XV
Место тяги было недалеко над речкой в мелком осиннике. Подъехав к лесу,
Левин слез и провел Облонского на угол мшистой и топкой полянки, уже
освободившейся от снега. Сам он вернулся на другой край к двойняшке-березе
и, прислонив ружье к развилине сухого нижнего сучка, снял кафтан,
перепоясался и попробовал свободы движений рук.
Старая, седая Ласка, ходившая за ними следом, села осторожно против
него и насторожила уши. Солнце спускалось за крупный лес; и на свете зари
березки, рассыпанные по осиннику, отчетливо рисовались своими висящими
ветвями с надутыми, готовыми лопнуть почками.
Из частого лесу, где оставался еще снег, чуть слышно текла еще
извилистыми узкими ручейками вода. Мелкие птицы щебетали и изредка пролетали
с дерева на дерево.
В промежутках совершенной тишины слышен был шорох прошлогодних листьев,
шевелившихся от таянья земли и от росту трав.
"Каково! Слышно и видно, как трава растет!" - сказал себе Левин,
заметив двинувшийся грифельного цвета мокрый осиновый лист подле иглы
молодой травы. Он стоял, слушал и глядел вниз, то на мокрую мшистую землю,
то на прислушивающуюся Ласку, то на расстилавшееся пред ним под горою море
оголенных макуш леса, то на подернутое белыми полосками туч тускневшее небо.
Ястреб, неспешно махая крыльями, пролетел высоко над дальним лесом; другой
точно так же пролетел в том же направлении и скрылся. Птицы все громче и
хлопотливее щебетали в чаще. Недалеко заухал филин, и Ласка, вздрогнув,
переступила осторожно несколько шагов и, склонив набок голову, стала
прислушиваться. Из-за речки послышалась кукушка. Она два раза прокуковала
обычным криком, а потом захрипела, заторопилась и запуталась.
- Каково! уж кукушка!- сказал Степан Аркадьич, выходя из-за куста.
- Да, я слышу, - отвечал Левин, с неудовольствием нарушая тишину леса
своим неприятным самому себе голосом. - Теперь скоро.
Фигура Степана Аркадьича опять зашла за куст, и Левин видел только
яркий огонек спички, вслед за тем заменившийся красным углем папиросы и
синим дымком.
Чик! чик! - щелкнули взводимые Степаном Аркадьичем курки.
- А это что кричит? - спросил Облонский, обращая внимание Левина на
протяжное гуканье, как будто тонким голоском, шаля, ржал жеребенок.
- А, это не знаешь? Это заяц-самец. Да будет говорить! Слушай, летит! -
почти вскрикнул Левин, взводя курки.
Послышался дальний, тонкий свисток и, ровно в тот обычный такт, столь
знакомый охотнику, чрез две секунды, - другой, третий, и за третьим свистком
уже слышно стало хорканье.
Левин кинул глазами направо, налево, и вот пред ним на мутно-голубом
небе, над сливающимися нежными побегами макушек осин показалась летящая
птица. Она летела прямо на него: близкие звуки хорканья, похожие на
равномерное наддирание тугой ткани, раздались над самым ухом; уже виден был
длинный нос и шея птицы, и в ту минуту, как Левин приложился, из-за куста,
где стоял Облонский, блеснула красная молния; птица, как стрела, спустилась
и взмыла опять кверху. Опять блеснула молния, и послышался удар; и, трепля
крыльями, как бы стараясь удержаться на воздухе, птица остановилась,
постояла мгновенье и тяжело шлепнулась о топкую землю.
- Неужели промах? - крикнул Степан Аркадьич, которому из-за дыму не
видно было.
- Вот он! - сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и
высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить
удовольствие и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. - Ну, я
рад, что тебе удалось, - сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство
зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
- Скверный промах из правого ствола, - отвечал Степан Аркадьич, заряжая
ружье. - Шш... летит.
Действительно, послышались пронзительные, быстро следовавшие один за
другим свистки. Два вальдшнепа, играя и догоняя друг друга и только свистя,
а не зоркая, налетели на самые головы охотников. Раздались четыре выстрела,
и, как ласточки, вальдшнепы дали быстрый заворот и исчезли из виду. . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тяга была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух,
из которых одного не нашел. Стало темнеть. Ясная серебряная Венера низко на
западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже
переливался своими красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя
Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но
Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет
выше его и когда ясны будут везде звезды Медведицы. Венера перешла уже выше
сучка, колесница Медведицы с своим дышлом была уже вся видна на темно-синем
небе, но он все еще ждал.
- Не пора ли? - сказал Степан Аркадьич.
В лесу уже было тихо, и ни одна птичка не шевелилась.
- Постоим еще, - отвечал Левин.
- Как хочешь.
Они стояли теперь шагах в пятнадцати друг от друга.
- Стива! - вдруг неожиданно сказал Левин, - что ж ты мне не скажешь,
вышла твоя свояченица замуж или когда выходит?
Левин чувствовал себя столь твердым и спокойным, что никакой ответ, он
думал, не мог бы взволновать его.
Но он никак не ожидал того, что отвечал Степан Аркадьич.
- И не думала и не думает выходить замуж, а она очень больна, и доктора
послали ее за границу. Даже боятся за ее жизнь.
- Что ты! - вскрикнул Левин. - Очень больна? Что же с ней? Как она...
В то время, как они говорили это, Ласка, насторожив уши, оглядывалась
вверх на небо и укоризненно на них.
"Вот нашли время разговаривать, - думала она. - А он летит... Вот он,
так и есть. Прозевают..." - думала Ласка.
Но в это самое мгновенье оба вдруг услыхали пронзительный свист,
который как будто стегнул их по уху, и оба вдруг схватились за ружья, и две
молнии блеснули, и два удара раздались в одно и то же мгновение. Высоко
летевший вальдшнеп мгновенно сложил крылья и упал в чащу, пригибая тонкие
побеги.
- Вот отлично! Общий!- вскрикнул Левин и побежал с Лаской в чащу
отыскивать вальдшнепа. "Ах да, о чем это неприятно было? - вспоминал он. -
Да, больна Кити... Что ж делать, очень жаль", - думал он.
- А, нашла! Вот умница, - сказал он, вынимая изо рта Ласки теплую птицу
и кладя ее в полный почти ягдташ. - Нашел, Стива! - крикнул он.
И Петька, он же конь, он же и всадник, со всего размаха растянулся на траве, зацепившись ногою за выступивший корень.
- У, чёрт, спотыкаешься! - выругал Петька-всадник Петьку-коня. - Как взгрею нагайкой, так не будешь спотыкаться.
Он поднялся, вытер попавшую в лужу руку и осмотрелся.
Лес был густой и высокий. Огромные, спокойные старые берёзы отсвечивали поверху яркой свежей зеленью. Внизу было прохладно и сумрачно. Дикие пчёлы с однотонным жужжанием кружились возле дупла полусгнившей, покрытой наростами осины. Пахло грибами, прелой листвой и сыростью распластавшегося неподалёку болотца.
- Гайда, гай! - сердито прикрикнул Петька-всадник на Петьку-коня. - Не туда заехал!
И, дёрнув левый повод, он поскакал в сторону, на подъём.
«Хорошо жить, - думал на скаку храбрый всадник Петька. - И сейчас хорошо. А вырасту - будет ещё лучше. Вырасту - сяду на настоящего коня, пусть мчится. Вырасту - сяду на аэроплан, пусть летит. Вырасту - стану к машине, пусть грохает. Все дальние страны проскачу и облетаю. На войне буду первым командиром. На воздухе буду первым лётчиком. У машины буду первым машинистом. Гайда, гай! Гоп-гоп! Стоп!»
Прямо под ногами сверкала ярко-жёлтыми кувшинками узкая мокрая поляна. Озадаченный Петька вспомнил, что такой поляны на его пути не должно быть, и решил, что, очевидно, проклятый конь опять занёс его не туда, куда надо.
Он обогнул болотце и, обеспокоенный, пошёл шагом, внимательно осматриваясь и угадывая, куда же это он попал.
Однако чем дальше он шёл, тем яснее становилось ему, что он заблудился. И от этого с каждым шагом жизнь начинала уже казаться ему всё более и более печальной и мрачной.
Покрутившись ещё немного, он остановился, вовсе уже не зная, куда дальше идти, но тут- он вспомнил о том, что как раз при помощи компаса мореплаватели и путешественники всегда находят правильный путь. Он вынул из кепки компас, нажал сбоку кнопочку, и освобождённая стрелка зачернённым остриём показала в ту сторону, в какую Петька меньше всего собирался идти. Он тряхнул компас, но стрелка упорно показывала всё то же направление.
Тогда Петька пошёл, рассуждая, что компасу виднее, но вскоре упёрся в такую гущу разросшегося осинника, что прорваться через неё, не изодрав рубахи, было никак невозможно.
Он пошёл в обход и опять взглянул на компас. Но сколько он ни крутился, стрелка с бессмысленным упрямством толкала его или в болото, или в гущу, или ещё куда-нибудь в самое неудобное, труднопроходимое место.
Тогда, обозлённый и испуганный, Петька всунул компас в кепку и пошёл дальше просто на глаз, сильно подозревая, что все мореплаватели и путешественники должны были бы давно погибнуть, если бы они всегда держали путь туда, куда показывает зачернённое остриё стрелки.
Он шёл долго и собирался уже прибегнуть к последнему средству, то есть громко заплакать, но тут в просвет деревьев он увидел низкое, опускавшееся к закату солнце.
И вдруг весь лес как будто бы повернуло к нему другой, более знакомой стороной. Очевидно, это произошло оттого, что он вспомнил, как на фоне заходившего солнца всегда ярко вырисовывались крест и купол алёшинской церкви.
Теперь он понял, что Алёшино не слева от него, как он думал, а справа и что Синее озеро у него уже не впереди, а позади.
И едва только это случилось, лес показался ему знакомым, так как все перепутанные поляны, болотца и овраги в обычной последовательности прочно и послушно улеглись на свои места.
Вскоре он угадал, где находится. Это было довольно далеко от разъезда, но не так уже далеко от тропки, которая вела из Алёшина на разъезд. Он приободрился, вскочил на воображаемого коня и вдруг притих и насторожил уши.
Совсем неподалёку он услышал песню. Это была какая-то странная песня, бессмысленная, глухая и тяжёлая. И Петьке не понравилась такая песня. И Петька притаился, оглядываясь и ожидая удобной минуты, чтобы дать коню шпоры и помчаться скорей от сумерек, от неприветливого леса, от странной песни на знакомую тропку, на разъезд домой.
Ещё не доходя до разъезда, возвращающиеся из Алёшина Иван Михайлович и Васька услышали шум и грохот.
Поднявшись из ложбины, они увидели, что весь тупик занят товарными вагонами и платформами. Немного поодаль раскинулся целый посёлок серых палаток. Горели костры, дымилась походная кухня, бурчали над кострами котлы. Ржали лошади. Суетились рабочие, сбрасывая брёвна, доски, ящики и стаскивая с платформы повозки, сбрую и мешки.
Потолкавшись среди работающих, рассмотрев лошадей, заглянув в вагоны и палатки и даже в топку походной кухни, Васька побежал разыскивать Петьку, чтобы расспросить его, когда приехали рабочие, как было дело и почему это Серёжка крутится возле палаток, подтаскивая хворост для костров, и никто его не ругает и не гонит прочь.
Но встретившаяся по пути Петькина мать сердито ответила ему, что «этот идол» провалился куда-то ещё с полдня и обедать домой не приходил.
Это совсем уже удивило и рассердило Ваську.
«Что это с Петькой делается? - думал он. - В прошлый раз куда-то пропал, сегодня опять тоже пропал. И какой этот Петька хитрый! Тихоня тихоней, а сам что-то втихомолку вытворяет».
Раздумывая над Петькиным поведением и очень не одобряя его, Васька неожиданно натолкнулся на такую мысль: а что, если это не Серёжка, а сам Петька, чтобы не делиться уловом, взял да и перебросил нырётку и теперь выбирает тайком рыбу?
Это подозрение ещё больше укрепилось у Васьки после того, как он вспомнил, что в прошлый раз Петька соврал ему будто бы бегал к тетке. На самом деле его там не было.
И теперь, почти что уверившись в своём подозрении, Васька твёрдо решил учинить Петьке строгий допрос и, в случае чего, поколотить его, чтобы вперёд так делать было неповадно.
Он пошёл домой и ещё из сеней услышал, как отец с матерью о чём-то громко спорили.
Опасаясь, как бы вгорячах и ему за что-нибудь не попало, он остановился и прислушался.
- Да как же это так? - говорила мать, и по её голосу Васька понял, что она чем-то взволнована. - Хоть бы одуматься дали. Я картошки две меры посадила, огурцов три грядки. А теперь, значит, всё пропало?
- Экая ты, право! - возмущался отец. - Неужели же будут дожидаться? Подождём, дескать, пока у Катерины огурцы поспеют. Тут вагоны негде разгружать, а она - огурцы. И что ты, Катя, чудная какая? То ругалась: и печка в будке плоха, и тесно, и низко, а теперь жалко ей будку стало. Да пусть её ломают. Пропади она пропадом!
«Почему огурцы пропали? Какие вагоны? Кто будет ломать будку?» - опешил Васька и, подозревая что-то недоброе, вошёл в комнату.
И то, что он узнал, ошеломило его ещё больше, чем первое известие о постройке завода. Их будку сломают. По участку, на котором она стоит, проложат запасные пути для вагонов с построечными грузами.
Переезд перенесут на другое место и там построят для них новый дом.
- Ты пойми, Катерина, - доказывал отец, - разве же нам такую будку построят? Это теперь не прежнее время, чтобы для сторожей какие-то собачьи конуры строить. Нам построят светлую, просторную. Ты радоваться должна, а ты… огурцы, огурцы!
Мать молча отвернулась.
Если бы всё это подготавливалось потихоньку да исподволь, если бы всё это не навалилось вдруг, сразу, она и сама была бы довольна оставить старую, ветхую и тесную конурку. Но сейчас её пугает то, что всё кругом решалось, делалось и двигалось как-то уж очень быстро. Пугало то, что события с невиданней, необычной торопливостью возникали одно за другим. Жил разъезд тихо. Жило Алёшино тихо. И вдруг точно какая-то волна, издалека докатившись наконец и сюда, захлестнула и разъезд и Алёшино. Колхоз, завод, плотина, новый дом… Всё это смущало и далее пугало своей новизной, необычностью и, главное, своей стремительностью.
- А верно ли, Григорий, что лучше будет? - спросила она, расстроенная и растерянная. - Плохо ли, хорошо ли, а жили мы да жили. А вдруг хуже будет?
- Полно тебе, - возражал ей отец. - Полно городить, Катя… Стыдно! Мелешь, сама не знаешь что. Разве затем оно у нас все делается, чтобы хуже было? Ты посмотри лучше на Васькину рожу. Вон он стоит, шельмец, и рот до ушей. На что мал ещё, а и то понимает, что лучше будет. Так, что ли, Васька?
Но Васька даже не нашёл что ответить и только молча кивнул головой.
Много новых мыслей, новых вопросов занимало его неспокойную голову. Так же как и мать, он удивлялся тому, с какой быстротой следовали события. Но его не пугала эта быстрота - она увлекала, как стремительный ход мчавшегося в дальние страны скорого поезда.
Он ушёл на сеновал и забрался под тёплый овчинный полушубок. Но ему не спалось.
Издалека слышался непрекращающийся стук сбрасываемых досок. Пыхтел маневровый паровоз. Лязгали сталкивающиеся буфера, и как-то тревожно звучал сигнальный рожок стрелочника.
Через выломанную доску крыши Васька видел кусочек ясного чёрно-синего неба и три ярких лучистых звезды.
Глядя на эти дружно мерцавшие звёзды, Васька вспомнил, как уверенно говорил отец о том, что жизнь будет хорошая. Он ещё крепче укутался в полушубок, закрыл глаза и подумал: «А какая она будет хорошая?» - и почему-то вспомнил плакат, который висел в красном уголке. Большой, смелый красноармеец стоит у столба и, сжимая замечательную винтовку, зорко смотрит вперёд. Позади него зелёные поля, где желтеет густая, высокая рожь, цветут большие, неогороженные сады и где раскинулись красивые и так не похожие на убогое Алёшино просторные и привольные сёла.
А дальше, за полями, под прямыми широкими лучами светлого солнца гордо высятся трубы могучих заводов. Через сверкающие окна видны колёса, огни, машины.
И всюду люди, бодрые, весёлые. Каждый занят своим делом - и на полях, и в сёлах, и у машин. Одни работают, другие уже отработали и отдыхают.
Какой-то маленький мальчик, похожий немного на Павлика Припрыгина, но только не такой перемазанный, задрав голову, с любопытством разглядывает небо, по которому плавно несётся длинный стремительный дирижабль.
Васька всегда немного завидовал тому, что этот смеющийся мальчуган был похож на Павлика Припрыгина, а не на него, Ваську.
Но в другом углу плаката - очень далеко, в той стороне, куда зорко всматривался стороживший эту дальнюю страну красноармеец, - было нарисовано что-то такое, что всегда возбуждало у Васьки чувство смутной и неясной тревоги.
Там вырисовывались чёрные расплывчатые тени. Там обозначались очертания озлобленных, нехороших лиц. И как будто бы кто-то смотрел оттуда пристальными, недобрыми глазами и ждал, когда уйдёт или когда отвернётся красноармеец.
И Васька был очень рад, что умный и спокойный красноармеец никуда не уходил, не отворачивался, а смотрел как раз туда, куда надо. И всё видел, и всё понимал.
Васька уже совсем засыпал, когда услышал, как хлопнула калитка: кто-то зашёл к ним в будку.
Минуту спустя его окликнула мать:
- Вася… Васька! Ты спишь, что ли?
- Нет, мама, не сплю.
- Ты не видал сегодня Петьку?
- Видал, да только утром, а больше не видал. А на что он тебе?
- А на то, что сейчас его мать приходила. Пропал, говорит, ещё до обеда и до сего времени нет и нет.
Когда мать ушла, Васька встревожился. Он знал, что Петька не очень-то храбрый, чтобы разгуливать по ночам, и поэтому он никак не мог понять, куда девался его непутёвый товарищ.
Петька вернулся поздно. Он вернулся без фуражки. Глаза его были красные, заплаканные, но уже сухие. Видно было, что он очень устал, и поэтому он как-то равнодушно выслушал все упрёки матери, отказался от еды и молча залез под одеяло.
Он вскоре уснул, но спал неспокойно: ворочался, стонал и что-то бормотал.
Он сказал матери, что просто заблудился, и мать поверила ему. То же самое он сказал Ваське, но Васька не особенно поверил. Для того чтобы заблудиться, надо куда-то идти или что-то разыскивать. А куда и зачем он ходил, этого Петька не говорил или нёс что-то несуразное, нескладное, и Ваське сразу было видно, что он врёт.
Но когда Васька попытался изобличить его во лжи, то обыкновенно изворотливый Петька не стал даже оправдываться. Он только, усиленно заморгав, отвернулся.
Убедившись в том, что всё равно от Петьки ничего не добьёшься, Васька прекратил расспросы, оставшись, однако, в сильном подозрении, что Петька - товарищ какой-то странный, скрытный и хитрый. К этому времени геологическая палатка снялась со своего места, с тем чтобы продвинуться дальше, к верховьям реки Синявки.
Васька и Петька помогали грузить вещи на навьюченных лошадей. И когда всё было готово к тому, чтобы тронуться в путь, Василий Иванович и другой? - высокий - тепло попрощались с ребятами, с которыми они так много бродили по лесам. Они должны были вернуться на разъезд только к концу лета.
- А что, ребята, - спросил Василий Иванович напоследок, - вы так и не сбегали поискать компас?
- Всё из-за Петьки, - ответил Васька. - То он сначала сам предложил: пойдём, пойдём… А когда я согласился, то он упёрся и не идёт. Один раз звал - не идёт. Другой раз - не идёт. Так и не пошёл.
- Ты что же это? - удивился Василий Иванович, который помнил, как горячо вызывался Петька отправиться на поиски.
Неизвестно, что бы ответил и как бы вывернулся смутившийся и притихший Петька, но тут одна из навьюченных лошадей, отвязавшись от дерева, побежала по тропке. Все кинулись догонять её, потому что она могла уйти в Алёшино.
Точно после удара нагайки, Петька рванулся за ней прямо через кусты, через мокрый луг. Он весь обрызгался, изорвал подол рубахи и, выскочив наперерез, уже перед самой тропкой крепко вцепился в поводья.
И когда он молча подводил упрямившегося коня к запыхавшемуся и отставшему Василию Ивановичу, он учащённо дышал, глаза его блестели, и видно было, что он несказанно горд и счастлив, что ему удалось оказать услугу этим отправляющимся в дальний путь хорошим людям.
Дальние страны, те, о которых так часто мечтали ребятишки, туже и туже смыкая кольцо, надвигались на безымянный разъезд № 216.
Дальние страны с большими вокзалами, с огромными заводами, с высокими зданиями были теперь где-то уже не очень далеко.
Ещё так же, как и прежде, проносился мимо безудержный скорый, но уже останавливались пассажирский сорок второй и почтовый двадцать четвёртый.
Ещё пусто и голо было на изрытой ямами заводской площадке, но уже копошились на ней сотни рабочих, уже ползала по ней, вгрызаясь в землю и лязгая железной пастью, похожая на приручённое чудовище диковинная машина - экскаватор.
Опять прилетел для фотосъёмки аэроплан. Что ни день, то вырастали новые бараки, склады, подсобные мастерские. Приехали кинопередвижка, вагон-баня, вагон-библиотека.
Заговорили рупоры радиоустановок, и наконец с винтовками за плечами пришли часовые Красной Армии и молча стали на свои посты.
По пути к Ивану Михайловичу Васька остановился там, где ещё совсем недавно стояла их старая будка.
Угадывая её место только по уцелевшим столбам шлагбаума, он подошёл поближе и, глядя на рельсы, подумал о том, что вот эта блестящая рельсина пройдёт теперь как раз через тот угол, где стояла их печка, на которой они так часто грелись с рыжим котом Иваном Ивановичем, и что если бы его кровать поставить на прежнее место, она встала бы как раз на самую крестовину, прямо поперёк железнодорожного полотна.
Он огляделся. По их огороду, подталкивая товарные вагоны, с пыхтеньем ползал старый маневровый паровоз.
От грядок с хрупкими огурцами не осталось и следа, но неприхотливая картошка через песок насыпей и даже через колкий щебень кое-где упрямо пробивалась кверху кустиками пыльной, сочной зелени.
Он пошёл дальше, припоминая прошлое лето, когда в эти утренние часы было пусто и тихо. Изредка только загогочут гуси, звякнет жестяным колокольцем привязанная к колу коза да загремит вёдрами у скрипучего колодца вышедшая за водой баба. А сейчас…
Глухо бабахали тяжёлые кувалды, вколачивая огромные брёвна в берега Тихой речки. Гремели разгружаемые рельсы, звенели молотки в слесарной мастерской, и пулемётной дробью трещали неумолчные камнедробилки.
Васька пролез под вагонами и лицом к лицу столкнулся с Серёжкой.
В запачканных клеем руках Серёжка держал коловорот и, наклонившись, разыскивал что-то в траве, пересыпанной коричневым промасленным песком.
Он искал, по-видимому, уже давно, потому что лицо у него было озабоченное и расстроенное.
Васька посмотрел на траву и нечаянно увидал то, что потерял Серёжка. Это была металлическая пёрка, которую вставляют в коловорот, чтобы провёртывать дырки.
Серёжка не мог её видеть, так как она лежала за шпалой с Васькиной стороны.
Мерёжка взглянул на Ваську и опять наклонился, продолжая поиски.
Если бы во взгляде Серёжки Васька уловил что-либо вызывающее, враждебное или чуточку насмешливое, он прошёл бы своей дорогой, предоставив Серёжке заниматься поисками хоть до ночи. Но ничего такого на лице Серёжки он не увидал. Это было обыкновенное лицо человека, озабоченного потерей нужного для работы инструмента и огорчённого безуспешностью своих поисков. - Ты не там ищешь, - невольно сорвалось у Васьки. - Ты в песке ищешь, а она лежит за шпалой.
Он поднял пёрку и подал её Серёжке.
- И как она залетела туда? - удивился Серёжка. - Я бежал, а она выскочила и вот куда залетела.
Они уже готовы были заулыбаться и вступить в переговоры, но, вспомнив о том, что между ними старая, не прекращающаяся вражда, оба мальчугана нахмурились и внимательно оглядели один другого.
Серёжка был немного постарше, повыше и потоньше. У него были рыжие волосы, серые озорные глаза, и весь он был какой-то гибкий, изворотливый и опасный.
Васька был шире, крепче и, возможно, даже сильнее. Он стоял, чуть склонив голову, одинаково готовый и к тому, чтобы разойтись с миром, и к тому, чтобы подраться, хотя он и знал, что в случае драки попадёт всё-таки больше ему, а не его противнику.
- Эй, ребята! - окликнул их с платформы человек, в котором они узнали главного мастера из механической мастерской. - Пойдите-ка сюда. Помогите немного.
Теперь, когда выбора уже не оставалось и затеять драку означало отказать в той помощи, о которой просил мастер, ребята разжали кулаки и быстро полезли на открытую грузовую платформу.
Там валялись два ящика, разбитые неудачно упавшей железной балкой.
Из ящиков по платформе, как горох из мешка, рассыпались и раскатились маленькие и большие, короткие и длинные, узкие и толстые железные гайки.
Ребятам дали шесть мешков - по три на каждого - и попросили их разобрать гайки по сортам. В один мешок гайки механические, в другой - газовые, в третий - метровые.
И они принялись за работу с той поспешностью, которая доказывала, что, несмотря на несостоявшуюся драку, дух соревнования и желания каждого быть во всём первым нисколько не угас, а только принял иное выражение.
УГОЛ м. перелом, излом, колено, локоть, выступ или залом (впадина) об одной грани. Угол линейный, всякие две встречные черты и промежуток их; угол плоскостной или в плоскостях, встреча двух плоскостей или стен; угол толстый, теловой...
Толковый словарь Даля
Угол -
Геометрическая фигура, состоящая из двух различных лучей, выходящих из одной точки. Лучи наз. сторонами У., а их общее начало - вершиной У. Пусть [ ВА),[ ВС) - стороны угла, В - его вершина, - плоскость, определяемая сторонами...
Математическая энциклопедия
угол -
у́гол род. п. угла́, укр. ву́гол, блр. ву́гол, др.-русск. уг(ъ)лъ, ст.-слав. ѫгълъ γωνία (Зогр., Мар., Ассем., Рs. Sin., Еuсh. Sin.), болг. ъ́гъл (Младенов 704), сербохорв. диал. у̏гал, род. п. у̏гла, словен. vọ̑gǝl, род. п. vȏgla, чеш. úhel, слвц.
Этимологический словарь Макса Фасмера
УГОЛ -
УГОЛ (плоский) - геометрическая фигура, образованная двумя лучами (сторонами угла) - выходящими из одной точки (вершины угла). Всякий угол с вершиной в центре некоторой окружности (центральный угол) определяет на окружности дугу...
Большой энциклопедический словарь
угол -
Общеславянское слово индоевропейской природы. В латинском находим angulus ("угол"), в греческом – agkylos ("кривой"), в английском angle ("угол") и т. д.
Этимологический словарь Крылова
угол -
УГОЛ угла, предлож. об угле, в углу, (матем.) в угле; м. 1. Матем. Часть плоскости между двумя прямыми линиями, исходящими из одной точки. Измерение угла. Прямой у. (равный девяноста градусов). Тупой у. (более девяноста градусов). Острый...
Толковый словарь Кузнецова
угол -
угол I м. 1. Геометрическая фигура, образуемая двумя прямыми, исходящими из одной точки (в математике). 2. Часть плоскости, заключенная между двумя такими прямыми.
Толковый словарь Ефремовой
угол -
сущ., кол-во синонимов: 27 азимут 1 ганаш 1 глузг 1 гнездо 27 девятина 1 девятка 9 дом 111 жилище 71 затемок 4 квартира 52 кресты 8 кровля 15 крыша 49 крыша над головой 9 кут 4 куть 2 пеленг 6 подокно 1 пристанище 23 приют 32 радиан 3 разуголок 1 ракурс 6 раствор 35 румб 2 уголок 14 уголочек 2
Словарь синонимов русского языка
угол -
УГОЛ, угла, об угле, на (в) углу, м. 1. (в угле.). В геометрии: плоская фигура, образованная двумя лучами (в 3 знач.), исходящими из одной точки. Вершина угла. Прямой у. (90°). Острый у. (меньше 90°). Тупой у. (более 90°).
Толковый словарь Ожегова
Угол -
Плоский, геометрическая фигура, образованная двумя лучами (сторонами У.), выходящими из одной точки (вершины У.). Всякий У., имеющий вершину в центре О некоторой окружности (центральный...
Большая советская энциклопедия
угол -
угол, углы, угла, углов, углу, углам, угол, углы, углом, углами, угле, углах, углу
Грамматический словарь Зализняка
Угол -
(мат.). - Если из точки О на данной плоскости проведем прямые ОА и 0В, то получим угол АОВ (черт. 1). Черт. 1. Точка 0 наз. вершиною угла, а прямые ОА и 0В сторонами угла. Предположим, что даны два угла ΒΟΑ и Β1Ο1Α1.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
угол -
угла, предл. об угле, в углу и (мат.) в угле, м. 1. мат. Часть плоскости между двумя прямыми линиями, исходящими из одной точки. Измерение угла. Прямой угол (равный 90°). Тупой угол (более 90°). Острый угол (менее 90°). Дополнительный угол. || спец.
Малый академический словарь
УГОЛ -
УГОЛ, мера наклона между двумя прямыми линиями или плоскостями, а также величины вращательного движения. Полный круг делится на 360° (градусов) иди на 2p радиан. Прямой угол составляет 90° или p/2 радиан. Один градус подразделяется на 60" (минут), а одна минута - на 60" (секунд).
Научно-технический словарь
У́ГОЛ
угла́, об угле́, на (в) углу́ и (мат.) в угле́, м.
1.
Часть плоскости между двумя прямыми линиями, исходящими из одной точки (мат.). Вершина угла. Стороны угла. Измерение угла градусами. Прямой угол
. (90°). Острый угол
. (менее 90°). Тупой угол
. (более 90°). Двугранный угол
. (образованный двумя плоскостями). Многогранный
или телесный угол
. (образованный несколькими плоскостями). В этом угле 30°
.
2.
Такая фигура как мера для измерения чего-н. (спец.). Угол рассеяния света. Угол падения равен углу отражения. Угол прицела. Угол склонения. Угол дрейфа судна. Угол зрения
.
3.
Место, где сходятся две внешние стороны предмета. Угол стола. Угол дома. Завернуть за угол
.
|| Место пересечения двух улиц. На углу улицы и переулка. Милицейский пост на углу. Выйти на угол. Стоять на углу
.
4.
Место, где сходятся две внутренние стороны предмета. «Сел в угол и стал смотреть в книгу.»
Гончаров
. «Старик тыкнул пальцем в другой угол комнаты.»
Гоголь
. «Мой волк сидит, прижавшись в угол задом.»
Крылов
. Поставить стол в угол. Стол стоит в углу
.
5.
Часть комнаты, сдаваемая в наем. «Он сторговал первый встречный угол и через час переехал.»
Достоевский
.
Сдавать углы
.
6.
Вообще - место, помещение. «Хозяйка! нет ли в избе другого угла?»
Пушкин
. «Собеседники, минуя спавшего в передней казачка, разбрелись по своим углам.»
Тургенев
. Искать по всем углам
.
|| перен. Приют, пристанище, место, где жить. - «Он мне угол даст. Назябся уж я, наголодался
. А.Островский
. «Иметь дома свой стол, чай, словом, свой угол - un chez-soi, как говорят французы.»
Гончаров
. Иметь свой угол. Нет своего угла
.
|| перен. Местность, обычно отдаленная. «Назови мне такую обитель, я такого угла не видал…»
Некрасов
. Медвежий угол
. (см. медвежий). Жить в глухом углу
.
7.
В карточных играх - четверть ставки, при объявлении к-рой загибается край, угол карты. «Он узнал некоторые ассигнации, которые углами и транспо́ртами несколько раз переходили из рук в руки.»
Л.Толстой
.
8.
Кредитный билет или сумма в двадцать пять рублей (простореч. устар.). С углом
(125 р.). Без угла
(75 р.).
❖
Во главу угла, во главе угла
- см. глава . Загнать в угол
или прижать к углу
кого
- см. прижать . Из-за угла
(разг.) - перен. исподтишка, тайком. Действовать из-за угла
. Из угла в угол
(ходить) - по всем направлениям, повсюду (в каком-н. помещении). «Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься.»
Помяловский
. Непочатый угол
- см. непочатый. Передний
или красный угол
- см. передний . Под углом
- 1) образуя угол, уклон. Согнутый под углом
. 2) вместо под углом зрения (см. ниже; нов. простореч.). Рассматривать вопрос под углом соответствия его экономическим потребностям.
Рубить в угол
(плотн.) - при связывании бревен в венец (см. венец в 7 знач.) - соединять их угловым замком (см. угловой в 5 знач. и замок во 2 знач.), оставляя выступающие концы; противоп. в лапу (см. лапа в 5 знач.). Угол зрения
- перен. то же, что точка зрения (см. зрение).
Толковый словарь Ушакова
.
Д.Н. Ушаков.
1935-1940
.
Синонимы
:
Смотреть что такое "УГОЛ" в других словарях:
уголёк
- угол/ёк/ … Морфемно-орфографический словарь
Муж. перелом, излом, колено, локоть, выступ или залом (впадина) об одной грани. Угол линейный, всякие две встречные черты и промежуток их; угол плоскостной или в плоскостях, встреча двух плоскостей или стен; угол толстый, теловой, встреча в одной … Толковый словарь Даля
УГОЛ
- (1) атаки угол между направлением воздушного потока, набегающего на крыло самолёта, и хордой сечения крыла. От этого угла зависит значение подъёмной силы. Угол, при котором подъёмная сила максимальна, называется критическим углом атаки. У… … Большая политехническая энциклопедия
- (плоский) геометрическая фигура, образованная двумя лучами (сторонами угла), выходящими из одной точки (вершины угла). Всякий угол с вершиной в центре некоторой окружности (центральный угол) определяет на окружности дугу АВ, ограниченную точками… … Большой Энциклопедический словарь
Глава угла, из за угла, медвежий угол, непочатый угол, по всем углам.. Словарь русских синонимов и сходных по смыслу выражений. под. ред. Н. Абрамова, М.: Русские словари, 1999. угол вершина, угловая точка; пеленг, пристанище, девятина, румб,… … Словарь синонимов
угол
- угол, род. угла; предл. об угле, в (на) углу и в речи математиков в угле; мн. углы, род. углов. В предложных и устойчивых сочетаниях: за угол и допустимо за угол (зайти, завернуть и т. п.), с угла на угол (двигаться, располагаться и т. п.), угол… … Словарь трудностей произношения и ударения в современном русском языке
УГОЛ, угла, об угле, на (в) углу, муж. 1. (в угле.). В геометрии: плоская фигура, образованная двумя лучами (в 3 знач.), исходящими из одной точки. Вершина угла. Прямой у. (90°). Острый у. (меньше 90°). Тупой у. (более 90°). Внешние и внутренние… … Толковый словарь Ожегова
угол
- УГОЛ, угла, м. Четверть ставки, при объявлении которой загибается край карты. ◘ Туз и дама пик с углом // Убиты. А.И.Полежаев. День в Москве, 1832. ◘ После обеда рассыпает он червонцы на стол, тасует карты; понтёры трещат колодами,… … Карточная терминология и жаргон XIX века
угол ψ
- угол ψ Угол между лучом и плоскостью YOZ. Примечание Угол отсчитывают от плоскости к лучу. [ГОСТ 7427 76] Тематики оптика, оптические приборы и измерения … Справочник технического переводчика
«А что, если уж и был обыск? Что, если их как раз у себя и застану?»
Но вот его комната. Ничего и никого; никто не заглядывал. Даже Настасья не притрогивалась. Но, господи! Как мог он оставить давеча все эти вещи в этой дыре?
Он бросился в угол, запустил руку под обои и стал вытаскивать вещи и нагружать ими карманы. Всего оказалось восемь штук: две маленькие коробки с серьгами или с чем-то в этом роде он хорошенько не посмотрел; потом четыре небольшие сафьянные футляра. Одна цепочка была просто завернута в газетную бумагу. Еще что-то в газетной бумаге, кажется орден...
Он поклал всё в разные карманы, в пальто и в оставшийся правый карман панталон, стараясь, чтоб было неприметнее. Кошелек тоже взял заодно с вещами. Затем вышел из комнаты, на этот раз даже оставив ее совсем настежь.
Он шел скоро и твердо, и хоть чувствовал, что весь изломан, но сознание было при нем. Боялся он погони, боялся, что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить за ним; стало быть, во что бы ни стало, надо было до времени схоронить концы. Надо было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил и хоть какое-нибудь рассуждение... Куда же идти?
Это было уже давно решено: «Бросить всё в канаву, и концы в воду, и дело с концом». Так порешил он еще ночью, в бреду, в те мгновения, когда, он помнил это, несколько раз порывался встать и идти: «поскорей, поскорей, и всё выбросить». Но выбросить оказалось очень трудно.
Он бродил по набережной Екатерининского канала уже с полчаса, а может и более, и несколько раз посматривал на сходы в канаву, где их встречал. Но и подумать нельзя было исполнить намерение: или плоты стояли у самых сходов и на них прачки мыли белье, или лодки были причалены, и везде люди так и кишат, да и отовсюду с набережных, со всех сторон, можно видеть, заметить: подозрительно, что человек нарочно сошел, остановился и что-то в воду бросает. А ну как футляры не утонут, а поплывут? Да и конечно так. Всякий увидит. И без того уже все так и смотрят, встречаясь, оглядывают, как будто им и дело только до него. «Отчего бы так, или мне, может быть, кажется», думал он.
Наконец пришло ему в голову, что не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить!
Он пошел к Неве по В му проспекту; но дорогою ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на Острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, зарыть всё это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя он чувствовал, что не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
Но и на Острова ему не суждено было попасть, а случилось другое: выходя с Вго проспекта на площадь, он вдруг увидел налево вход во двор, обставленный совершенно глухими стенами. Справа, тотчас же по входе в ворота, далеко во двор тянулась глухая небеленая стена соседнего четырехэтажного дома. Слева, параллельно глухой стене и тоже сейчас от ворот, шел деревянный забор, шагов на двадцать в глубь двора, и потом уже делал перелом влево. Это было глухое отгороженное место, где лежали какие-то материалы. Далее, в углублении двора, выглядывал из-за забора угол низкого, закопченного, каменного сарая, очевидно часть какой-нибудь мастерской. Тут, верно, было какое-то заведение, каретное или слесарное, или что-нибудь в этом роде; везде, почти от самых ворот, чернелось много угольной пыли. «Вот бы куда подбросить и уйти!» вздумалось ему вдруг. Не замечая никого во дворе, он прошагнул в ворота и как раз увидал, сейчас же близ ворот, прилаженный у забора желоб (как и часто устраивается в таких домах, где много фабричных, артельных, извозчиков и проч.), а над желобом, тут же на заборе, надписана была мелом всегдашняя в таких случаях острота: «Сдесь становитца воз прещено». Стало быть, уж и тем хорошо, что никакого подозрения, что зашел и остановился. «Тут всё так разом и сбросить где-нибудь в кучку и уйти!»
Оглядевшись еще раз, он уже засунул и руку в карман, как вдруг у самой наружной стены, между воротами и желобом, где всё расстояние было шириною в аршин, заметил он большой неотесанный камень, примерно, может быть, пуда в полтора весу, прилегавший прямо к каменной уличной стене. За этою стеной была улица, тротуар, слышно было, как шныряли прохожие, которых здесь всегда немало; но за воротами его никто не мог увидать, разве зашел бы кто с улицы, что, впрочем, очень могло случиться, а потому надо было спешить.
Он нагнулся к камню, схватился за верхушку его крепко, обеими руками, собрал все свои силы и перевернул камень. Под камнем образовалось небольшое углубление; тотчас же стал он бросать в него всё из кармана. Кошелек пришелся на самый верх, и все-таки в углублении оставалось еще место. Затем он снова схватился за камень, одним оборотом перевернул его на прежнюю сторону, и он как раз пришелся в свое прежнее место, разве немного, чуть-чуть казался повыше. Но он подгреб земли и придавил по краям ногою. Ничего не было заметно.
Тогда он вышел и направился к площади. Опять сильная, едва выносимая радость, как давеча в конторе, овладела им на мгновение. «Схоронены концы! И кому, кому в голову может прийти искать под этим камнем? Он тут, может быть, с построения дома лежит и еще столько же пролежит. А хоть бы и нашли: кто на меня подумает? Всё кончено! Нет улик!» и он засмеялся. Да, он помнил потом, что он засмеялся нервным, мелким, неслышным, долгим смехом, и всё смеялся, всё время, как проходил через площадь. Но когда он ступил на К й бульвар, где третьего дня повстречался с тою девочкой, смех его вдруг прошел. Другие мысли полезли ему в голову. Показалось ему вдруг тоже, что ужасно ему теперь отвратительно проходить мимо той скамейки, на которой он тогда, по уходе девочки, сидел и раздумывал, и ужасно тоже будет тяжело встретить опять того усача, которому он тогда дал двугривенный: «Черт его возьми!»
Он шел, смотря кругом рассеянно и злобно. Все мысли его кружились теперь около одного какого-то главного пункта, и он сам чувствовал, что это действительно такой главный пункт и есть и что теперь, именно теперь, он остался один на один с этим главным пунктом, и что это даже в первый раз после этих двух месяцев.
«А черт возьми это всё! подумал он вдруг в припадке неистощимой злобы. Ну началось, так и началось, черт с ней и с новою жизнию! Как это, господи, глупо!.. А сколько я налгал и наподличал сегодня! Как мерзко лебезил и заигрывал давеча с сквернейшим Ильей Петровичем! А впрочем, вздор и это! Наплевать мне на них на всех, да и на то, что я лебезил и заигрывал! Совсем не то! Совсем не то!..»
Вдруг он остановился; новый, совершенно неожиданный и чрезвычайно простой вопрос разом сбил его с толку и горько его изумил:
«Если действительно всё это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал... Это как же?»
Да, это так; это всё так. Он, впрочем, это и прежде знал, и совсем это не новый вопрос для него; и когда ночью решено было в воду кинуть, то решено было безо всякого колебания и возражения, а так, как будто так тому и следует быть, как будто иначе и быть невозможно... Да, он это всё знал и всё помнил; да чуть ли это уже вчера не было так решено, в ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры из него таскал... А ведь так!..
«Это оттого что я очень болен, угрюмо решил он наконец, я сам измучил и истерзал себя, и сам не знаю, что делаю... И вчера, и третьего дня, и всё это время терзал себя... Выздоровлю и... не буду терзать себя... А ну как совсем и не выздоровлю? Господи! Как это мне всё надоело!..» Он шел не останавливаясь. Ему ужасно хотелось как-нибудь рассеяться, но он не знал, что сделать и что предпринять. Одно новое, непреодолимое ощущение овладевало им всё более и более почти с каждой минутой: это было какое-то бесконечное, почти физическое отвращение ко всему встречавшемуся и окружающему, упорное, злобное, ненавистное. Ему гадки были все встречные, гадки были их лица, походка, движения. Просто наплевал бы на кого-нибудь, укусил бы, кажется, если бы кто-нибудь с ним заговорил...
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, подумал он. Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда... А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел да сюда зашел? Всё равно; сказал я... третьего дня... что к нему после того
на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти...»
Он поднялся к Разумихину в пятый этаж.
Тот был дома, в своей каморке, и в эту минуту занимался, писал, и сам ему отпер. Месяца четыре как они не видались. Разумихин сидел у себя в истрепанном до лохмотьев халате, в туфлях на босу ногу, всклокоченный, небритый и неумытый. На лице его выразилось удивление.
Что ты? закричал он, осматривая с ног до головы вошедшего товарища; затем помолчал и присвистнул.
Неужели уж так плохо? Да ты, брат, нашего брата перещеголял, прибавил он, глядя на лохмотья Раскольникова. Да садись же, устал небось! и когда тот повалился на клеенчатый турецкий диван, который был еще хуже его собственного, Разумихин разглядел вдруг, что гость его болен.
Да ты серьезно болен, знаешь ты это? Он стал щупать его пульс; Раскольников вырвал руку.
Не надо, сказал он, я пришел... вот что: у меня уроков никаких... я хотел было... впрочем, мне совсем не надо уроков...
А знаешь что? Ведь ты бредишь! заметил наблюдавший его пристально Разумихин.
Нет, не брежу... Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал о том, что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же, в одно мгновение, догадался он, уже на опыте, что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого, только что переступил порог Разумихина.
Прощай! сказал он вдруг и пошел к двери.
Да ты постой, постой, чудак!
Не надо!.. повторил тот, опять вырывая руку.
Так на кой черт ты пришел после этого! Очумел ты, что ли? Ведь это... почти обидно. Я так не пущу.
Ну, слушай: я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого не знаю, кто бы помог... начать... потому что ты всех их добрее, то есть умнее, и обсудить можешь... А теперь я вижу, что ничего мне не надо, слышишь, совсем ничего... ничьих услуг и участий... Я сам... один... Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
Да постой на минутку, трубочист! Совсем сумасшедший! По мне ведь как хочешь. Видишь ли: уроков и у меня нет, да и наплевать, а есть на Толкучем книгопродавец Херувимов, это уж сам в своем роде урок. Я его теперь на пять купеческих уроков не променяю. Он этакие изданьица делает и естественнонаучные книжонки выпускает, да как расходятся-то! Однизаглавия чего стоят! Вот ты всегда утверждал, что я глуп; ей-богу, брат, есть глупее меня! Теперь в направление тоже полез; сам ни бельмеса не чувствует, ну а я, разумеется, поощряю. Вот тут два с лишком листа немецкого текста, по-моему, глупейшего шарлатанства: одним словом, рассматривается, человек ли женщина или не человек? Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что человек. Херувимов это по части женского вопроса готовит; я перевожу; растянет он эти два с половиной листа листов на шесть, присочиним пышнейшее заглавие в полстраницы и пустим по полтиннику. Сойдет! За перевод мне по шести целковых с листа, значит, за все рублей пятнадцать достанется, и шесть рублей взял я вперед. Кончим это, начнем об китах переводить, потом из второй части «Confessions» какие-то скучнейшие сплетни тоже отметили, переводить будем; Херувимову кто-то сказал, что будто бы Руссо в своем роде Радищев. Я, разумеется, не противоречу, черт с ним! Ну, хочешь второй лист «Человек ли женщина?» переводить? Коли хочешь, так бери сейчас текст, перьев бери, бумаги всё это казенное и бери три рубля: так как я за весь перевод вперед взял, за первый и за второй лист, то, стало быть, три рубля прямо на твой пай и придутся. А кончишь лист еще три целковых получишь. Да вот что еще, пожалуйста, за услугу какую-нибудь не считай с моей стороны. Напротив, только что ты вошел, я уж и рассчитал, чем ты мне будешь полезен. Во-первых, я в орфографии плох, а во-вторых, в немецком иногда просто швах, так что всё больше от себя сочиняю и только тем и утешаюсь, что от этого еще лучше выходит. Ну а кто его знает, может быть, оно и не лучше, а хуже выходит... Берешь или нет?
Раскольников молча взял немецкие листки статьи, взял три рубля и, не сказав ни слова, вышел. Разумихин с удивлением поглядел ему вслед. Но дойдя уже до первой линии, Раскольников вдруг воротился, поднялся опять к Разумихину и, положив на стол и немецкие листы, и три рубля, опять-таки ни слова не говоря, пошел вон.
Да у тебя белая горячка, что ль! заревел взбесившийся наконец Разумихин. Чего ты комедии-то разыгрываешь! Даже меня сбил с толку... Зачем же ты приходил после этого, черт?
Не надо... переводов... пробормотал Раскольников, уже спускаясь с лестницы.
Так какого же тебе черта надо? закричал сверху Разумихин. Тот молча продолжал спускаться.
Эй, ты! Где ты живешь?
Ответа не последовало.
Ну так чер-р-рт с тобой!..
Но Раскольников уже выходил на улицу. На Николаевском мосту ему пришлось еще раз вполне очнуться вследствие одного весьма неприятного для него случая. Его плотно хлестнул кнутом по спине кучер одной коляски, за то что он чуть-чуть не попал под лошадей, несмотря на то что кучер раза три или четыре ему кричал. Удар кнута так разозлил его, что он, отскочив к перилам (неизвестно почему он шел по самой середине моста, где ездят, а не ходят), злобно заскрежетал и защелкал зубами. Кругом, разумеется, раздавался смех.
И за дело!
Выжига какая-нибудь.
Известно, пьяным представится да нарочно и лезет под колеса; а ты за него отвечай.
Тем промышляют, почтенный, тем промышляют...
Но в ту минуту, как он стоял у перил и всё еще бессмысленно и злобно смотрел вслед удалявшейся коляске, потирая спину, вдруг он почувствовал, что кто-то сует ему в руки деньги. Он посмотрел: пожилая купчиха, в головке и козловых башмаках, и с нею девушка, в шляпке и с зеленым зонтиком, вероятно дочь. «Прими, батюшка, ради Христа». Он взял, и они прошли мимо. Денег двугривенный. По платью и по виду они очень могли принять его за нищего, за настоящего собирателя грошей на улице, а подаче целого двугривенного он, наверно, обязан был удару кнута, который их разжалобил.
Он зажал двугривенный в руку, прошел шагов десять и оборотился лицом к Неве, по направлению дворца. Небо было без малейшего облачка, а вода почти голубая, что на Неве так редко бывает. Купол собора, который ни с какой точки не обрисовывается лучше, как смотря на него отсюда, с моста, не доходя шагов двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение. Боль от кнута утихла, и Раскольников забыл про удар; одна беспокойная и не совсем ясная мысль занимала его теперь исключительно. Он стоял и смотрел вдаль долго и пристально; это место было ему особенно знакомо. Когда он ходил в университет, то обыкновенно, чаще всего, возвращаясь домой, случалось ему, может быть раз сто, останавливаться именно на этом же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму и каждый раз почти удивляться одному неясному и неразрешимому своему впечатлению. Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина... Дивился он каждый раз своему угрюмому и загадочному впечатлению и откладывал разгадку его, не доверяя себе, в будущее. Теперь вдруг резко вспомнил он про эти прежние свои вопросы и недоумения, и показалось ему, что не нечаянно он вспомнил теперь про них. Уж одно то показалось ему дико и чудно, что он на том же самом месте остановился, как прежде, как будто и действительно вообразил, что может о том же самом мыслить теперь, как и прежде, и такими же прежними темами и картинами интересоваться, какими интересовался... еще так недавно. Даже чуть не смешно ему стало и в то же время сдавило грудь до боли. В какой-то глубине, внизу, где-то чуть видно под ногами, показалось ему теперь всё это прежнее прошлое, и прежние мысли, и прежние задачи, и прежние темы, и прежние впечатления, и вся эта панорама, и он сам, и всё, всё... Казалось, он улетал куда-то вверх и всё исчезало в глазах его... Сделав одно невольное движение рукой, он вдруг ощутил в кулаке своем зажатый двугривенный. Он разжал руку, пристально поглядел на монетку, размахнулся и бросил ее в воду; затем повернулся и пошел домой. Ему показалось, что он как будто ножницами отрезал себя сам от всех и всего в эту минуту.
Он пришел к себе уже к вечеру, стало быть, проходил всего часов шесть. Где и как шел обратно, ничего он этого не помнил. Раздевшись и весь дрожа, как загнанная лошадь, он лег на диван, натянул на себя шинель и тотчас же забылся...
Он очнулся в полные сумерки от ужасного крику. Боже, что это за крик! Таких неестественных звуков, такого воя, вопля, скрежета, слез, побои и ругательств он никогда еще не слыхивал и не видывал. Он и вообразить не мог себе такого зверства, такого исступления. В ужасе приподнялся он и сел на своей постели, каждое мгновение замирая и мучаясь. Но драки, вопли и ругательства становились всё сильнее и сильнее. И вот, к величайшему изумлению, он вдруг расслышал голос своей хозяйки. Она выла, визжала и причитала, спеша, торопясь, выпуская слова так, что и разобрать нельзя было, о чем-то умоляя, конечно, о том, чтоб ее перестали бить, потому что ее беспощадно били на лестнице. Голос бившего стал до того ужасен от злобы и бешенства, что уже только хрипел, но все-таки и бивший тоже что-то такое говорил, и тоже скоро, неразборчиво, торопясь и захлебываясь. Вдруг Раскольников затрепетал как лист: он узнал этот голос; это был голос Ильи Петровича. Илья Петрович здесь и бьет хозяйку! Он бьет ее ногами, колотит ее головою о ступени, это ясно, это слышно по звукам, по воплям, по ударам! Что это, свет перевернулся, что ли? Слышно было, как во всех этажах, по всей лестнице собиралась толпа, слышались голоса, восклицания, всходили, стучали, хлопали дверями, сбегались. «Но за что же, за что же, и как это можно!» повторял он, серьезно думая, что он совсем помешался. Но нет, он слишком ясно слышит!.. Но, стало быть, и к нему сейчас придут, если так, «потому что... верно, всё это из того же... из-за вчерашнего... Господи!» Он хотел было запереться на крючок, но рука не поднялась... да и бесполезно! Страх, как лед, обложил его душу, замучил его, окоченил его... Но вот наконец весь этот гам, продолжавшийся верных десять минут, стал постепенно утихать. Хозяйка стонала и охала, Илья Петрович всё еще грозил и ругался... Но вот наконец, кажется, и он затих; вот уж и не слышно его; «неужели ушел! Господи!» Да, вот уходит и хозяйка, всё еще со стоном и плачем... вот и дверь у ней захлопнулась... Вот и толпа расходится с лестниц по квартирам, ахают, спорят, перекликаются, то возвышая речь до крику, то понижая до шепоту. Должно быть, их много было; чуть ли не весь дом сбежался. «Но боже, разве всё это возможно! И зачем, зачем он приходил сюда!»
Раскольников в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа. Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она поставила свечку на стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
Небось со вчерашнего не ел. Целый-то день прошлялся, а самого лихоманка бьет.
Настасья... за что били хозяйку?
Она пристально на него посмотрела.
Кто бил хозяйку?
Сейчас... полчаса назад, Илья Петрович, надзирателя помощник, на лестнице... За что он так ее избил? и... зачем приходил?..
Настасья молча и нахмурившись его рассматривала и долго так смотрела. Ему очень неприятно стало от этого рассматривания, даже страшно.
Настасья, что ж ты молчишь? робко проговорил он наконец слабым голосом.
Это кровь, отвечала она наконец, тихо и как будто про себя говоря.
Кровь!.. Какая кровь?.. бормотал он, бледнея и отодвигаясь к стене. Настасья продолжала молча смотреть на него.
Никто хозяйку не бил, проговорила она опять строгим и решительным голосом. Он смотрел на нее, едва дыша.
Я сам слышал... я не спал... я сидел, еще робче проговорил он. Я долго слушал... Приходил надзирателя помощник... На лестницу все сбежались, из всех квартир...
Никто не приходил. А это кровь в тебе кричит. Это когда ей выходу нет и уж печенками запекаться начнет, тут и начнет мерещиться... Есть-то станешь, что ли?
Он не отвечал. Настасья всё стояла над ним, пристально глядела на него и не уходила.
Пить дай... Настасьюшка.
Она сошла вниз и минуты через две воротилась с водой в белой глиняной кружке; но он уже не помнил, что было дальше. Помнил только, как отхлебнул один глоток холодной воды и пролил из кружки на грудь. Затем наступило беспамятство.
