Ермил костров биография. Значение костров ермил иванович в краткой биографической энциклопедии

Родился 16(27).V.1751 в Вятской губернии в семье государственного крестьянина, умер в бедности, от белой горячки 9(20).V.1796 г. в Москве .

Поэт и переводчик.

Первоначальное образование получил в Вятской семинарии, оканчивая которую, выступил в печати с посланием к архимандриту Новоспасского монастыря Иоанну Черепанову (1773). Архимандрит обратил внимание на способного ученика и помог ему поступить в Московскую славяно-греко-латинскую академию. Годы учения в академии были временем формирования литературно - эстетических взглядов Кострова. Он знакомится с библейской историей, овладевает принципами риторической поэзии.

В 1777-79 Ермил Иванович учился в Московском университете, по окончании которого получил степень бакалавра. С университетом Костров был связан и в дальнейшем, состоя при нем официальным поэтом, однако никакой служебной карьеры сделать ему не удалось.

В начале своего творческого пути Костров пишет преимущественно «торжественные», или «похвальные», оды в честь императрицы и членов ее семьи. Он следует за М. В. Ломоносовым, усваивает его композиционные и стилистические приемы и формы (о своей зависимости от Ломоносова К. заявляет уже в своей первой оде на день коронации Екатерины II 1778 г.). Стремясь к усложненности языка и пышности слога, Костров насыщает свои оды славянизмами и библеизмами. Однако «похвальные» оды поэта лишены сколько-нибудь значительного идейного содержания. «Чистая» одическая форма выступает в них на первом плане.

Позднее, став университетским поэтом, Ермил Иванович, под влиянием М. М. Хераскова и его поэтической школы, пишет оды и стихотворения в честь своих покровителей - меценатов и деятелей дворянской культуры (Хераскова, И. И. Шувалова и др.). Соответственно стиль и форма его од и посланий упрощаются, в них заметны черты сентиментализма и предромантизма, характерные для школы Хераскова.

После появления «Фелицы» Г. Р. Державина Ермил Иванович принимает его литературные позиции («Письмо к творцу оды, сочиненной в похвалу Фелице, царевне Киргизкайсацкой», 1783; «Песнь на возвращение... Екатерины II из полуденных стран России»), пишет ряд стихотворений в честь А. В. Суворова, отмеченных легкостью языка и слога. В то же время в поэзии Кострова Е.И. усиливаются и сентиментальные мотивы («К бабочке», «Клятва» и другие).

В последние годы жизни Костров преимущественно занимался переводческой деятельностью, которая была весьма значительной. Отдав дань традициям классицизма (перевод одной из поэм Вольтера 1779; «Золотого осла» Апулея, т. I-II, 1780-81; «Илиады» Гомера, песни I-VI, 1787; VII, VIII и частично XI, 1811), Костров Ермил Иванович заканчивает переводом («Оссиан, сын Фингалов, бард третьего века: галльские стихотворения», т. I-II, 1792), выполненным в духе предромантизма, что соответствовало эволюции его поэтического творчества.

Переводы Кострова Е.И. были высоко оценены современниками.

В 1782 он добился чина провинциального секретаря и выше этого уже не поднялся.

Родился в селе Синеглинье Слободского уезда Вятской губернии (ныне с. Синегорье, Нагорского района, Кировской области). В метрической книге с. Синеглинья за 1755 г. есть запись «6 января у дьячка Ивана Кострова сын Ермил». Сын бедного дьячка рос, как и все крестьянские дети, посильно помогая в хозяйстве. В 1764, уже после смерти отца, семья Кострова была переписана в экономические крестьяне (бывшие монастырские крестьяне, переданные в 1764 в результате секуляризации церковных земель под управление коллегии экономии). В 1765 году Ермил Костров поступает учиться в Вятскую духовную семинарию, где как сирота, содержался за казенный счет. Летом 1773 Костров желая «свет наук свободных зрети», и имея мало надежд на продолжение учения, отправляется в Москву, где поднес своему земляку архимандриту Новоспасскому Иоанну Черепанову стихи, в которых описал свою участь «в чаянии <...> отеческого милосердия к несчастным любителям наук» («Стихи <...> архимандриту Иоанну», 1773). Благодаря протекции Черепанова, а также другого земляка, префекта академии А.Н. Серебренникова, Ермила Кострова принимают в Славяно-греко-латинскую академию. В академии поэтический талант, студента богословия Кострова, был также отмечен. От имени академии Костров даже выступал с поздравительной эпистолой архиепископу Московскому Платону Левшину. Однако не желая, по всей видимости, становиться церковнослужителем, Костров, между 1776 и 1778 г.г., перешёл учиться в Московский университет.

Поэтические способности Кострова были замечены и в университете. Так, уже в 1778 году он читал свою оду на рождение великого князя Александра Павловича. В университете Костров слушает философию у Д. С. Аничкова, логику у X. А. Чеботарева, красноречие у А. А. Барсова, греческую и римскую словесность у Х.-Ф. Маттеи. Серьезные филологические познания стали основой, на которой выросло его переводческое мастерство. В университете Костров ежегодно сочинял и издавал торжественные оды на день рождения и коронации Екатерины II и членов императорской фамилии. Также с огромным увлечением занимается греческой и римской литературой, знакомится с переводами и сам переводит греческих и римских авторов.

В 1779 куратор университета И. И. Шувалов произвел Кострова в бакалавры. 1779-1782 — время серьезных и многочисленных упражнений Кострова в «словесных науках». Он написал полтора десятка од и стихотворений от имени университета, в основном благодаря этому, в 1782 его зачисляют в штат «университетским стихотворцем». В обязанности Кострова входило сочинение стихов на торжественные случаи. Кострову покровительствовал также . По преданию, сохраненному , «Херасков очень уважал Кострова и предпочитал его талант своему собственному». Возможно, через Хераскова Костров сошелся с Н. И. Новиковым, и его кружком. В этот период Костров перевел (по предложению Новикова) роман Апулея «Золотой осел», легкий и «галантный» слог перевода, в совершенстве передающий живые оттенки авантюрного повествования Апулея были удачей Кострова. Также были сделаны переводы повести «Зенотемис» и поэмы «Эльвирь» француза Арно де Бакюлара, поэмы Вольтера «Тактика» (1779), в «Тактике» Костров обнаружил мастерское владение александрийским стихом и понимание оригинала, которых недоставало прежнему переводчику этой поэмы Ф. Левченкову.

В 1784 Костров публикует в «Собеседнике» (ч. 10) — отклик на «Фелицу» . Костров приветствовал «путь непротоптанный и новый», которым шел Державин, простоту его слога и отказ от поэтики «парящей оды». Однако сам Костров остался верен традиции грандиозных од «росских муз орла» М. В. Ломоносова, которого он провозгласил своим учителем в одном из первых печатных стихотворений («Ода на день коронации», 1778). Воздействие «Фелицы» на Кострова было все же велико: он существенно расширил жанровый и стилистический репертуар своих стихотворений, стал писать и «легкие» оды простым и «нежным» слогом. О литературных симпатиях Кострова также известно, что «Вертер» И.-В. Гете составлял «одно из любимых чтений» его и что большое впечатление произвел на него «Освобожденный Иерусалим» Т. Тассо.

В последующие годы должность штатного стихотворца стала его тяготить. За 1783-1788 он написал всего пять официальных торжественных стихотворений. Костров добивался штатного места преподавателя, так как ему хотелось обучать молодых людей поэзии. По словам Д. И. Хвостова, Кострову «хотелось учить поэзии с кафедры, но его не разгадали». Все попытки Ермила Кострова получить эту должность были тщетны.

В 1786-1787 Костров, видимо, жил в Петербурге. По крайней мере известно, что он сблизился с Ф.О. Туманским и напечатал в его журнале «Зеркало света» ряд стихотворений и переводов, в основном легкого и сатирического жанров, а также и первый русский стихотворный перевод первых шести песен «Илиады» Гомера, чему более всего обязан своей известностью, скорее посмертной, чем прижизненной. Костровская «Илиада», в отличие oт прежних прозаических переводов К. А. Кондратовича и П. Е. Екимова, была ориентирована на «просвещенный» вкус новой литератур ной эпохи. Эта установка мотивировала выбор рифмованного александрийского стиха (эпического размера) для воспроизведения гекзаметра. Высокий стиль, приближенный к одическому, формировала благодаря архаизированному синтаксису и славянизированной лексике. Перевод выполнен в традиции фр. «метафорического перевода» что отличает его от культурно-филологического перевода, впоследствии осуществленного . Именно благодаря такой уставовке Кострова его Гомер «был принят со всеобщим рукоплесканием» и вызвал восторженную рецензию Туманского. Свой перевод Костров посвятил и, видимо, лично поднес Екатерине II. Причиной незавершенности перевода «Илиады» было, вероятно, то, что Костров пришел к выводу о невозможности продолжать переделывать гомеровский эпос по канонам французского классицизма, которые перестали его удовлетворять.

По возвращении в Москву Костров вступил во вновь организованное Общество любителей учености при Московском университете. В этот период Костров часто печатает свои стихотворения в «Московских Ведомостях», «Приятном и полезном препровождении времени» Сохацкого и Подшивалова (1793 — 1796), в «Аонидах» Карамзина (1796) и других. Костров хорошо знал древние и французский языки; его попытка привить русскому языку формы и понятия европейских литературных образцов заслуживают большого внимания.

С 1789 героем од Ермила Кострова становится А. В. Суворов, победитель при Рымнике и Фокшанах.

Суворов, громом ты крылатым облечен
И молний тысящью разящих ополчен,
Всегда являешься во блеске новой славы…

Суворов, в свою очередь, высоко ценил литературные сочинения и переводы Кострова, называл его своим приятелем, в частности предпочитал «Эпистолу…» Кострова на взятие Измаила (1791) оде «На взятие Измаила» Державина. Поэт стал пользоваться благосклонностью Суворова. После публикации «Эпистолы <...> Суворову-Рымникскому на взятие Варшавы» полководец распорядился выдать ему 1000 руб. Узнав о лестных для себя отзывах Суворова, Костров написал ему письмо; в ответ он получил стихотворное послание Суворова, в котором содержалась такая оценка высокого слога поэта:

Вергилий и Гомер, о если бы восстали,
Для превосходства бы твой важный слог избрали.

Суворову же посвящен прозаический перевод «гальских стихотворений» Осииана (с фр. перевода П. Летурнера) который вышел в свет в 1792 (2-е изд. СПб., 1818). «Высокий штиль» перевода Кострова служил на этот раз созданию «сумеречного» романтического колорита. Труд Кострова заложил основу русского оссианизма и получил известность за пределами России (на него, в частности, опирались В. Ганка и И. Линда). «Костров, усыновивший Гомера России, приносит новый и приятный дар своему отечеству. Публика, давно уже г. Кострову место между знаменитыми стихотворцами определившая, примет, конечно, сей его труд с признательностью», — писал Туманский. Оссиан в переводе Кострова стал любимым чтением Суворова, «был с ним во всех походах».

В последний период жизни Ермил Иванович в своих оригинальных стихах стремится выработать легкий, гладкий слог и стих, характерный для раннего сентиментализма. Творческая палитра Кострова многогранна: в ней прослеживаются традиции Ломоносова, и стиль Державина, и зарождение сентиментализма и даже предромантизм.

Современники высоко ценили творчество Ермила Ивановича Кострова, однако жил он бедствуя, не имея своего угла, хотя ему покровительствовали И.И. Шувалов, М.М. Херасков, Ф.Г. Карин, но они не могли или не хотели изменить положение поэта. Суровая жизнь, нищета, работа, которая не могла прокормить, вынудили Кострова искать утешение в вине. В 1790-е гг. Ермил Костров оставил университет и находил приют то у Шувалова, то у Хераскова, то у Ф. Г. Карина. Пристрастие Кострова к вину становилось все сильнее. Державин написал в связи с этим эпиграмму:

Весьма злоречив тот, неправеден и злобен,
Кто скажет, что Хмельник Гомеру не подобен:
Пиита огнь везде, и гром блистает в нем;
Лишь пахнет несколько вином.

Анекдоты об этой слабости Кострова рассказывались и позднее; по словам А. С. Пушкина: «Когда наступали торжественные дни, Кострова искали по всему городу для сочинения стихов и находили обыкновенно в кабаке или у дьячка, великого пьяницы, с которым был он в тесной дружбе»

Умер Ермил Иванович Костров 9 декабря 1796 года, похоронен в Москве на Лазаревском кладбище. Говорят перед смертью, иронизируя над собой сказал: «…странное дело, пил я, кажется, все горячее, а умираю от озноба».

В последствии А.С. Пушкин, который восхищался творческим подвигом Ермила Ивановича Кострова, скажет о последних днях его:

Костров на чердаке безвестно умирает,
Руками чуждыми могиле предан он:
Их жизнь – ряд горестей, гремящее слава – сон.

Печальная судьба Кострова побудила Кукольника написать пятиактную драму в стихах: «Ермил Иванович Костров» (Санкт-Петербург, 1860).

Полное собрание всех сочинений и переводов в стихах Ермила Кострова вышло в Санкт-Петербургской Библиотеке (1802)

Родился Костров около 1755 года в семье вятского крестьянина. Учился в Вятской семинарии, с 1775 года - в Славяно-Греко-Латинской академии, затем на философском факультете Московского университета (1778-1780). Числился официальным стихотворцем при Московском университете, хотел преподавать, но до кафедры допущен не был.

К нему участливо относился поэт Державин , в хороших отношениях с ним был Суворов , которому Костров посвятил ряд произведений. Но от нищеты спастись не удалось. Происхождение мешало реализовать все его возможности. От неудовлетворённости Костров заболел и умер в полной нищете от перемежающейся лихорадки в 1796 году. Костров на чердаке безвестно умирает - писал в лицейские годы в стихотворении «К другу стихотворцу» Пушкин.

Творчество

Первыми его произведениями были оды архиепископу Платону, Потёмкину, Шувалову , Екатерине II, и другие, написанные в подражание Ломоносову, пестрящие церковнославянизмами, в духе нарождающегося сентиментализма. Вскоре Костров отказался от этого жанра, а перешёл к новым, разработанным к тому времени поэтами-лириками - песням и стихотворениям на случай. Но законы жанра диктуют свои правила. Кострову пришлось изменить и темы своих стихотворений. Если раньше он посвящал оды правителям, суворовским победам, мощи и величию прошедших времен, то теперь стал воспевать любовь, веселье, природу.

Язык его произведений также претерпел изменения, он стал простым и понятным, исчезли громоздкие фразы, его мелкие стихотворения - К бабочке, Клятва и другие - грациозны, легки и могут состязаться с лучшими лирическими произведениями XVIII века.

Оды Костров печатал отдельным изданием, а другие стихотворения помещал в Московские Ведомости, Зеркала Света, Приятном и полезном препровождении времени, Собеседнике любителей российского слова, Аонидах Карамзина (1796 год) и других.

Костров хорошо знал иностранные языки, как современные, так и древние. Именно он впервые в России перевел Илиаду Гомера и Золотого осла Апулея . За перевод Илиады современники назвали Кострова российским Гомером. Последней крупной работой Кострова в прозе были «Галлские стихотворения» Оссиана.

Память

Кукольник создал драму Ермил Иванович Костров (1853 год), драматург Островский избрал его прототипом Любима Торцова в комедии Бедность не порок.

Сочинения

• Полное собрание сочинений Ч. 1-2, СПб., 1802;
• Сочинения, СПб., 1849 (совм. с соч. Аблесимова);
• Сборник «Русская поэзия». Под ред. С. А. Венгерова. Т. 1. СПб., 1897;
• Стихотворения. Поэты XVIII века. Т. 2. Л., 1958

Некоторые подробности биографии

1755-1886

При просмотре книг из фондов Кировской областной научной библиотеки имени А.И. Герцена (далее - Герценка) мне в руки попала книга Н.В. Гербеля «Русские поэты в биографиях и образцах», изданная в 1888 году. Там есть материал и о Ермиле Ивановиче Кострове.

«Ермил Иванович Костров, сын крестьянина (по другим сведениям, дьячка - А.Р.) Вобловицкой волости Слободского уезда Вятской губернии родился в самом начале 1752 года. (Евгений Дмитриевич Петряев установил, что он родился 6 января 1755 года - А.Р.).

Учился в Вятской духовной семинарии, потом в Московской Славяно-греко-латинской академии и, наконец, в Московском университете, где окончил курс в 1778 году со степенью бакалавра. В 1782 году Ермил Иванович был произведен во второй офицерский чин, в провинциальные секретари, и в этом чине он остался до самой смерти в Москве 9 декабря 1796 года.

Он был действительным членом Общества любителей учености при Московском университете, что видно из оды его на день открытия этого общества.

Первым напечатанным стихотворением Кострова было послание к архимандриту Новоспасского монастыря Иоанну, написанное еще в бытность его учеником Вятской духовной семинарии и напечатанное в университетской типографии в Москве в 1773 году.

Затем, будучи студентом Славяно-греко-латинской академии, он напечатал еще три стихотворения: «Идилию Аполлон», «Эпистолу» и «Стихи графу Григорию Александровичу Потемкину».

Стихотворения Кострова печатались или в «Московских ведомостях», в университетской газете, или отдельными брошюрами. Он был, так сказать, привилегированным поэтом Московского университета, от лица которого отзывался на все замечательные события своего времени, как бы в благодарность за полученное в нем высшее образование.

Костров занимался и переводами. Он перевел стихами «Тактику» Вольтера, «Эльвиру» Арно и восемь с половиной песен «Илиады». Первые два перевода сделаны местами хорошо, местами очень плохо. Но оба - верны. Что же касается перевода «Илиады» Гомера, то его можно смело назвать заслуживающим внимания и в наше время. Для своего же времени он был явлением замечательным.

Забытый нами как лирик, Костров еще не забыт как переводчик «Илиады».

(Гербель Н.В. - Русские поэты в биографиях и образцах. СПБ, 1888, с.46-47.)

«В издании Александра Смирдина 1849 года помещены только стихотворные сочинения Кострова и его переводы. Если Смирдин решился не печатать его переводов в прозе, то следовало, по крайней мере, познакомить читателей с переводом Оссиана, оставившим в свое время славу Кострова, к имени которого прибавлялись в виде почетного звания «переводчик Илиады и Оссиана». Не было никакой причины пропускать посвящение в стихах, которое написал Ермил Иванович А.В. Суворову при подношении ему перевода Оссиана, тем более, что это посвящение принадлежит к лучшим стихотворениям Кострова.

Костров был сыном государственного крестьянина, но, по свидетельству князя П.А. Вяземского («Московский телеграф», 1827, Ч.14, с.71) называл себя сыном дьячка, хотя на первой оде, написанной в 1778 году на день коронования Екатерины II, выставлено, что ода сочинена крестьянином казенной волости.

В университете Костров познакомился с французским языком. Там и родилась его страсть к поэзии.

В 1778 году им была сочинена ода на рождение будущего Государя Александра Павловича.

В 1780 году появился другой перевод Ермила Ивановича. Его заглавие «Луция Апулея платонической секты философа превращение или Золотой осел. Перевел с латинского языка Императорского Московского университета бакалавр Ермил Костров. В двух частях. В Москве, в университетской типографии у Н.И. Новикова 1780 года».

Замечательнейший из переводов Кострова в прозе появился в 1792 году в Москве. Вот его заглавие: «Оссиан, сын Фингалов, Бард третьего века, гальский, иначе Эрские или Ирландские стихотворения, издание Макферсона. С французского языка Е. Костров, Москва 1792».

В 1802 году вышло второе издание этого перевода. Костров посвятил этот труд А.В. Суворову. Александр Васильевич ответил Ермилу Ивановичу стихами. Это служит доказательством внимания великого человека к Кострову.

В 1811 году отыскалось продолжение перевода Кострова, а именно 7, 8 и половина 10 песни «Илиады», которые и были напечатаны в №14 и 15 «Вестника Европы» за 1811 год.

Н.М. Карамзин встретился с Костровым в книжной лавке за несколько дней до кончины Ермила Ивановича. Костров был измучен лихорадкой. «Что с Вами сделалось?» спросил его Карамзин. - «Да вот какая беда» - отвечал он - «всегда употреблял горячее, а умираю от холодного». («Московский телеграф», 1827, Ч.14, с.75.)

Известный профессор Московского университета и писатель Петр Иванович Страхов сказал о Кострове: «Если бы Костров, как он желал всегда, занял место по способностям, при университете, мы бы еще не лишились его так рано, и поэзия бы наша двинулась целым веком вперед» . («Маяк», 1849, Ч.IV.)

Отличавшийся беспристрастным, ясным и независимым взглядом на вещи, А.В. Суворов сказал: «Я давно знал Гомера. Короче меня познакомил с ним на природном нашем языке приятель мой Ермил Иванович Костров. Люблю Гомера, но не люблю десятилетней троянской осады. Какая медленность! И Оссиан, мой сопутник, меня воспламеняет». («Собрание разных сочинений Е. Фукса». СПБ, 1827, с.100.)

Однако, самые интересные подробности жизни Ермила Ивановича удалось отыскать в книге Михаила Александровича Дмитриева «Мелочи из запаса моей памяти», изданной в 1869 году в Москве.

«Кострова мой дядя знал лично. Но анекдот, написанный Д.Н. Бантыш-Каменским в его «Словаре», будто бы Дмитриев привез пьяного Кострова в Санкт-Петербург, совершенная небылица. А ее повторяли в журналах!

Костров - кому это неизвестно! - был действительно человек пьяный. Вот портрет его: небольшого роста, головка маленькая, несколько курнос, волосы приглаженные, тогда как все носили букли и пудрились. Коленки согнуты, на ногах стоял нетвердо и был вообще, что называется, рохля. Добродушен и прост чрезвычайно, необидчив, не злопамятен, податлив на все и безответен. В нем, говаривал мой дядя, было что-то ребяческое. У меня есть его гравированный портрет.

Он жил несколько времени у Ивана Ивановича Шувалова. Тут он и переводил Илиаду. Домашние Шувалова обращались с ним, почти не замечая его в доме, как домашнюю кошку, к которой привыкли.

Однажды мой дядя пришел к Шувалову и, не застав его дома, спросил: «Дома ли Ермил Иванович?». Лакей отвечал: «Дома, пожалуйте сюда!». И привел его в задние комнаты, в девичью, где девки занимались работой, а Ермил Иванович сидел в кругу их и сшивал разные лоскутки. На столе, возле лоскутков, лежал греческий Гомер, разогнутый и обороченный вверх переплетом. На вопрос, чем он занимается, Костров отвечал очень просто: «Да вот, девчата велели что-то сшить!» - и продолжал свою работу.

Костров хаживал к Ивану Петровичу Бекетову, двоюродному брату моего дяди. Тут была для него всегда готова суповая чашка с пуншем. С Бекетовым вместе жил брат его Платон Петрович. У них бывали: мой дядя Иван Иванович Дмитриев, двоюродный их брат Аполлон Николаевич Бекетов и младший брат Н.М. Карамзина Александр Михайлович, бывший тогда кадетом и приходивший к ним по воскресениям.

Подпоивши Кострова, Аполлон Николаевич ссорил его с молодым Карамзиным, которому самому было это забавно. А Костров принимал эту ссору не на шутку. Потом доводили их до дуэли. Карамзину давали в руку обнаженную шпагу, а Кострову ножны. Он с трепетом сражался, боясь пролить кровь неповинную. Никогда не нападал, а только защищался.

Светлейший князь Потемкин пожелал видеть Кострова. Бекетов и мой дядя принуждены были, по этому случаю, держать совет, как его одеть, во что и как предохранить, чтоб не напился. Всяк уделил ему своего платья, кто французский кафтан, кто шелковые чулки и прочее. Наконец, при себе его причесали, напудрили, обули, одели, привесили ему шпагу, дали шляпу и пустили идти по улице. А сами пошли его провожать, боясь, чтоб он, по своей слабости, куда-нибудь не зашел. Но шли они за ним на некотором расстоянии, поотдаль. Для того, чтоб идти с ним рядом, было несколько совестно. Костров и трезвый был не тверд на ногах и шатался. Он во всем процессе одевания повиновался как ребенок. Дядя мой рассказывал, что этот переход Кострова был смешон. Так проводили его до самых палат Потемкина, впустили в двери, и оставили, в полной уверенности, что он уже безопасен от искушений.

Костров под действием своего упоения не был весел, а более жалок. Иногда в этом положении, лежа на спине, обращался он мыслию и словами к какой-то любезной, которой, вероятно, никогда и не было. Называл ее по имени и восклицал: «Где ты? - На Олимпе? - Выше! - В Эмпирее? - Выше! - Не постигаю!» - и умолкал.

В 1829 году была напечатана книжка под названием: «Некоторые любопытные приключения и сны из древних и новых времен». Я думаю, она пошла у наших журналистов наряду с сонниками, но она замечательна во многом для тех, которые верят, что есть связь этого мира с другим миром, которого мы не видим. Там на странице 173 напечатана статья под заглавием «Необыкновенное приключение, бывшее в Москве в конце предшествующего столетия, с г-ном К…, русским ученым - и им самим описанное». Сообщаю тем, которые не знают, что этот русский ученый К… - наш переводчик Илиады, Ермил Иванович Костров. Не полюбопытствует ли кто прочитать это необыкновенное приключение? - Кто хочет, может принять его за бред, а кто хочет, может принять за истину. Но и бред такого рода остается замечательным. Я знаю только, что оно описано действительно самим Костровым. Хотя он и был поэт, но не отличался слишком живым воображением. А обмана нельзя ожидать от такого простодушного человека!».

(Дмитриев Михаил Александрович - Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869 - 297с. №254046 в Герценке.)

Издание под названием: «Некоторые любопытные приключения и сны из древних и новых времен» еще предстоит отыскать.

Замечательную презентацию о жизни и творчестве Ермила Ивановича Кострова подготовил учащийся гимназии города Слободского Кировской области Вадим Дубницкий под руководством Нины Александровны Ситниковой, учителя русского языка и литературы МКОУ гимназии города Слободского, заслуженного учителя России.

Презентация была впервые представлена на I областной научно-практической конференции «Духовно-нравственные заветы Ермила Ивановича Кострова - поэта и переводчика XVIIIстолетия» , проходившей в городе Слободском 19 января 2013 года.

КОСТРОВ ЕРМИЛ ИВАНОВИЧ

(род. ок. 1750 г. – ум. в 1796 г.)

За блестящий перевод древнегреческой «Илиады» современники назвали Кострова «российским Гомером». Он был большим чудаком и горьким пьяницей. Все старания многочисленных друзей и влиятельных покровителей поэта уберечь его от этой пагубной страсти оставались тщетными. О чудачествах Ермила Ивановича ходили многочисленные байки. Вот некоторые из них.

Императрица Екатерина II, прочитав перевод «Илиады», пожелала видеть Кострова и поручила И. И. Шувалову привезти его во дворец. Иван Иванович, которому хорошо была известна слабость Ермила, позвал его к себе, велел одеть на свой счет и убеждал непременно явиться к нему в трезвом виде, чтобы вместе ехать к государыне. Поэт обещал, но в назначенный день и час его, несмотря на тщательные поиски, нигде не смогли найти. Шувалов отправился к Екатерине на прием во дворец один и объяснил ей, что Костров не мог воспользоваться ее милостивым вниманием по случаю будто бы приключившейся внезапной и тяжкой болезни. Государыня выразила сожаление по этому поводу и поручила Ивану Ивановичу передать знаменитому стихотворцу от ее имени тысячу рублей.

Только спустя две недели Костров явился к Шувалову.

– Не стыдно ли тебе, Ермил Иванович, – сказал ему с укоризною Шувалов, – что ты променял дворец на кабак?

– Побывайте-ка, Иван Иванович, в кабаке, – отвечал Костров, – право, не променяете его ни на какой царский дворец!

Некоторое время знаменитый поэт жил у И. И. Шувалова, где занимался переводом древнегреческих произведений. Домашние Шувалова почти не замечали его в доме, как домашнюю кошку, к которой привыкли. Однажды к Шувалову зашел приятель и, не застав его дома, спросил: «А дома ли Ермил Иванович?» Лакей отвечал: «Дома; пожалуйте сюда!» – и привел его в задние комнаты, в девичью, где девки занимались работой, а поэт сидел в их кругу и сшивал разноцветные лоскутки. На столе возле него лежала вверх переплетом открытая книга Гомера. На вопрос гостя, чем это он занимается, переводчик ответил очень просто: «Да вот девчата велели что-то сшить!» – и продолжил свою работу.

Ермил Иванович Костров родился около 1750 года в крестьянской семье. По другим данным, он появился на свет в 1755 году в селе Синеглинское Вятской губернии. Талантливый юноша учился в Вятской семинарии, затем изучал богословие в московской Славяно-Греко-Латинской академии. Оттуда, не желая, видимо, становиться церковнослужителем, перешел в университет, который окончил в 1777 году со степенью бакалавра. Выпускник при содействии поэта М. М. Хераскова был назначен официальным университетским поэтом и стал членом Общества любителей учености при этом учебном заведении.

Еще будучи семинаристом, Ермил напечатал «Стихи св. прав. Синода конторы члену Новоспасского ставропигиального монастыря архимандриту Иоанну» (Москва, 1773). Затем студент Славяно-Греко-Латинской академии сочинял издававшиеся отдельно эпистолы и хвалебные стихи архиепископу Платону, князю Потемкину, Шувалову, императрице России Екатерине II и др. Мелкие оды начинающего поэта, богатые церковно-славянскими формами и заимствованными у Гомера и Оссиана сравнениями и метафорами, появлялись отдельными брошюрками на каждый торжественный случай. Другие стихотворения Костров помещал в «Московских Ведомостях», «Зеркалах Света», «Приятном и полезном препровождении времени», «Аонидах» Карамзина (1796) и пр.

Поначалу Ермил пытался писать оды в духе нарождающегося сентиментализма, но ему не хватало смелости идти до конца, и постепенно начинавшиеся простым, задушевным языком оды, в конце концов, наполнялись тяжеловесными фразами. Костров заботился тогда лишь о том, «чтобы песнь была красна и стройна», мало думая о содержании. Понимая свои слабые стороны, он вовсе отказался от этого жанра и перешел к новым, разработанным к тому времени поэтами-лириками – «стихотворениям на случай». Он, например, одним из первых стал воспевать военные победы не слишком приближенного ко двору полководца А. В. Суворова в восторженных стихах. (Скажем, «На взятие Варшавы», 1795.)

До конца 1782 года поэт написал от имени Московского университета полтора десятка од и стихотворений, адресованных высоким особам России – например, ко дню рождения Екатерины II и ее многочисленных фаворитов. Но потом Костров стал менее ревностно отзываться на заказные темы: за последующие пять лет Ермил написал лишь пять стихотворений официального содержания. Если раньше он посвящал оды знатным особам, правителям, суворовским победам, мощи и величию Российской империи, то теперь стал воспевать любовь, дружбу, природу.

Язык его произведений также претерпел изменения, он стал простым и понятным, исчезли громоздкие фразы. Например, его стихотворения «Клятва», «К бабочке» и др. можно отнести к лучшим лирическим произведениям XVIII столетия.

В год стихотворец получал от своего учебного заведения 1500 рублей. И все же, несмотря на сравнительно неплохое денежное вознаграждение, должность университетского поэта тяготила Кострова. Он хотел преподавать, но до кафедры допущен не был из-за своего крестьянского происхождения и пристрастия к неумеренному употреблению горячительных напитков.

«Его не разгадали, ему хотелось учить поэзии с кафедры, – говорил граф Дмитрий Иванович Хвостов. – Нынче смеются над неразгаданными; но они всегда были и есть. Для них нет времени!»

Известный в то время литератор и профессор Московского университета Петр Иванович Страхов говорил: «Если бы Костров, как он желал всегда, занял место по способностям при университете, мы бы не лишились его так рано, и поэзия наша двинулась бы целым веком вперед».

Самолюбивый, честный, чужой для окружающих, чудаковатый поэт никак не мог осуществить своих желаний. Неудовлетворенный своим положением «сочинителя», он часто уходил в запой. И пошли гулять по свету всевозможные байки, повествующие как о пьяных приключениях чудака, так и о его доброте, честности и безобидности.

Однажды в университете студенты, недовольные обедом, разбили несколько тарелок и швырнули в эконома пирожками. Начальство, разбирая это дело, в числе бунтовщиков обнаружило бакалавра Ермила Ивановича Кострова. Все изумились – ведь он был нраву самого кроткого, да и вышел давно из студенческого возраста.

– Помилуй, Ермил Иванович, – сказал ему ректор университета, – ты-то как сюда попался?..

– Из сострадания к человечеству, – отвечал добряк Костров.

В 1782 году он получил второй чин – провинциального секретаря – и на этом карьера поэта завершилась: одолеть следующую ступеньку служебной лестницы мешало, как уже отмечалось выше, низкое происхождение и злоупотребление спиртным.

И все же Костров все время стремился в Санкт-Петербург, поближе к влиятельным людям, чтобы найти среди них покровителей. В конце концов это ему удалось. К нему участливо относился Г. Р. Державин, в хороших отношениях с ним был А. В. Суворов, который оказывал поэту покровительство и называл его своим приятелем. Поэт посвятил знаменитому полководцу несколько произведений, написанных в разных жанрах. Вот отрывок одного из них:

Сын славы, чести сын, воспитанник побед,

Он правотой души в восторг приводит свет.

Не раболепствует он счастию слепому,

Но к славе по пути он шествует прямому.

И все же Кострову, несмотря на покровительство и поддержку знаменитых людей Российской империи, не удалось реализовать все свои возможности. От неудовлетворенности своим положением он продолжал искать спасения в алкоголе.

Как-то после веселого обеда у какого-то литератора подвыпивший поэт сел на диван и откинул голову на спинку. Один из присутствующих молодой человек, желая подшутить над ним, спросил:

– Что, Ермил Иванович, у вас, кажется, мальчики в глазах?

– И самые глупые, – отвечал Костров.

Он частенько захаживал к Ивану Петровичу Бекетову, где для поэта всегда стояла суповая чаша с пуншем. Вместе с Бекетовым жил его брат Платон Петрович, у них бывали знатные гости, скажем, младший брат H. М. Карамзина, Александр Михайлович, бывший тогда кадетом и приходивший к ним по воскресеньям. Напоив Ермила, гости специально ссорили его с молодым Карамзиным, которому самому это казалось забавным. А пьяный чудак-поэт принимал эту ссору всерьез. Потом молодчики доводили их до дуэли и давали кадету в руки обнаженную шпагу, а Кострову – ножны от шпаги. Он не замечал этого и с трепетом сражался, боясь пролить невинную кровь. Ермил никогда не нападал, а только защищался.

Костров, не имея своего жилья, одно время проживал в Очаково, в имении поэта М. М. Хераскова. (Того самого, что помог Ермилу Ивановичу устроиться в Московском университете на должность стихотворца.) Известный поэт и театрал конца XVIII столетия И. М. Долгоруков вспоминал, что в Очакове «…ежедневно происходили очарования: разнородные сельские пиршества: театры, иллюминации, фейерверки и все, что может веселить ум и чувства… Бессмертный наш пиит, старец Херасков… в липовой роще, ходя задумавшись, вымышлял свои песни в то время, как в регулярном саду вся фамилия Трубецких предлагала гостям всякие сюрпризы. Москва переносилась вся в их мирное и волшебное увеселение… Был кабинет в саду Хераскова, в котором помещены вензеля всех занимающихся литературой…» Не исключено, что там имелся и вензель Е. И. Кострова.

Ермил Иванович хорошо знал древние языки и французский; его попытка привить русскому языку формы и понятия европейских литературных образцов заслуживает большого внимания, как и его переводы, которые местами были поэтичны, местами прозаичны, но в общем замечательно верны подлиннику.

В 1779 году в Москве он напечатал свой стихотворный перевод поэмы Арнода-старшего «Эльвир» и рассказа Арнода-младшего «Зенотемис», соединенные в одной книге. В том же году Ермил перевел стихами сатиру «Тактика» Вольтера, затем издал свой перевод под названием: «Луция Апулея, Платонической секты философа, или Золотой осел» (Москва, 1780–1781, второе издание – Москва, 1870).

Первые шесть песен «Илиады» на русском языке Костров издал тоже в Москве в 1787 году. Именно этому переводу он обязан своей известностью, к сожалению, скорее посмертной, чем прижизненной. Седьмая, восьмая и часть девятой песни этого произведения были напечатаны уже после смерти Ермила Ивановича – в «Вестнике Европы» (1811, № 16). Именно Костров впервые в России перевел «Илиаду» Гомера и «Золотого осла» Апулея.

Перевод «Илиады» сделан таким легким и красивым языком, что с удовольствием читается и в наши дни. Вот как умел работать этот чудак – «российский Гомер», который еще до Гнедича взялся за перевод этого бессмертного произведения.

Однажды князь Потемкин захотел увидеть знаменитого Кострова. Покровители вынуждены были по этому случаю держать совет, как одеть поэта и, главное как его уберечь от запоя накануне визита. Всякий уделил ему из своего платья: кто французский кафтан, кто шелковые чулки. Наконец, Ермила Ивановича причесали, напудрили, обули, одели, привесили ему шпагу, дали шляпу и пустили идти по улице. А сами пошли его провожать, боясь, чтоб он, по своей слабости, куда-нибудь не зашел пропустить рюмочку-другую, после которой его было уже не остановить. Но при этом приятели шли за ним на расстоянии, потому что идти с ним рядом было совестно: Костров и трезвый был нетверд на ногах и шатался. Прохожие высказывались, кто с сожалением: «Видно, больной человек!», а кто с осуждением: «Эх, как напился!» Ни того, ни другого: и здоров, и трезв поэт, а такая была походка! Так проводили его до самых дверей дворца Потемкина, подождали, пока он войдет внутрь, и оставили в полной уверенности, что Костров уже точно попадет на прием к князю. Кстати, тот неоднократно одаривал Ермила Ивановича деньгами.

Екатерина II тоже часто жаловала Кострову значительные подарки. Но поэт все, что зарабатывал упорным трудом, или терял, или отдавал бедным. Жалость, сострадание и бескорыстность Ермила Ивановича подтверждается многими из напечатанных о нем баек.

Костров, получив за перевод 150 рублей, тотчас расположился в питейном заведении с известными намерениями. Завтра, думал он, поеду в Петербург, там не то что в Москве, стоит только явиться прилично. Моя лира знакома Императрице, теперь я попаду на путь торный. Костров не профессор, не учитель; но что! Может быть, он будет?.. Вдруг поэт услышал, как один из вошедших офицеров сказал другому, что ему надо явиться к сроку в полк, но он потерял последние 150 рублей и теперь не может вернуться на службу вовремя. Через некоторое время офицеры вышли. Костров вскочил, побежал за ними, остановил их и, обращаясь к тому, который говорил о потере денег, протянул ему свои купюры. Офицер удивился. «Да, милостивый государь! я нашел ваши 150 рублей, вот они». И, не дожидаясь благодарности, поэт развернулся и ушел в темноту.

Костров страдал перемежающейся лихорадкой. «Странное дело, – заметил он как-то H. М. Карамзину, – пил я, кажется, все горячее, а умираю от озноба».

Вот как вспоминал один из современников поэта, М. Макаров, встречу с Ермил ом Ивановичем: «Через несколько дней после моего первого знакомства с Костровым, возвращаясь из университетского пансиона, я уже один навестил Федора Григорьевича Карина и, признаюсь, собственно для того, чтоб еще посмотреть на Кострова, показать ему какие-то стишки, которые надиктовали мне в классе; какую-то книжку, которую тогда подарил мне незабвенный наш воспитатель А. А. Прокопович-Антонской. Пусть же знает Костров, что и я начал читать стихотворцев: но все это не так сбылось, как мне хотелось: Кострова я встретил на крыльце у самых дверей квартиры Карина. Поэт мой был в положении самом ужасном. Лицо Кострова засыпано было мукою, одна букля его прически распустилась; но в ней еще держалась шпилька; коса его вылезла из ленты и рассыпалась по плечам; худая испачканная шинель едва его прикрывала, бедный жрец Бахусов шатался!

Я старался было ускользнуть от него; но он заметил меня, и, схватив очень крепко мою руку, произнес укоризненно: «И ты, дитя, идешь прочь от жалкого переводчика Гомеровой «Илиады»: таков талант, такова звезда горемычнаго воина Парнасских полков Аполлоновых!»

Многочисленные попытки друзей и покровителей отучить чудака от пристрастия к «зеленому змию» заканчивались неудачей. Пагубное пристрастие к алкоголю и погубило замечательного поэта и переводчика. Окончательно спившийся, он умер от белой горячки в 1796 году в крайней бедности и одиночестве, не дожив даже до 50-летнего возраста. А. С. Пушкин в лицейские годы в стихотворении «К другу стихотворцу» сочувственно писал: «Костров на чердаке безвестно умирает».

Потомки не забыли поэта. Печальная судьба Кострова побудила Н. В. Кукольника написать пятиактную драму в стихах: «Ермил Иванович Костров» (Санкт-Петербург, 1860). Драматург А. Н. Островский избрал его прототипом Любима Торцова в своей комедии «Бедность не порок».

Полное собрание сочинений Е. И. Кострова (без прозы) и переводов в стихах вышло в Санкт-Петербурге в 1802 году и (вместе с Аблесимовым) в 1849 году. Стихотворные произведения чудаковатого поэта собраны в выпуске «Русской поэзии» С. А. Венгерова (Санкт-Петербург, 1894), а также в «Филологических Записках» (1876).