Меткое замечание Вольтера вполне применимо к Женеве, походившей во времена Кальвина на какой-то особый монастырь, в котором властвовала деспотичная и желчная воля Кальвина. Недаром враги Кальвина прозвали его «женевским папой» . Это прозвище имело свои основания. Так же как и в Рим, в пуританскую Женеву отовсюду стекались почитатели и ученики Кальвина. Так же как и римский папа, Кальвин признавал только свои мнения и не признавал чужих, подчас проявляя исступлённую нетерпимость, достойную католического инквизитора
.
Чтоб понять - здесь:
Согласно «Церковным установлениям» управлять церковными делами должны были проповедники, учителя, пресвитеры (старшины) и дьяконы. Дьяконы заведовали благотворительной частью. Главная роль в церковном управлении принадлежала проповедникам. Они должны были «возвещать слово Божье, учить, увещевать народ, раздавать причастие и вместе со старшинами налагать церковные наказания» . Проповедник представлялся городскому совету коллегией проповедников (конгрегацией) и был лицом духовного звания. Совет имел право одобрить выбор духовенства или отвергнуть его. Далее церковная община могла (в теории) не согласиться с той или иной кандидатурой, однако на практике все сводилось к простому одобрению. Другого положения Кальвин просто не допустил бы.
Важнейшим звеном учреждений Кальвина была консистория, или коллегия старшин. Это было учреждение и светское и духовное, нечто среднее между инквизиционным трибуналом и судебной инстанцией, ярко воплотившее в себя теорию Кальвина о тесной связи между церковью и государством. В нее входили проповедники и старшины (12 человек) . Старшины были людьми светскими и избирались из среды членов малого городского совета. Если возникали какие-либо недоразумения по догмам кальвинизма, тогда собирались на свои съезды-собрания проповедники. Эти съезды назывались сначала конгрегациями, позднее синодами, здесь проводились консультации по догматике кальвинизма. У такой церковной организации было одно преимущество – она действительно была дешёвой. «Республиканский принцип» и так называемый «демократический централизм» эволюционировали в формальное право свободного выбора пастора и жесточайшую дисциплину, и беспрекословность подчинения низших церковных структур высшим. Об этом с насмешкой говорил великий Вольтер: «Кальвин открыл двери монастырей не для того, чтобы выгнать оттуда монахов, а для того, чтобы вогнать туда весь мир» . Женева времен Кальвина действительно напоминала монастырь, где властвовал деспотичный реформатор. Французы не зря прозвали Кальвина «женевским папой» . Так же как и римский папа, Кальвин не признавал чужих взглядов, был нетерпим к инакомыслию. Отсюда его реформаторское учение имело немало контрреформаторских последствий
После обеда мы отправились к г-ну Вольтеру, выхо-
дившему из-за стола в то время, как мы входили.
Он был точно среди целой толпы царедворцев и
дам, вследствие чего и мое ему представление
имело торжественный xapaктep.
Это лучший момент в моей жизни, г-н Вольтер, - ска-
зал я ему, - вот уже двадцать лет, как я состою вашим учени-
ком, и мое сердце исполнено счастья видеть моего учителя.
Милостивый государь, почитайте меня еще двадцать лет
и обещайте к концу этого времени уплатить мне мой гонорар.
С удовольствием, если бы вы обещались мне подождать
этого времени.
Эта вольтеровская шутка всех рассмешила; все это в поряд-
ке вещей: шутники поддерживают одну из двух сторон против
другой, и та сторона, которая располагает шутников в свою
пользу, уверена в победе; это заговор хорошего общества.
К тому же я не был захвачен врасплох, я ожидал чего-либо
подобного и надеялся наверстать потерянное время.
Тем временем ему представили двух новоприбывших анг-
личан. «Эти господа - англичане, - сказал Вольтер, - и я же-
лал бы быть англичанином». Я нашел комплимент этот не-
сколько фальшивым и неуместным, потому что он обязывал
англичан отвечать из вежливости, что и они желали бы быть
французами; а между тем, если у них не было привычки нагло
лгать, они должны были стесняться сказать истину. Мне ка-
жется, что каждому порядочному человеку позволительно счи-
тать свой народ лучшим.
Спустя минуту Вольтер снова обратился ко мне и ска-
зал, что так как я - венецианец, то должен знать графа Альга-
Я его знаю, но не в качестве венецианца, потому что
семь восьмых моих дорогих соотечественников не знают, что
он существует.
Я хотел сказать, в качестве писателя.
Я провел с ним два месяца в Падуе лет семь тому; он об-
ратил мое внимание на себя в особенности тем, что был горя-
чим поклонником г-на де Вольтера.
Для меня это лестно, но ему не нужно быть поклонни-
ком кого-либо, чтобы заслужить уважение всех.
Если бы он не начал с поклонения, Альгароти не сделал
бы себе никогда имени. Сделавшись поклонником Ньютона,
он сумел заставить дам говорить о свете.
Успел ли он в этом?
Не так хорошо, как Фонтенель в своей книге «Множество
миров»; и все-таки можно сказать, что он успел.
Это правда; если вы его встретите в Болонье, скажите
ему, что я ожидаю его «Писем о России». Он может их выслать
в Милан моему банкиру Бланки, который их перешлет мне *.
Непременно скажу, если его увижу.
Мне говорили, что итальянцы недовольны его языком.
Этому легко поверить:, во всем, что он пишет, встречает-
ся масса галлицизмов. Его стиль очень плох.
Но разве французские обороты не придают изящества
вашему языку?
Они делают его нестерпимым, как нестерпим был бы
французский язык, украшенный на немецкий или итальян-
ский лад, если б даже таким языком писал сам де Вольтер.
Вы правы, необходимо сохранять чистоту языка. Язык
Тита Ливия подвергался критике: говорили, что в нем слы-
шится падуанское наречие.
Когда я принялся изучать этот язык, аббат Лазарини го-
ворил мне, что он предпочитает Тита Ливия Саллюстию.
(«Юный Улисс»)? Вы, должно быть, были тогда очень молоды;
я бы желал его знать. Зато я хорошо был знаком с аббатом
Копти, другом Ньютона, которого четыре трагедии охватыва-
ют всю римскую историю.
Я тоже его знал. Я был молод, но считал себя счастли-
вым, что принят в общество этих великих людей. Мне кажет-
ся, что это было вчера, хотя с тех пор прошло много лет. И те-
перь, в вашем присутствии, мое скромное положение не ос-
корбляет меня; я желал бы быть младшим во всем роде чело-
веческом.
Да, в этом случае вы были бы счастливее, чем если бы
были старейшим. Осмелюсь ли спросить, какому литератур-
ному роду вы себя посвящаете?
Никакому, но со временем это придет. В ожидании этого
я читаю, сколько могу, и изучаю людей, путешествуя.
Это лучшее средство их узнать; но эта книга слишком
большая; легче достичь этого изучением истории.
Да, если бы она не лгала. В фактах трудно быть уверен-
ным; она надоедает; а изучение общества забавляет. Гораций,
которого я знаю наизусть, мой руководитель; я его вижу везде.
Альгароти тоже знает Горация наизусть. Вы, конечно,
любите поэзию?
Это моя страсть.
Писали ли вы сонеты?
С десяток, которых я люблю, и до трех тысяч, которых я
не перечитал.
Италия точно помешалась на сонетах.
дать мысли гармоническую стройность, которая бы ее выделя-
ла. Сонет труден, потому что в нем запрещено увеличивать
или сокращать мысль, чтобы написать четырнадцать стихов.
Это - прокрустово ложе, и вот почему у вас так мало хо-
роших сонетов. Что касается нас, то у нас нет ни одного хоро-
шего сонета, но в этом надо винить язык.
И французский гений; ибо думают, что слишком раз-
вернутая мысль должна потерять свою силу и свой блеск.
А вы другого мнения?
Извините меня. Все дело заключается в том, чтобы ис-
следовать мысль. Острого словца, например, недостаточно для
сонета: оно как во французском, так и в итальянском языке
принадлежит эпиграмме.
Кого из итальянских поэтов любите вы больше?
Ариосто, но я не могу сказать, что я его люблю больше,
чем других, потому что я его только и люблю.
Вам, однако ж, знакомы и другие?
Я их всех читал, но все бледнеют перед Ариосто. Когда
лет пятнадцать тому назад я читал все то дурное, что вы о нем
писали, я говорил себе, что вы возьмете назад свои слова, ког-
да прочитаете его.
Благодарю вас за мнение, будто бы я не читал его. Я его
читал, но я был молод, я знал поверхностно ваш язык. Предуп-
режденный итальянскими учеными, поклонявшимися Тассо,
я имел несчастие обнародовать мнение, которое считал своим,
между тем как оно было лишь эхом безрассудных предубежде-
ний тех,.которые влияли на меня *.
Господин Вольтер, я свободно вздыхаю. Но ради Бога,
уничтожьте сочинение, где вы осмеяли этого великого челове-
Зачем? Но я вам покажу опыт моего возвращения на
путь истины.
Я разинул рот. Этот великий человек начал декламировать
на память два больших отрывка из тридцать четвертой и трид-
цать пятой песни, где этот божественный поэт говорит о разго-
воре, который Астольф имел с апостолом Иоанном; он декла-
мировал, не пропуская ни одного стиха, без малейшей ошибки
в стихосложении. Затем он указал на красоты с умом, принад-
лежащим ему, и с величием, достойным его гения. Было бы
несправедливо ожидать чего-нибудь лучшего от самых ловких
итальянских глоссаторов. Я его слушал, полный внимания,
почти не переводя дыхания, желая найти хотя бы одну ошиб-
ку, но все было напрасно. Я обратился к обществу и заявил,
что извещу всю Италию о моем восторге. «А я, милостивый
государь, - отвечал великий человек, - извещу Европу о той
репутации, которою я обязан величайшему гению, произве-
денному ею».
Ненасытный в похвалах, заслуженных им, Вольтер на дру-
гой день дал мне перевод стансы, которая у Ариосто начинает-
ся стихами:
Quindi awien che tra principi e signori...
Вот этот перевод:
Князья и пастыри, окончив ратный спор,
Евангсльем скрепляют договор.
Вчера враги, вступив на мирный путь,
Друг друга нынче норовят надуть.
И слово лживо, и обманен взгляд.
Мед на устах, а сердце горький яд.
Что слово Божье, взятое в залог,
Когда корысть - единственный их бог.
В конце рассказа, покрытого аплодисментами всех присут-
ствующих, хотя ни один из них не понимал итальянского язы-
ка, г-жа Дени *, его племянница, спросила меня: думаю ли я,
что отрывок, продекламированный ее дядей, есть одно из луч-
ших мест в поэме великого поэта?..
Да, сударыня; но это не лучшее место.
Иначе и не могло быть, потому что в противном случае
не сделан был бы апофеоз синьора Лодовико.
Его значит возвели в святые? Я этого не знал.
При этих словах шутники и Вольтер во главе их перешли
на сторону г-жи Дени. Все смеялись за исключением меня, ко-
торый был совершенно серьезен.
Вольтер, удивленный, что я не смеюсь, подобно другим,
спросил меня: «Вы думаете, что именно за отрывок, больше
чем человеческий, он был назван божественным?»
Да, конечно.
Какой же это отрывок?
Это тридцать шесть последних стансов двадцать
третьей песни, в которых поэт описывает, каким образом Ро-
ланд сошел с ума. С тех пор, как существует мир, никто не
знал, как люди сходят с ума, - один лишь Ариосто это узнал
под конец своей жизни. Эти стансы наводят ужас, г-н де Воль-
тер, и я уверен, что, читая их, вы содрогались.
Да, я их помню; любовь в этом виде ужасна. Мне хочется
Может быть, вы будете так добры и продекламируете
их, - обратилась ко мне г-жа Дени, посмотрев на своего дядю.
Охотно, сударыня, - отвечал я, - если вам угодно по-
Вы их знаете наизусть? - спросил Вольтер.
Да. С шестнадцатилетнего возраста не проходило года,
чтобы я не прочитывал Ариосто раза два или три; это моя
страсть, и он сохранился в моей памяти без всякого усилия с
моей стороны. Я знаю наизусть всю поэму, за исключением
тех длинных генеалогий и тех исторических тирад, которые
утомляют мысль, не захватывая сердца. Только Гораций запе-
чатлел в моей душе все свои стихи, несмотря на прозаичность
некоторых его посланий, которые далеко не так хороши, как
послания Буало.
Буало часто слишком сладок, г-н Казанова. Гораций -
Другое дело; я и сам люблю его, но для Ариосто сорок больших
песен это - слишком.
Пятьдесят одна, г-н де Вольтер.
Вольтер замолчал, но г-жа Дени пришла на выручку. «Ну
что же, - сказала она, - стансы, которые заставляют содро-
Я сейчас же начал уверенным тоном, но не в однообразной
итальянской манере, которая так не нравится французам.
Французы были бы лучшими декламаторами, если бы их не
стесняли рифмы; это народ, который превосходно чувствует,
что говорит. У них нет ни страстного, однообразного тона мо-
их соотечественников, ни сентиментального тона немцев, ни
утомительной манеры англичан: каждому периоду они прида-
ют тон и звук наиболее соответствующие, но обязательный
возврат тех же звуков отымает у них часть этих преимуществ.
Я декламировал чудесные стихи Ариосто как музыкальную
изменяя интонации согласно чувству, которое я хотел вну-
шить моим слушателям. Чувствовалось усилие, которое я де-
лал над собою, чтоб не заплакать, а слезы были у всех; но, ког-
да я начал:
Теперь отпускает он скорби своей поводья -
Нет никого, кто б свидетелем стал страданий.
Неудержимы слезы, словно поток половодья,
Неудержимо грудь содрогается от рыданий,-
слезы из моих глаз полились в таком изобилии, что все слу-
шатели принялись рыдать. Вольтер и г-жа Дени обняли меня,
но их объятия не могли остановить меня, ибо Роланд, чтобы
сойти с ума, должен был прибавить, что он находится в той же
кровати, в которой Анжелика находилась в объятиях Медора, и
необходимо было продекламировать следующую стансу.
Когда я кончил, Вольтер воскликнул: «Я всегда говорил:
тайна искусства заставлять плакать заключается в том, чтобы
самому плакать, но нужны действительные слезы, а для этого
необходимо, чтобы душа была глубоко взволнована. Благода-
рю вас, - прибавил он, обнимая меня, - обещаю завтра про-
декламировать вам те же стансы и плакать, как вы плакали». -
Он сдержал слово.
Удивительно, - заметила г-жа Дени, - что Рим не за-
претил поэму Ариосто.
Даже напротив, - сказал Вольтер, - Лев X заявил, что
будет отлучать от церкви всех тех, кто не будет признавать поэ-
мы. Два дома: д"Эсте и Медичи поддерживали его. Без этого,
вероятно, один лишь стих о даре, сделанном Римом, где поэт
говорит: puzza forte (страшная вонь), был бы поводом для за-
прета поэмы.
Жаль, - заметила г-жа Дени, - что Ариосто был так
щедр на подобного рода гиперболы.
Замолчите, племянница; все эти гиперболы полны ума
и силы. Все это - крупинки красоты.
Затем мы болтали о разных литературных предметах и,
наконец, коснулись пьесы «Ecossaise» («Шотландка»), которую
мы играли в Салере. Вольтер сказал мне, что если я хочу иг-
рать у него, то он напишет Шавиньи пригласить мою Линдану
приехать помогать мне, а он сам возьмет на себя роль Монро-
за. Я извинился, сказав, что г-жа * * * находится в Базеле и что
я и сам завтра принужден ехать. При этих словах он запроте-
стовал, возмутил все общество против меня и кончил тем, что
мой визит будет для него оскорбителен, если я не пожертвую
ему по крайней мере неделю.
Я приехал в Женеву, - сказал я, - чтобы иметь честь
вас видеть; теперь, когда я этого достиг, мне здесь больше не-
чего делать.
Вы приехали, чтоб говорить мне или чтоб я говорил
Чтоб говорить вам, конечно, но еще более, чтоб слушать
Ну, в таком случае, оставайтесь еще три дня, обедайте у
меня каждый день, и мы будем беседовать друг с другом.
Приглашение было так соблазнительно и так любезно, что
было бы нелепо отказаться. Я принял его и затем простился.
На другой день я вошел в спальню Вольтера, в то время
как он одевался; он переменил парик и надел другой ночной
колпак; он всегда носил на голове теплый колпак для защиты
от простуды. На столе я увидел «Summa» Св. Фомы Аквината и,
между другими итальянскими поэтами, «Secchia rapita» («По-
хищенное ведро») Тассони.
Вот, - сказал мне Вольтер, - единственная трагикоми-
ческая поэма, которую Италия имеет. Тассони был монахом,
человеком остроумным и ученым.
Что он был поэт, с этим я.согласен, но учености я не мо-
гу признать за ним; насмехаясь над системой Коперника, он
говорил, что, следуя ей, нельзя объяснить ни фазисы Луны, ни
затмения.
Где это он сказал такую глупость?
В своих академических речах.
Он взял перо, записал сказанное мною и сказал:
Но Тассони остроумно критиковал Петрарку.
Да, но этим он наиес удар своему вкусу, так же как и Му-
Муратори у меня тут лежит. Согласитесь сами, что его
эрудиция велика.
Et ubi peccas (этим-то он и грешит).
Вольтер открыл дверцы, и я увидел множество бумаг.
«Это, - сказал он мне, - моя корреспонденция. Тут вы найде-
те около пятидесяти тысяч писем, на которые я отвечал».
Сохранились ли у вас копии ваших ответов?
По большей части. Это дело лакея, который этим только
и занимается.
Я знаю многих издателей, которые бы заплатили боль-
шие деньги за это сокровище.
Да; но берегитесь издателей; это настоящие разбойники,
более страшные, чем морские разбойники в Марокко.
С этими господами я буду иметь дело лишь в старости.
В таком случае, они вам отравят вашу старость.
По этому поводу я цитировал ему макаронический стих
Мерлино Коччи.
Что это такое?
Это стихи известной поэмы в двадцати четырех пес-
Известной?
Да, и достойной известности, но оценить ее можно толь-
ко при знании мантуанского наречия.
Я ее пойму, если вы мне доставите поэму.
Буду иметь честь принести ее завтра.
Весьма меня обяжете.
Нас прервали, и мы провели в обществе два часа. Вольтер
пустил в ход все свое остроумие и всех очаровал, несмотря на
свои саркастические выходки, которые не щадили даже при-
сутствующих; но он владел неподражаемым искусством на-
смехаться не оскорбляя.
Его дом был поставлен на широкую ногу, кухня у него бы-
ла превосходная - обстоятельство, очень редко встречающееся
среди поклонников Аполлона, которые редко бывают в мило-
сти у Плутоса. Ему в то время было шестьдесят шесть лет, и
он имел двадцать тысяч ежегодного дохода. Говорили, что этот
великий человек обогатился, надувая издателей; правда заклю-
чается в том, что он чаще был сам надуваем издателями. Воль-
тер обогатился не своими произведениями, и так как он го-
нялся за известностью, то часто давал свои сочинения с тем
только, чтобы они были напечатаны и распространяемы. Я
сам был свидетелем, как он подарил «Вавилонскую принцес-
су» - прелестную сказку, написанную им в три дня.
На другое утро, хорошенько выспавшись, я принялся пи-
сать Вольтеру послание белыми стихами, которое мне стоило
больших трудов. Я отправил ему его вместе с поэмой Валенго,
но я сделал глупость: я должен был предвидеть, что поэма ему
не понравится, ибо трудно хорошо оценить то, что не хорошо
понимаешь.
В полдень я отправился к Вольтеру. Он не принимал, но
его место заступила г-жа Дени. У ней было много ума, вкуса,
эрудиции; она к тому же ненавидела короля прусского. Г-жа
Дени просила меня рассказать ей, как я спасся из-под Пломб,
но рассказ был слишком длинен и я отложил его до другого
раза. Вольтер не обедал с нами; он появился только в пять ча-
сов, держа в руках письмо.
Знаете ли вы, - спросил он меня, - маркиза Альбергати
Капачелли, болонского сенатора, и графа Парадизи?
Парадизи я не знаю, но знаю немного Альбергати. Вы с
ним знакомы?
Нет, но он мне прислал сочинение Гольдони, болонской
колбасы и перевод моего «Танкреда»; он собирается посетить
Он не приедет; он не так глуп.
Как, глуп? Разве посещать меня - глупость?
Глупость не для вас, а для него.
Он знает, что слишком потеряет, ибо теперь он наслаж-
дается мнением, которое, как ему кажется, вы имеете о нем.
Если бы он приехал, вы бы увидели его ничтожество, и ил-
люзия исчезла бы. Тем не менее, он - хороший дворянин,
имеет шесть тысяч цехинов в год и страдает-театроманией.
Он довольно хороший актер; он написал несколько коме-
дий в прозе, но они не выдерживают ни чтения, ни представле-
Вы напяливаете на него платье, которое не украшает
Я принужден сознаться, что оно и в таком виде ему не
Он - сенатор.
Нет; он принадлежит к сорока, в Болонье сорок состав-
ляют пятьдесят *.
Каким образом?
Да так же, как в Базеле одиннадцать часов составляют
Понимаю; вроде того, как ваш Совет Десяти состоит из
семнадцати.
Именно; но проклятые сорок в Болонье изображают из
себя нечто другое.
Почему проклятые?
Они не зависят от фиска и благодаря этому они делают
какие им угодно преступления безнаказанно, в крайнем случае
их высылают за границу, где они живут, как хотят, на свои до-
Тем лучше; но возвратимся к нашему предмету. Маркиз
Альбергати, конечно, писатель?
Он недурно пишет по-итальянски; но увлекается собст-
венным слогом, разбавляет его водой и голова его пуста.
Он, вы говорите, актер?
Очень хороший, в особенности в своих пьесах, когда иг-
рает роль влюбленного.
Он красив?
Да, на сцене, но вообще его лицо без выражения.
И, однако, его пьесы нравятся?
Не знатокам; их бы освистали, если бы их поняли.
А что вы скажете о Гольдони?
Все, что о нем можно сказать, это то, что Гольдони -
итальянский Мольер.
Почему он называет себя поэтом герцога Пармского?
Вероятно, желая доказать, что у самого умного человека
есть слабая струна, как и у всякого глупца; что же касается гер-
цога, то он, вероятно, ничего и не подозревает. Гольдони назы-
вает себя также адвокатом, хотя им он никогда не был. Он -
что я - его друг; поэтому о нем я могу говорить обстоятельно:
но не блещет в обществе, и несмотря на иронию, так часто
встречающуюся в его комедиях, у него чрезвычайно мягкий
характер.
Мне то же самое говорили. Он беден, и меня уверяли,
что он хочет бросить Венецию. Это не понравится содержате-
лям театров, где играются его пьесы.
Все это говорилось наобум; многие думали, например,
что, получив пенсию, он перестанет писать.
Город Кумы отказал же Гомеру в пенсии, из боязни, что-
бы и все другие слепые не потребовали ее.
Мы провели вечер очень приятно; он очень благодарил ме-
вил мне иезуита, которому платил жалование и который назы-
вался Адамом; представляя его мне, он прибавил после его
имени: «Это не Адам, первый из людей». Впоследствии мне го-
ворили, что Вольтер развлекался, играя с ним в трик-трак *, и
что когда проигрывал, то бросал ему в лицо кости. Если бы
везде обращались с иезуитами таким образом, то, вероятно,
иезуиты были бы тише воды, ниже травы, но мы еще далеки
от этого времени.
На другой день, выспавшись хорошенько и приняв укре-
пительную ванну, я почувствовал себя в состоянии наслаж-
даться обществом Вольтера. Я отправился к нему, но я ошибся
в своем ожидании, потому что великому человеку в тот день
вздумалось быть не в духе, он издевался, насмехался, дулся.
Он начал с того, что за столом сказал мне, что благодарит за
подарок Мерлино Коччи.
Конечно, вы мне его дали с наилучшими намерения-
ми, - сказал он, - но я не могу поблагодарить вас за похвалы,
вами высказанные, ибо я потерял четыре часа в чтении по-
Я почувствовал, что волоса встают дыбом на моей голове,
но удержался и заметил спокойно, что впоследствии, может
быть, он и сам похвалит эту поэму еще больше, чем я ее похва-
лил. Я указал на несколько примеров недостаточности первого
Это правда, - отвечал он, - но что касается Мерлино, то
я отдаю его вам с руками и ногами. Я его поставил в один ряд
с «Девой» («Pucelle») Шапелена.
Которая нравится всем знатокам, несмотря на свою пло-
хую версификацию, потому что это хорошая поэма, а Шапе-
лен был действительно поэт, хотя и плохо писал стихи.
Моя откровенность не понравилась Вольтеру; конечно, я
должен был предвидеть это, так как он сказал, что ставит «Ма-
кароникон» на одну доску с «Девой». Мне было также известно,
что грязная поэма такого же названия считалась его произве-
дением; но я знал, что он отрицал это; я предполагал, что он
скроет неудовольствие, вызванное моими объяснениями. Ни-
чуть не бывало; он отвечал мне резко, и я принужден был воз-
ражать ему так же резко. «Шапелен, - сказал я, - хотел также
сделать свой сюжет приятным, не привлекая читателей с по-
мощью вещей, которые оскорбляют нравственность и благоче-
стие. Так думает мой почтенный учитель, Кребильон».
Кребильон! Вот так судья! Но в чем, скажите, мой сото-
варищ Кребильон учитель ваш?
Он меня выучил менее чем в два года французскому
языку; в благодарность я перевел его «Радамиста» александ-
рийскими итальянскими стихами. Я - первый осмелился
применить этот размер к нашему языку.
Первый! Извините, эта честь принадлежит моему другу
Мартелли.
Вы ошибаетесь.
Извините; у меня есть его сочинения, изданные в Бо-
Я не об этом говорю; я не говорю, что Мартелли не пи-
сал александрийскими стихами, но его стих имеет четырнад-
цать слогов без перемежающихся мужских и женских рифм.
Тем не менее, я сознаюсь, что он думал подражать вашим
александрийским стихам, и его предисловие заставило меня
много смеяться. Вы, может быть, не читали его?
Конечно, читал. Я всегда читаю предисловия. Мартелли
доказывает, что его стихи производят на итальянские умы то
же впечатление, какое наши александрийские стихи произво-
дят на нас.
Вот это-то именно и смешно. Он грубо ошибся, судите
сами. Ваш мужской стих имеет двенадцать слогов, а женский
тридцать. Все же стихи Мартелли имеют по четырнадцати, за
исключением тех, которые оканчиваются длинной гласной,
которая в конце стиха всегда стоит двух гласных. Заметьте так-
же, что первый полустих Мартелли всегда состоит из семи
слогов, между тем как французский - из шести. Или ваш друг
Мартелли был глухой, или же имел фальшивое ухо.
Значит, вы строго придерживаетесь нашей версифика-
Строго, несмотря на трудности.
Как принято было ваше нововведение?
Оно не понравилось, потому что никто не умел деклами-
ровать мои стихи; но я думаю восторжествовать, когда сам
стану их декламировать в наших литературных кружках.
Помните ли вы что-нибудь из вашего «Радамиста»?
Я его всего помню!
Завидная память! Я вас послушаю с удовольствием.
Я стал декламировать ту же сцену, которую читал лет де-
сять тому назад Кребильону, мне показалось, что Вольтер слу-
шал с удовольствием.
Незаметно, - сказал он, - никакого затруднения.
Это было мне чрезвычайно приятно. В свою очередь вели-
кий человек прочитал мне сцену из своего «Танкреда», кото-
рый тогда, если не ошибаюсь, не появлялся еще в печати.
Мы бы разошлись по-приятельски, если бы на этом по-
кончили, но приведя цитату одного стиха Горация, он приба-
вил, что Гораций был величайший мастер в драме, что он дал
такие правила, которые никогда не состарятся. На это я ему
ответил, что он не признавал только одно правило, но как ве-
ликий человек.
Вы не пишете: contentus paucis lectoribus (довольствуясь
немногими читателями).
Если б Горацию пришлось бороться с гидрой предрас-
судков, то он бы писал для всех.
Мне кажется, что вам не следовало бы бороться с тем,
чего вы не уничтожите.
То, чего я не окончу, окончат другие, и за мной все-таки
останется честь начала.
Прекрасно; но предположите, что вы уничтожили пред-
рассудки, чем вы их замените?
Вот тебе на! Когда я освобождаю человечество от дикого
зверя, пожирающего его, то можно ли спрашивать, что я по-
ставлю на место этого зверя?
Предрассудки не пожирают человечества; они, напротив
того, необходимы для его существования.
Необходимы для его существования! Ужасное богохуль-
ство, с которым расправится будущее! Я люблю человечество,
желаю его видеть таким же свободным и счастливым, как я, а
предрассудки не уживаются с свободой. Почему думаете вы,
что рабство составляет счастие народа? - Читали ли вы меня
когда-нибудь?
Читал ли я вас? Читал и перечитывал, в особенности
тогда, когда не был с вами согласен. Ваша господствующая
страсть - любовь к человечеству. Et ubi peccas (И в этом грех).
Она не согласуется с благодеяниями, которыми вы желаете на-
делить человечество; она сделала бы его еще более несчастным
и порочным. Оставьте ему зверя, пожирающего его: этот зверь
дорог ему. Я никогда не смеялся так, как смеялся, читая удив-
ление Дон Кихота, когда он принужден был защищаться от ка-
торжников, которым из величия души он возвратил свободу.
Печально, что у вас такое дурное мнение о ваших ближ-
них. Но, кстати, чувствуете ли вы себя свободным в Вене-
Настолько, насколько можно быть свободным при ари-
стократическом правлении. Наша свобода не так велика, как
свобода в Англии, но мы и этим довольны.
И даже под Пломбами?
Мое заключение было делом деспотизма, но убежден-
ный, что я сознательно не раз злоупотреблял свободой, я нахо-
жу, что правительство было право, заключая меня, даже без
обыкновенных формальностей.
И, однако, вы убежали.
Я пользовался лишь своим правом, как и они пользова-
лись своим.
Превосходно! Но в таком случае никто в Венеции не мо-
Может быть, но согласитесь, что для того, чтобы быть
свободным, достаточно полагать, что пользуешься свободой.
С этим трудно согласиться. Мы рассматриваем свободу
с двух различных точек зрения. Даже аристократы, даже члены
правительства не свободны у вас; они, например, не имеют
права путешествовать без позволения.
Это правда; но это закон, который они сами наложили на
себя добровольно. Можно ли сказать, что житель Берна не сво-
боден только потому, что он подчинен закону против роскоши,
когда этот закон он сам создал?
Ну, так пусть народы и создают себе законы.
После этого и без малейшего перехода, он спросил меня:
откуда я приехал? «Я приехал из Роша, - сказал я. - Я был бы
в отчаянии, если б в Швейцарии не видел знаменитого Галле-
ра *. В моих путешествиях я считаю моей обязанностью за-
свидетельствовать мое почтение великим ученым современ-
Г-н Галлер, должно быть, понравился вам.
Я провел у него три прекраснейших дня в моей жизни.
С чем и поздравляю вас. Нужно поклоняться этому ве-
ликому человеку.
Я то же думаю. Мне в особенности приятно, что вы
именно отдаете ему справедливость; сожалею, что он не так
справедлив по отношению к вам.
Э! Может быть, мы оба ошибаемся!
При этом ответе, которого быстрота составляла всю заслу-
гу, все присутствующие расхохотались и принялись хлопать.
Разговор о литературе прекратился, и я молчал до того момен-
та, когда Вольтер удалился; я подошел к г-же Дени и спросил
ее: не желает ли она дать мне каких-либо поручений в Рим. За-
тем я вышел, довольный, - как я имел тогда глупость ду-
мать, - что в этот день я восторжествовал над атлетом; но про-
тив этого великого человека в сердце моем сохранилось недоб-
рое чувство, заставлявшее меня в течение десяти лет критико-
вать все то, что выходило из-под его пера.
Теперь я в этом раскаиваюсь, хотя нахожу, что в моем спо-
ре с ним я был тогда прав. Я должен был молчать, почитать его
и де доверять своим суждениям. Я должен был понять, что без
его насмешек, которые меня возмутили на третий день моего
пребывания с ним, я бы находил его во всем правым. Одна эта
мысль должна была бы заставить меня молчать; но человек в
гневе всегда полагает, что прав. Потомство, которое будет меня
знание, которое я делаю в настоящую минуту, может быть, ни-
когда не будет прочитано. Если когда-либо мы встретимся в
Царстве Плутона, освобожденные от наших земных недо-
статков, то, вероятно, мы помиримся; он примет мои из-
винения и будет моим другом, я - его искренним поклонни-
Часть ночи я провел, записывая мои разговоры с Вольте-
ром; вышел чуть не целый том. К вечеру мой эпикуреец при-
шел за мной, мы отправились ужинать с тремя нимфами и в
течение пяти часов совершали всевозможные глупости, какие
только мне приходили в голову, а в этом роде мое воображение
было всегда необыкновенно обильно. Прощаясь с ними, я обе-
щал навестить их по моем возвращении из Рима и сдержал
слово. На другое утро я уехал, пообедав с моим милым эпику-
рейцем, который проводил меня до Анеси, где я остался ноче-
Франсуа Мари Аруэ (настоящее имя Вольтера) родился в семье судьи, выбравшего для сына судьбу юриста, однако тот предпочёл литературу. Отучившись в иезуитском колледже "латыни и всяким глупостям", он забросил право и начал свою литературную деятельность.
Сначала Вольтер был поэтом-нахлебником, шутом во дворцах аристократов, но острый как бритва язык сыграл с ним злую шутку - его бросили в Бастилию за сатирические стишки в адрес регента и его дочери и выпустили лишь при условии, что он хотя бы на несколько лет покинет Францию. Вольтер уехал в Англию, где прожил три года, изучая её политический строй, науку, философию и литературу. Вернувшись на родину, Вольтер издал свои впечатления под заголовком "Философские письма" . Книгу конфисковали, редактора бросили в тюрьму, а Вольтер бежал в провинцию.
Во Франции писатель не чувствовал себя в безопасности - слишком многие затаили на него обиду. Вольтер находился в переписке с прусским королем Фридрихом II, что позволило ему поселиться в Берлине, но и там он не задержался - разругался с королем из-за денежных махинаций и ссоры с президентом Академии Мопертюи.
В итоге он уехал в Швейцарию и купил имение неподалеку от Женевы, переименовав его в "Отрадное". Позже Вольтер приобрёл ещё два имения на границе с Францией, где жил почти до самой смерти. Мнение философа, ставшего богатым и независимым капиталистом, ссужающим под проценты деньги аристократам, уже невозможно было игнорировать, а знакомства с сильнейшими мира сего делали его практически всемогущим. Дружбой с мыслителем гордились такие "просвещённые" монархи, как Екатерина II, Фридрих II, возобновивший с ним переписку, Густав III.
В 1774 году Людовика XV сменил Людовик XVI, а ещё четыре года спустя 84-летний Вольтер вернулся в Париж, приобрел себе особняк на улице Ришелье и продолжил писать. Апофеозом его творчества стала пьеса "Ирэна" , за право поставить которую боролись лучшие театры. После того, как Вольтера назначили директором Парижской Академии, он взялся за переработку академического словаря.
Боли, на которые Вольтер сперва не обращал внимания, усилились. Во время обострения светило медицины, доктор Троншен диагностировал рак предстательной железы. К тому времени мыслитель уже крепко сидел на опии, который помогал хоть немного притуплять боль. Писатель ещё крепился и отпускал свои едкие замечания, но все чаще шутки прерывались гримасами боли. Летальный исход был неизбежен.
Последние попытки семьи примирить Вольтера с католической церковью увенчались провалом. Есть легенда, по которой на предложение священнослужителей "отречься от Сатаны и прийти к Господу" Вольтер ответил: "Зачем перед смертью приобретать новых врагов?".
В 1791 Конвент постановил перенести останки Вольтера в Пантеон, где захоронены все выдающиеся французы, и переименовать набережную Театинцев в набережную Вольтера. Перенос останков вызвал бурный протест у французов. Во времена Реставрации ходил слух, что останки философа выкрали и утопили их в негашеной извести. Так это или нет, но гроб мыслителя с эпитафией "Сердце моё здесь, но дух мой повсюду" по сей день находятся в Пантеоне.
В день рождения великого француза "Вечерняя Москва" предлагает вашему вниманию несколько интересных историй из его жизни.
1. Один французский врач, вернувшись из России, сказал Вольтеру, что его восторги по поводу этой страны сильно преувеличены. Писатель не хотел вступать в спор и ответил: "Мой друг! Я очень боюсь холодов, а русские дарят мне такие чудесные шубы!".
2. Во время осады одной крепости Вольтер внимательно изучал осадные орудия. Военачальник, заметив это, предложил поэту спуститься в траншею. Поэт отказался, сказав, что с удовольствием воспоет военные подвиги, но разделять их он не польстится.
3. Иногда поэт возвращался в Париж, скрываясь под чужим именем. Однажды у заставы его остановили полицейские, которые спросили, не имеет ли он при себе предметов, запрещённых законом. Вольтер ответил, что единственной контрабандой в карете является он сам.
4. Русская императрица прислала писателю шкатулку из слоновой кости, которую выточила самостоятельно. Вольтер, взяв несколько уроков у племянницы, прислал Екатерине II в ответ пару шёлковых чулок. К посылке он приложил стихи, в которых говорилось, что получив от нее мужскую работу, сделанную женщиной, он просит её величество принять женскую работу, сделанную мужскими руками.
5. Однажды у Вольтера спросили, есть ли на свете предмет, на который не была бы обращена его беспощадная ирония. Писатель ответил, что не стал бы иронизировать сам над собой.
6. У Вольтера спросили, какие у него отношения с Богом. Писатель спокойно ответил, что они здороваются, но не разговаривают.
7. В Бастилию Вольтер попал за свой острый язык, но и выбрался он благодаря изящной словесности. При первой же возможности он написал оскорбленному принцу Франции: "Умоляю вас, не заботьтесь о моем жилище и питании". И подписался "Эдип". Либо у регента было развитое чувство юмора, либо до него дошло возмущение поклонников Вольтера из высшего света, но после этого поэт быстро покинул темницу и уехал в Англию.
8. Однажды король Пруссии Фридрих II пригласил Вольтера на лодочную прогулку. Мыслитель, увидев, что дно лодки пропускает воду, быстро выскочил на берег. Король засмеялся: "Как вы боитесь за свою жизнь, а я вот не боюсь". Обиженный Вольтер холодно ответил: "Это легко понять: королей на свете сколько угодно, а Вольтер только один" .
9. Один прусский генерал составлял записи о России, а Вольтер переводил их на французский. Прибежал гонец с очередным литературным трудом Фридриха II , который надеялся на то, что мыслитель оценит и исправит их, если потребуется. Вольтер оторвался от своего занятия и сказал генералу: "Друг мой! Нам придется отложить нашу работу. Видите, король прислал мне в стирку свое грязное белье. Надо его постирать". Эти слова передали королю, после чего последовал Вольтер спешно покинул Пруссию.
10. Вольтер с удовольствием принимал гостей в Фернейском замке. Один из особенно наглых гостей, обманутый радушием хозяина, выразил желание остаться в замке на несколько недель. Вольтер отказал ему, сказав: "Вы хотите походить на ! Тот принимал постоялые дворы за замки, а вы принимаете замок за постоялый двор".
11. Уставший и озябший после прогулки, Вольтер грелся у камина. Один молодой поэт с надеждой протянул мэтру свои стихи. Писатель скептически прочитал их и высказал мнение: "Если бы в ваших стихах было больше огня или в огне (он указал на камин) больше ваших стихов, я бы быстрее согрелся".
12. Однажды Вольтер восхитился французским художником Жозефом Верне и сказал ему: "Мсье Верне! Вы станете бессмертным, так как ваши краски самые лучшие и прочные в мире". Художник скромно ответил: "Мои краски не могут равняться с вашими чернилами".
13. Когда физику Алессандро Вольта передали, что мыслитель высоко ценит его деятельность, он ответил, что стоит чего-то уже потому, что Вольта - это пол-Вольтера.
14. На вопрос "В чём разница между хорошим и прекрасным?" Вольтер отвечал, что хорошее требует доказательств, а прекрасное - нет.
15. Писатель восхищённо отзывался о трудах доктора Галлера. Ему передали, что сам Галлер не ценит работы мыслителя так высоко. Вольтер заметил: "Удел смертных - ошибаться. Возможно, мы оба ошибаемся".
Согласно Кальвину, каждый человек в любое время и в любом месте находится на службе Бога и несет ответственность за предоставленные ему Богом дары: время, здоровье, собственность. Основной формой служения Богу является труд. Результат этого труда – материальное благосостояние – воспринимается как Божье благословение и указание на то, что человек входит в число предопределенных ко спасению. Это учение способствовало формированию особой этики кальвинизма, основанной на принципах «мирского призвания» и «мирского аскетизма». Основной добродетелью кальвинисты считали труд, а грехом – праздность. Отсюда крайне негативное отношение к любым развлечениям. Города, в которых господствующим вероисповеданием становился кальвинизм, превращались в подобия гигантских казарм: звон колокола указывал общее для всех жителей время пробуждения, молитвы, отхода ко сну и т. д. Яркая цветная одежда запрещалась, все праздники и развлечения также отменялись. Смех считался тяжелым грехом. Единственным днем отдыха было воскресенье, которое посвящалось молитвам и пению псалмов.
Имя
| Имена | ||
|---|---|---|
| Имя | Второе Имя | |
| Трад. | 毛澤東 | 潤芝 |
| Упрощ. | 毛泽东 | 润芝 |
| Пиньинь | Máo Zédōng | Rùnzhī |
| Уэйд-Джайлс | Mao Tse-tung | Jun-chih |
| Палл. | Мао Цзэдун | Жуньчжи |
Имя Мао Цзэдуна состояло из двух частей - Цзэ-дун. Цзэ имело двойное значение: первое - «влага и увлажнять», второе - «милость, добро, благодеяние». Второй иероглиф - «дун» - «восток». Имя целиком означало «Облагодетельствующий Восток». Одновременно ребёнку по традиции дали и неофициальное имя. Оно должно было использоваться в особых случаях как величательно, уважительное «Юнчжи». «Юн» означает воспевать, а «чжи» - или, точнее, «чжилань» - «орхидея». Таким образом второе имя ознчало «Воспетая орхидея». Вскоре второе имя пришлось заменить: в нём отсутствовал с точки зрения геомантии знак «вода». В итоге второе имя получилось похожим по смыслу на первое: Жуньчжи - «Орошённая водой орхидея». При несколько ином написании иероглифа «чжи» имя Жуньчжи приобретало и ещё один символический смысл: «Облагодетельствующий всех живущих». Мать Мао дала новорожденному ещё одно имя, которое должно было оградить его от всех напастей: «Ши» - «Камень», а так как Мао был третьим ребёнком в семье, мать стала называть его Шисаньяцзы (буквально - «Третий ребёнок по имени Камень») .
Детство и юность
Ранние годы
Начало политической деятельности
Юный Мао в качестве студента в Чэнду
Покинув Пекин, юный Мао путешествует по стране, занимается углублённым изучением трудов западных философов и революционеров, живо интересуется событиями в России. Зимой 1920 года он посещает Пекин в составе делегации от Национального Собрания провинции Хунань, требующей снятия коррумпированного и жестокого губернатора провинции. Спустя год Мао вслед за своим другом Цай Хэсенем решает взять на вооружение коммунистическую идеологию. В июле 1921 года Мао принимает участие в шанхайском съезде, на котором была основана Коммунистическая Партия Китая . Через два месяца, по возвращении в Чанша, он становится секретарём хунанского отделения КПК. В то же время Мао женится на Ян Кайхуэй, дочери Яна Чанцзи. В течение следующих пяти лет у них рождаются три сына - Аньин, Аньцин и Аньлун.
Во время гражданской войны
Между тем, Компартия Китая переживала тяжёлый кризис. Число её членов сократилось до 10 000, из них лишь 3 % относились к рабочим. Новый лидер партии Ли Лисань , вследствие нескольких серьёзных поражений на военном и идеологическом фронте, а также разногласий со Сталиным , был исключён из ЦК. На этом фоне позиция Мао, делавшего упор на крестьянство и действовавшего в этом направлении относительно успешно, усиливается в партии, несмотря на частые конфликты с партийной верхушкой. Со своими противниками на локальном уровне в Цзянси Мао расправился в - гг. с помощью репрессий, в ходе которых многие местные руководители были убиты или брошены в тюрьмы как агенты вымышленного общества «АБ-туаней». Дело «АБ-туаней» стало, по сути, первой «чисткой» в истории КПК .
В то же время Мао пережил личную утрату: агентам Гоминьдана удалось схватить его жену, Ян Кайхуэй. Она была казнена в 1930 г., а несколько позже младший сын Мао Аньлун умирает от дизентерии. Второй его сын от Кайхуэй, Мао Аньин , погиб в ходе Корейской войны . Вскоре после смерти второй жены Мао начинает жить с активисткой Хэ Цзычжэнь.
Осенью 1931 года на территории 10 советских районов Центрального Китая, контролируемых Китайской Красной армией и близкими ей партизанами, была создана Китайская Советская Республика . Во главе Временного центрального советского правительства (Совета народных комиссаров) встал Мао Цзэдун.
Великий поход
К 1934 г. силы Чан Кайши окружают коммунистические районы в Цзянси и начинают готовится к массированной атаке. Руководство КПК принимает решение об уходе из данного района. Операцию по прорыву четырёх рядов гоминдановских укреплений подготавливается и проводится Чжоу Энлаем - Мао в данный момент снова в опале. Главенствующие позиции после отстранения Ли Лисаня занимают «28 Большевиков» - группа близких к Коминтерну и Сталину молодых функционеров во главе с Ван Мином , проходивших обучение в Москве. С большими потерями коммунистам удаётся прорваться через заслоны националистов и уйти в горные районы Гуйчжоу . Во время короткой передышки в городке Цзуньи проходит легендарная партийная конференция, на которой партией были официально приняты некоторые тезисы, представляемые Мао; сам он становится постоянным членом политбюро, а группа «28-ми большевиков» подвергается ощутимой критике . Партия принимает решение уклониться от открытого столкновения с Чан Кайши путём броска на север, через труднопроходимые горные районы.
Яньаньский период
Расписка Мао в получении 300000 американских долларов от т. Михайлова, датированная 28 апреля 1938 г.
В самом разгаре антияпонской борьбы Мао Цзэдун инициирует движение под названием «исправление нравов» («чжэнфэн »; 1942-43 ). Причиной тому становится резкий рост партии, поплняющейся перебежчиками из армии Чан-Кайши и крестьянами, не знакомыми с партийной идеологией. Движение включает в себя коммунистическую индоктринацию новых членов партии, активное изучение трудов Мао, а также кампании по «самокритике», особенно коснувшиеся главного соперника Мао - Ван Мина, в результате чего среди коммунистической интеллигенции фактически подавляется свободомыслие. Итогом чжэнфэн становится полная концентрация внутрипартийной власти в руках Мао Цзэдуна . В 1943 г. он избирается председателем Политбюро и Секретариата ЦК КПК, а в 1945 г. - председателем ЦК КПК. Этот период становится первым этапом формирования культа личности Мао.
Мао изучает классику западной философии и, в особенности, марксизм . На основе марксизма -ленинизма , некоторых аспектов традиционной китайской философии и, не в последнюю очередь, собственного опыта и идей, Мао удаётся с помощью личного секретаря Чэнь Бода создать и теоретически обосновать новое направление марксизма - «маоизм ». Маоизм задумывался как более гибкая, более прагматичная форма марксизма, которая была бы более приспособлена к китайским реалиям того времени. Главными его особенностями могут быть обозначены однозначная ориентировка на крестьянство (а не на пролетариат) а также известная доля национализма . Влияние традиционной китайской философии на марксизм проявляется в развитии идей диалектического материализма.
Победа КПК в Гражданской Войне
«Большой скачок вперёд»
Несмотря на все усилия, темпы роста китайской экономики в конце 1950-х оставляли желать лучшего. Производительность аграрной продукции регрессировала. Помимо этого, Мао беспокоило отсутствие «революционного духа» в народных массах. К решению этих проблем он решил подойти в рамках политики «Трёх красных знамён», призванной обеспечить «Большой скачок вперёд» во всех областях народного хозяйства и стартовавшей в 1958 году . Чтобы уже через 15 лет достичь объёмов производства Великобритании, предполагалось организовать практически всё сельское (а также, частично, и городское) население страны в автономные «коммуны». Жизнь в коммунах была в крайней степени коллективизирована - с введением коллективных столовых частная жизнь и, тем более, собственность были практически искоренены. Каждая коммуна должна была не только обеспечивать себя и окрестные города продуктами питания, но и производить индустриальные продукты, главным образом сталь , которая выплавлялась в маленьких печах на задних дворах членов коммуны: таким образом ожидалось, что массовый энтузиазм восполнит недостаток профессионализма.
Политика «Большого скачка» закончилась грандиозным провалом. Качество произведённой в коммунах стали было крайне низким; обработка коллективных полей шла из рук вон плохо: 1) крестьяне лишились экономической мотивации в своей работе, 2) много рабочих рук было задействовано в «металлургии» и 3) поля оставались необработанными, так как оптимистическая «статистика» предсказывала небывалые урожаи. Уже через 2 года производство продуктов питания упало на катастрофически низкий уровень. В это время руководители провинций докладывали Мао о небывалых успехах новой политики, провоцируя поднятие планок по продаже зерна и производству «домашней» стали. Критики «Большого скачка», например, министр обороны Пэн Дэхуай , лишались своих постов. В 1959-61 гг. страну охватил величайший голод , жертвами которого стали, по разным оценкам, от 10-20 до 30 миллионов человек .
В преддверии «Культурной Революции»
Произведя в июле 1966 г. заплыв по реке Янцзы и доказав тем самым свою «боеспособность», Мао возвращается к лидерству, прибывает в Пекин и производит мощную атаку на либеральное крыло партии, главным образом, на Лю Шаоци . Чуть позже ЦК по указке Мао утверждает документ «Шестнадцать пунктов», ставший практически программой «Великой Пролетарской Культурной Революции». Началом её служат нападки на руководство Пекинского университета лекторши Не Юаньцзы. Вслед за этим студенты и ученики средних школ, в стремлении противостоять консервативным и нередко коррумпированным учителям и профессуре, воодушевившись революционными настроениями и культом «Великого кормчего - председателя Мао», который умело разжигали «леваки», начинают организовываться в отряды «хунвэйбинов» - «красных охранников» (можно также перевести как «красногвардейцев»). В прессе, контролируемой левыми, стартует кампания против либеральной интеллигенции. Не выдержав травли, некоторые её представители, а также партийные руководители совершают самоубийства.
5 августа Мао Цзэдун опубликовал свою дацзыбао под названием «Огонь по штабу», в которой обвинял «некоторых руководящих товарищей в центре и на местах» в том что они «осуществляли диктатуру буржуазии и пытались подавить бурное движение великой пролетарской культурной революции». Эта дыцзыбао, по сути дела, призывала к разгрому центральных и местных партийных органов, объявленных буржуазными штабами .
При логистической поддержке Народной Армии (Линь Бяо) движение хунвэйбинов приобрело глобальный характер. По всей стране проводятся массовые судилища руководящих работников, профессоров , во время которых они подвергаются всяческим унижениям, нередко избиваются . На миллионном митинге в августе Мао высказывает полную поддержку и одобрение действиям хунвэйбинов, из которых последовательно создаётся армия революционного левого террора. Наряду с официальными репрессиями партийных руководителей, всё чаще происходят жестокие расправы хунвэйбинов. В числе прочих представителей интеллигенции, подвергся зверским пыткам и покончил жизнь самоубийством известнейший китайский писатель Лао Шэ .
Террор захватывает все области жизни, классы и регионы страны. Не только известные личности, но и простые граждане подвергаются ограблениям, избиениям, пыткам и даже физическому уничтожению, часто под самым ничтожным предлогом. Хунвэйбинами уничтожаются бесчисленные произведения искусства, сжигаются миллионы книг, тысячи монастырей, храмов, библиотек . Вскоре, помимо хунвэйбинов, организовываются отряды революционной рабочей молодёжи - «цзаофани » («бунтари»), причём оба движения дробятся на враждующие группировки, ведущие подчас кровопролитную борьбу между собой. Когда террор достигает своего пика и жизнь во многих городах замирает, против анархии решаются выступить региональные руководители и НОА. Стычки военных с хунвэйбинами, а также внутренние столкновения между революционной молодёжью поставили Китай под угрозу гражданской войны. Осознав меру воцарившегося хаоса, Мао решает прекратить революционный террор. Миллионы хунвэйбинов и цзаофаней, наряду с партийными работниками, попросту высылаются в деревни. Главное действие культурной революции закончилось, Китай образно (и, частично - в буквальном смысле) лежит в руинах.
IX съезд КПК, который проходил в Пекине с 1 по 24 апреля 1969 года, одобрил первые итоги «культурной революции». В отчётном докладе одного из ближайших соратников Мао Цзэдуна маршала Линь Бао главное место занимали восхваления «великого кормчего», идеи которого именовались «высшим этапом в развитии марксизма-ленинизма»… Главным в новом уставе КПК являлось официальное закрепление «идей Мао Цзэдуна» в качестве идеологической основы КПК. В программную часть устава вошло беспрецедентное положение о том, что Линь Бяо является «продолжателем дела товарища Мао Цзэдуна». Вся полнота руководства партией, правительством и армией была сосредоточена в руках Председателя КПК, его заместителя и Постоянного комитета Политбюро ЦК .
Заключительный этап культурной революции
По окончании культурной революции во внешней политике Китая происходит неожиданный поворот. На фоне крайне напряжённых отношений с Советским Союзом (особенно после вооружённого конфликта на острове Даманский) Мао внезапно решается на сближение с Соединёнными Штатами Америки, против чего резко выступал Линь Бяо , считавшийся официальным преемником Мао. После культурной революции власть его резко возросла, что беспокоит Мао Цзэдуна. Попытки Линь Бяо вести самостоятельную политику заставляют председателя окончательно разочароваться в нём, против Линя начинают фабриковать дело. Узнав о этом, Линь Бяо 13 сентября г. совершает попытку бегства из страны, но его самолёт терпит крушение при невыясненных обстоятельствах Уже в г. Китай посещает президент Никсон .
Последние годы Мао
После гибели Линь Бяо, за спиной стареющего Председателя, проходит внутрифракционная борьба в КПК. Друг другу противостоят группировка «левых радикалов» (во главе с лидерами культурной революции, т.наз. «бандой четырёх » - Цзян Цин , Ван Хунвень, Чжан Чунцяо и Яо Веньюань) и группировка «прагматиков» (во главе с умеренным Чжоу Эньлаем и реабилитированным Дэн Сяопином). Мао Цзэдун старается поддерживать равновесие власти между двумя фракциями, допуская, с одной стороны, некоторые послабления в области экономики, но и поддерживая, с другой стороны, массовые кампании леваков, например, «Критику Конфуция и Линь Бяо». Новым преемником Мао стал считаться Хуа Гофэн , преданный маоист, принадлежащий к умеренным левым.
Борьба между двумя фракциями обостряется в 1976 г. после смерти Чжоу Эньлая. Его поминки вылились в массовые народные демонстрации, на которых люди выражают почтение покойному и протестуют против политики левых радикалов. Беспорядки жестоко подавляются, Чжоу Эньлай посмертно клеймится как «каппутист» (то есть сторонник капиталистического пути - ярлык, использовавшийся во время культурной революции), а Дэн Сяопин отправляется в ссылку. К тому времени Мао уже серьёзно болен болезнью Паркинсона и не в состоянии активно вмешиваться в политику.
После двух тяжёлых инфарктов 9 сентября 1976 года в 0:10 часов по пекинскому времени на 83-м году жизни Мао Цзэдун скончался. На похороны «Великого кормчего» пришло более миллиона человек. Тело покойного подверглось бальзамированию по разработанной китайскими учёными методике и выставлено для обозрения год спустя после смерти в мавзолее, сооружённом на площади Тяньаньмэнь по распоряжению Хуа Гуофэна. К началу г. усыпальницу Мао посетило около 158 млн человек.
Культ личности
Значок времен Культурной революции с изображением Мао Цзэдуна
Культ личности Мао Цзэдуна зарождается ещё во время Яньаньского периода в начале сороковых годов. Уже тогда на занятиях по изучению теории коммунизма используются главным образом труды Мао. В 1943 году начинают выходить газеты с портретом Мао на передовице, а вскоре «идеи Мао Цзэдуна» становятся официальной программой КПК. После победы коммунистов в гражданской войне плакаты, портреты, а позже и статуи Мао появляются на площадях городов, в кабинетах и даже в квартирах граждан. Однако до гротескных размеров культ Мао был доведён Линь Бяо в середине 1960-х. Тогда был впервые опубликован цитатник Мао - «Красная книжечка », ставшая впоследствии Библией культурной революции. В пропагандистских сочинениях, как, например, в поддельном «Дневнике Лэй Фэна », громких лозунгах и пламенных речах культ «вождя» форсировался до абсурда . Толпы молодых людей доводят себя до истерии, выкрикивая здравицы «красному солнцу наших сердец» - «мудрейшему председателю Мао». Мао Цзэдун становится фигурой, на которой в Китае сосредотачивается практически всё.
В годы культурной революции хунвэйбины избивали велосипедистов, осмелившихся появиться без изображения Мао Цзэдуна; пассажиры автобусов и поездов должны были хором повторять выдержки из сборника изречений (цитатника) Мао; классические и современные произведения уничтожались; книги сжигались, чтобы китайцы могли читать только одного автора - «великого кормчего» Мао Цзэдуна, издававшегося в десятках миллионов экземпляров . О насаждении культа личности свидетельствует следующий факт. Хувейбины в своём манифесте писали :
Мы - красные охранники Председателя Мао, мы заставляем страну корчиться в судорогах. Мы рвём и уничтожаем календари, драгоценные вазы, пластинки из США и Англии, амулеты, старинные рисунки и возвышаем над всем этим портрет Председателя Мао.
После разгрома «Банды четырёх» ажиотаж вокруг Мао значительно утихает. Он до сих пор является «галеонной фигурой» китайского коммунизма, его до сих пор чествуют, в городах всё ещё стоят памятники Мао, его изображение украшает китайские банкноты, значки и наклейки. Однако нынешний культ Мао среди рядовых граждан, особенно молодёжи, следует скорее отнести к проявлениям современной поп-культуры, а не сознательному преклонению перед мышлением и деяниями этого человека.
Значение и наследие Мао
Портрет Мао на вратах Небесного Спокойствия в Пекине
«Товарищ Мао Цзэдун - великий марксист, великий пролетарский революционер, стратег и теоретик. Если рассматривать его жизнь и деятельность в целом, то заслуги его перед китайской революцией в значительной степени преобладают над промахами, несмотря на серьёзные ошибки, допущенные им в „культурной революции“. Его заслуги занимают главное, а ошибки - второстепенное место» (Руководители КПК, 1981 год) .
Мао оставил своим преемникам страну в глубоком, всеобъемлющем кризисе. После «Большого скачка» и культурной революции экономика Китая стагнировала, интеллектуальная и культурная жизнь были разгромлены левыми радикалами, политическая культура отсутствовала вовсе, ввиду чрезмерной общественной политизации и идеологического хаоса. Особенно тяжким наследием режима Мао следует считать искалеченные судьбы десятков миллионов людей во всем Китае, пострадавших от бессмысленных и жестоких кампаний. Только в ходе культурной революции погибло, по некоторым данным, до 20 миллионов человек, ещё 100 миллионов так или иначе пострадали в её ходе. Количество жертв «Большого скачка» было ещё большим, но ввиду того что большая часть из них приходилась на сельское население, не известны даже приблизительные цифры, характеризующие масштаб катастрофы.
С другой стороны нельзя не признать, что Мао, получив в 1949 г. малоразвитую, погрязшую в анархии, коррупции и общей разрухе аграрную страну за малые сроки сделал из неё достаточно мощную, независимую державу, обладающую атомным оружием. В годы его правления процент неграмотности снизился с 80 % до 7 %, продолжительность жизни увеличилась в 2 раза, население выросло более чем в 2 раза, индустриальная продукция более чем в 10 раз. Ему также удалось впервые за несколько десятков лет объединить Китай, восстановив его почти в тех границах, что он имел во времена Империи; избавить его от унизительного диктата иностранных государств, от которого Китай страдал начиная с периода опиумных воин . Помимо этого, даже критики Мао признают в нём блестящего стратега и тактика, каковые способности он доказал во время Китайской Гражданской Войны и Корейской Войны .
Идеология маоизма также оказала большое влияние на развитие коммунистических движений во многих странах мира - Красных Кхмеров в Камбодже , Светлого Пути в Перу , революционное движение в Непале , коммунистических движений в США и Европе . Между тем, сам Китай после смерти Мао в своей политике весьма далеко отошёл от идей Мао Цзэдуна и коммунистической идеологии вообще. Реформы, начатые Дэн Сяопином в 1979 г. и продолженные его последователями, де-факто сделали экономику Китая капиталистической , с соответствующими последствиями для внутренней и внешней политики. В самом Китае персона Мао оценивается крайне неоднозначно. С одной стороны, большинство населения видит в нём героя Гражданской Войны, сильного правителя, харизматическую личность. Некоторые китайцы старшего возраста ностальгируют по уверенности в завтрашнем дне, равенству и отсутствию коррупции, существовавшим, по их мнению, в эпоху Мао. С другой стороны, многие люди не могут простить Мао жестокости и ошибок его массовых кампаний, особенно культурной революции. Сегодня в Китае достаточно свободно ведётся дискуссия о роли Мао в современной истории страны, публикуются произведения, где политика «Великого кормчего» подвергается резкой критике. Официальной формулой оценки его деятельности остается цифра, данная самим Мао как характеристика деятельности Сталина (как ответ на разоблачения в тайном докладе Хрущева): 70 процентов побед и 30 процентов ошибок.
Вне сомнения остаётся, однако, то громадное значение, которое фигура Мао Цзэдуна имеет не только для китайской, но и для мировой истории.
Родственные связи
Родители :
- Вэнь Цимэй (文七妹 , 1867-1919), мать.
- Мао Шуньшэн (毛顺生 , 1870-1920), отец.
Братья и сёстры
- Мао Цзэминь (毛泽民 , 1895-1943), младший брат.
- Мао Цзэтань (毛泽覃 , 1905-1935), младший брат.
- Мао Цзэхун , (毛泽红 , 1905-1929)) младшая сестра.
Три других брата Мао Цзэдуна и одна сестра умерли в раннем возрасте. Мао Цзэминь и Цзэтань погибли в борьбе на стороне коммунистов, Мао Цзэхун была убита гоминьдановцами.
Жёны
- Ло Исю (罗一秀 , 1889-1910), формально супруга с 1907, навязанный брак, непризнанный Мао.
- Ян Кайхуй (杨开慧 , 1901-1930), супруга с 1921 по 1927.
- Хэ Цзычжэнь (贺子珍 , 1910-1984), супруга с 1928 по 1939
