, а также познакомится с новыми персонажами. Это красавица Мэйбл Дунхем, отважный моряк Чарльз Кэп (Соленая Вода), юный Джаспер Уэстерн и индейская чета Разящая Стрела и Июньская Роса. Действие романа проходит на берегах живописного
Если пересказывать краткое содержание книги «Следопыт», то она рассказывает о борьбе за влияние между французами и англичанами, которые втянули в свой конфликт В это время молодая девушка Мэйбл Дунхем отправляется в путь, чтобы повидаться со своим отцом, который отбывал службу в крепости. С ней едет ее дядя-моряк и проводники индейцы тускарора. По дороге они встречаются с двумя белыми людьми и одним краснокожим. Это был Кожаный Чулок, Чингачгук и моряк Джаспер. Их послал отец Мэйбл для обеспечения безопасности. О том, как группа путешественников продвигалась вглубь Америки, и рассказывает «Следопыт». Краткое содержание романа должно заинтересовать читателя, заставить взять эту книгу в свои руки и прочитать от корки до корки.
Несчастная любовь
Во время пути группу смельчаков ожидают опасные приключения: водная переправа, стычки с ирокезами. Но когда они достигли цели, оказывается, что продолжение следует. Юного Джаспера обвиняют в шпионаже, а отец девушки решает выдать ее замуж за Следопыта. Натаниэль и сам без ума влюбился в Магни, поэтому с радостью делает ей предложение руки и сердца. Но она отказывается. Тем временем французы атакуют (шпионом на самом деле был Разящая Стрела), смертельно ранят сержанта Дунхема. Он завещает дочке выйти замуж за Кожаного Чулка, и та соглашается. Однако со временем герой понимает, что Мэйбл его не любит, а вот Джаспер давно стал избранником ее сердца. Поэтому он разрывает помолвку и благословляет влюбленных.
Если читать очень краткое содержание («Следопыт»), то можно не узнать, что свадьба Магни и Джаспера была, а Натаниэль поздравил их и скрылся. Через много лет молодая женщина, гуляя с детьми, увидела вдали фигуру, сильно напоминающую давнего друга. Потом она спросила у местных жителей о том, кто это был. Ей рассказали, что приходил легендарный охотник по прозвищу Следопыт. Магни поняла, что он так и не смог ее разлюбить.
Цикл о Кожаном Чулке
Фенимор Купер не просто создал прекрасный образ человека, который творил историю. Он описал целую жизнь своего героя, полную приключений и опасностей, лишений и разочарований, радости и горя. Судьба Натаниэля поместилась в пяти книгах, которые рассказывают о юном возрасте персонажа, его взрослении и старении. А вместе с судьбой Кожаного Чулка автор изобразил жизнь Америки, вражду между людьми, которые не могут поделить такие необъятные богатства. Он срисовал трагичность судьбы и бесчувствие, покорение и борьбу и с сожалением фиксировал изменения привычного уклада.
Пятилогия
Мы представим перечень книг, которые вошли в цикл, в хронологическом порядке, поскольку написаны они были в разное время.
- «Зверобой, или Первая тропа войны» - в романе Натаниэлю семнадцать-восемнадцать лет. Книга написана в 1841 году.
- «Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе». Главному герою 32-34 года, а сам роман увидел свет в 1826 году.
- «Следопыт, или На берегах Онтарио», в которой персонажу примерно 35-38 лет. Произведение написано в 1840 году.
- «Пионеры, или У истоков Саскуиханны» описывает жизнь Натаниэля в 67-68 лет. Роман появился в 1823 году.
- «Прерия (Степи)» - заключительная книга о Следопыте, которому на момент повествования 78-79 лет. Увидела свет в 1827 году.
Популярность в Союзе
Стоит отметить, что романы Фенимора Купера очень популярными были во всем мире, и в Советском Союзе в частности. На русский язык книги впервые перевела А. О. Ишимова в середине девятнадцатого столетия, и с тех пор они неоднократно переиздавались. На мотивы произведений о Кожаном Чулке снимались фильмы и мультики, выпускались марки. И стоит отметить, что героев Купера хотели воплотить на экране многие актеры. Дети изучали романы по школьной программе, а потом играли во дворе, изображая отважного героя и его друзей.
Детская версия
Несомненно, произведения Фенимора Купера рассчитаны на подростков и детей старшего школьного возраста. Но и маленькие читатели могут познакомиться с миром чудной природы. Возможно, что свои «Сказки следопыта», краткое содержание которых мы тоже рассмотрим, Скребицкий написал под вдохновением после прочтения приключений Натаниэля Бампо.
Рассчитаны произведения на детей Но это совсем не обычные сказки. В них не рассказывается о добрых и злых волшебниках, змеях-горынычах, богатырях и чудовищах. Зато маленького почитателя литературы ждут захватывающие описания чудес, подмеченных зорким взглядом. Следопытом-природолюбом предстает перед нами Скребицкий. «Сказки следопыта», краткое содержание которых не может открыть все волшебство книги, рассказывают об окружающем мире. Например, о том, что нашли в скворечнике дети и как они искали хозяина вещи. Маленькие почемучки познакомятся с несговорчивым и упрямым ежиком, хитрой кукушкой, добрым и неприметным ночным жучком, который сумел раздобыть фонарик и стать светлячком. Что хотел донести до детей Скребицкий? «Сказки следопыта», краткое содержание которых изложено выше, рассказывают о животных и их повадках, особенностях, о лесных приметах. Одним словом, об удивительном окружающем мире, который необходимо изучать и исследовать.
Вместо послесловия
Стоит ли говорить, что захватывающий мир литературы открывается только тем, кто не боится читать произведения в полной версии? В добрый путь, друзья, в добрый час!
Популярный роман известного американского писателя, рассказывающий об умном и справедливом охотнике Натти Бампо. (третья часть пенталогии о Натти Бампо)Бывали ли вы в США? Да? Прекрасно! Вы получили незабываемые впечатления! А знакомо ли вам американское кино? Да? Вас можно поздравить. Вы прониклись истинным духом благородства и самопожертвования истинных янки!
А известно ли вам, что основы всех сюжетов, всей романтики, самого американского духа заложены Д.Ф.Купером в его романе «Следопыт?» Вы легко убедитесь в этом, окунувшись в мир нескончаемых приключений, познакомившись с красавицей Мейбл и ее поклонниками. Вы встретитесь также и с другими, истинными американцами - краснокожими индейцами. Начнете сравнивать их героизм и благородство, их любовь и страсть с теми же качествами переселенцев... и затруднитесь в выборе...
Постойте, вы говорите, что не были в США? Так чего же вы ждете? Однако, перед отъездом, познакомьтесь с новым для вас, блистающим миром Д.Ф.Купера.Текст воспроизводится без сокращений.-Следопыт, или на берегах Онтарио [Терновский Евгенний, 2010 г., 32 kbps]-Джеймс Фенимор Купер - Зверобой [Игорь Добряков, 2007, 128 kbps]
Джеймс Фенимор Купер - Последний из могикан [Алексей Борзунов, 2012 г., 192 kbps, MP3]
Джеймс Фенимор Купер - Пионеры [Сергей Горбунов, 2011 г., 112 kbps, MP3]
Джеймс Фенимор Купер - Прерия [Сергей Горбунов, 2011 г., 128 kbps, MP3]-Джеймс Фенимор Купер - Шпион [Хошабаев Александр, 2009 г., 128 kbps, MP3]-
Натти Бампо
Натаниэль (Натти) Бампо - литературный персонаж, главный герой историко-приключенческой пенталогии Фенимора Купера. Впервые появляется в романе «Зверобой» (1841).Охотник, знаток индейских обычаев. Известен под прозвищами Кожаный Чулок, Зверобой, Соколиный (Ястребиный) Глаз, Следопыт, Длинный Карабин.Романы:
«Зверобой, или Первая тропа войны» (1841)
«Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе» (1826)
«Следопыт, или На берегах Онтарио» (1840)
«Пионеры, или У истоков Саскуиханны» (1823)
«Прерия (Степи)» (1827)
Джеймс Фенимор Купер
Родился 15 сентября 1789 года. Едва будущему писателю исполнился год, его семья перебралась на берега озера Отсего, к истокам реки Саскуэханны; там юный Джеймс впервые услышал суровые легенды об индейских войнах. Учился в Йельском колледже, откуда был изгнан за озорство. В 1808 году поступил во флот. Свою первую книгу опубликовал в 1820 году. Это был роман под названием "Предостережение", не снискавший успеха у публики. Слава к Куперу пришла год спустя, с выходом романа "Шпион", а еще через два года началось триумфальное шествие по миру Кожаного Чулка и его товарищей - роман "Пионеры" увидел свет в 1823 году. В 1826 году уехал в Англию, где провел семь лет и ухитрился поссориться со всеми сколько-нибудь влиятельными литературными критиками. По возвращениив Америку оказалось, что и дома Купера недолюбливают за политические взгляды. Тогда он уехал в родовое поместье, где и скончался 14 сентября 1851 года, не дожив одного-единственного дня до своего шестидесятидвухлетия.
