Саратовский Государственный Технический Университет им. Ю.А.Гагарина
Обзор по эстетике архитектуры и дизайна
Эстетика метаболизма в архитектуре Японии
Работу выполнил студент
Группы АРХ-41 Моторина
А.Б.
Проверил: Ищенко В.К.
Введение.
4
Эстетитка деформации и распада.
5
-Понятие метаболизма
5-7
-философия метаболизма
-тенге
8-10
-какутаке
11-13
-еще три архитектора
-Настоящее и будущее метаболизма
21-22
Заключение.
23
Иллюстрации.
24-29
Список литературы.
30
ВВЕДЕНИЕ
МЕТАБОЛИЗМ - направление в архитектуре и градостроительстве, развивающееся с 1960-х гг. (японские архитекторы Кэндзо Тангэ, Киенори Кикутакэ и др.). Стремясь преодолеть кризис современных городов, метаболизм выдвигает принцип динамической изменчивости, органического роста как систем расселения, так и архитектурных ансамблей и сооружений, сочетания долговременных структур с недолговечными заменяемыми элементами (проекты "плавающего города", "города-башни", "капсульного дома").
Метаболисты предлагали
смотреть на архитектуру как на живой
организм. Развитие архитектуры они
уподобили процессам саморазвивающегося
органического мира с его последовательно
сменяющими друг друга циклами. Элементы
городского организма, на их взгляд, могут переживать процессы,
аналогичные тем, которые происходят в
живой природе, т. е. рождение, созревание,
старение, смерть и перерождение.
В центр своей теории
метаболисты ставили идею незавершенности.
Иными словами, свою задачу они видели в обеспечении условий для постоянного
изменения архитектурной композиции.
Для этого метаболисты выделяют долгоживущие,
стабильные структуры, в роли которых
выступают «основной структурный скелет,
транспортные узлы и магистрали, места
публичных собраний», и элементы недолговечные,
быстро устаревающие морально. Такими
элементами, например, являются ячейки
структурного скелета – жилые и рабочие
помещения, которые, как листочки на деревьях,
могут быть легко заменены новыми. (Можно
отметить, что это сопоставимо с архитектурой
традиционного японского дома с его возможностями
многочисленных трансформаций.) Такая
система, по мысли метаболистов, должна
была придать архитектуре мобильность.
Теория метаболизма
– это в первую очередь градостроительная
теория, которая предполагала радикальные преобразования
городской среды. Архитектурные проблемы
любого масштаба метаболисты рассматривали
сквозь призму градостроительства, вписывая
в такое понятие, как культура общества.
Решение даже частной архитектурной задачи
– проектирование отдельного здания,
по мнению метаболистов, не могло ограничиваться
рамками одной конкретной формы и заданной
функции. Основным для них становится
разработка новых градостроительных пространственных
структур и возможность их трансформации.
Работа метаболистов способствовала расширению
взглядов на проблемы пространственной
организации, на закономерности образования
и развития основных структур и упорядочение
коммуникативных связей. Взамен обычного
традиционного зонирования в планировке
городов они выдвинули идею трехмерной
пространственной организации города.
На смену привычным статичным методам
функциональной архитектуры приходят
методы, отличающиеся динамичностью и
гибкостью, что было несомненной заслугой
творческой концепции метаболистов.
Возникновению и созданию интересных метаболистических
проектов способствовала обстановка в
Японии 60-х годов. Быстрый экономический
рост стимулировал появление урбанистических
проектов большого масштаба. Среди них
такие проекты, как «Морская цивилизация»
Киёнори Кикутакэ, «Токио – 1960» Кэндзо
Тангё, «Города – башни» Арата Исодзаки.
В этих проектах города смело шагают в
океан («плавающие города» Кикутакэ) или
устремляются ввысь и свободно парят в
небе (новая пространственная структура
наджсторической застройкой города у
Арата Исодзаки). На первый взгляд кажется,
что эти проекты городского переустройства
фантастичны, но с технико-конструктивной
и даже экономической точки зрения их
отличали безупречные обоснования. Во
всяком случае, сами авторы проектов были
глубоко убеждены, что проекты осуществимы
и в настоящее время.
Проектируя свои города
будущего, метаболисты верили, что
при помощи современной техники
с ее неограниченными возможностями
они сумеют создать такие условия
для жизнедеятельности человека,
которые приведут к улучшению его самого, а в итоге –
к преобразованию существующей действительности.
Однако им пришлось столкнуться с непреодолимыми
трудностями при попытках воплотить в
жизнь свои градостроительные идеи. В
условиях практически неуправляемого,
хаотичного градостроительства с частным
землевладением и стихией капиталистической
экономики оказалась невозможной даже
частичная планомерная реконструкция
городов. К тому же разразившийся в середине
70-х годов экономический кризис имел следствием
резкое замедление темпов роста. Естественно,
это привело к тому, что большая часть
проектов не была реализована, и метаболистические
концепции города по существу не оказали
сильного влияния на архитектурную практику.
Их идеи получили свое частичное отражение
лишь в отдельных зданиях, построенных
по проектам Арата Исодзаки, Кисё Курокава,
Кпёнори Кикутакэ и группы «УРТЕК», работавшей
под руководством Кэндзо Тангё.
Метаболизм - течение в архитектуре и градостроительстве середины XX в., представлявшее альтернативу господствовавшей в то время в архитектуре идеологии функционализма. Зародилось в Японии в конце 50-х годов XX века. В основу теории метаболизма лёг принцип индивидуального развития живого организма и коэволюции. Метаболизм не стоит, однако, путать с органической архитектурой и эко-теком, в которых подражание живой природе не развёрнуто во времени и затрагивает, главным образом, принципы формообразования.
Вот как определял концепцию метаболизма один из её главных идеологов, Кионори Кикутаке:
Башня «Накагин», архитектор К. Курокава« Японцы привыкли к неразрывности традиции, одной из основ устойчивости нашей цивилизации.
Поэтому и концепция метаболистической архитектуры восходит к истокам японской строительной традиции, предлагая алгоритм ее изменения.
Безусловно, непросто кратко определить все то, о чем я размышлял,создавая эту теорию. Для меня в понятии «метаболизм» самым важным была возможность перестройки сооружения и замены его составляющих в соответствии с требованиями, которые предъявляет наш быстроизменяющийся мир.
Движение метаболистов не было данью моде и не создавалось мною для того, чтобы стать ее законодателем. В Европе это движение превратилось в модное течение, а в нашей стране, основанной на древних традициях, оно получило иное развитие. Для Японии это был вопрос будущего нашей цивилизации. Поэтому необходимо было учитывать, будет ли нужна Японии наша концепция. При этом мы верили, что такой подход к архитектуре и вообще к построению нового мирного общества будет полезен для развития и других стран.
Вообще, в Японии всегда уделялось особое внимание законам эволюции животного и растительного мира. Поэтому природные закономерности стали одной из основ архитектурного метаболизма. Возможно, по похожим биологическим законам должна развиваться и архитектура. Современные технологии позволяют реализовывать самые смелые проекты, поэтому есть надежда, что опыт метаболистов найдет свое применение и в XXI веке. »
Особенностями архитектурного языка метаболистов стали незавершенность, «недосказанность», открытость структуры зданий для «диалога» с изменяющимся архитектурным, культурным и технологическим контекстом городской среды. Распространён приём акцентирования внимания на пустоте, с целью создания эффекта «материализации внимания», визуальное закрепление незастроенных и неосвоенных пространств при помощи символических пространственных структур. При этом создаётся некое промежуточное пространство, которое согласно теории метаболизма являет собой недостающее звено между архитектурой и окружающим хаосом изменчивой городской среды или «вакуумом» природного ландшафта. В структуре как отдельных зданий, так и их комплексов и даже целых городов, разработанных под влиянием идей метаболизма, всегда чётко прослеживается временная и постоянная составляющие. Ещё один признак такой архитектуры - её модульность, ячеистость, нагляднее всего иллюстрируемый на примере башни «Накагин».
Следует, однако, заметить, что алгоритмы, заложенные в проектах метаболистов, на практике не всегда воспроизводятся и срабатывают должным образом. Тем не менее, эти заранее разработанные «сценарии» жизни зданий и городов играют существенную роль в обосновании проектных решений, а их наглядное представление в виде видеороликов и т.п. служит эффектным дополнением к архитектурной визуализации проекта.
Вопросу национальной самоидентификации
архитектуры в настоящее время
во всем мире, в том числе и
у нас в стране, не случайно уделяется
повышенное внимание. Эпоха глобализации
грозит стереть границы не только
между национальными архитектур ами, но и между национальными
культурами в целом, что вряд ли можно
рассматривать как перспективу, к которой
стремится человечество. Так что поиски
путей сохранения особенного в архитектуре
различных стран и регионов становятся
сегодня все более актуальными.
Центр коммуникаций в
г. Кофу, арх. К. Танге, 1962-1967 гг.
Нельзя сказать, что современная архитектура
России является примером удачного решения
«национального вопроса». Наоборот, несмотря
на обилие «башенок» и других как бы национальных
декоративных признаков в той же московской
архитектуре, нынешняя российская архитектура
скорее интернациональна, с поправкой
на более низкое качество строительства
и применяемых конструктивных и инженерных
решений по сравнению с Западом, чем национальна,
и очень часто оказывает разрушительное
влияние на среду тех населенных мест,
особенно исторических, в которых она
формируется.
Традиционный прообраз
и его претворение
в творчестве арх. К. Танге. Фрагмент исторической
пагоды Дайгодзи в Киото, фрагмент современного
здания префектуры Кагава в Такамацу
В связи с этим безусловно имеет смысл
пристально посмотреть на архитектуру
тех стран, где применение самых современных
методов строительства, конструктивных
и инженерных систем и очевидное знакомство
со всеми актуальными тенденциями в развитии
мировой архитектуры не мешает сохранять
и приумножать собственные национальные
особенности в архитектуре.
К таким странам, вне всякого сомнения,
можно отнести государства Юго-Восточного
региона и прежде всего Японию.
О современной японской архитектуре
как феномене в общемировой архитектуре
можно говорить с относительно недавнего
времени, со времени окончания Второй
мировой войны. До этого она представляла
собой практически изолированное явление,
не имеющее сколько нибудь существенных
точек соприкосновения с западной архитектурой.
То есть становление современной японской
архитектуры пришлось на период широкого
и весьма «агрессивного» распространения
«интернационального стиля» в мировой
архитектуре, что вместе с фактической
оккупацией страны американцами позволяло
ожидать безоговорочного принятия этого
стиля как образца для подражания при
поиске новых путей развития архитектуры
собственной.
3 Олимпийский спортивный
комплекс Йойоги в Токио, арх.
К. Танге, 1961-1964 гг. 4 Здание плавательного бассейна
Однако модернизация
японской архитектуры, как и культуры
в целом, стала происходить совсем
по другому сценарию. Вероятно, не последнюю
роль в этом сыграло вполне понятное
желание японцев сохранить, несмотря
на поражение в войне и крушение имперских амбиций, свое
национальное достоинство и самоидентификацию.
Что нашло свое отражение и в архитектуре,
как одной из важнейших
частей культурного самосознания.
5 Молодежный центр
(Замок Юношества) в префектуре
Шига, арх. Т. Накаяма, 1973 г. 6 Развлекательный центр в Токио,
арх. М. Такеяма, 1970 г.
7 Экспозиционный объект на Всемирной выставке в Осаке, арх. К. Куракава, 1970 г. 8 - 8 Жилой многоквартирный дом в Токио, арх. К. Куракава, 1972 г.
Вместо прямого копирования западных
образцов, японские архитекторы нашли
пути сочетания заимствованных передовых
для своего времени западных строительных
технологий (очень скоро сами став на позиции
лидеров в области строительной индустрии)
с вековыми традициями в отношении к формированию
пространства, во взаимодействии архитектуры
с природой, в отношении к историческому
и культурному наследию и в отношении
к расходованию наличествующих (как правило,
скудных) ресурсов, что с первых шагов
современной японской архитектуры позволило
говорить о ее «не общем лице» в ряду архитектур
других стран, называемом в архитектурных
исследованиях «регионализмом».
9 Информационная башня
на Всемирной выставке в Осака,
арх. К. Куракава, 1970 г. 10 Жилой многоквартирный
дом № 5 в Токио, арх. Й. Ватанабе, 1971 г. 11 Жилой многоквартирный дом № 3 в
Токио, арх. Й. Ватанабе, 1971 г.
12 Административное здание в Токио, арх. К. Куракава, 1989 г.
Одним из первых японских архитекторов, получивших международное признание, был Кендзо Танге. Его дебютной постройкой стал Мемориальный комплекс мира в Хиросиме (1949-1956 гг.), посвященный памяти жертв атомной бомбардировки этого города американцами. Другая характерная для Танге ранняя постройка – его собственный жилой дом (1952-1953 гг.), который представлял собой фактически переосмысление традиционного японского жилища с его кратностью единому модулю – татами и перетекающими пространствами, разделенными легкими трансформирующимися перегородками, в современных материалах. Всемирную известность архитектору принес проект Олимпийского спортивного комплекса Йойоги в Токио (1961-1964 гг.).
В этом комплексе, построенном для проведения XVIII летних Олимпийских игр, К. Танге продемонстрировал умение сочетания монументальной простоты, характерной для традиционной японской архитектуры, с самыми современными для того времени конструкциями – вантами, которые поддерживают перекрытия всех сооружений комплекса. Также принципы размещения объектов по территории парка Йойоги явно наследуют приемы, характерные для исторических японских храмовых комплексов.
Вообще, К. Танге был выдающимся знатоком не только истории, но и философии исторической японской храмовой архитектуры. По этой тематике он опубликовал многочисленные эссе, часть которых вошла и в посвященную архитектору монографию, вышедшую в СССР в 1976 г. Что было делом крайне необычным, почти исключительным, так как публикация монографий о зарубежных архитекторах в СССР была большой редкостью. В этом можно увидеть объективную невозможность замолчать гений архитектора и интереснейший феномен быстро развивающейся современной японской архитектуры в том числе и у нас в стране, не говоря уже о странах Запада, где К. Танге с начала шестидесятых годов прошлого века стал одним из самых публикуемых архитекторов, а интерес к японской архитектуре только растет с каждым годом.
Философия архитектуры исторических синтоистских японских храмовых комплексов, в частности, характерное для них единство искусственной и природной среды и открытость к дальнейшему развитию, к трансформациям, стала важнейшей составляющей частью философии К. Танге как архитектора, что нашло свое отражение в формировании им вместе с другими японскими архитекторами особого, чисто японского направления в архитектуре и градостроительстве - «метаболизма».
Своеобразным манифестом метаболизма можно считать построенный по проекту К. Танге Центр коммуникаций в г. Кофу (1962-1967 гг.). Если повсеместно распространенная в это время во всем мире «интернациональная архитектура» оперировала своего рода «идеальными» объектами, замкнутыми в себе и противостоящими окружению и быстро текущему времени, то Центр в Кофу как бы принципиально незакончен и демонстрирует интенцию к дальнейшему изменению как с учетом изменения окружающей среды, так и собственной программы. Эти же идеи – открытость проектируемого объекта к взаимодействию с окружающей средой и к возможным изменениям в будущем нашли свое отражение и в одном из наиболее масштабных градостроительных проектов К. Танге – проекте реконструкции Токио с активным выходом города в акваторию Токийского залива (1960 г.).
Идеи метаболизма оказали большое влияние и на все последущие поколения японских архитекторов, которые, возможно, не продолжали их в прямую, но всегда уделяли и продолжают уделять повышенное внимание вопросам взаимодействия проектируемых объектов с окружающей средой (природной и антропогенной) и их гибкости, способствующей адаптации к возможным изменениям как окружения, так и собственной программы.
Нельзя не остановиться на особенном отношении японских архитекторов к природе, что также имеет глубокие национальные корни в синтоизме. Естественная природа никогда не объект конфронтации, что в известной степени характерно для европейской (за исключением, пожалуй, скандинавской) архитектурной традиции, а, наоборот, источник особого вида духовной и эстетической гармонии. В результате либо сами архитектурные объекты становятся частью естественного природного окружения, либо включают бережно сохраняемые и культивируемые природные элементы в интерьер и экстерьер зданий.
Исключительное внимание архитекторы
в Японии уделяют выбору строительных
материалов и разработке деталей зданий
и благоустройства. Широко применяются
природные материалы – камень и дерево,
в том числе бамбук, а железобетон обрабатывается
так, чтобы фактура его поверхностей также
напоминала бы природный строительный
материал.
Удивительным образом эти же принципы
удается сохранять и при строительстве
ультрасовременных объектов из металла
и пластика с применением большого количества
неоновых рекламно-информационных элементов.
Опыт развития послевоенной японской архитектуры убедительно показывает, что сохранение национальных традиций в архитектуре возможно и в условиях всеобщей глобализации. И в основе этого «национализма» в архитектуре должно лежать не копирование внешних форм исторической национальной архитектуры, а следование философии национальной архитектурной традиции, что гораздо более сложно и требует от архитекторов не просто знания истории архитектуры своей страны, а умения мыслить и чувствовать в русле национальной культурной традиции, умения разговаривать на языке собственной страны, осознавая всю глубину его исторического развития.
Кендзо Тангэ. Традиционный футуризм.
Едва ли не известнейшим именем в японской архитектуре является Кензо Тангэ. Кензо Тангэ родился в 1913 в Осаке. Среди людей, оказавших на него наибольшее влияние, Тангэ-сан называл Ле Корбюзье и Микеланджело. Однако в его творчестве через нарочитую футуристичность проглядывает влияние традиционной японской архитектуры.
В творчестве Тангэ очень часто урбанист брал верх над архитектором. Мастеру было гораздо интереснее создавать архитектурные ансамбли и изменять окружающую среду, чем строить отдельные здания. Проектируя здания, Тангэ держал в уме не только то, как они будут выглядеть в глазах прохожего или посетителя, но и встраивал их в окружающий ландшафт. Например, построенный мастером Токийский Кафедральный собор, напоминает о своем религиозном предназначении только с высоты птичьего полета. С неба силуэт здания напоминает крест. То же двойственное восприятие отличает и Олимпийский стадион, спроектированный мастером Тангэ в 1964 году. От внимания наблюдателей часто ускользает тот факт, что стадион находится на участке, вплотную примыкающем к крупнейшему историческому парку Токио - Йойоги. И вся атмосфера этого японского парка с храмом в центре плавно и незаметно перетекает в футуристический ансамбль Танге. И не взирая на внешний футуризм и нарочитый модернизм, вся среда вокруг спортивных залов сохраняет дух и характер типичного японского сада, с его композициями из камня, с его культом отдельных деревьев и кустов. В творчестве Тангэ постоянно реализуется принцип, когда архитектура становится элементом искусственной природы. И в этом одна из особенностей современной японской архитектуры, созданной Кензо Тангэ. Невозможно представить многие из его произведений вне Японии.
В творчестве Тангэ чётко прослеживается двойственность, так характерная для японской культуры вообще. Способность к ассимиляции европейского художественного и культурного опыта и преломлению его через японские традиции и созерцательность. Весьма удачным примером такого союза европейской идеи и японского воплощения можно считать здание Токийской Мэрии. Это целый комплекс из трех зданий в токийском районе небоскребов Синдзюку. Основное здание с двумя башнями (высота 243 метра) своим силуэтом напоминает футуристический готический собор. Вообще многие создания мастера выглядят, как будто сошли с экрана фантастического фильма, рассказывающего о жизни внеземных цивилизаций. Человек, впервые попавший в Токио, не может оставить без внимания здание Фудзи ТВ. Огромное здание очень легкой конструкции, издалека напоминает космический корабль. Расположена штаб-квартира одной из крупнейших японских телекомпаний также в знаковом месте. На Одайба. Одайба – искусственно созданный остров в Токийском заливе. В то время как мегаполис задыхался от нехватки свободной земли, на градостроительном совете было принято решение создать несколько искусственных островов в заливе. Одайба и Теннозу – самые известные из таких островов.
Творческим кредо Кензо Танге было достижение гармонии между природой и искусственной средой, к которой он стремился во всех своих работах. Так, в здании Токийской мэрии, даже вид со смотровых площадок Северной и Южной башни располагает к созерцательности. С 43-го этажа открывается потрясающий вид на город, невдалеке ковром расстилается парк Йойоги (один из крупнейших городских парков Японии), а в хорошую погоду (обычно осенью и зимой) видно гору Фудзи. Конечно, при строительстве этого ансамбля в 1981 году, мастер не забывал встроить в архитектурный ландшафт весь этот набор архетипичных японских символов. Здания Кензо Тангэ настолько органично вписаны в окружающий ландшафт, что иногда воспринимаются как часть природы, а не как произведение человеческого гения.
Своеобразное обращение к семантическим знакам национальной культуры отчасти заметно в здании штаб-квартиры школы икебана Согэцу в Токио (1956 г.), где сама композиция здания вызывает ассоциации с минималистичностью искусства составления букетов. Одна стеклянная стена здания асимметрично выступает над другой, а интерьеры внутри напоминают пространство традиционного японского дома. Пространство это полностью выражает значение и роль личности в японской культуре. Интерьер дома с помощью внутренних перегородок - фусума легко может быть разделен на отдельные помещения, которые можно использовать по-разному в зависимости от ситуации. Но он (интерьер) всегда лишен стабильных замкнутых ячеек, где человек мог бы ощутить себя изолированным от других. Даже глава семьи никогда не имел собственного обособленного помещения. Структура дома, ориентированного на природные ритмы, не предусматривает личностных интересов его обитателей. Иначе говоря, в традиционном доме не было личностного пространства, что соответствовало самоощущению человека лишь как органичной части вселенной.
Идея традиционного дома в ее знаковой функции чрезвычайно важна для японского архитектора и не исчезает даже при всей своей конфликтности с принципами современного градостроительства.
В начале 70-х годов
образовалось движение группы японских
архитекторов, называющих себя «метаболистами».
К числу метаболистов относятся Кионори
Кикутакэ (род.1928), Кишо Нориаки Курокава
(1934-2007), Масата Отака(род.1923), Арата Исодзаки(род.1931),
Нобуру Кавадзое(род.1925), Кодзи Камия(род.1929)
и др. Под их влияние попал и Кендзо Танге(1913-2005).
Группа отрицала принцип
завершенности архитектурной формы.
К структуре города они применили
биологическое понятие метаболизма – циклической
последовательности стадий развития,
которой, как они полагали, подчинена и
динамика человеческого общества.
В своих статьях Кендзо
Танге так ставил для себя архитектурную
задачу того времени: «Архитектура,<..>,
объединяет функциональность и выразительность,
содержание и форму – эти основы основ
с их собственной неотъемлемой правдой
и логикой. Объединение и слияние их в
органичное целое, каким является сооружение,
отвечающее как материальным, так и эстетическим
требованиям, - это и есть архитектурное
творчество». «Мы живём в мире, в котором
соседствует абсолютно несовместимое:
человеческий масштаб и масштаб сверхчеловеческий,
стабильность и мобильность, постоянство
и изменчивость, индивидуальность и обезличенность,
ограниченность и универсальность. Это
результат разрыва между прогрессирующей
в своем развитии техникой и человечеством
как исторически сложившимся явлением.
Это проблема борьбы техники против человека,
и в нашу эпоху задача архитектора-градостроителя
заключается в том, чтобы перекинуть между
ними мост…»
Отрывок из книги Танге
«This is Japan»(1965):
«Город подобен дереву
в полном расцвете, со стволом, ветвями
и листьями. Ствол – это инженерные
коммуникации города, его основа –
портовые сооружения, дороги и все элементы благоустройства. Эти сооружения
должны, как правило, строиться правительством
и проектироваться с расчетом на длительный
срок эксплуатации. Ветвям на дереве соответствуют
индивидуальная жилая застройка, которую
можно рассматривать, как основной структурный
элемент. Жилые здания являются неотъемлемой
частью материальной среды, но по сравнению
с инженерными сооружениями города они
изменяются количественно и качественно
значительно быстрее. Наконец листьям
на дереве сродни различные предметы постоянного
обихода, которыми пользуются в течение
некоторого времени, а затем бросают. Потребление
таких предметов увеличивается из года
в год и из месяца в месяц, что влечет за
собой все ускоряющийся темп их замены
– житейский метаболизм.<…>
Трагедией сегодняшнего дня не только в Японии, но и во всех
странах является именно то, что процесс
роста городов не был в свое время достаточно
предусмотрен…
Наши города имеют
в действительности ветви, но не имеют
ствола. В результате огромные массы
энергии, расходуемые на строительство, порождают хаос и замешательство.
Наша задача – преобразовать
эту энергию хаоса в энергию
созидания и равновесия.
Современный уровень
цивилизации таков, что не только
большие города, но даже районные образования
в разных странах мира следует рассматривать как растущие и видоизменяющиеся
живые организмы».
Метаболистов привлекла
борьба с преждевременным моральным
старением сооружений, обгоняющим их
технический износ. Сущность их теории
– в системной архитектурной
организации, распространяющейся на город в целом. Однако градостроительные
претензии в условиях современного им
общества наталкивались на непреодолимые
ограничения. В Японии эти рамки были особенно
тесны. Метаболисты не мечтали сломать
их – они искали пути фрагментарной реализации
своих идей в отдельных постройках.
Кендзо Танге. «Пространственный
город и искусственная земля»
Ряд фантастических проектов
метаболистов Танге дополнил проектом
«Токио – 1960». Его идея – преобразовать
замкнутую, устремленную к внутреннему
ядру систему одного из крупнейших мегаполисов мира в линейную,
свободно растущую, перебросив «ось общественной
жизни» от старого центра через воды Токийского
залива и решить таким путем проблемы
дальнейшего развития города. От функционалистского
творческого метода здесь был сделан шаг
к структурному методу, основанному на
логике систем коммуникаций, физических
и визуальных. Материальные структуры
в проекте Токио рассматриваются как символические,
они образуют систему, открытую для дальнейшего
развития и изменений.
Позже К. Танге издал свою книгу «Будущий облик японских
городов»(1966), где изложил концепцию устройства
таких городов. Он пишет, что в связи с
развитием и увеличением количества автомобильного
транспорта возникло противоречие между
ним и старой системой города. И современный
хаос порождается именно этим. Соотношение
между автострадой и зданиями стало иным,
даже если здание расположено у автострады,
машина не может остановиться около него.
«Возникла необходимость в новом порядке
движения транспорта: с автострады – на
местную дорогу, с местной дороги – к стоянке,
а з
и т.д.................
16 мая исполнилось 50 лет с начала Великой пролетарской культурной революции в Китае. 10 лет буйства молодежных банд - хунвейбинов (студентов-«красногвардейцев») и цзаофаней (молодых рабочих-«бунтарей») - стоили стране 100 миллионов пострадавших и почти 2 миллионов убитых. «Культурная революция, запущенная по инициативе национального лидера и использованная в своих целях реакционерами, переросла в хаос, ставший катастрофой для партии, страны и народа, - говорится в программной статье ведущей партийной газеты «Жэньминь жибао», опубликованной к юбилею. - Компартия Китая признала, проанализировала и исправила ошибки, допущенные партийными чиновниками и лидерами государства, а также перегибы на местах». Один из таких перегибов - массовый каннибализм в уезде Усюань Гуанси-Чжуанского автономного района, история, которую на Западе регулярно вспоминают, в России почти не знают, а в КНР считают выдумкой. Что же в этой истории правда, а что ложь?
Перековавшийся хунвейбин
«Глубокой ночью убийцы ходили на цыпочках, чтобы найти свою жертву, резали ее и вытаскивали сердце и печень. Поскольку они были неопытны и испуганы, то по ошибке взяли легкие и должны были вернуться снова на место убийства. Наконец, сварили органы, кто-то принес из дома водку, кто-то - специи... Несколько человек при гаснущем огне под кастрюлей ели молча и торопливо...»
Так описывает события, происходившие в третий год революции в уезде Усюань, китайский диссидент Чжэн И. Он сам был хунвейбином и в рамках программы «Ввысь в горы, вниз в села» добровольцем отправился в провинцию, чтобы нести крестьянам свет знаний и правильной идеологии.
После «культурной революции» Чжэн И решил стать писателем. Опубликовал несколько повестей и рассказов, но вскоре его затянула в жернова политическая борьба, приведшая в 1989 году к известным событиям на площади Тяньаньмэнь. Чжэн оказался в рядах проигравших. Три года он скрывался от полиции и спецслужб, затем перебрался в тогда еще британский Гонконг, оттуда на Тайвань и в США.
Там бывший хунвейбин издал сперва на китайском, а затем и на английском книгу «Алый мемориал», сразу ставшую бестселлером. Была даже сформирована группа по выдвижению Чжэна на Нобелевскую премию по литературе. Чжэн И утверждал, что в начале 1980-х он неоднократно посещал уезд Усюань, где собирал материалы - официальные документы, рассказы очевидцев, слухи и легенды - о происходившем там в годы «культурной революции». Больше всего Чжэна интересовал практиковавшийся тогда каннибализм. Эти материалы и легли в основу прославившей его книги.
Плакат 1966 года, призывающий к расправе с «врагами народа». Фото: AFP / East News
Маленькая гражданская война
В 1968-м молодежные банды бесчинствовали по всей стране, убивая преподавателей и «классовых врагов», громя учреждения культуры и университеты. Все чаще травля инакомыслящих вырождалась в обычные межклановые разборки: отряды хунвейбинов в Кантоне сражались за контроль над городом, применяя артиллерию. Мао Цзэдун, сам санкционировавший разгул террора, вынужден был бросить против «красногвардейцев» армию и отряды народной милиции: город Гуйлинь пришлось брать штурмом, и там были перебиты почти все хунвейбины.
Своя маленькая гражданская война шла и в уезде Усюань Гуанси-Чжуанского автономного района. С одной стороны - хунвейбины из «Группы 22 апреля», с другой - провинциальная партийная бюрократия, которую поддерживал 1-й политкомиссар военрайона Гуанси Вэй Гоцин. В распоряжении Вэя были местные силовики и авторитет власти, а «красногвардейцы» сделали ставку на террор.
Первые стычки произошли в январе 1968-го: «летучие отряды» хунвейбинов атаковали «оппозиционеров и уклонистов», забивая их до смерти палками и кулаками, отрезая головы, закапывая заживо, топя и даже взрывая. В одном из городов действовала женская банда несовершеннолетних, называвших друг друга «сестрами» и бравших псевдонимы по числу убитых - «Сестра Шесть», «Сестра Девять» и так далее.
Девушки-хунвейбины. Фото: Keystone / Getty Images
15 апреля в уезде был создан местный Революционный комитет хунвейбинов, и тогда же были зафиксированы первые случаи каннибализма. По словам Чжэна, эпидемия антропофагии «распространялась подобно чуме».
Сердце, печень, пенис
14 мая 1968 года группа из 11 человек во главе с братьями Вэй напала на некоего Чэнь Гожуна, убила его большим ножом и вырезала печень, разделив ее между 20 членами банды. В том же месяце хунвейбины - ученики средней школы - забили до смерти учительницу географии Ву Шуфан, под дулом пистолета заставили ее коллегу вырезать у убитой печень и сердце, зажарили и торжественно съели. Вскоре людоедство взяла на вооружение и противоположная сторона.
«Черные антипартийные бандиты» каются в своих грехах перед народом. Фото: книга «Красный рядовой репортажа» Ли Чжэньшэня
Чжэн выделил три стадии нарастания эпидемии каннибализма: начальную, когда органы тайно изымались у убитых, фазу подъема, когда поедание плоти приобретало все большую открытость, совершалось при свете дня, на площадях, под развевающимися красными флагами с партийными лозунгами, и, наконец, фазу массового безумия, когда людоедство уже воспринималось как норма.
Чтобы дойти до третьей стадии, жителям Усюани потребовалось совсем немного времени. Уже в июне случаи каннибализма отмечались во всей провинции. В дни массового психоза ели не только сердце, но и другие части тела, включая даже ступни ног. Иногда человеческое мясо подавалось под вино и пиво, блюда из него сервировались в столовой революционного комитета.
Жертвами становились бывшие помещики, «правые уклонисты», разжалованные чиновники и «контрреволюционеры». Далеко не всегда каннибализм был вызван идеологической ревностью: так, Чжэн приводит историю о том, как учитель-мужчина, узнав о том, что сердце молодой женщины способствует излечению болезней, обвинил одну из своих учениц в контрреволюционности, добился ее казни и затем тайно вырезал нужный орган.
Тех, кто отказывался есть человечину, карали - исключали из школ, отстраняли от работы. Те же, кто демонстрировали крепость духа и плоти, получали продвижение по партийной линии - так, одна из учительниц, Ван Вэньлю, благодаря каннибализму стала зампредседателя местного революционного комитета. Она пытала своих жертв и поедала потом их репродуктивные органы.
Деревня защищается
Эпидемия перекинулась и на деревню. Крестьянам было не до внутрипартийной борьбы: люди припоминали друг другу старые обиды. Один из людоедов, пожилой И Ваньшэн, в 1980-х так описывал Чжэну происходившее: «Я не скрываю, что убил сына местного помещика. Я убил его ножом. Первый нож оказался слишком тупым, и я выбросил его. Другим ножом мне удалось распороть ему живот. Но когда я попытался вытащить сердце и печень, его кровь была слишком горячей - она обожгла мне руки, и мне пришлось охладить их в воде. Когда я вынул его органы, я разрезал их на куски и поделился с жителями деревни». Свои действия И Ваньшэн объяснил тем, что бывший помещик во времена великого голода закрыл амбары, и его односельчане побирались по соседним деревням.
Психоз каннибализма охватил не всех. Чтобы избавить людей от мук совести, власти одной из деревень решили устраивать общую раздачу пищи из котла, где варились вместе куски свинины и человечины. Те, кто не хотел есть людскую плоть, могли утешать себя тем, что им попадается исключительно свинина; остальные радовались, что поедают мясо классовых врагов.
Безумие удалось остановить лишь в июле благодаря местному партийному ветерану Ван Цзуцзяню. Пользуясь старыми связями в верхушке КПК, он послал весточку в Пекин. Китайские власти были в шоке. На запрос Вэй Гоцин подтвердил сведения Вана и попросил прислать дополнительные войска, чтобы расправиться с людоедами. По личному распоряжению премьера Чжоу Эньлая, в Усюань были направлены войска, покончившие с хунвейбинами и положившие конец разгулу каннибализма. Большинство зачинщиков были казнены, в уезде воцарилось долгожданное спокойствие.
Расстрел преступников и контрреволюционеров, 1968 год.
Чай для убийц
В 1983 году, когда страсти улеглись, провели закрытое расследование. Было установлено, что из 220 тысяч жителей Усюани за первое полугодие 1968-го погибли 528 человек. Официально зафиксировано 76 случаев каннибализма. Чжэн И ссылается на документы расследования, согласно которым у 56 жертв были съедены сердце и печень, у 13 - гениталии. 18 человек обглодали «до ступней», у семи вырвали внутренности, пока они еще были живы. Некоторые погибшие попали в несколько категорий сразу. Всего было выявлено около 200 каннибалов, 91 исключили из партии, 34 приговорили к различным срокам - от 2 до 14 лет, еще около 100 понесли различные наказания, в основном административные.
В целом наказания были довольно мягкими: по версии Чжэн И, местные власти не желали ворошить прошлое, тем более что многие из партийных лидеров уездного уровня сами были замешаны в людоедстве или покрывали его. К примеру, уже упомянутую Ван Вэньлю лишили партбилета и сняли со всех постов, но дальнейших репрессий не последовало, так как следствию не удалось доказать, что она поедала репродуктивные органы своих жертв. В основном же была сделана ставка на согласие и примирение: так, трое бывших хунвейбинов, до смерти запытавших в 1968 году дошкольника, сына классового врага (его привязали к грузовику и тащили за машиной на веревке), в сопровождении местного партийного чиновника пришли в дом к его матери и принесли свои глубочайшие извинения. Закончилось все совместным чаепитием.
Как утверждает Чжэн, посещавший регион через два десятилетия после описываемых событий, ему удалось собрать имена и фамилии 56 жертв каннибализма, всего же их было около 100 человек. Количество людоедов в Усюани Чжэн И оценивает в 10-20 тысяч человек.
Чжуаны и методология
Почти сразу работа Чжэна подверглась критике со стороны западных ученых. Его ругали за то, что исследование не соответствует научным критериям. Слишком много в «Алом мемориале» крови, спекуляций и необоснованных предположений, слишком явно бывший хунвейбин декларирует свою главную цель - осудить коммунизм как идеологию (в итоге работу Чжэна подняла на щит и тиражирует, к примеру, секта «Фалуньгун», хотя Чжэн И прямо утверждает, что ответственность за случившееся несут исключительно местные партийные лидеры, действовавшие без санкции Пекина).
Статуя Будды в Ханчжоу, украшенная лозунгами «Уничтожить старый мир» и «Построить новый мир».
Многих смущает и подход Чжэн И к источникам - он валит в одну кучу документы, интервью, слухи и сплетни, не делая между ними различия по степени достоверности. В итоге трудно отделить зерна от плевел. Удивление вызывает и творческий метод - Чжэн пытается создать впечатление, что писал свое расследование по горячим следам, хотя в реальности после описываемых событий к тому моменту прошло уже 15 лет. Литературный критик Ган Юэ и вовсе назвал книгу «чисто художественным произведением, несмотря на претензии автора на научную достоверность и точность данных».
К тому же Чжэн И злоупотребляет любительской антропологией, объясняя события в Усюани традициями проживающего там национального меньшинства - чжуанов, некогда практиковавших ритуальный каннибализм. Непонятно, почему внезапно чжуаны, давно смешавшиеся с титульным большинством Китая - ханьцами, должны были вернуться к давно забытым традициям предков. Критики напоминают, что большинство эксцессов пришлось на городские районы и пригороды, где активно действовали хунвейбины, а в этнических чжуанских деревнях подобные случаи фиксировались сравнительно редко. Более того, чжуаном был политкомиссар Вэй Гоцин, положивший конец разгулу каннибализма.
Мы всё время поминаем здесь каких-то красных китайцев, которых в тогдашней России было не меньше, чем сейчас! Из них состояли целые батальоны и полки Красной Армии (преимущественно карательные). Откуда они взялись и куда все делись? Сейчас расскажу.
Впервые Россия увидела китайцев в большом количестве в 1912 году. Как раз прошла первая волна Великой Китайской революции 1911 года. В Китае всё «Великое»: и «Великая китайская стена», и «Великий Канал», и «Великая усыпальница Цинь Ши Хуанди», и «Великий кормчий» Мао Дзе Дун, и революция, естественно, тоже «Великая». Началась она в 1911 году, а закончилась в... 1948 г.! Сколько лет, посчитайте. Тридцать семь лет! Ну как не назвать такую революцию «Великой»?
Так вот, в первый год их революции китайцы-бунтовщики оказались выброшенными из страны. Им угрожала смерть за отказ от ношения кос, которые в старом Китае полагалось носить всем мужчинам. Эти косы были внешним символом подчинения феодальным порядкам маньчжурской династии. Китайским полицейским, вооружённым бамбуковыми палками, было так удобно связывать группы китайцев в пучки за их косы.
Китайские эмигранты со своими обрезанными косами толпами слонялись по России и искали работы и пропитания. В Ростове-на-Дону они скопились на набережной и облюбовали себе брошенную баржу. Вскоре они законопатили в ней все дырки, стащили её на воду и устроили большую... плавучую прачечную. Она являла собой странное зрелище.
Из всех щелей этой посудины валил пар, а на мачтах в изобилии, как флаги, полоскались подштанники и юбки. Баржа медленно дрейфовала по Дону. Китайцы отталкивались от дна длинными шестами под ритмичное пение. Внутри сотни полуголых жёлтых мужчин месили ногами огромное количество белья, держась руками за длинные поручни. В старом Китае должность прачки считалась тяжёлой МУЖСКОЙ работой. Подростки и старики достирывали руками мелкие погрешности. При стирке использовали щёлок, смешанный с золой, или примитивное мыло, самими же китайцами вываренное из бродячих собак.
Другие китайцы организовались в артель по изготовлению бумажных роз для погребальных венков. Как заметил Маяковский, «лучший товар - бумажные розы. Мальчишки кричат - Уу! китаёзы!..»
Но китайцев было так много, что никакой город их вместить не мог, и излишек их из Ростова подался на шахты и рудники, в местечки, которые сейчас называются Краснодоном, Донецком и Шахтами. Там они соорудили трущобные городки, именуемые в народе «шанхаями». Казачий писатель Сергей Сполох пишет об этом подробно:
«На Сорокинских и Беленских рудниках они (китайцы) отличались своим неистовым трудолюбием, презрением к любым жизненным удобствам и невиданной даже среди казачьих семейств плодовитостью. В удалении от общего рудничного поселка они построили своё поселение.
Его сразу же назвали Шанхаем. Там казаки впервые увидели, как в небольшой полуземлянке-полусарае на устроенных в три яруса нарах располагалось по нескольку семей.
- Как они своих детей не путают?
- Детей-то что! Как жён не путают? Работают-то по разным упряжкам...
А в годы Великой Войны китайцев стало ещё больше. Затянувшиеся бои на фронтах требовали всё больше пополнений, и чернорабочих стало не хватать на всех донских предприятиях и шахтах.
Но это были уже не беглецы, а добровольцы, привезённые из Сингапура агентом горнопромышленного Союза господином Вентисовским.
Он оценил пару китайских рабочих рук довольно дорого: в 90 рублей. Но промышленнику Пастухову, владельцу Сулинского металлургического завода и акционерам Сорокинских, Беленских и Урало-Кавказских рудников пришлось согласиться...
Казаки в своём большинстве смотрели на китайцев свысока: инородцы, мол, понаехали, и куда войсковое начальство смотрит. Китайцы ничем иным, кроме своего истинно восточного долготерпения, ответить не могли. И если случалась стычка с пришлыми людьми, то китайцы сразу же, даже будучи трижды невиновными, принимали вину на себя со словами: «Коросо, казак. Ты коросый казак. Твой детиска коросый. Твой конь коросый. Мой китаец Санхай посол».
И сразу же удалялись...
В России их неприязненно называли «китаёзами», «косорылыми» и «ходями», К концу 1915 года «косорылых» только в европейской части России было 40 тысяч. К 1917 году - 75 тысяч.
Но вот свершился большевистский октябрьский переворот, после которого встали все шахты и заводы. Русские рабочие начали разбегаться по деревням. А китайцам куда бежать? До Китая обратно их уже никто не повезёт. Нету уже никакого господина Вентисовского...
Вот тут-то местные большевики китайцев и пригрели. Дали им винтовки и еду, записали в Красную Армию. Бедные китайцы совершенно не понимали, что происходит в России и кто с кем воюет. Главное, что их кормили и давали грабить. Интересно, что небольшая часть китайцев попала также и к белым. Им пришивали белогвардейские нашивки и внушали, что теперь жёлтые сыны Поднебесной Империи будут защищать «Единую и неделимую Россию». Теперь «китаёзы» говорили сами о себе «Ходя-ходя единанидилима ласия мала-мала воеват посол»!
Китайский батальон перед отправкой на донской фронт
Китайцы в составе белогвардейских частей.
Большинство «китаёзов» так и не успело освоить русский язык, ибо их слишком много перебили в Гражданской войне. Больше всего в 1919 году во время Вёшенского восстания донских казаков.
После Гражданской войны большевики вежливо вышвырнули уцелевших китайцев обратно в Китай, доделывать там свою китайскую «Великую революцию». Между прочим, китайцы, больше всего задействованные в массовых расстрелах во времена «красного террора и военного коммунизма», стали приторговывать... человеческим мясом из тел расстрелянных. Во всяком случае, об этом много говорили в народе. Писательница Зинаида Гиппиус, пережившая «красный террор», рассказывает, как её приятель-доктор нашёл в мясе, купленном на базаре, «знакомую косточку». Термин «китайское мясо» пошёл из пролетарских кварталов.
Именно в смысле - человечина. Приторговывали мясом расстрелянных...
Василий ВАРЕНИК. Ростов и ростовцы после 1917 года. Ростов-на-Дону, 2010.
...Красные командиры нерусского происхождения остались в памяти своих солдат и гражданского населения как проводники линии жесткого подавления всякого неповиновения и несогласия. Формирование такого представления имело основания и реальные, и ментальные. Из-за отсутствия прочных эмоциональных связей с местным населением пришлый элемент действительно был более надежен при проведении карательных акций командования. Сражаясь в России за лучшее будущее своей родины, нерусские красноармейцы видели в русских противниках большевизма препятствие развитию мировой революции. Не случайно большевики использовали понятия гражданской войны «внутренней» и «внешней».
В белоэмигрантских мемуарах с целью подчеркнуть чужеродность для России большевизма упоминается использование большевиками в качестве ударной и карательной силы «инородцев» - китайцев, венгров, башкир. О них обывателями передавались самые невероятные слухи, например, о том, что китайцы питаются мясом расстрелянных и пр. В дивизиях и полках Красной армии действительно существовали специальные китайские отряды, чаще всего они назывались интернациональными. Они отличались большой стойкостью в бою и были надежной опорой командования.
Революция вызвала процесс консолидации азиатских рабочих, находившихся в России. Союз китайских рабочих в России насчитывал 50 тыс. чел. По подсчетам китайского историка Пэн Мина, на стороне красных сажалось около 40 тыс. китайцев. Из идейных причин участия в российской революции китайцев и корейцев как жителей стран, находившихся под угрозой колониального поглощения, привлекала идея равенства. Газета, которая издавалась в Советской России на китайском языке, называлась «Датун бао (Великое равенство)».
Большевистская пропаганда связывала участие китайцев в российских событиях с судьбой их родины. Как писал «Бакинский рабочий» в 1918 г.: «Октябрьский декрет о мире, уничтоживший все насильственно навязанные Китаю договоры и соглашения, произвел сильное впечатление». Это подтверждено и в воззвании Союза китайских рабочих в России: «Китайские рабочие должны помнить, что судьба революции в Китае тесно связана с судьбой русской рабочей революции».
Хотя очевидно, что в действительности объединение в сформированных под патронажем большевиков отрядах было способом выживания для людей, не по своей воле оказавшихся в тысячах километров от родины без средств к существованию (ведь промышленные предприятия, на которых они работали, остановились) и в чужом враждебном окружении.
Одной из причин формирования мононациональных воинских частей было незнание иностранцами языка, что мешало в случае совместного пребывания в одном строю с русскими правильно понимать команды. Поэтому идеальным признавался вариант, когда командовал «инородцами» знавший русский язык земляк. Среди китайцев вполне адаптированных к жизни России было немного, например, Пау Тисан, Сан Фуян. Они и выступали организаторами и командирами китайских отрядов.
На Юге России китайцы оказались вместе с остальными беженцами из разных городов России. Во Владикавказе первый отряд был создан в мае 1918 г. по инициативе Ноя Буачидзе, его командиром был Лю-си. Командиром одной из рот - Пау Тисан. Потом в город пришел l-й Харьковский партизанский отряд Григория Васильевича Третьякова, в, составе которого уже была рота из китайцев. Как вспоминал сам Третьяков, при отступлении с Украины в г. Таганрог он принял в свой отряд несколько китайцев: «Их обмундировали, отрезали косы и зачислили в красноармейцы». По мере движения на юг к ним примкнуло еще несколько сот китайцев, работавших на шахтах и стройках.
В результате сформировался отряд, который во Владикавказе уже насчитывал 300-350 чел.
История приезда Пау Тисана в Россию неясна. Рассказывали, русский - то ли генерал, то ли путешественник - привез его в Россию, определил учиться в гимназию в Тифлисе, но Пау Тисан уехал в Петроград, где примкнул к революционерам. По другой версии, он был матросом, оставшимся в России. Знавшие его люди подчеркивали его хладнокровие и тонкое знание психологии китайцев и русских, что помогало его отряду, стоявшему во Владикавказе, избегать проявлений недружелюбия со стороны горожан всех национальностей. Истории, рассказанные о нем соратниками, изобилуют примерами хитроумия, достойного Одиссея.
Сформированный в мае 1918 г. во Владикавказе китайский отряд стал одной из самых преданных боевых единиц Терского совнаркома во время офицерского мятежа в августе 1918 г. Бойцы этого отряда несли караульную службу в городе, поэтому выступление офицеров и казаков не застало их врасплох. Ветераны наиболее часто вспоминали пулеметный расчет из китайцев, который все время уличных боев (11 дней) вел огонь с колокольни Линейной церкви, не дававший врагу подойти к зданию Совнаркома. Павел Сосиевич Кобаидзе, бывший комиссар отряда имени Терского Совнаркома, свидетельствовал:
«Группа китайцев недалеко от бывшего дома барона Штейнгеля пять суток вела бой, и израсходовав боезапасы, билась штыками и прикладами до последнего. В этом бою белобандитам удалось захватить трех китайцев, которых они подвесили на руках на деревьях... На их спинах были вырезаны звезды. Двое из этих товарищей умерли, а один из них был еще жив, когда его сняли с дерева красногвардейцы».
Выживший китаец тут же стал просить «машинку», т.е. винтовку: «моя пойдет белый казак битья».
Вопреки устоявшемуся мнению отмечено участие китайцев и на стороне белых. Поскольку китайцы были нейтральны к большинству проблем России, их использовали в тех делах, на которые уроженцы России не пошли бы. В обеих армиях они исполняли приговоры.
Китайские красноармейцы отличались особой стойкостью, что было связано, прежде всего, с гораздо более тяжелыми последствиями плена для них, чем для русских. Примечательно, что из нескольких взятых в плен красноармейцев осетины-казаки расстреляли именно китайца. Отставшие во время отступления ХI советской армии китайцы уничтожались подчистую. Поэтому во время перехода через астраханские степи они собирали оставленное русскими красноармейцами оружие. Их обоз состоял из традиционных для них ручных повозок с четырьмя дышлами: двое тянули, а двое толкали сзади".
Многие русские красноармейцы, воевавшие вместе с китайцами, отмечали их дисциплинированность, замешанную на внутренних устоях жизни этих групп солдат-изгоев. Внутри отрядов существовали свои собственные законы: за воровство рубили руку, за трусость могли повесить. Не случайно, что в этих отрядах, если они существовали как отдельная воинская единица (рота, батальон), не было русских политкомиссаров, которые не могли допустить средневековых экзекуций.
Отношение владикавказских красноармейцев к китайцам было дружественное, ведь в отличие от земляков и однополчан в них была абсолютная уверенность - не предадут. Но натурализовавшийся китаец, если таковой встречался, подпадал под общий для русских механизм оценки. В одном из документов, хранящихся в Государственном архиве новейшей истории Саратовской области, встретилось упоминание о человеке по имени Тифонтай. Скорее всего, речь идет о старшем сыне хабаровского коммерсанта по имени Цзи Фэнтай, который был агентом русского влияния на Дальнем Востоке, а во время Русско-японской войны организовал на собственные средства отряд из китайцев численностью в 500 человек специально для «разведки и партизанских действий» в пользу России. Своего первенца он отправил в Россию, где тот и остался. Командир телеграфно-телефонной роты Саратовского укрепрайона Тифонтай был бывшим офицером.
Архив сохранил историю его конфликта с комячейкой роты, которая, скорее всего, безосновательно заподозрила его в сочувствии белым (в действительности роте не хотелось отправляться на фронт, для этого она и инициировала «дело» против своего командира). Для русских солдат национальная принадлежность китайца, выросшего и получившего образование в Петербурге, значения уже не имела; важнее было то, что раньше он носил погоны...
Ольга МОРОЗОВА. Два акта драмы. Ростов-на-Дону, 2010.
Никому доподлинно неизвестно, когда в России появились первые китайские мигранты. Возможно, это произошло в 1862 году, когда на основе Пекинского договора были подписаны правила русско-китайской торговли, возможно, в 1899 году - в год, когда в Китае вспыхнуло Ихэтуаньское восстание, и поток китайских беженцев хлынул во все страны мира. Кто-то бежал в США, иные - в европейские колонии в Африке, а третьи подались в Россию. Здесь их стали называть «Ходя-ходя» - судя по всему, так тогда назывались коробейники, торговцы всякой мелочью.
Потом была еще одна волна миграции - после проигранной Русско-японской войны. Русские войска оставили часть Маньчжурии японцам, а вместе с солдатами на север потянулись и китайцы. Но главная волна миграции китайцев в Россию была связана с Первой мировой войной: когда всех русских мужиков призвали на фронт, работать стало некому, вот правительство и стало нанимать китайцев - благо, их труд стоил сущие копейки.
В 1915 году из русской Маньчжурии начали ввозить китайских рабочих для строительства железной дороги Петроград - Мурманск, мурманского порта и других объектов государственной важности. Много китайских рабочих направлялось на различные горные промыслы Урала, на угольные шахты Донецкого бассейна, на лесоразработки в Белоруссии и холодной Карелии. Наиболее грамотные китайцы отбирались для работы на различных предприятиях и заводах Москвы, Петрограда, Одессы, Луганска, Екатеринбурга. В 1916 году были даже созданы группы китайцев для рытья окопов для русской армии на германском фронте. Число «Ходя-ходя» растет в геометрической прогрессии: если к концу 1915 года в России насчитывалось 40 тысяч китайцев, то в 1916 - уже 75 тысяч человек, а весной 1917 года - уже 200 тысяч.
И вот, когда в 1917 году Российская империя рухнула, эти тысячи китайцев оказались в чужой стране без денег, без работы и без каких-либо перспектив вернуться домой. И в мгновение ока безобидные «Ходя-ходя» превратились в опасные банды, которые бесцельно бродили по русским городам, промышляя грабежами и насилием.
Первыми, кто заметил бесхозных китайцев, были большевики, позвавшие "братьев по классу" на службу в ЧОН - части особого назначения, карательные отряды Красной армии, которым поручалась самая "грязная работа". Чем хороши были китайцы? Основная масса китайцев не знала русского языка и не представляла страны, в которую они попали, ее религии, нравов и образа жизни. Поэтому они держались своих соплеменников, образовывая сплоченные закрытые группы с твердой дисциплиной. В отличие от русских, татар или украинцев, китайцы не уходили при случае домой, их дом был слишком далеко. Они не становились перебежчиками, потому что белые, осведомленные обо всех ужасах, которые творили "чоновцы", расстреливали китайцев без суда и следствия.
Впрочем, пытки и казни мирного населения нравились далеко не всем китайцам, многие из мигрантов люди шли в солдаты просто для того, чтобы не погибнуть от голода и холода. В одном из донесений китайских дипломатов читаем: «Секретарь Ли пригласил завербованных в армию рабочих в посольство и откровенно поговорил с ними. Они разрыдались и сказали: "Разве можно забыть свою родину? Но в России очень трудно найти работу, а у нас нет денег на обратный путь. Мы не можем свести концы с концами, потому и записались в солдаты».
Итак, первым отрядом, где наняли китайских мигрантов на военную службу стал интернациональный отряд при 1-м корпусе - это личная ленинская гвардия. Потом этот отряд с переездом правительства в Москву переименовали в «Первый интернациональный легион Красной армии», который стал использоваться для охраны первых лиц. Так, например самый первый круг охраны Ленина состоял из 70 китайских телохранителей. Также китайцы охраняли и товарища Троцкого, и Бухарина, и всех остальных видных партийцев.
Организатором первого боевого китайского батальона был будущий командарм Иона Якир - сын аптекаря и вчерашний студент Базельского университета в Швейцарии. С началом Первой мировой войны Якир вернулся домой, и, уклоняясь от мобилизации, устроился на работу на военный завод - тогда рабочих оборонных заводов освобождали от призыва. После Февральской революции Якир решил стать революционером - наступали времена для быстрого делания карьеры. Через знакомых он сразу же попадает на руководящий пост в Бессарабский губревком, а вскоре становится и комиссаром «особой армии Румфронта» - так именовался его отряд китайских гастарбайтеров.
В своей книге «Воспоминания о Гражданской войне» Якир пишет: «На жалованье китайцы очень серьезно смотрели. Жизнь легко отдавали, а плати вовремя и корми хорошо. Да, вот так. Приходят это ко мне их уполномоченные и говорят, что их нанималось 530 человек и, значит, за всех я и должен платить. А скольких нет, то ничего - остаток денег, что на них причитается, они промеж всеми поделят. Долго я с ними толковал, убеждал, что неладно это, не по-нашему. Все же они свое получили. Другой довод привели - нам, говорят, в Китай семьям убитых посылать надо. Много хорошего было у нас с ними в долгом многострадальном пути через всю Украину, весь Дон, на Воронежскую губернию».
В 1919 году разведка 1-го Добровольческого корпуса Кутепова собрала немало сведений, что порой русские красноармейцы отказывались выполнять палаческие функции в захваченных деревнях. Не помогало даже то, что палачей щедро поили водкой и давали поживиться одеждой расстрелянных. А вот «Ходя-ходя» без особых переживаний расстреливали, отрубали руки, выкалывали глаза и запарывали насмерть беременных женщин.
Кстати, в знаменитом романе «Как закалялась сталь» Алексей Островский показал, что китайцы внесли большой вклад в «освобождение» Украины от украинцев: «По дороге к Юго-западному вокзалу бежали петлюровцы. Их отступление прикрывал броневик. Шоссе, ведущее в город, было пустынно. Но вот на дорогу выскочил красноармеец. Он припал к земле и выстрелил вдоль шоссе. За ним другой, третий… Сережа видит их: они пригибаются и стреляют на ходу. Не скрываясь, бежит загорелый; с воспаленными глазами китаец, в нижней рубашке, перепоясанный пулеметными лентами, с гранатами в обеих руках … Чувство радости охватило Сережу. Он бросился на шоссе и закричал что было сил: - Да здравствуют товарищи! От неожиданности китаец чуть не сбил его с ног. Он хотел было свирепо накинуться на Сережу, но восторженный вид юноши остановил его. - Куда Петлюра бежала? - задыхаясь, кричал ему китаец».
Вскоре при Красной армии создаются особы китайские отряды. Например, при Особом батальоне Киевской губчека был сформирован "Китайский отряд" под командованием краскома Ли Сю-Лян. Большую роль в создании китайских красных частей сыграли преданные большевикам члены РСДРП-ВКП(б) Сан Фуян и Шен Ченхо. Последний даже получил мандат от советского правительства и был назначен специальным комиссаром по формированию китайских отрядов на всей территории Советской России. Сан Фуян создал ряд китайских красных отрядов в Украине. Шен Ченхо сыграл большую роль в формировании китайских интернациональных красных отрядов в Москве, Петрограде, Луганске, Харькове, Перми, Казани и ряде других мест.
О том, как воевали китайцы, пишет в своем дневнике Анастасия Художина, жительница Владикавказа: «Бойня была страшная, потому что отряд китайцев, невесть откуда взявшийся в нашем городе, втащил на колокольню Александро-Невской церкви пулемет и стал всех кругом поливать огнем. «Дьяволы косые», - шипела мама и беспрестанно молилась. А китайцев этих была тьма-тьмущая, штук триста, не меньше».
И дальше: «Потом выяснилось, что перед уходом китайцы расстреляли уйму народа. Оказывается, они ходили ночью по домам - во Владикавказе было много отставных военных - и брали всех, кто служил в Белой армии или у кого находили наградное оружие либо фотографии сыновей в офицерской форме. Задерживали якобы для разбирательства и всех расстреливали за госпитальным кладбищем у кукурузных полей».
Самой же кровавой бандой мигрантов стал 1-й отдельный Китайский отряд ЧК Терской республики, которым командовал Пау Ти-Сан.
Это воинское формирование «прославилось» при подавлении Астраханского восстания 10 марта 1919 года. Даже на фоне красного террора, «Астраханский расстрел» выделялся своей беспримерной по своему размаху жесткостью и безумием. Все началось с того, что китайцы окружили мирный митинг у проходной завода. После отказа рабочих разойтись китайцы дали залп из винтовок, затем пустили в ход пулеметы и ручные гранаты. Погибли десятки рабочих, но, как выяснилось позже, расправа только набирала обороты. Весь день китайцы охотились за мужчинами. Арестованных сначала просто расстреливали, потом - ради экономии патронов - стали топить. Очевидцы вспоминали, как арестованным связывали руки и ноги и прямо с пароходов и барж бросали в Волгу. Один из рабочих, оставшийся незамеченным в трюме, где-то около машины и оставшийся в живых рассказывал, что в одну ночь с парохода «Гоголь» было сброшено около ста восьмидесяти человек. А в городе в чрезвычайных комендатурах было так много расстрелянных, что их едва успевали свозить ночами на кладбище, где они грудами сваливались под видом «тифозных».
К 15 марта едва ли было можно найти хоть один дом, где бы не оплакивали отца, брата, мужа. В некоторых домах исчезло по несколько человек. «Власть решила очевидно отомстить на рабочих Астрахани за все забастовки и за Тульские, и за Брянские и за Петроградские, которые волной прокатились в марте 1919 года, - писали «белые» газеты. - Жуткую картину представляла Астрахань в это время. На улицах — полное безлюдье. В домах потоки слез. Заборы, витрины и окна правительственных учреждений были заклеены приказами, приказами и приказами о расстрелах... 14-го было расклеено по заборам объявление о явке рабочих на заводы под угрозой отобрания продовольственных карточек и ареста. Но на заводы явились лишь одни комиссары. Лишение карточек никого не пугало— по ним уже давно ничего не выдавалось, а ареста все равно нельзя было избежать. Да и рабочих в Астрахани осталось немного…»
После окончания Гражданской войны китайские наемники остались не у дел - и большая их часть стала стекаться в Москву, где образовалась вполне заметная китайская община (по результатам переписи населения 1926 года в России насчитывалось свыше 100 тысяч китайцев).
Первоначально московский «чайна-таун», как пишет историк Мария Бахарева, располагался в районе нынешней станции метро «Бауманская» - там, на улице Энгельса, работала контора правления общества «Возрождение Китая», неподалеку находилась китайская гостиница, при которой работал ресторан. Были здесь и лавки с китайскими товарами — специями, одеждой и всякими мелочами. Все дома в округе были заселены представителями китайской диаспоры. Впрочем, некоторые из них предпочитали селиться поближе к центру - многие чекистские палачи перешли на руководящие посты в Коминтерн. Стали готовить революцию в мировом масштабе. Кстати, в Москве, например, учился сын Чан Кайши Цзян Цзинго (русское имя - Николай Елизаров), который позже стал президентом Тайваня, и будущий многолетний правитель Китая Дэн Сяопин (русское имя — Дроздов).
Зато простые бойцы карательных отрядов переквалифицировались в прачки - в те годы китайские прачечные можно было найти едва ли не в каждом квартале города.
К примеру, в Скатертном переулке работала «Шанхайская» прачечная, на Покровке и на Мещанской открылась «Нанкинская прачечная», а в Печатниковом переулке белье принимала «Жан-Ли-Чин». Работали в таких прачечных одни мужчины, а вот китаянки обычно продавали на улицах игрушки, бумажные веера и погремушки. Сергей Голицын в «Записках уцелевшего» писал: роме евреев, в Москву понаехало много китайцев. Они не только показывали на рынках фокусы с яблоками, а еще держали прачечные по всей Москве и мелкую галантерейную торговлю на тех же рынках и возле памятника Первопечатнику под Китайгородской стеной. Там они стояли рядами с самодельными пуговицами, расческами, ремешками для часов и разной мелочью».
Впрочем, часто вся эта мирная деятельность — фокусы для публики, торговля и стирка белья — была всего лишь прикрытием для другого, куда более прибыльного бизнеса. Китайцы в Москве торговали контрабандным рисовым спиртом, позже ему на смену пришли опиум, кокаин и морфий.
Век «Чайна-тауна» в Москве оказался недолог. Сергей Голицын писал: «Китайский генерал Чжан Дзолин бесцеремонно отобрал у нас КВЖД, построенную на царские деньги и проходившую по территории Маньчжурии. Обиду мы проглотили, но в отместку посадили всех китайцев в Москве и по всей стране».
Получил «по заслугам» и Пау Ти-Сан, организатор «Астраханских расстрелов». После войны он работал переводчиком Киевской объединенной школы командиров, проживал в Москве. 10 ноября 1925 года его арестовали и 19 апреля 1926 года Коллегией ОГПУ приговорили к расстрелу по обвинению в контрреволюционной террористической деятельности. Такая же участь постигла и остальных революционных китайцев.
Простых же китайских интернационалистов отправили в Китай для «экспорта революции» — помогать создавать китайскую Красную армию и бороться с международными империалистами в Азии. Таким образом, коммунисты убивали сразу двух зайцев: избавлялись от ставших ненужными и даже опасными союзников и «оказывали помощь» борющемуся за независимость Китаю. И к концу тридцатых годов от китайской диаспоры не осталось ничего, кроме потрепанных вееров и напоминания о том, что только сытое и здоровое общество может "переварить" огромный поток мигрантов. В стране с проблемной экономикой, с обществом, охваченным социальными недугами, мигранты становятся бомбой с часовым механизмом, которая рано или поздно взорвется, уничтожая и самих мигрантов, и тех людей, кто дал им работу и кров.
За понимание этого урока истории Россия заплатила слишком большую цену.
