Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http :// www . allbest . ru /
Характеристика Алёны Дмитриевны
Алёна Дмитриевна красивая русская женщина. Она является женой купца Калашникова. Вот так её описывает
лермонтов поэма калашников символичность
«На святой Руси, нашей матушке,
Не найти, не сыскать такой красавицы:
Ходит плавно, будто лебедушка;
Смотрит сладко, как голубушка;
Молвит слово - соловей поет;
Горят щеки ее румяные,
Как заря на небе божием;
Косы русые, золотистые,
В ленты яркие заплетенные,
По плечам бегут, извиваются.»
После того как царский опричник Кирибеевич увидел Алёну Дмитриевну с другими девушками, которые «любовались, глядели, перешептывались», а она не глядела, не любовалась, полосатой фатой укрывалась, то он сразу полюбил её. Потому что она очень скромная, честная, набожная женщина. Она каждый день ходила к вечерне в церковь.У Алёны Дмитриевны есть муж, дети, свое хозяйство. Вечером она накрывает на стол белую скатерть и встречает мужа. Но однажды она задержалась на вечерне, её муж очень удивился этому. Стал расспрашивать старую работницу про Алёну Дмитриевну.
Вскоре она возвращается домой. Он её совсем не узнал, так как она была сильно взволнована и испуганна.
«Перед ним стоит молода жена,
Сама бледная, простоволосая,
Косы русые расплетенные
Снегом-инеем пересыпаны;
Смотрят очи мутные, как безумные;
Уста шепчут речи непонятные.»
Степан Парамонович начинает ругать её, говорить, что она гуляет с боярскими сынками, попрекает её в измене и порочит его честное имя. Но Алёна Дмитриевана даже не смотрит на них,фатой укрывается, и от этого она начинает горько плакать. Она просит мужа защитить его от «злого опричника царского Кирибеевича», рассказывает ему что он осрамил её,предлагал ей жемчуг, золото в обмен на ее милость и любовь.
В поэме М. Лермонтова «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» образ Алены Дмитриевны - это образ красивой русской женщины. Ее душа чиста. Она честная жена. Не позарилась она на богатства, а осталась верна своему мужу.
Размещено на Allbest.ru
...Подобные документы
Триада православия-самодержавия-народности в современных исследованиях. Православные традиции, символы, знаки в поэме "Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова". Анализ образа Царя в поэме, идея народности в ней.
дипломная работа , добавлен 28.06.2016
Патриотическая тема и война 1812 года в творчестве Пушкина. Любовь к Родине в поэзии Лермонтова: "Бородино", "Песня про купца Калашникова". Блистательно искусство прозы Л.Н. Толстого в цикле "Севастопольских рассказов", в романе-эпопее "Война и мир".
реферат , добавлен 19.01.2008
Биографический очерк жизненного и творческого пути И.К. Калашникова - талантливого писателя, известного общественного деятеля, яркого публициста. Характеристика жанрового своеобразия творчества И.К. Калашникова, его наиболее известные повести и романы.
презентация , добавлен 01.12.2011
Нераздельность образа и смысла. Допущение разных интерпретаций. Отсутствие мотивации, апелляция к воображению. Характерные черты женского образа. Логическая сущность метафоры. Образ женщины у Некрасова, Блока, Твардовского, Смелякова.
реферат , добавлен 28.01.2007
Основные критерии для анализа образов Одиссея и Дигениса: факты биографии, черты характера и свойства натуры, приемы и средства создания образа. Сопоставительный анализ героев: начало совершения подвигов, образование, пребывание вне дома и родины, смерть.
курсовая работа , добавлен 23.03.2015
Идея художественного произведения. Художественные средства выражения идеи произведения. Формы освоения трагического сюжета русской истории в поэзии А.А. Ахматовой. Хоровое начало, полифонизм как основные элементы художественной системы поэтессы.
курсовая работа , добавлен 22.10.2012
Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу,
потому что муж есть глава жены, как и Христос глава церкви...
Мужья, любите своих жен,
как и Христос возлюбил Церковь и предал себе за нее.
Ефес.5,22-23,25.
Нет уз крепче этих...
Иоанн Златоуст
«Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» М.Ю.Лермонтов написал в 1937 году на Кавказе. Рукопись была направлена А.А.Краевскому для публикации, однако цензура не разрешила печатать сочинение опального поэта, и только благодаря хлопотам В.А.Жуковского поэма увидела свет, но без имени автора.
«Песня...» занимает особое место в творчестве поэта. Она интересна не только своей совершенной художественной формой, гениальной стилизацией, поэтикой фольклора и своеобразными синтаксическими конструкциями. В этом произведении Лермонтов явил свой опыт постижения сути народной жизни, национального идеала, исторически сформированного в глубинах христианского сознания.
С ранней юности творческое воображение Лермонтова волновали образы великого прошлого Отчизны, её защитники, её древние герои. Захваченный русской темой, он обращается к народному творчеству. «Как жаль, - сетует Лермонтов, - что у меня была мамушкой немка, а не русская - я не слыхал сказок народных, - в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской литературе». Будучи необыкновенно музыкальным, поэт приходит к выводу, что народную поэзию нужно искать «нигде, как в русских песнях». Лермонтов тонко чувствует и передает мелодику и образность национальной песни в своих стихотворениях «Русская песня» 1830, «Атаман» 1831, «Песня» 1831 и др.
Образы великой России вновь и вновь возникают в его творчестве. Достаточно вспомнить стихотворения «Два великана» (1832), «Бородино» (1837), неоконченное историческое полотно «Вадим» (1834-1837гг).
Страницы русской истории, прошедших героических событий явились для Лермонтова предметом пристального внимания и изучения. Возможно, этот взгляд поэта, обращенный назад, искал и находил достойные образцы русского духа, этих чудо-богатырей, каких он не видел среди своих современников. Отсюда и известные всем с детства «горькие» строки из стихотворения «Бородино»: «Богатыри - не вы».
Эта печаль и чувство горечи у Лермонтова кроются в осознании им несоответствия былого величия России картинам современной жизни. Увидеть, пережить это и сказать правду, как бы горька она не была, - вот истинное призвание поэта. И в своем творчестве Лермонтов, как верный сын своего Отечества, продолжает утверждать высокие духовные ценности, воспевать красоту загадочной русской души, сила которой в тех деяниях и подвигах, «которые совершал и еще совершит русский человек, русский народ, как только поймет, ощутит сердцем и поверит в истину и справедливость» [ 9, 220].
Обратившись в поэме к эпохе царствования Иоанна Грозного, автор внимательно всматривается в глубину веков и отмечает исконно присущее русскому человеку правдолюбие и стремление «постоять за Правду до последнева». «Именно эта формула, эта мысль высвечивает смысловое содержание всей поэмы, является её энергетическим узлом», - писал М.М.Дунаев [ 6, 4].
Сюжет поэмы
В основе сюжета поэмы лежит событие, вероятное в 16 веке. Какие-то факты, возможно, подчеркнуты из «Истории Государства российского» Н.М.Карамзина (Х том): упоминание о чиновнике Мясоеде-Вислом и его жене, обесчещенной опричниками царя. Историки литературы также указывают на фольклорные памятники, которые могли быть источниками «Песни...», прежде всего - песню о Мастрюке Темрюковиче из книги Кирши Данилова (1818г.). Лермонтов во 2-ой половине 1830-х годов, в период установления дружеских связей со славянофилами (в том числе с П.В.Киреевским) и собирателем фольклора С.А.Раевским, был, вероятно, знаком и с вариантами песни о Мастрюке, записанными Киреевским, «оттуда он заимствовал имя своего героя (дети Кулашниковы, братья Калашнички, Калашниковы) .
В 1835-1836 годах поэт вновь побывал в Тарханах и еще раз соприкоснулся с миром давно уже ему знакомой народной поэзии, со старыми тарханскими песнями. Обращение к фольклорным источникам, к историческим, разбойничьим и лирическим народным песням позволило Лермонтову в своей поэме воссоздать характер эпохи, её быт и нравы. «Именно старинные русские песни он и вспоминал, именно они его и вдохновляли, когда он это произведение создавал... Именно так он его и назвал - песня : «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», - пишет исследователь лермонтовского творчества С.А.Андреев - Кривич .
Но поэма далека от буквального воспроизведения исторического эпизода: осмысляя и творчески интерпретируя исторический материал, автор выходит за хронологические рамки повествования, для него была важна идея «Песни...».
О смысле поэмы писал В.Г.Белинский в своем первом печатном отзыве о творчестве Лермонтова: « ... поэт от настоящего мира не удовлетворяющей его русской жизни перенесся в её историческое прошедшее, подслушал биение его пульса, проник в сокровеннейшие и глубочайшие тайники его духа, сроднился и слился с ним всем существом своим, обвеялся его звуками, усвоил себе склад его старинной речи... и вынес из нее вымышленную быль, которая достовернее всякой действительности, несомненнее всякой истории» .
Некоторые современники Лермонтова связывали содержание «Песни...» с реальными событиями тех лет, в частности, со скандальной историей увоза гусаром жены московского купца; видели в «Песне...» и отражение семейной трагедии Пушкина: поэма была написана вскоре после роковой дуэли на Черной речке.
Библейский идеал добродетельной жены.
Образ христианской семьи в поэме.
Образ Алены Дмитриевны
«Песня...» и сегодня не оставляет равнодушными своих читателей: ощутимо «биение пульса» этой удивительной поэмы, волнительна встреча с её героями, внутренний мир которых свидетельствует, по выражению Белинского, о «сокровеннейших и глубочайших тайниках» народного духа.
Лермонтову удалось воссоздать необыкновенно привлекательный, светлый образ древнерусской семьи Калашниковых.
Сам Степан Парамонович, « молодой купец», «статный молодец» не только исправно ведет своё дело, у него и в доме образцовый порядок: каждый вечер его встречает «молода жена» и «накрыт дубовый стол белой скатертью».
Немногочисленные, но характерные детали и бытовые подробности «Песни» свидетельствуют о традиционном православном укладе жизни этой семьи, в которой сохраняются благочестивые обычаи предков, царит своеобразная культура древнерусского домостроительства, атмосфера священного домашнего очага. А горящая «свеча перед образом» символизирует христианское мироустроение семьи как малой церкви.
Велика в этом роль жены, хозяйки дома. Своим благоразумием, распорядительностью по хозяйству, попечением о детях, заботой о муже она делает свой дом источником добра, мира, счастья, успокоения, восстановления сил. Сюда, в свой «высокий дом» за Москву-реку устремляется каждый вечер Степан Парамонович после дневных забот и переживаний.
Образ Алены Дмитриевны восходит к библейскому идеалу добродетельной жены, жены-помощницы для мужа своего, цена которой, по слову премудрого Соломона, « выше жемчуга» (Притч. 30,10).
Положение жены как любящего и преданного мужу человека назначено ей самим Богом. «Жёны, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви,- пишет святой апостол Павел в послании к Ефесянам (5, 22-23). «Поминовение жены мужу в христианстве принимает высший характер, яко такое, которое вытекает из страха Божия и уравнивается с делами Богоугождения, прямо Самому Господу творимыми», - пишет святитель Феофан Затворник в своем толковании послания апостола Павла (7,538). А святой Иоанн Златоуст об этом говорит так: «Сказавши: повинуйтеся, яко Господу - Апостол... разумеет следующее: ... служите Господу...» (1,538) .
Но чтобы осознать и исполнять своё назначение, жена должна вместить в своё сердце Христа Спасителя и его святые заповеди, воплотить в своей жизни истины Евангелия, украсить свою душу нетленными добродетелями, служить «славою, венцом мужа своего» (Притч. 12,4). Именно такой образ русской женщины удалось создать Лермонтову в своей поэме.
О красоте внешней и внутренней.
Библейские наставления жене - христианке
Уникальность образа Алены Дмитриевны - в гармоничном единстве внутренних достоинств и необыкновенной внешней привлекательности:
На святой Руси, нашей матушке,
Не найти, не сыскать такой красавицы ...
По мнению святых отцов Церкви, внешность человека может одухотворяться внутренним огнем Веры, Надежды, Любви и свидетельствовать о чистоте души, о мирном устроении духа. Алена Дмитриевна, кроткая, целомудренная, благочестивая, действительно, светит людям, « как заря на небе Божием».
Походка, взгляд, речь молодой женщины привлекли внимание царского опричника. Женская красота, совершенство внешних форм, как мы знаем из житийной и художественной литературы, может служить источником соблазна, провоцировать возникновение греховных помыслов и желаний, быть приманкой для низменных страстей.
Физически крепкий, «удалой боец», «буйный молодец», Кирибеевич лишен внутренней силы, способной победить зарождающийся в душе грех. Избалованный царской милостью, не привыкший терпеть поражение ни в битвах, ни в кулачных боях, он был побежден блудной страстью. Как разбойник, преследует опричник поздним вечером возвращающуюся из церкви Алену Дмитриевну с целью похитить то, что ему не принадлежит и принадлежать не может. Уповающий в своей жизни на власть, положение, богатство, он не жалеет при встрече с «красной красавицей» ни слов любезных, ни обещаний щедрых:
Хочешь золота или жемчугу?
Хочешь ярких камней аль цветной парчи?
Как царицу я наряжу тебя,
Станут все тебе завидовать...
Предлагая своей возлюбленной «сокровища земные», Кирибеевич не ведает, что в сердце её сокрыты другие богатства, иные ценности: любовь к Богу и ближнему своему, верность святым обетам, в таинстве Венчания данным, и страх Божий, т.е. боязнь греха, который разрывает связь с Богом и лишает человека Его милости.
Иногда Господь попускает врагу рода человеческого - диаволу - испытать человека, подвергнуть его искушению. «Искушением познаются истинные и верные рабы Божии и лицемеры, ... кому угождаем, себе ли в миру или Богу, чью волю более почитаем, свою или Божию...», - пишет святитель Тихон Задонский .
Все действия Алены Дмитриевны направлены на преодоление этого искушения, она, как истинно верующий человек, боясь оскорбить Бога, в буквальном смысле бежит от греха, подобно святым женам, знакомым нам по житийной литературе, которые предпочитали смерть греху прелюбодеяния. Видимо, заповедь о верности семейному союзу и хранении святыни брака была записана в их сердцах «золотыми буквами»: «Вступившие в супружество должны друг друга любовь и верность хранить до конца жития. Ни муж жены, ни жена мужа не должны оставлять до смерти, но, как обещались и согласились, неразлучно пребывать до кончины» .
Лермонтов в своей поэме следует святоотеческой традиции, отразившей библейские наставления жене-христианке: «Обманчиво пригожество, ничтожна красота, а жена, боящаяся Господа, достойна похвалы» (Притч.30, 30-31). «Да будет украшением вашим не плетение волос, ни золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценного пред Богом (1- Петра, 3.3-4).
Интересно, что в древнерусской литературе почти не уделялось никакого внимания внешности человека, речь всегда шла о сокровенных, внутренних достоинствах. Так в «Повести о Петре и Февронии» Ермолая - Еразма не упоминается о красоте той простой девушки, которая исцелила неизлечимо больного князя и стала его женой. Постоянно говорится о её мудрости. Видимо, в Древней Русь её ценили намного выше красоты телесной.
«...Муж есть глава жены, как и Христос глава церкви...».
Образ Степана Парамоновича Калашникова
Униженная и оскорбленная на виду у «злых соседушек», Алена Дмитриевна была подвергнута гневному обличению супруга и глубоко страдала от его недоверия и подозрений, от «речей» его, «будто острый нож». Для неё, любящей и преданной жены, весь страх состоял в «немилости» мужа, своего «государя», освящавшего её жизнь, как «красно солнышко». Полная, откровенная, исповедальная искренность Алены Дмитриевны свидетельствует, что между ней и супругом нет и не может быть никакой тайны, потому что муж и жена - одно целое, «одна плоть» (Быт.2,24). Обидчик, опозорив жену, оскорбил и мужа, дерзнул покуситься на установленный Богом порядок. Грех всегда попирает правду: от эгоистических желаний избалованного человека колеблется честь и достоинство семьи.
Выслушав свою «верную жену», просящую о защите и помощи, и полностью ей доверяя, Калашников осознает, что в дом пришла «лиха беда»:
Опозорил семью нашу честную
Злой опричник царский Кирибеевич!
А такой обиды не стерпеть душе
Да не вынести сердцу молодецкому .
Испытание, выпавшее на долю Калашниковых, обнаружило не только добродетели жены, но и открыло способности мужа «быть всесторонним попечителем и охранителем жены , защитником, святыни брака от поругания. «...да познаем врагов наших, и научимся противу их подвизаться. Брань то научает воина Подвигу и крепчайшим делает...»,- рассуждает святитель Тихон Задонский .
Степан Парамонович, для которого настал час праведного гнева, быстро принимает решение:
Буду насмерть биться, до последних сил,
За Святую правду - матушку .
Калашников следует национальным святоотеческим традициям, «заквашенным» на евангельских истинах: «приняв во всей строгости, что жены по образу поминовения Церкви Христу Господу должны повиноваться мужам во всем, должно принять во всей строгости и обязательную для мужей любовь - в мере любви Христа Господа к Церкви. Но Господь предал Себя за Церковь, следовательно, и « мужья должны простирать свою любовь к женам до готовности жертвовать за них и самою жизнию» .
Это спокойное ощущение силы для битвы с сильным мира сего, эта решимость «постоять за правду до последнева» рождаются у Калашникова из осознания своей правоты перед Богом и народом христианским. В этом дивном образе Лермонтов воплощает лучшие черты национального характера: «Нетрудно увидеть: русский человек ради правды готов пожертвовать самой жизнью, смиренно склоняясь перед Промыслом .
В своей последней битве и в разговоре с царем Степан Парамонович предстоит пред самим Богом и только перед Ним ответ держит, сохраняя семейную тайну.
В последние минуты своей жизни он думает и заботится только о своих близких, унося с собой вечную Любовь, которой научила его святая вера Православная.
В 1841 году Лермонтов писал, что «у России нет прошедшего, она вся в настоящем и будущем». Такова вера поэта. Таков сам Лермонтов. Он вместе с Россией в ее настоящем и будущем,как и бессмертные герои, созданные его гением.
Лермонтов заканчивает свою поэму возглашением славы народу христианскому, хранителю Святой Веры, в недрах которого поднимаются новые богатыри духа и зреют новые подвиги.
Щелкунова Светлана Александровна , учитель русского языка и литературы СОШ № 22 (г.Сергиев Посад)
Литература:
1. Священное Писание Ветхого и Нового Завета
2. Святитель Феофан Затворник. Толкование послания апостола Павла к Ефесянам. М., 2004.
3. Схиархимандрит Иоанн (Маслов) Симфония по творениям святителя Тихона Задонского.- М., 2003.
4. С.А. Андреев-Кривич. Тарханская пора. - М., 1968.
5. Э.А. Веденятина. Красота. Мешает ли она спасению? - М., 2002
6. В.Г.Белинский. Литературная критика. - М., 2005.
7. М.М.Дунаев. Православие и русская литература М., 1996 ч.II.
8. М.Ю.Лермонтов. Избранные сочинения в трех томах.- М., 1996,т.2
9. Лермонтовская энциклопедия. - М.,1981.
10. Семейная жизнь и православное воспитание.- С.-Петербург, 2006.
11. В.Ю.Троицкий. Словесность в школе. - М.,2000.
МАЯКОВСКИЙ. ВНЕШНОСТЬ, ХАРАКТЕР, МАНЕРА ПОВЕДЕНИЯ, ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ
Луначарская-Розенель И.Л.
Большого роста и при этом очень складный, с широкими, уверенными движениями, хорошо посаженной круглой головой и внимательным взглядом золотисто-карих глаз, он вдруг улыбался как-то очень молодо и по-мальчишески застенчиво, и от этой улыбки у его собеседника сразу исчезала всякая скованность при общении с ним.
<…>
Владимир Маяковский - воплощение мужества, активности, жизнеутверждающей силы, титанической работы во имя счастливого будущего.
Анненков Ю.П.
Он был огромного роста, мускулист и широкоплеч. Волосы он то состригал наголо, то отращивал до такой степени, что они не слушались уже ни гребенки, ни щетки и упрямо таращились в беспорядке - сегодня в одном направлении, завтра - в другом. Тонкие брови лежали над самыми глазами, придавая им злобный оттенок. Нижняя челюсть плотоядно выдавалась вперед. Гордый своей внешностью, он писал:
Иду - красивый,
Двадцатидвухлетний.
("Облако в штанах", 1915 г.)
Маяковский сознательно совершенствовал топорность своих жестов, громоздкость походки, презрительность и сухость складок у губ. К этому выражению недружелюбности он любил прибавлять надменные, колкие вспышки глаз, и это проявлялось особенно сильно, когда он, с самодовольным видом, подымался на эстраду для чтения (редкого по отточенности ритмов) своих стихов или для произнесения речей, всегда настолько вызывающих, что они непременно сопровождались шумными протестами и восторженными возгласами публики.
Лившиц Б.К.
Его размашистые, аффектированно резкие движения, традиционный для всех оперных злодеев басовый регистр и прогнатическая нижняя челюсть, волевого выражения которой не ослабляло даже отсутствие передних зубов, сообщающее вялость всякому рту, – еще усугубляли сходство двадцатилетнего Маяковского с участником разбойничьей шайки или с анархистом-бомбометателем, каким он рисовался в ту пору напуганным багровским выстрелом салопницам. Однако достаточно было заглянуть в умные, насмешливые глаза, отслаивавшие нарочито выпячиваемый образ от подлинной сущности его носителя, чтобы увидать, что все это - уже поднадоевший "театр для себя", которому он, Маяковский, хорошо знает цену и от которого сразу откажется, как только найдет более подходящие формы своего утверждения в мире.
Незнамов П.В.
Тем не менее жест его был свободен и размашист, движение не связано; большие руки всегда находили работу; "снарядами", на которых он упражнял свою силу и гибкость своих пальцев, были: то стакан с чаем, то папироса, то длинная металлическая цепочка, наматываемая и разматываемая, то карты.
Никогда не забуду его позы, когда он, взяв со стола Брика какой-то журнальчик, процитировал и сатирически растерзал продукцию нескольких петроградских пролет-поэтов. Он стоял и, высоко держа книжку в раскрытом виде тремя пальцами правой руки, яростно потрясал ею в воздухе и при этом как бы наступал на слушателей, выкрикивая свои гневные оценки. Оценки попадали не в бровь, а в глаз. Я думаю, что многие видели его в этой позе: в личном разговоре, в издательстве, на эстраде - в позе, обусловленной всем размахом его чувств и всем размахом его натуры.
Гзовская О.В.
Сверкающие темные глаза, вихрастые волосы, озорной взгляд, всегда энергичный, с быстрой сменой мимики очень красивого лица - таким я помню тогда Маяковского.
Бромберг А.Г.
Вдруг широко распахивается дверь, и входит Маяковский. На нем - куртка с меховым воротником и круглая меховая шапка. На улице сильный мороз, и на смуглом лице Маяковского виден румянец. Его высокая широкоплечая фигура резко выделяется на темном фоне открытых в зал дверей. Поза поэта, выражение его лица и особенно пристальный взгляд больших блестящих карих глаз - все, вплоть до палки на сгибе руки, как бы спрашивает: "Кто вы такой? Что надо?" Трушу, кое-как бормочу свою просьбу: "...сначала посмотреть... потом показывать". С ужасом думаю, что понять это нельзя и, вероятно, Маяковский попросит не мешать ему. Но Маяковский смотрит весело и говорит:
Пожалуйста! Пожалуйста!
Сейфуллина Л.Н.
Оглянулась и я и увидела лицо, которое забыть нельзя. Можно много подобрать прилагательных для описания лица Владимира Владимировича: волевое, мужественно красивое, умное, вдохновенное. Все эти слова подходят, не льстят и не лгут, когда говоришь о Маяковском. Но они не выражают основного, что делало лицо поэта незабываемым. В нем жила та внутренняя сила, которая редко встречается во внешнем выявлении. Неоспоримая сила таланта, его душа.
Ефимов В.
Его образ, фигура, манера говорить и держаться перед большой аудиторией, его мощный голос, умение ответить, а если нужно высмеять своего противника, ясное понимание идеи, целеустремленность, и наконец, его стихи в неповторимом исполнении самого автора, - все это покорило меня навсегда.
Маяковский в 1926 году запомнился высоким, ладно скроенным. Круглая стриженная голова, карие глаза... Он обладал умением сразу располагать к себе людей. Однако очень быстро из внимательного и мягкого превращался в грозного и даже грубого.
Однако он не всегда был таким. Видал я его и тяжело подавленным, ушедшим в себя, замкнувшимся. <…>
Те, кто рисует его эдаким бойцовым петухом, готовым сцепиться с кем угодно и по какому угодно поводу - не только не правы, но и несправедливы. Я присутствовал на многих диспутах, докладах и выступлениях Маяковского, и могу с уверенностью сказать, что в «атаку» он бросался лишь тогда, когда его к этому вынуждали.
Никулин Л.В.
Вот перед нами двадцатисемилетний Маяковский, в тесном, переполненном зале, где кипит словесная война. Он только что вошел, стоит в дверях, выпрямившись во весь рост, с неизменной папиросой в углу рта, весь в своих мыслях, как бы думая о другом, и вдруг резкой фразой или одним словом оборвет скептика или заставит замолчать краснобая, упивающегося собственным красноречьем. Удивительно остроумие Маяковского, неожиданный поворот мысли, присущий только ему. Даже когда он негодует, яростно спорит, его большие, внезапно зажигающиеся глаза, прямой взгляд как бы говорит: вот мы спорим, я знаю, вы не правы, но мы вместе, мы рядом, если вы за нашу советскую справедливую жизнь, за коммунизм! <…>
Мне тогда казалось странным, отчего Маяковский, так болезненно переживавший несправедливые, злые выпады критики, хладнокровно относился к шуткам и остротам по его адресу, особенно к удачным и остроумным шуткам. Он не обижался на эпиграммы, шаржи и карикатуры. <…>
Трудно передать своеобразие его разговора, неожиданность интонаций, странность чередования угрюмой сосредоточенности взгляда и жизнерадостности его улыбки.
Анненков Ю.
Писать о Маяковском трудно: он представлял собою слишком редкий пример человеческой раздвоенности. Маяковский - поэт шел рядом с Маяковским - человеком; они шли бок о бок, почти не соприкасаясь с друг другом. С течением времени это ощущение становилось порой настолько реальным, что разговаривая с Маяковским, я не раз искал глазами другого собеседника.
Чуковский К.И.
Познакомившись с ним ближе, я увидел, что в нем вообще нет ничего мелкого, юркого, дряблого, свойственного слабовольным, хотя бы и талантливым, людям. В нем уже чувствовался человек большой судьбы, большой исторической миссии. Не то чтобы он был надменен. Но он ходил среди людей как Гулливер, и хотя нисколько не старался о том, чтобы они ощущали себя рядом с ним лилипутами, но как-то так само собою делалось, что самым спесивым и заносчивым людям не удавалось взглянуть на него свысока. <…>
Своей лирики он всегда как будто стыдился – «в желтую кофту душа от осмотров укутана», – и те, кто видел его на эстраде во время боевых выступлений, даже не представляли себе, каким он бывал уступчивым и даже застенчивым в беседе с теми, кого он любил.
Саянов В.М.
…мне кажется, что он нежнейшей души человек, и не так ему легко даются литературные схватки, в которых он сражается с буслаевской силой...
Ивнев Р.
Сразу чувствовалось, что это большое, громадное, стихийное явление. Так оно и воспринималось его друзьями, которые считались левым направлением в искусстве, и врагами этого нового искусства. Как-то это чувствовалось сразу.
Многие думают сейчас, что такое впечатление производил его громкий голос. Это совершенно неверно. <…> Но Маяковский сразу обращал на себя внимание. Его оригинальные, острые реплики, меткие остроты нельзя было не заметить.
Рита Райт
Надо сказать, что я не знала человека более точного, более верного своему слову, назначенному часу, назначенному делу, чем Маяковский. Не было случая, чтобы он "подвел", опоздал, не пришел. И ведь никто не регламентировал его время, его работу. Как ему не хотелось иногда летом, в очень жаркий день, ехать в город с дачи. Как не хотелось сесть за учебник после обеда, когда был назначен немецкий урок.
Ох, как не хочется учиться,- говорил он.
Не хотите - не надо,- предлагала я,- можно и потом.
Нет, надо, надо. <…>
Люди, видавшие Владимира Владимировича на эстраде, особенно те, которые сами ежились от его беспощадных щелчков, люди, встречавшие его за картами, в кафе, среди чужих, часто говорят о его бесцеремонности, грубости, даже "богемности".
Но разве было в быту Маяковского что-нибудь, хоть отдаленно схожее с обычным представлением о "богеме"?
"Богема" живет беспорядочно, грязно, неорганизованно.
Маяковский был чистоплотен до болезненности, точен до минуты, организован до мелочей.
"Богема" обожает "душевные разговоры", "надрыв", слухи, сплетни, анекдоты.
Маяковский ненавидел сплетни, с презрением называл всякое самоковыряние "психоложеством" и никогда не "разглагольствовал".
В "богеме" нет уважения к чужому труду, к чужому времени. Маяковский был требователен к себе и к другим. Он не знал, что значит опоздать, не выполнить обещанного, задержать человека. Он с величайшей брезгливостью относился к неопрятности в человеческих отношениях, к расхлябанности в работе, к пустой "болтологии".
Хотелось бы передать то почти физическое ощущение "проветренности", - чистого воздуха, тепла, простоты и бесконечного внимания, который испытывал каждый, кому посчастливилось близко видеть Маяковского и его друзей.
"Было всякое" - об этом написано у самого Маяковского, но по его стихам, по его письмам можно понять, что те, большие, по-настоящему человеческие отношения, которые связывали его с друзьями, ни от чего не зависели и что эта огромная, нерушимая дружба и близость ни от чего не могла порваться...
Нюренберг А.М.
Неприязнь ко всему устоявшемуся в искусстве, стертому временем и пошлому, была у него исключительно острая. Он ненавидел все проявления штампованных форм. Вспоминаю его выступление на одном собрании в редакции "Правды" в связи с проектом издания нового сатирического журнала, свободного от "академической юмористики". Долгое время, как всегда в этих случаях бывает, мы все бились над тем, как назвать журнал. Обсуждалось очень много названий, но ни одно не удовлетворяло собравшихся. Маяковский предложил подчеркнуто простые названия: "Махорка", "Мыло", "Мочалка", "Бов". Остановились на "Бове".
Морчадзе И.И.
Он был искренним, чутким и трогательным товарищем, таким и остался до конца жизни.
Мейерхольд В.Э.
Маяковский раздражал кое-кого потому, что он был великолепен, он раздражал потому, что он действительно был настоящим мастером и действительно владел стихией большого искусства, потому что он знал, что такое большая сила. Он был человеком большой культуры, который превосходно владел языком, превосходно владел композицией, превосходно распоряжался сценическими законами; <…> Он обращался не только к чувствам и к чувствицам. Он был настоящим революционером. <…> он был человеком, насыщенным тем, что нас всех волнует. Он волновал, потому что был человеком сегодняшнего дня, был передовым человеком, был человеком, который стоял на страже интересов восходящего класса. Он не набрасывал на себя тогу с надписью "сегодня приличествует быть таковым", он был таковым с юности, это его подлинная природа. Это не грим, это не маска, а это его подлинная стихия борца революционера не только в искусстве, но и в политике. Вот что ставило его в первый ряд. <…> Я могу с уверенностью сказать и говорю это с полной ответственностью: Маяковский был подлинным драматургом, который не мог быть еще признан, потому что он перехватил на несколько лет вперед.
Ильинский И.В.
Подчас сердился Мейерхольд, но Маяковский был ангельски терпелив и вел себя как истый джентльмен. Этот, казалось бы, резкий и грубый в своих выступлениях человек, в творческом общении был удивительно мягок и терпелив. Он никогда не шпынял актеров, никогда, как бы они плохо ни играли, не раздражался на них. Один из актеров никак не мог просто, по-человечески сказать какую-то незначительную фразу: актер говорил ее выспренно, с фальшивым пафосом. Несколько раз повторял эту фразу Мейерхольд, показывал, как надо ее произнести, Маяковский:
Скажите ее просто. Нет, нет, совсем просто. Нет, проще. Проще, дорогой. Да нет, нет же. Просто, просто. Подождите! Минутку! Скажите: "мама". Вы можете сказать просто: "мама"? Вы меня не понимаете? Я прошу вас сказать совсем просто: "мама". Теперь скажите: "папа". Ну вот. Теперь так же скажите и вашу фразу.
Медведев С.С.
К общим беседам за семейным столом Володя был подчеркнуто безразличен, никогда участия в них не принимал и угрюмо молчал. Держался со старшими очень независимо, не стеснялся и не старался быть любезным. У Володи было в те годы внешне несколько пренебрежительное отношение к людям; если человек был ему безразличен, не интересен, он этого нисколько не скрывал. Склонный к остроумию, он бывал иногда очень резок и даже груб, чем многих тогда отталкивал от себя. <…>
Он считал, что решающим, определяющим условием развития художника является упорный труд и систематическая работа над собой.
Шостакович Д.Д.
Я наивно думал, что Маяковский в жизни, в повседневном быту оставался трибуном, блестящим, остроумным оратором. Когда на одной из репетиций я познакомился с ним, он поразил меня своей мягкостью, обходительностью, просто воспитанностью. Он оказался приятным, внимательным человеком, любил больше слушать, чем говорить.
Мануйлов В.А.
С Маяковским было легко. Он часто иронизировал. С некоторыми его парадоксами я не мог согласиться, но его доброжелательность и непринужденность сразу располагали к нему. <…>
Он всегда спешил. В будущее.<…>
Как и многие встречающиеся с Маяковским, я знаю, что Владимир Владимирович был не только сильным, мужественным человеком, который не страшился никаких трудностей и не терялся ни в какой аудитории, но и добрым и ласковым, нежным к тем, кого любил, кому симпатизировал. Особенно внимательно относился к детям, и в его непосредственности и душевной чистоте было много детского. При этом был очень раним, но сдержан и никогда не показывал своей боли. Он был организован, точен, пунктуален не только в работе, но и в повседневном быту, требователен к себе и к другим, влиятельным и невлиятельным лицам. Сосредоточенный в работе, Маяковский был общителен и прост с людьми. В нем самом, как и в его творчестве, равно сочетались лирическое и сатирическое начала. Об этом свидетельствует "все написанное Маяковским", в том числе его письма и даже записочки с забавными с трогательными рисунками. <…>
Меня всегда удивляла и восхищала живая заинтересованность Маяковского в самых различных областях культуры, цепкость его памяти, его наблюдательность. Рассказывая о своих поездках по странам Европы и Америки, он не только знакомил с десятками интереснейших поэтов, художников, актеров, энтузиастов своего дела, но и входил в мельчайшие вопросы книгоиздательского и книготоргового дела, в вопросы техники театра и кино, организации выставок, праздничных зрелищ, в споры о планировке современных города, в проблемы транспорта и влияния скоростей будущего на психику человека.
Жегин Л.Ф.
По существу, Маяковский был отзывчивый человек, но он эту сторону своего "я" стыдливо скрывал под маской напускной холодности и даже грубости. Он способен был на трогательные, думается, даже на почти сентиментальные поступки; все это так мало вяжется с его канонизированным образом. <…>
Маяковский не шел, а маячил. Его можно было узнать за версту не только благодаря его росту, но, главным образом, по размашистости его движений и немного корявой и тяжелой походке.
Ефимов Б.Е.
Ведь Маяковский вызывал к себе необычное отношение: всегда и везде было интересно видеть его, слушать, наблюдать; в любой обстановке, в любой аудитории и компании он был центром внимания. Каждая встреча с ним; каждый, даже мимолетный разговор запоминался как маленькое событие, о котором хотелось обязательно рассказать <…>
Поэт по-хозяйски перебирает лежащие на столе рукописи, берет один из моих рисунков.
Ваш?
Мой, Владим Владимыч.
Плохо.
Я недоверчиво улыбаюсь. Не потому, что убежден в высоком качестве своей работы, а уж очень как-то непривычно слушать такое прямое и безапелляционное высказывание. Ведь обычно принято, если не нравится, промолчать или промямлить что-нибудь маловразумительное.
Маяковский протягивает огромную руку за другим рисунком. Я слежу за ним уже с некоторой тревогой.
Плохо, - отчеканивает поэт и берет третий, последний рисунок.
Оч-чень плохо, - заявляет он тоном, каким обычно сообщают чрезвычайно приятные новости, и, видимо считая обсуждение исчерпанным, заговаривает с кем-то другим.
Таков был простой, прямой и предельно откровенный стиль Маяковского. В вопросах искусства он был непримиримо принципиален даже в мелочах, не любил и не считал нужным дипломатничать, кривить душой, говорить обиняками и экивоками.
Плохо - значит плохо, и "никаких гвоздей"! <…>
я не обиделся на Маяковского. Я поверил, что рисунки действительно плохи. И тем более радостными и приятными бывали для меня скупые похвалы, которые мне впоследствии приходилось слышать иногда от Владимира Владимировича.
Гринкруг Л.А.
…он был хорошо известен как новатор, имеющий на все свои собственные взгляды, человек глубоко принципиальный, не терпящий в искусстве никаких компромиссов.
Адливанкин С.Я.
Владимир Владимирович при внешней жесткости был очень нежным, чутким человеком, человеком необычайной внутренней чистоты. Его внешняя манера говорить, его резкость была своего рода броней, за которой он прятал свою теплоту, свою нежность к людям. Казалось, что эту нежность он считал чем-то неприличным.
Он понимал человеческие слабости, но не выносил людской мерзости. У него было острое чутье: он всегда умел отличить своего от чужака, приспособленца.
Его поступки всегда носили характер очень принципиальный, в нем не было ничего мелочного, группового. А вокруг него часто создавалась обстановка чисто групповая.
Антольский П.Г.
В нем чувствовалось желание быть корректным в этом буржуазном, втайне враждебном к нему доме. Повторяю: так держат себя победители.
Асеев Н.Н.
Орлеанский Мужчина, одержимый, безудержный, самоотверженный. Верящий самозабвенно в свою миссию защиты Родины-революции от всех врагов и недоброжелателей. И становящийся преданием сейчас же после первого своего появления. <…>
Я узнал его, идущего по Тверскому бульвару, именно по непохожести на окружающее. Высокий детина двигался мне навстречу, издали приметный в толпе ростом, сиянием глаз, широким шагом, черной, расстегнутой на горле, блузой. Я подошел, предчувствуя угадыванье, как иногда предчувствуешь удачу.
Вы Маяковский?
Да, деточка!
Деточка была хоть и ниже его ростом, но уже в достаточном возрасте. Но в этом снисходительном обращении не было ни насмешки, ни барства. Низкий и бархатный голос обладал добродушием и важностью тембра. <…>
Очень он был предан друзьям. Но настоящим друзьям, без лигатуры. Самый милый человек ему был тот, кто умел дружить без расчета, без оглядки. Он не раз говорил, что друг тот, кто ни в чем не изменит, далее в таких обстоятельствах, когда это не измена даже, а просто несогласие во взглядах. В дружбе не может быть несогласия. Даже тогда, когда один говорит то, что не нравится другому.<…>
Маяковский не был семейным человеком, как это понимается большинством. Он был общественным человеком, без всякого усилия казаться им в чьих-либо глазах. Родней ему были те, кого он считал людьми, стоящими этого наименования. Поэтому и родня им была признаваема в той же мере. К матери он относился с нежной почтительностью, выражавшейся не в объятиях и поцелуях, а в кратких допросах о здоровье, о пище, лекарствах и других житейских необходимостях. Но в этих вопросах, в их интонации была не наигранная забота о здоровье, нуждах, потребностях.
В отношениях с сестрами была тоже родственность старшего в семье, хотя он был младше сестер. Но длительных семейных разговоров он не заводил, да и недолюбливал.<…>
Маяковский не был семейственным человеком, но он любил людей. «Не вы - не мама Альсандра Альсеевна. Вселенная вся семьею засеяна» - это не было только стихотворной строчкой, это было прямым заявлением о всемирности своего родства. И именно к маме обратился он с таким заявлением. Он сторонился быта, его традиционных форм, одной из главных между которыми была семейственность. Но без близости людей ему было одиноко. И он выбрал себе семью, в которую, как кукушка, залетел сам, однако же не вытесняя и не обездоливая ее обитателей. Наоборот, это чужое, казалось бы, гнездо он охранял и устраивал, как свое собственное устраивал бы, будь он семейственником. Гнездом этим была семья Бриков, с которыми он сдружился и прожил всю свою творческую биографию.
Брик Л.Ю.
Маяковский был остроумен и блестящ, как никто, но никогда не был он "собеседником". На улице или на природе, идя рядом с вами, он молчал иногда часами.
Родченко А.М.
Одно время я много работал по фотомонтажу. Купил себе два аппарата - один репродукционный, другой жилетный "Кодак", единственный тогда хроникерский аппарат. Не было лишь увеличителя.
И вот однажды в магазине на Тверской я обнаружил подходящий увеличитель. Сунулся платить - увы, в кошельке сто восемьдесят рублей, а нужно двести десять. Заплатив сто восемьдесят, я сказал, что сейчас принесу остальные. У кого взять деньги? У Бриков? У Володи? Но они дома будут только вечером...
Так я шел в глубоком раздумье по Кузнецкому мосту.
И вдруг прямо передо мной вырастает фигура Володи.
Что с тобой, старик? У тебя такой убитый вид.
Мне нужно три червонца! - выпалил я единым духом.
Маяковский тут же вынул деньги, и я помчался обратно. Нагруженный тяжелой кладью, я медленно возвращался домой, отдыхая на подоконниках магазинов. Шел и ругал себя: "Вот идиот, не взял денег у Володи больше, на извозчика..."
Дома рассказали, что Маяковский звонил и спрашивал, что со мной: он встретил меня расстроенного, я спросил у него три червонца, а взяв, ничего не сказал и убежал куда-то...
Это маленький эпизод, но я его помню... Отношение Маяковского к товарищам всегда было очень чуткое, внимательное.
Сейфуллина Л.Н.
Публичных выступлений в Берлине у него в тот приезд - насколько я помню - не было, он скучал. От скуки дразнил меня. Возьмет и догонит меня неожиданно на улице, пройдет несколько шагов рядышком, старательно вытянувшись во весь свой высокий рост, потом улыбнется и быстро скроется в каком-нибудь подъезде. Долго сердиться на него, когда он школьничал, было невозможно. Очень непосредственно это у него выходило: внезапно и по-детски бесхитростно. Однажды на каком-то утомительно официальном приеме у какого-то важного немца (ни фамилии, ни звания его не помню) нас сфотографировали. Мы с Владимиром Владимировичем сидели, по обыкновению, рядом. В тот момент, когда нас снимали, Маяковский вдруг взял и слегка приподнялся на стуле. Впоследствии мне звонили из какого-то музея, расспрашивали: сидит он или стоит. Если стоит, то по виду, на этой фотографии, он слишком мал. Если сидит, то и при его росте великоват на снимке 3. Сочетание постоянной напряженной человеческой мысли с такой непосредственной шаловливостью было одним из сильных очарований личности поэта.
Евреинова Л.А.
Хорошо запомнилась мне одна встреча с Маяковским в трамвае.
Был август месяц. У Страстного монастыря я села на трамвай, с трудом втиснувшись на переполненную до отказа площадку.
Здравствуйте, Иконникова! - вдруг раздался громкий голос Маяковского.- Я узнал вас по вашему оперению. (На мне была надета шляпка с двумя крылышками по бокам.)
Здравствуйте,- ответила я, отыскивая его глазами.
Проехали остановку.
Перебирайтесь сюда в вагон,- крикнул Маяковский.- Угощу вас грушей. Во! Смотрите!
Я повернула голову. В высоко поднятой руке он держал большую зеленую грушу.
Самая лучшая груша в Москве! - громогласно объявил он, привлекая внимание стоящих на площадке.
Я поблагодарила и отказалась.
Да что вы краснеете, как печеное яблоко,- продолжал Маяковский (на площадке засмеялись),- не стесняйтесь, у меня есть еще одна.
Я отвернулась и стала смотреть в другую сторону.
Дядя, который в фартуке,- снова раздался голос Маяковского,- посмотрите, что она "взаправду" рассердилась или так, только притворяется.
"Дядя", стоявший за моей спиной, судя по белому фартуку - дворник, вытянув шею, заглянул мне в лицо и деловито доложил под новый взрыв смеха публики:
Шибко осерчали.
МАЯКОВСКИЙ И АУДИТОРИЯ
Серебров М.О.
У Маяковского было много врагов. Он называл их "буржуями", "мещанами", "фармацевтами" и "обозной сволочью". Они травили Маяковского в прессе, гоготали на его пьесах, дружески внушали ему, что он исписался, и ехидно спрашивали, когда же он наконец застрелится.
Горький не раз его учил, что "в драке надо всегда считать себя сильнее противника". Маяковский не всегда следовал этому совету.
На эстраде и вообще на людях он держался плакатно, а кто знает, сколько ночей он провел без сна, мучаясь от тоски, уязвленного самолюбия и неуверенности в своих силах.
Рита Райт
Но Маяковский в тысячной аудитории уже не был просто поэтом, читающим свои стихи. Он становился почти явлением природы, чем-то вроде грозы или землетрясения,- так отвечала ему аудитория всем своим затаенным дыханием, всем напряжением тишины и взрывом голосов, буквальным, не метафорическим, громом аплодисментов.
Незнамов П.В.
Маяковский появлялся на эстраде во всеоружии из ряда вон выходящей манеры. Это был не лектор, а поэт-разговорщик. Даже более того, это был поэт-театр. И все его снимания пиджака, вешания его на спинку стула, закладывания пальцев за проймы жилета или рук в карманы, наконец ходьба по сцене и выпады у самой рампы - были средствами поэта-театра. Это был инструмент сценического воздействия. Не знаю, как в отношении всего прочего, но футуристическая выучка публичных выступлений оказалась для него небесполезна. <…>
Маяковскому в его поездках по стране приходилось "доказывать" свою поэзию. И дело было тут не только в том, что мещане обидно-обиходного типа или люди, не привыкшие к его стиху, ворчали. Но и в том, что Маяковский, не довольствуясь аудиторией в полтора десятка родственных читательских обойм, искал массового читателя и созывал тысячи новых своих "сочувственников".
Это был поэт-разговорщик. Это был агитатор. Он подставлял себя на место аудитории, говорил от ее лица и тем самым увлекал к общему действию.
Кассиль Л.А.
Вот он ухватил какую-то строку из пошлой статьи критика, пронес ее над головами слушателей и выбросил из широко раскрытого рта, свалив в кучу смеха, выкриков и аплодисментов. Стенографистки то и дело записывают в отчете: "смех", "аплодисменты", "общий смех", "бурные аплодисменты". <…>
Не резвитесь... Раз я начал говорить, значит докончу. Не родился еще такой богатырь, который бы меня переорал. Вы там, в третьем ряду, не размахивайте так грозно золотым зубом. Сядьте! А вы положите сейчас же свою газету или уходите вон из зала! здесь не читальний зал, здесь слушают меня, а не читают. Что?.. Неинтересно вам? Вот вам трешка за билет. Идите, я вас не задерживаю... А вы там тоже захлопнитесь. Что вы так растворились настежь? Вы не человек, вы шкаф.
Он ходит по эстраде, как капитан на своем мостике, уверенно направляя разговор по выбранному им курсу. Он легко, без натуги распоряжается залом. <…>
До моего понимания ваши шутки не доходят, - ерепенится непонимающий.
Вы жирафа! - Восклицает Маяковский.- Только жирафа может промочить ноги в понедельник, а насморк почувствовать лишь к субботе.
Противники никнут. Стенографистки ставят закорючки, обозначающие хохот всего зала, аплодисменты.
Но вдруг вскакивает бойкий молодой человек без особых примет.
Маяковский! - вызывающе кричит молодой человек.- Вы что, полагаете, что мы все идиоты?
Ну что вы! - кротко удивляется Маяковский. - Почему все? Пока я вижу перед собой только одного.
Некто в черепаховых очках и немеркнущем галстуке взбирается на эстраду и принимается горячо, безапелляционно доказывать, что "Маяковский уже труп и ждать от него в поэзии нечего".
Зал возмущен. Оратор, не смущаясь, продолжает умерщвлять Маяковского.
Вот странно, - задумчиво говорит вдруг Маяковский, - труп я, а смердит он. <…>
Я должен напомнить товарищу Маяковскому, - горячится коротышка, - старую истину, которая была еще известна Наполеону: от великого до смешного - один шаг...
Маяковский вдруг, смерив расстояние, отделяющее его от говоруна, соглашается.
От великого до смешного - один шаг, - и показывает на себя и на коротенького оратора.
А зал надрывается от хохота. <…>
С беспощадной, неиссякаемой находчивостью отвечает Маяковский на колкие записки противников, на вопросы любопытствующих обывателей и писульки литературных барышень.
"Маяковский, сколько денег вы получите за сегодняшний вечер?"
А вам какое дело? Вам-то ведь все равно ни копейки не перепадет... Ни с кем делиться я не собираюсь... Ну-с, дальше...
"Как ваша настоящая фамилия?"
Маяковский с таинственным видом наклоняется к залу.
Сказать? Пушкин!!!
"Может ли в Мексике, скажем, появиться второй Маяковский?"
Гм! Почему же нет? Вот поеду еще разок туда, женюсь там, может... Вот и, вполне вероятно, может появиться там второй Маяковский.
"Ваши стихи слишком злободневны. Они завтра умрут. Вас самого забудут. Бессмертие - не ваш удел..."
А вы зайдите через тысячу лет, там поговорим!
"Ваше последнее стихотворение слишком длинно..."
А вы сократите. На одних обрезках можете себе имя составить.
"Маяковский, почему вы так себя хвалите?"
Мой соученик по гимназии Шекспир всегда советовал: говори о себе только хорошее, плохое о тебе скажут твои друзья,
Вы это уже говорили в Харькове! - кричит кто-то из партера.
Вот видите,- спокойно говорит Маяковский,- товарищ подтверждает. А я и не знал, что вы всюду таскаетесь за мной.
<…>
Что такое?.. А, знакомый почерк. А я вас все ждал. Вот она, долгожданная:
"Ваши стихи непонятны массам".
Значит, вы опять здесь. Отлично! Идите-ка сюда. Я вам давно собираюсь надрать уши. Вы мне надоели.
Еще с места:
Мы с товарищем читали ваши стихи и ничего не поняли.
Надо иметь умных товарищей!
Маяковский, ваши стихи не волнуют, не греют, не заражают.
Мои стихи не море, не печка и не чума.
Маяковский, зачем вы носите кольцо на пальце? Оно вам не к лицу.
Вот потому, что не к лицу, и ношу на пальце, а не в носу.
Маяковский, вы считаете себя пролетарским поэтом, коллективистом, а всюду пишете - я, я, я.
А как вы думаете, Николай Второй был коллективист? А он всегда писал: мы, Николай Второй... И нельзя везде во всем говорить: мы. А если вы, допустим, начнете объясняться в любви девушке, что же, вы так и скажете: "Мы вас любим"? Она же спросит: "А сколько вас?"
Но больше всего обиженных за Пушкина. В зале поднимается худой, очень строгий на вид человек в сюртуке, похожий на учителя старой гимназии. Он поправляет пенсне и принимается распекать Маяковского.
Нет-с, сударь, извините...- сердится он.- Вы изволили в письменной форме утверждать нечто совершенно недопустимое об Александре Сергеевиче Пушкине. Изъяснитесь. Нуте-с?
Владимир Владимирович быстро вытягивается, руки по швам, и говорит школьной скороговоркой:
П"остите, п"остите, я больше не буду!
А все-таки Пушкин лучше вас! - кричит кто-то.
А,- говорит Маяковский,- значит, вам интереснее слушать Пушкина. Отлично!.. "Евгений Онегин". Роман в стихах. Глава первая:
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог...
Взмолились? Ладно. Вернемся к Маяковскому...
И, пользуясь затишьем, он опять серьезно и неутомимо сражается за боевую, за политическую поэзию наших дней.
Я люблю Пушкина! Наверное, больше всех вас люблю его. "Может, я один действительно жалею", что его сегодня нет в живых! Когда у меня голос садится, когда устанешь до полного измордования, возьмешь на ночь "Полтаву" или "Медного всадника" - утром весь встаешь промытый, и глотка свежая... И хочется писать совсем по-новому. Понимаете? По-новому! А не переписывать, не повторять слова чужого дяди! Обновлять строку, слова выворачивать с корнем, подымать стих до уровня наших дней. А время у нас посерьезней, покрупней пушкинского. Вот за что я дерусь! <…>
Все-таки устаешь,- говорит он.- Я сейчас как выдоенный, брюкам не на чем держаться. Но интересно. Люблю. Оч-ч-чень люблю все-таки разговаривать. А публика который год, а все прет: уважают, значит, черти. Рабфаковец этот сверху... Удивительно верно схватывает. Приятно. Хорошие ребята. А здорово я этого с бородой?..
Ефимов Б.Е.
Я вижу Маяковского на докладах и диспутах - спокойного, уверенного в себе, с недоброй язвительной усмешкой слушающего оппонентов, а потом атакующего их со всей силой убийственной иронии и полемического азарта, грохочущих в раскатах его могучего баса. Вижу я его и злого, разъяренного, багрового и потного, отбивающегося от натиска противников, как загнанный лось отбрасывает от себя свору теснящих его гончих.
Голодный М.С.
Характерно его отношение к аудитории, с мнением которой он часто считался. Так, например, критикуя стихи Жарова "Старым друзьям", он прочитал их аудитории. Но слушатели стали аплодировать стихам, которые в чтении Маяковского только выигрывали. Тогда он крикнул Жарову:
Ну что же, черт вас возьми, идите, кланяйтесь народу, - и вывел его за руку на сцену.
Бромберг А.Г.
…беседуя с этими посетителями, он не всегда мог скрыть свое раздражение и возмущение, спрятать боль от хотя и привычных, но всегда ядовитых, москитных укусов. <…>
В беседу вступает мужчина:
В ваших стихах нет никаких признаков поэзии. Они непонятны массам! Я, например, интеллигентный человек, а и то не понимаю ваши стихи. Я культурнее рабочих, и тем не менее...
Глупости! Неверно! - прерывает его Маяковский.
Ругаться Легко.
Да вы не обижайтесь. Спор так спор! Называйте и меня дураком, я не обижусь. Дело же в том, что наш рабочий культурнее не только гимназиста восьмого класса, а и любого американского профессора...
Это что же, вы сами в Америке убедились в этом?
И в Америке, и у нас! Тут дело в разнице систем. Наш рабочий, сознающий себя гражданином советской страны, на голову выше любого американского профессора, которому не по силам выбраться из грязного болота их мещанского американского "образа жизни".
Пусть рабочий культурнее меня, но ведь мы говорим сейчас о стихах. Если он культурнее, тогда и стихи ему надо давать культурные, еще лучшие, чем мне. А вы пишете не хорошие стихи, грубые. Как вы можете употреблять грубые слова?
Это совсем другое! Я вполне сознательно свожу поэзию "с неба на землю". Дело поэзии - воздействовать. И в тех случаях, когда это нужно, я беру "грубые" слова. Мои стихи не для объяснения в любви, а для борьбы за социализм. И для этого я изобретаю новые приемы в технике стиха.
Асеев Н.Н.
Главное, что мы не представляли, как горько у него было на душе. Ведь он никогда не жаловался на свои "беды и обиды". Нам неизвестно было, например, о том страшном впечатлении, которое должно было произвести на него выступление у студентов Института народного хозяйства, на котором он столкнулся с каким-то недоброжелательством, с обвинением в непонятности, в недоходчивости его стихов до рабочих. Возражения были безграмотны и грубы; например, говорилось, что у Маяковского есть стихи, в которых страницами повторяется: «тик-так, тик-так, тик-так». Это было прямой издевкой, рассчитанной на то, чтобы раздражить Маяковского, вывести его из себя.
Маяковский возражал всерьез на явную издевку, горячился, с большой обидой поражался безграмотности аудитории. И впервые здесь коснулся своей смерти, сказав: «Когда я умру, вы со слезами умиления будете читать мои стихи». В протоколе заседания после этих слов отмечено – «некоторые смеются». <…>
Маяковский никогда не объяснялся по поводу своих взаимоотношений с аудиторией, с читателями. В огромном большинстве это были восторженные, дружеские отношения. Но разговоров об успехах Маяковский обычно не вел. О неудачах же совсем никогда не говорил: не любил жаловаться.
<…>
У Маяковского, как у выдающегося деятеля своей эпохи, было очень много и друзей и врагов. Трудно решить, на чьей стороне было большинство. Друзья были и близкие ему люди, и мало знакомые дальние друзья, аплодирующие ему на выступлениях, провожающие его добрыми взглядами и приветственными возгласами, но потом расходящиеся в неведомую даль, уже на местах своей работы или учебы вступая в ожесточенную полемику с теми, кто не признавал поэтом "агитатора, горлана, главаря"31.
Общею для друзей Маяковского была восторженность; восторгались им самим, его стихами, остроумием, его советским обликом нового человека. Восторженность эта зачастую была застенчивой, молчаливой, не желающей заявлять о себе. <…>
Ни с чем виденным раньше несхожий, непривычный, необъяснимый. Это привлекало одних и раздражало других. Но привычное становилось знакомым; стиралось, до некоторой степени, это ощущение удивления: разъяснялось непонятное с первого раза,- явление входило в обиход, в круг вседневно наблюдаемого. <…>
Так было с друзьями. С людьми же, настроенными враждебно, было сложнее. Во-первых, слои их были неоднородны в своей активности. Непризнававшие Маяковского делились на много разновидностей. Здесь были, во-первых, обиженные им по литературной или обывательской линии, что часто объединялось общей неприязнью ко всему новому, непонятному, беспокоящему своей непривычностью. А Маяковский часто задевал в полемике очень мстительных людей с болезненно развитым самолюбием.
<…>
Сколько недругов создавал себе Маяковский, упоминая то одного, то другого в стихах, начиная с Когана и Стеклова, кончая Алексеем Толстым. Но все это были видимые неприятели, а сколько было их невидимых, неслышимых из-за недостатка голоса, обозленных обывателей, травмированных громом его голоса, прозаседавшихся, прозалежавшихся, позатаившихся, унтеров пришибеевых, сменивших вицмундир на гимнастерку, Чичиковых и подколесиных, не желавших ничего нового, ничего такого, что могло бы обеспокоить их слежавшиеся вкусы, убеждения, навыки
