Лев квитко кисонька. Лев квитко. Кроссворд «Легенды о цветах»

Борис Абрамович Слуцкий (1919-1986) - русский советский поэт.
Учился в Московском юридическом институте 1937-1941 и одновременно в Литературном институте им. Горького (окончил в 1941). В 1941 году опубликовал первые стихи. Участник Великой Отечественной войны. С июня 1941 рядовой 60-й стрелковой бригады. С осени 1942 инструктор, с апреля 1943 старший инструктор политотдела 57-й дивизии. Несмотря на то, что был политработником, постоянно лично ходил в разведпоиски. На фронте был тяжело ранен. Уволен из армии в 1946 в звании майора.
Член Союза Писателей СССР с 1957.
Первая книга стихов - «Память» (1957). Автор поэтических сборников «Время» (1959), «Сегодня и вчера» (1961), «Работа» (1964), «Современные истории» (1969), «Годовая стрелка» (1971), «Доброта дня» (1973), переводов из мировой поэзии.
Одно из первых публичных выступлений Б.Слуцкого перед большой аудиторией состоялось в Центральном лектории Харькова в 1960 году. Организатором этого выступления был друг поэта, харьковский литературовед Л. Я. Лившиц.
Вместе с несколькими другими «знаковыми» поэтами шестидесятых годов снят в фильме Марлена Хуциева «Застава Ильича» («Мне двадцать лет») - эпизод «Вечер в Политехническом музее». Значительная часть наследия Слуцкого - как его неподцензурных стихов, так и мемуарной прозы - была опубликована в СССР лишь после 1987.
Борис Слуцкий имеет неоднозначную репутацию в литературных кругах. Многие современники и коллеги не могут простить ему выступления против Бориса Пастернака на собрании Союза писателей СССР 31 октября 1958 года, на котором Пастернак был исключён из рядов Союза. Слуцкий осудил публикацию романа «Доктор Живаго» на Западе. Друзья поэта считают, что он тяжело переживал свой поступок и до конца своих дней так и не простил себя.
Собственной семьёй Слуцкий обзавёлся уже в зрелые годы. Его жена, Татьяна Дашковская, тяжело заболела и в 1977 году умерла от рака лимфоузлов. Для Слуцкого это стало настоящим ударом судьбы, от которого он уже не оправился. Поэт впал в тяжёлую депрессию, перестал писать стихи.
Борис Слуцкий скончался 23 февраля 1986 года. Он похоронен на Пятницком кладбище в Москве. На его могиле установлен необычный памятник: большая голова из белого гранита на фоне флага из чёрного мрамора.

«Вас еще прочтут, еще познают, в средней школе вас еще пройдут,
и узнают, кто еще не знает, чьей эпохи, что вы за продукт.»

Место рождения: Славянск

Многие стихи моих современников стали моими любимыми стихами. Они оказывали влияние на мою жизнь и продолжают оказывать. Среди них почти вся поэзия А.Т.Твардовского, поэзия Давида Самойлова и отдельные стихи других поэтов.

Но Борис Слуцкий не входил в их число. И не понимаю, почему. Сейчас, перечитывая его стихи, поражаюсь этому.

Впервые глубоко поразило меня стихотворение поэта, совсем не характерное для его творчества. Меня пригласили в гости. Дочка хозяев, девочка лет девяти, аккомпанируя себе на гитаре, пела песню.

«Лошади в океане».

Лошади умеют плавать,
Но не хорошо. Недалеко.

"Глория" по-русски значит "Слава",
Это вам запомнится легко.

Шёл корабль, своим названьем гордый,
Океан стараясь превозмочь.

В трюме, добрыми мотая мордами,
Тыща лошадей топталась день и ночь.

Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!
Счастья все ж они не принесли.

Мина кораблю пробила днище
Далеко-далёко от земли.

Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.
Лошади поплыли просто так.

Что ж им было делать, бедным, если
Нету мест на лодках и плотах?

Плыл по океану рыжий остров.
В море в синем остров плыл гнедой.

И сперва казалось плавать просто,
Океан казался им рекой.

Но не видно у реки той края,
На исходе лошадиных сил

Вдруг заржали кони, возражая
Тем, кто в океане их топил.

Кони шли на дно и ржали, ржали,
Все на дно покуда не пошли.

Вот и всё. А всё-таки мне жаль их
Рыжих, не увидевших земли.

Музыку на стихотворение положил Виктор Берковский. Посвящено стихотворение Илье Эренбургу.

Как часто с горечью, говорил сам Слуцкий, "Лошади в океане" являются его визитной карточкой и наиболее известным стихотворением. Он писал о его создании в "К истории моих стихотворений". Писались стихи летом 1951-го года "в большую жару", Основаны они на рассказе "об американском транспорте с лошадьми, потопленном немцами в Атлантике", "Это почти единственное стихотворение, написанное без знания предмета".

Слуцкий называет его "сентиментальным, небрежным стихотворением". Вместе с тем оно является примером того приглушенного, сжатого, лишенного риторики и сентиментализма подхода к поэтическому слову и выражает его библейность, при которой поэзия уже не поэзия, а по сути приподнятая речь.

Когда-то Б.Слуцкий был популярен, потом забыт. Сейчас поэзию Слуцкого считают «золотым пером».

Он очень любил читателей и подбадривал других поэтов, а вместе с ними и себя:

«Вас еще прочтут, еще познают, в средней школе вас еще пройдут, и узнают, кто еще не знает, чьей эпохи, что вы за продукт.»

«Продукт» был произведен сталинской эпохой с патриотическим придыханием, с верой в светлое будущее и любовью к людям всей Земли. Если надо отдать жизнь - пожалуйста, нет вопросов. «Он комиссаром был рожден...» - съязвил Наум Коржавин.

Борис Абрамович Слуцкий родился 7 мая 1919 года в Славянске Донецкой области, в семье служащего. Детство и юность будущего поэта прошли в Харькове.

Позднее Слуцкий писал: «Вообще Харьков был диван со своими удобствами. Там я мог залежаться окончательно. Жил бы дома, питался бы, как тогда говорили, с родителями, ходил бы на книжные развалы, прирабатывал бы в областных газетах и скорей всего в 1949 году разделил бы судьбу своих преуспевших товарищей, тогда космополитизированных. В Харькове можно было почти не думать о хлебе насущном.
Там, в Харькове он встретил друзей, любовь.

Закончив школу, Слуцкий отправляется в Москву, поступает в юридический институт, затем параллельно учится и в Литературном институте.

В предвоенную пору появилась в Москве группа молодых поэтов, в нее, кроме Слуцкого, входили Павел Коган, Михаил Кульчицкий (земляк и самый близкий друг Слуцкого со школьных лет), Давид Самойлов, Сергей Наровчатов, Николай Майоров, Илья Лапшин, Борис Смоленский, Всеволод Багрицкий.

Осенью 1937 года он поступил в Московский юридический институт. Но юриспруденция не очень волновала Слуцкого, его больше привлекал литературный кружок при институте, которым руководил Осип Брик: «На лекциях было скучно. На кружке было интересно». И еще - «Брику я стихов не показывал - стыдился». Но писал стихи молодой Слуцкий исправно.

Любопытный эпизод произошел в 1938 году. Судебный исполнитель пришел к студентам и сказал: - Сегодня иду описывать имущество жулика. Выдает себя за писателя. Заключил договора со всеми киностудиями, а сценариев не пишет. Кто хочет пойти со мной? - Как фамилия жулика? - спросил Слуцкий. Исполнитель полез в портфель, покопался в бумажках и сказал: - Бабель, Исаак Эммануилович. «Мы вдвоем пошли описывать жулика… - пишет в воспоминаниях Слуцкий. - В квартире не было ни Бабеля, ни его жены. Дверь открыла домработница. Она же показывала нам имущество...»

Юриста из Слуцкого не вышло, и он в 1939 году, по рекомендации Павла Антокольского, поступил в Литературный институт. Занимался в семинаре Ильи Сельвинского вместе с Глазковым, Коганом, Майоровым и другими молодыми дарованиями. Они учились высокой поэзии. Грянула война.

Литературная судьба Слуцкого сложилась так, что, напечатав перед самой войной, в мае 1941 года, первое стихотворение, он замолчал на десять с лишним лет (по его собственному признанию, в войну он написал единственное стихотворение – «Кельнская яма»).

Осенью 1941 года 22-летний Борис Слуцкий уходит добровольцем в армию, где становится политработником. Прошел всю войну, закончив ее в Австрии и Румынии. Многое повидал, многое перечувствовал.

На войну Слуцкий ушел верующим человеком, не в религиозном смысле, а в социальном, эдаким борцом за идеи, почти слепо идущим за вождями-поводырями. Прозрение пришло позднее.

В 1946 году Слуцкий демобилизовался по болезни (инвалид второй группы) в звании гвардии майора, награжденного орденами и медалями.
Следующее стихотворение – «Памятник» – опубликовано в августе 1953 года в «Литературной газете», когда многие ровесники Слуцкого уже выпустили не одну книгу.

После войны почти два года Слуцкий провел в госпиталях – последствия контузии: постоянные головные боли, бессонница, депрессия. Преодолевая эти тяжелые недуги, с великим трудом стал он сочинять стихи. Потом признавался, что стихи его «вытолкнули из положения инвалида Отечественной войны второй группы, из положения, в котором есть свои удобства». Он написал потом и об этом – о мучившей его невыносимой головной боли и о том, как он от нее избавился, как ее преодолел.

"Как я снова начал писать стихи".

Спасибо же вам, стихи мои,
За то, что, когда пришла беда,
Вы были мне вместо семьи,
Вместо любви, вместо труда.
Спасибо, что прощали меня,
Как бы плохо вас ни писал,
В тот год, когда, выйдя из огня,
Я от последствий себя спасал.
Спасибо вам, мои врачи,
За то, что я не замолк, не стих.
Теперь я здоров! Теперь – ворчи,
Если в чем совру,
мой стих.

Но и преодолев более или менее болезнь, жил Слуцкий в послевоенные годы очень нелегко. Для многих вернувшихся с войны солдат и офицеров это были тяжелые годы. По воле Сталина вытравлялась фронтовая вольница, уже и в грош не ставились военные заслуги, заработанные на фронте ордена и звания, даже день Победы был упразднен как государственный праздник. Об этом горькие строки Слуцкого:

"Когда мы вернулись с войны".

Когда мы вернулись с войны,
Я понял, что мы не нужны.
Захлебываясь от ностальгии,
От несовершенной вины.
Я понял: иные, другие.
Совсем не такие нужны.

И для него самого это были годы скудные и бесприютные, своего жилья не было – снимал углы, постоянной работы тоже. Пятый пункт в анкете становился в те годы непреодолимой преградой, жил на скудную инвалидную пенсию и перепадавшие время от времени гонорары за радиопередачи.

Но уже всепоглощающим содержанием его жизни стали стихи. Писал много – видно, поэтической энергии накопилось много.

И, конечно, больше всего о войне писал – она была главным событием, главным содержанием жизни. О войне реальной, жестокой.
Время «комиссаров в пыльных шлемах» ушло. Наступило время золотопогонников, проныр и карьеристов. А карьеристом Слуцкий не мог быть по натуре.

В записках «После войны» он признавался: «Где я только не состоял! И как долго не состоял нигде!.. И так было десять дет - с демобилизации до 1956-го, когда, тридцати семи лет от роду, получил первую в жизни комнату и впервые пошел покупать мебель - шесть стульев, - до 1957-го, когда приняли меня в Союз писателей».

В течение четырех лет «главные деньги» Слуцкий зарабатывал в Радиокомитете, в отделе вещания для детей и юношества. Радиокомпозициями.

"Работа в оттепель и заморозки, работа, не сходя со стула.
Все остальное просто заработки, по-русски говоря, халтура.
Я за нее не отвечаю, все это не моя забота.
Я просто деньги получаю за заработки на работу."

Писал в стол. Было такое поветрие... Но зарабатывание денег - еще не все. Более важно то, каким воздухом ты дышишь, как ощущаешь свою страну.

Многие странности вынес на своих плечах Слуцкий: его вызывали в инстанции, прорабатывали, критиковали, уличали (пол-Европы прошел), морщили нос из-за его национальности.

Другая тема - груз сталинского прошлого. Не все имели мужество сбросить с себя вериги той эпохи и развеять по ветру ее мифы. Слуцкий один из немногих, кто широко открыл глаза и увидел подлинную реальность исторической картины.
А так все вроде бы складывалось благополучно. В 1957 году появился первый сборник стихов Слуцкого «Память».

Стихи Слуцкого неповторимы по почерку: их узнаешь сразу. У поэта балладное мышление. Он писал просто, четко, без формальных изысков, но глубоко и основательно, и был скорее философом, чем лириком.

"Я в ваших хороводах отплясал.
Я в ваших водоемах откупался.
Наверно, полужизнью откупался
За то, что в это дело я влезал.

Я был в игре. Теперь я вне игры.
Теперь я ваши разгадал кроссворды.
Я требую раскола и развода
и права удирать в тартарары."

Лишь однажды он дал слабину - 31 октября 1958 года на собрании московских писателей, где четвертовали Бориса Пастернака за его вышедший на Западе роман «Доктор Живаго», выступил с обвинениями и Слуцкий: он «был в игре». И потом казнил себя всю оставшуюся жизнь.

Ниже я привожу выступление Слуцкого.

"Поэт обязан добиваться признания у своего народа, а не у его врагов. Поэт должен искать славы на родной земле, а не у заморского дяди. Господа шведские академики знают о Советской земле только то, что там произошла ненавистная им Полтавская битва и еще более ненавистная им Октябрьская революция (в зале шум). Что им наша литература?

В год смерти Льва Николаевича Толстого Нобелевская премия присуждалась десятый раз. Десять раз подряд шведские академики не заметили гения автора «Анны Карениной». Такова справедливость и такова компетентность шведских литературных судей! Вот у кого Пастернак принимает награду и вот у кого он ищет поддержки! Все, что делаем мы, писатели самых различных направлений, - прямо и откровенно направлено на торжество идей коммунизма во всем мире. Лауреат Нобелевской премии этого года почти официально именуется лауреатом Нобелевской премии против коммунизма. Стыдно носить такое звание человеку, выросшему на нашей земле". (Аплодисменты).

Какая жгучая боль жила долгие годы в его душе: он был одним их тех, кто обличительно выступил на писательском собрании 31 октября 1958 года.

Собрание это вёл Сергей Сергеевич Смирнов, автор «Брестской крепости». Бориса Пастернака клеймили как предателя Родины, отщепенца и напрямую гнали из страны Борис Полевой, Корнелий Зелинский, Владимир Солоухин, Сергей Баруздин, Анатолий Софронов и даже Леонид Мартынов. Были в списке и другие мобилизованные партией ораторы. В общей травле лауреата Нобелевской премии голос Слуцкого был, по сравнению с другими, довольно умеренным по тону. Но – был.

Спустя годы он так объяснил критику Эмилю Кардину факт своего появления на трибуне: «Сработал механизм партийной дисциплины».

Но вполне возможна и другая причина, по которой он, до мозга костей замполит, остававшийся им в душе и после войны, не смог отказаться от выступления, когда его вызвали накануне собрания для разговора в райком партии. Причина могла быть в том, что его двоюродный брат Меир Амит был в то время крупным израильским военным и государственным деятелем, начальником военной разведки и директором Моссад`а.
Последствия отказа от выступления на пастернаковском судилище в этой ситуации могли обернуться трагически не только для поэта, но и для его близких.

Время ломало многих.

Вспоминает сын Д.Самойлова

"Знаю, что травлей Пастернака отец был возмущен. И выступление Слуцкого, с моей точки зрения, было подоплекой их разрыва на несколько лет. Потом они опять сошлись. Смерть друга (дружили с юности) отец перенес с необычайным драматизмом, как предвестие своей. Напомню, что смерть их выпала на одну и ту же дату. Только отец умер на четыре года позже".

В 1959 выходит сборник стихов- «Время», затем - другие. Многочисленные публикации в газетах, альманахах, тонких и толстых журналах. Его читали. Перечитывали. Учили наизусть:"Кельнская яма», «Госпиталь», «Хозяин», «Давайте после драки…» Многим пришлись по душе афористические строки Слуцкого:

«Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне...» «Надо думать, а не улыбаться...» «Мы все ходили под богом, у бога под самым боком...» «Дела плоховатые стали плохими. Потом они стали - хуже нет».

Он был честным и точным историком своей эпохи. И старался сказать не красиво, а правдиво. И правда Слуцкого была подчас горькой. Смерть Сталина, разоблачение культа, хрущевская оттепель и его же волюнтаризм, брежневский застой - все эти страницы истории Слуцкий осмысливал и оценивал трезво, на холодную голову, без надрыва. Своих соотечественников призывал к решительным действиям: «дело не сделается само». Бывший комиссар, политработник не хотел петь в общем хоре и участвовать в официальном славословии.

Слуцкий отчетливо предвидел пору застоя. Но в 60-е годы были и те, кто рвался вперед, кто делал карьеру. Стареющего Слуцкого обгоняли молодые Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина... А он тихо сопел в углу и говорил: «Меня не обгонишь - я не гонюсь».

В старости он выглядел вальяжным, важным. Только в глазах можно было увидеть боль и разочарование. Поэт стал похож на «харьковского Иова», о котором он писал в молодости, страдающего и мудрого.

«Это время - распада. Эпоха - разложения. Этот век начал плохо и кончит плохо. Позабудет, где низ, где верх». Но в то же время сам себя и подбадривал:
"Все-таки книги еще выходили, как там ни жали на тормоза. Все-таки ноги еще ходили, видели кое-что глаза."

Под конец жизни Борис Слуцкий жаловался: «Любители моих стихов ушли из возраста любителей в свои семейные обители. Теперь им не до пустяков».

Еврейская тема.

Раньше поэт "говорил от имени России", утверждал, что:
Стихи, что с детства я на память знаю,
важней крови, той, что во мне течет.

И вдруг у Слуцкого зазвучала еврейская тема.

Про евреев.

Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.
Евреи – люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
Я это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но всё никуда не деться
От крика: «Евреи, евреи!»
Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.
Пуля меня миновала,
Чтоб говорилось нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»

Он вылетел в трубы освенцимских топок
Мир скатерти белой в субботу и стопок.
Он - черный. Он - жирный. Он - сладостный дым.
А я его помню еще молодым.

Был в этой судьбе еврейства переломный момент: "дело врачей". Уверена, что все пережившие это время сразу поймут, о январе какого года идет речь в стихотворении "В январе":

Я кипел тяжело и смрадно,
Словно черный асфальт в котле.
Было стыдно.
Было срамно.
Было тошно ходить по земле.
Было тошно ездить в трамвае.

И плечами задевая,
И твоих оправданий ждут.

С невероятной наблюдательностью Слуцкий подчеркивает, что особенно "тошно" было в трамвае, не на улице, где ты мог уйти, не на работе, где существовали какие-то личные отношения, а в замкнутом пространстве трамвайного вагона, где невозможно спрятаться и откуда невозможно выйти.

Не удивительно, что Слуцкий вместе со всеми с энтузиазмом воспримет хрущевскую "оттепель", иногда принимая желаемое за действительное. Но уже очень скоро он напишет горькие строчки:

Стало быть, получается вот как:
Слишком часто мелькаете в сводках новостей...
Надоели эмоции нации вашей, как и ее махинации,
средствам массовой информации!

Эти строчки если и не вызваны известными словами Хрущева "Если бы теперь евреи захотели бы занимать первые места в наших республиках, это, конечно, вызвало бы недовольство среди местных жителей", то, безусловно, перекликаются с нею.

В шестидесятые годы начинается медленное возрождение официальной еврейской культуры в СССР, а после Шестидневной войны - резкое пробуждение национального самосознания советских евреев. Творчество Слуцкого очень чувствительно ко всем общественным явлениям.

В стихотворении со знаковым названием "Происхождение"
еврейская тема звучала у Слуцкого как реквием погибшим или как отпор антисемитам.

И вдруг Слуцкий напишет:

Созреваю или старею -
Прозреваю в себе еврея.
Я-то думал, что я пробился.
Я-то думал, что я прорвался.
Не пробился я, а разбился,
Не прорвался я, а сорвался.
Я, шагнувший одной ногою
То ли в подданство,
То ли в гражданство,
Возвращаюсь в безродье родное,
Возвращаюсь из точки в пространство.

Последнее стихотворение - резкое даже для Слуцкого, полное презрения, почти оскорбительное:

Жид крещеный, что вор прощенный –
все равно он - рецидивист,
и Христос его - извращенный,
наглый, злой, как разбойничий свист.
Но сумевший успешно выкрасть
облачения и кресты,
не умеет похитить
хоть немножечко доброты.
Жид крещеный - что конь леченый –
сколько бы ни точил он ляс,
как ни шествовал бы облаченный
в многошумный синтетик ряс,
проще с нами, просто жидами,
что давно, еще при Адаме,
не добром торговали и злом,
только фактом, только числом.

И наконец Слуцкий пишет:

Еврейским хилым детям,
Ученым и очкастым,
Отличным шахматистам,
Посредственным гимнастам,
Советую заняться
Коньками, греблей, боксом,
На ледники подняться,
По травам бегать босым.
Почаще лезьте в драки,
Читайте книг немного,
Зимуйте, словно раки,
Идите с веком в ногу,
Не лезьте из шеренги
И не сбивайте вех.
Ведь он еще не кончился,
Двадцатый страшный век.

Перечитывая и перебирая воспоминания современников я хочу порекомендовать читателям воспоминания о Борисе Слуцком выдающегося военного писателя а в дальнейшем главного редактора журнала «Знамя» Григория Бакланова "Мой сосед- Борис Слуцкий". Воспоминания помогают пониманию человека Бориса Слуцкого...

А мой хозяин не любил меня.
Не знал меня, не слышал и не видел,
но всё-таки боялся как огня
и сумрачно, угрюмо ненавидел.

Когда пред ним я голову склонял –
ему казалось, я улыбку прячу.
Когда меня он плакать заставлял –
ему казалось, я притворно плачу.

А я всю жизнь работал на него,
ложился поздно, поднимался рано,
любил его и за него был ранен.
Но мне не помогало ничего.

А я всю жизнь возил его портрет,
в землянке вешал и в палатке вешал,
смотрел, смотрел, не уставал смотреть.
И с каждым годом мне всё реже, реже
обидною казалась нелюбовь.
И ныне настроенья мне не губит
тот явный факт, что испокон веков
таких, как я,
хозяева не любят.

«Мы все ходили под богом.
У бога под самым боком.
Он жил не в небесной дали,
Его иногда видали.
Живого. На мавзолее.
Он был умнее и злее
Того – иного, другого...»

«...Любил его. И за него был ранен...
Возил с собой его портрет.
В землянке вешал и в палатке вешал..»

«И ныне настроенья мне не губит
Тот явный факт, что испокон веков
Таких, как я, хозяева не любят».

Слуцкий был закоренелым холостяком до тех пор, пока не появилась Таня, высокая, интересная, с характером.Он любил единственную женщину, свою жену Татьяну. Женился на ней в 1957 году и прожил в браке 20 лет, до ее безвременной кончины.Рак лимфатический желёз.

Ее смерть сломала Слуцкого. Он заболел. Слег. Стал ко всему безразличным. Лишь исправно ходил на панихиды и похороны, как бы репетируя свои собственные.

Почти десять лет мучительно доживал без Тани. Без неё он стал писать совсем другие стихи – не о войне, не о человеческих бедствиях, а о любви. В них стонала, винилась перед ней, истязала себя этой виной его сильная, израненная не меньше, чем тело, душа, торопясь сохранить на земле невидимый след той единственной женщины, с которой он, закрытый и сдержанный, мог быть открытым, понятым, счастливым и любящим.

Небольшая синица была в руках,
небольшая была синица,
небольшая синяя птица.
Улетела, оставив меня в дураках.
Улетела, оставив меня одного
в изумленьи, печали и гневе,
не оставив мне ничего, ничего,
и теперь – с журавлями в небе.

Стихи, которые он прежде словно вырубал в камне, теперь дополнились дрожащими строками нежности, незащищенности, раскаяния и потери.
Дальнейший путь он прошел по грани собственного отчаяния и безумия, сумев максимально приблизиться к однажды намеченной цели - выговориться...

Каждое утро вставал и радовался,
как ты добра, как хороша,
как в небольшом достижимом радиусе
дышит твоя душа.
Ночью по нескольку раз
прислушивался:
спишь ли, читаешь ли, сносишь ли
боль?
Не было в длинной жизни лучшего,
чем эти жалость, страх, любовь.
Чем только мог, с судьбой
рассчитывался,
лишь бы не гас язычок огня,
лишь бы еще оставался и числился,
лился, как прежде, твой свет на меня.

Куда девался рубленый, временами просто командный стих Слуцкого? Таня открыла ему то, чего он и сам в себе не знал.

Успел ли сказать всё, что хотел и мог? Или только то, что успел? Дальше – пустота.

Эта контузия оказалась тяжелей той, фронтовой. Лежал в больницах, дома в пустой квартире. Депрессия. Не написал больше ни строчки. Ему звонили друзья, хотели прийти. Он отвечал: «Не к кому приходить».

Избавление от мук настало в феврале 1986 года. Последняя его просьба:

«Умоляю вас,
Христа ради,
с выбросом просящей руки,
раскопайте мои тетради,
расшифруйте дневники».

Раскопал, расшифровал, собрал Юрий Болдырев. Иногда подвижнически собирал по строчке...

Трёхтомник Бориса Слуцкого вышел посмертно, при жизни он этого не удостоился.

Ещё в 1961 году Слуцкий познакомился со своим почитателем, директором саратовского букинистического магазина Юрием Болдыревым, который начал собирать стихи поэта, а после его смерти стал его душеприказчиком. Он выполнил прижизненную просьбу Бориса Слуцкого: «…раскопайте мои тетради, расшифруйте черновики». Болдырев считал Слуцкого не средним поэтом (мнение многих), а великим.

Многое из того, о чём я написала, услышала я От Юрия Леонардовича Болдырева, выступавшего в Доме Медиков в конце 80-х годов прошлого века.

«Нам, писателям второго ряда с трудолюбием рабочих пчел, даже славы собственной не надо. Лишь бы кто-нибудь прочел.»

Слуцкий обожал читателей.

Последние годы жил у брата Ефима в Туле, там и умер 23 февраля 1986 года, в возрасте 66 лет.

23 февраля я встречала на троллейбусной остановке Юрия Давидовича Левитанского, который в этот вечер должен был выступать в пушкинском музее. Когда мы встретились, он заплакав сказал: "Сегодня умер Слуцкий". С этих слов он и начал своё выступление. Затихшие зрители встали...

И вот опять такое совпадение. Поэт-фронтовик, так много стихов посвятивший войне, умирает 23 февраля, в день армии, в этот же день, но 4-мя годами позже, умирает другой поэт-фронтовик –Давид Самойлов.

В официальном некрологе отмечалось, что «Слуцкий работал неторопливо, скупо, от книги к книге наращивая стиховую структуру, в которой все отчетливее проявляются историзм мышления, объемность, рельефность, лиризм, тонкий психологический рисунок...»

В статье «Памяти друга» Давид Самойлов отметил, что Борис Слуцкий «казался суровым и всезнающим... не терпел сентиментальности в жизни и в стихах... Он кажется порой поэтом якобинской беспощадности. В действительности он был поэтом жалости и сочувствия…» Эх, все бы эти слова да при жизни! Но, увы, в России любят только мертвых.

Когда вышел трехтомник Слуцкого, ни одно отечественное издание не проронило ни слова. Лишь Запад откликнулся.

И, быть может, одним из самых верных свидетельств о «двадцатом страшном веке», так мало оставившем откровенных дневников и достоверных мемуаров, о разоренных им жизнях и несломленных душах будет потомкам нашим служить поэзия Слуцкого. А свобода, правда и добро, которые он отстаивал, не упадут в цене и в XXI веке.

Ну последний шанс значительней иных.
Последний день меняет в жизни много.
Как жалко то, что в истину проник,
когда над бездною уже заносишь ногу.
* * *

Что же, я в положенные сроки
расчелся с жизнью за её уроки.
Она мне их давала, не спросясь,
но я, не кочевряжась, расплатился
и, сколько мордой ни совали в грязь,
отмылся и в бега пустился.

Рецензии

Какое интересное совпадение! Я ведь тоже можно сказать, разглядела Слуцкого только после того, как услышала его стихотворение "Лошади в океане", причем именно песней. И сразу прикипела. И потом уже сознательно искала и читала. А "Лошадей.." я часто читала детям. Некоторое время я работала в школе. И вот на трудных ребят это стихотворение действовало безотказно. И тогда я поняла, что если даже эти ребятки, не имевшие навыка чтения стихов, сразу принимали это стихотворение, значит, в нем заключен мощный добрый посыл. Как в молитве. Спасибо, Майя! Читала с удовольствием.

Было тошно ездить в трамвае.
Все казалось: билет отрывая,
Или сдачу передавая, или просто проход давая
И плечами задевая,
Все глядят, с молчаливой злобой
И твоих оправданий ждут.

Эти строки мне очень понятны. Я буквально прочувствовала их на себе. В 1986 году, когда в Алма-Ате вспыхнули волнения, я была в гостях у родителей. Хорошо помню те дни. Помню, как сосед казах прятал свою русскую жену. Как мы не выходили из дома несколько дней, потому что на улицах избивали по национальному признаку. И когда все улеглось, где-то через неделю, я поехала на маршрутке в центр. И хорошо помню, как в этой маршрутке одни прятали глаза, а другие смотрели так, как об этом пишет Слуцкий. Очень неприятные воспоминания.

Нравится мне этот Ваш литературный цикл, Майя! Обязательно все перечитаю. С уважением - Нина.

Лев (Лейб) Моисеевич Квитко - еврейский (идиш) поэт. Родился в местечке Голосков Подольской губернии (ныне село Голосков Хмельницкой области Украины), по документам - 11 ноября 1890 года. Рано осиротел, воспитывался бабушкой, некоторое время учился в хедере, с детства был вынужден работать. Стихи начал писать с 1902 года. Первая публикация - в мае 1917 года в социалистической газете «Дос фрае ворт» («Свободное слово»). Первый сборник - «Лидэлэх» («Песенки», Киев, 1917).
С середины 1921 года жил и публиковался в Берлине, затем в Гамбурге, где работал в советском торговом представительстве, печатался как в советских, так и в западных периодических изданиях. Здесь же вступил в коммунистическую партию, вёл коммунистическую агитацию среди рабочих. В 1925 году, опасаясь ареста, переехал в СССР. Выпустил множество книг для детей (только за 1928 год вышло 17 книг). Именно благодаря детским произведениям он получил известность.
За едкие сатирические стихи, опубликованные в журнале «Ди ройтэ вэлт» («Красный мир»), был обвинён в «правом уклоне» и исключён из редакции журнала. В 1931 году поступил рабочим на Харьковский тракторный завод. Затем продолжил профессиональную литературную деятельность. Делом всей жизни Лев Квитко считал автобиографический роман в стихах «Юнге йорн» («Годы молодые»), над которым работал тринадцать лет (1928-1941). Первая публикация романа состоялась в Каунасе в 1941 г., на русском языке роман вышел только в 1968 году.
С 1936 года жил в Москве. В 1939 году вступил в ВКП (б).
В годы войны был членом президиума Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) и редколлегии газеты ЕАК «Эйникайт» («Единство»), в 1947-1948 годах - литературно-художественного альманаха «Родина». Весной 1944 года по заданию ЕАК был командирован в Крым.
В числе ведущих деятелей ЕАК Лев Квитко был арестован 23 января 1949 года. 18 июля 1952 года обвинён Военной коллегией Верховного суда СССР в измене Родине и приговорён к высшей мере социальной защиты. 12 августа 1952 года его расстреляли. Похоронен на Донском кладбище в Москве. Был реабилитирован посмертно ВКВС СССР 22 ноября 1955 года.

Лев (Лейб) Моисеевич Квитко - еврейский (идиш) поэт. Писал на идиш . Родился в местечке Голосков Подольской губернии (ныне село Голосково Хмельницкой области Украины), по документам - 11 ноября 1890 г., но точной даты своего рождения не знал и называл предположительно 1893 или 1895 гг. Рано осиротел, воспитывался бабушкой, некоторое время учился в хедере , с детства был вынужден работать, сменил множество профессий, самоучкой освоил русскую грамоту, занимался самообразованием. Стихи начал писать с 12 лет (или, возможно, раньше - из-за путаницы с датой его рождения). Первая публикация в мае 1917 г. в социалистической газете «Дос фрае ворт» («Свободное слово»). Первый сборник - «Лидэлэх» («Песенки», Киев , 1917).

Представители Джойнта с деятелями киевской Култур-лиге. Сидят (слева направо): художник М. Эпштейн, поэт Л. Квитко, художник И.-Б. Рыбак, художник Б. Аронсон, художник И. Чайков. Стоят: литературный критик Ба‘ал-Махашавот, неизвестный, Э. Вурзангер (Джойнт), филолог Ба‘ал-Димьён (Н. Штиф), Ч. Спивак (Джойнт), филолог З. Калманович, писатель Д. Бергельсон, бывший министр по еврейским делам в правительстве Центральной Рады В. Лацкий-Бертольди. Киев. Май–июнь 1920. Из книги М. Бейзера, М. Мицеля «Американский брат. Джойнт в России, СССР, СНГ» (без года и места издания).

Революция

В 1917 г. Квитко поселился в Киеве. Публикация его стихов в сборнике «Эйгнс» выдвинула его в триаду (вместе с Д. Гофштейном и П. Маркишем) ведущих поэтов так называемой киевской группы. Написанная им в октябре 1918 г. поэма «Ройтер штурм» («Красная буря», газета «Дос ворт», 1918, и журнал «Багинен», 1919) явилась первым произведением на идиш об октябрьской революции. Однако в сборниках «Трит» («Шаги», 1919) и «Лирик. Гайст» («Лирика. Дух», 1921) рядом с юношески задорным восприятием революции звучало тревожное смятение перед мрачным и таинственным в жизни, что роднило, по мнению Ш. Нигера , творчество Квитко и Дер Нистера .

В стихах Квитко этих лет сочетались простосердечно открытый взгляд на мир (наделяющий особой привлекательностью все его творчество для детей), рафинированная глубина мировосприятия, поэтическое новаторство, экспрессионистические искания - с прозрачной ясностью народной песни. Их язык поражает богатством и идиоматической колоритностью.

С середины 1921 г. жил и публиковался в Берлине , затем в Гамбурге , где работал в советском торговом представительстве, печатался как в советских, так и в западных периодических изданиях. Здесь же вступил в компартию, вел коммунистическую агитацию среди рабочих. В 1925 г., опасаясь ареста, переехал в СССР . Выпустил множество книг для детей (только за 1928 г. вышло 17 книг) .

В конце 20-х годов стал членом редакции журнала «Ди ройте велт», в котором были напечатаны его цикл рассказов о жизни в Гамбурге «Риограндер фел» («Риограндские кожи», 1926; отдельное издание 1928), автобиографическая повесть «Лям ун Петрик» («Лям и Петрик», 1928–29; отдельное издание 1930; в русском переводе 1958) и другие произведения. Только в 1928 г. вышло 17 книг Квитко для детей. Сатирические стихи Квитко в «Ди ройте велт», которые затем составили раздел «Шаржн» («Шаржи») в его сборнике «Герангл» («Схватка», 1929), а особенно стихотворение «Дер штинклфойгл Мойли» («Вонючая птичка Мойли», то есть Мой[ше] Ли[тваков] /см. М. Литваков /) против диктата в литературе деятелей Евсекции , вызвали разгромную кампанию, в ходе которой «пролетарские» писатели обвинили Квитко в «правом уклоне» и добились исключения его из редакции журнала. Заодно подверглись административным репрессиям писатели-»попутчики» - Д. Гофштейн, редактор государственного издательства Х. Казакевич (1883–1936) и другие.

30-е годы

За едкие сатирические стихи, опубликованные в журнале «Ди ройтэ вэлт» («Красный мир»), был обвинен в «правом уклоне» и исключен из редакции журнала. В 1931 поступил рабочим на Харьковский тракторный завод. Затем продолжил профессиональную литературную деятельность. Лишь после ликвидации в 1932 г. литературных ассоциаций и группировок Квитко занял одно из ведущих мест в советской литературе на идиш, главным образом как детский писатель. Его стихи, составившие сборник «Геклибене верк» («Избранные сочинения», 1937), уже всецело отвечали нормам так называемого социалистического реализма. Автоцензура сказалась и на его романе в стихах «Юнге йорн» («Годы молодые»), сигнальные экземпляры которого появились накануне вторжения немецких войск на территорию Советского Союза (роман издан в переводе на русский язык в 1968 г.; 16 глав на идиш опубликованы в 1956–63 гг. в парижской газете «Паризер цайтшрифт»).С 1936 г. жил в Москве . В 1939 г. вступил в ВКП (б).

Делом всей жизни Лев Квитко считал автобиографический роман в стихах «Юнге йорн» («Годы молодые»), над которым работал тринадцать лет (1928-1941, первая публикация: Каунас , 1941, на русском языке вышел в 1968 г.).

Творчество военных лет

годы войны был членом Еврейского антифашистского комитета и редколлегии газеты ЕАК «Эйникайт » («Единство»), в 1947-1948 гг. - литературно-художественного альманаха «һэймланд» («Родина»). Его сборники стихов «Файер ойф ди соним» («Огонь по врагу», 1941) и другие призывали к борьбе против нацистов. Стихи 1941–46 гг. составили сборник «Гезанг фун майн гемит» («Песнь моей души», 1947; в русском переводе 1956). Стихи Квитко для детей широко издаются и переводятся на многие языки. На русский язык их переводили

Кви́тко Лев (Лейб) Моисеевич

(11.11.1890–1952)

Поэт большой души...

Очарованность окружающим миром сделала его детским писателем; от имени ребёнка, под личиной ребёнка, устами пятилетних, шестилетних, семилетних детей ему легче было выразить свою любовь к жизни, свою простую веру в то, что жизнь создана для беспредельной радости.

Он был такой приветливый, румяный и белозубый, что дети радовались ещё до того, как он начинал читать стихи. А стихи Льва Квитко очень похожи на него самого - такие же светлые. И чего только в них нету: лошадки и кисоньки, дудочки, скрипочки, жуки, бабочки, птицы, звери и много-много разных людей - маленьких и взрослых. И над всем этим сияет солнце любви ко всему, что живёт, дышит, движется, цветёт.

Еврейский поэт Лев, или Лейб (на идиш - это «лев»), Квитко родился в селе Голосково, что в Украине, в глиняном, белёном домике на самом берегу реки Южный Буг. Точная дата рождения неизвестна - 1890 г. или 1893 г. (15 октября или 11 ноября). в автобиографии писал: «Я родился в 1895 г.».

Семья была большая, но несчастная: она бедствовала. Да, отец был мастером на все руки: столяром, переплётчиком, резчиком по дереву, но он редко бывал дома, бродил по сёлам - учительствовал. Все братья и сёстры маленького Лейба умирали от туберкулёза, от той же болезни умерли и родители. В десять лет мальчик остался сиротой. Подобно другому знаменитому писателю, Максиму Горькому, своему современнику, он пошёл в «люди» - работал на маслобойне, у кожевника, у маляра; скитался по разным городам, исходил пешком пол Украины, на подводах добирался до Херсона, Николаева, Одессы. Хозяева подолгу его не держали: был рассеян.

А дома Лейба ждала бабушка - главный человек его детства и юности (опять сходство с Горьким!). «Бабушка моя была необычайной по силе духа, по чистоте и честности женщиной, - вспоминал поэт. - И влияние её на меня и дало мне стойкость и упорство в борьбе с тяжёлыми годами моего детства и юности».

В школе Лейб никогда не учился. Видел её «только снаружи», грамоту - еврейскую, а потом русскую - освоил самостоятельно, правда, сначала пробовал читать русскую азбуку справа налево, как принято в еврейской письменности.

Друзей у Льва было много, его любили. По многочисленным воспоминаниям, он удивительно располагал к себе: спокойный, приветливый, улыбчивый, никогда не спешил, никогда не жаловался, что кто-то пришёл к нему или позвонил не вовремя - для него всё делалось впору и кстати. Пожалуй, он был простодушен.

С 12 лет Лев «говорил стихи», но поскольку был ещё не очень грамотным, он не мог толком их записать. Потом, конечно, стал их записывать.

Стихи чаще всего получались для маленьких детей. Квитко показал их в городке Умань, что в 60 вёрстах от Голоскова, местным литераторам. Стихи имели успех, поэтому он вошёл в круг еврейских поэтов. Там же познакомился со своей будущей женой. Девушка из состоятельной семьи, пианистка, она шокировала окружающих своим выбором: нищий деревенский паренёк с тетрадкой стихов. Он посвящал ей поэмы, где сравнивал любимую с чудесным садом, наглухо закрытым. Он говорил ей: «В сердце у меня расцветает дивный цветок, прошу вас, не рвите его». А она потихоньку носила ему бутылки с подсолнечным маслом и мешочки с сахаром. В 1917 году молодые поженились.

Тогда же у Льва Квитко вышел первый сборник стихов. Он назывался «Лидэлэх» («Песенки»). Эта и все другие книжки Льва Квитко были написаны на языке «идиш».

Начало 20-х годов в Украине - голодное, тяжёлое, тревожное время. У Квитко жена и маленькая дочь, неизданные стихи, мечта получить образование. Они живут то в Киеве, то в Умани, а в 1921 году по предложению издательства переезжают в Берлин. Квитко не покупается на буржуазные соблазны: он, «освобождённый революцией», верный себе и своей стране, вступает в Германскую коммунистическую партию, ведёт пропаганду среди рабочих в гамбургском порту. Всё это приводит к тому, что в 1925 году, спасаясь от ареста, он возвращается в Советский Союз.

Живя в Харькове, Квитко посылает книжку своих детских стихов Корнею Ивановичу Чуковскому. Вот как пишет об этом «детский классик»: «Еврейских букв я не знал ни одной. Но, сообразив, что на заглавном листе, наверху, должна быть поставлена фамилия автора и что, значит, вот эта узорчатая буква есть К, а вот эти две палочки - В , а вот эта запятая - И, я стал храбро перелистывать всю книгу. Надписи над картинками дали мне ещё около дюжины букв. Это так окрылило меня, что я тотчас пустился читать по складам заглавия отдельных стихов, а потом и сами стихи!»

Изящество, мелодичность, мастерство стиха и солнечный, радостный мир, запечатлённый в них, пленили Чуковского. И, открыв для себя нового поэта, он оповестил о своём открытии всех, кто причастен к детской поэзии, и убедил их, что стихи Льва Квитко должны знать все дети Советского Союза.

Прозвучало это в 1933 году на конференции в Харькове. С тех пор книжки Льва Квитко стали выходить огромными тиражами в русских переводах. Его с большой любовью переводили лучшие русские поэты - М. Светлов, С. Маршак, С. Михалков, Н. Найдёнова и больше всех - Е. Благинина. Они сохранили звучание и образность, лиричность и юмор замечательных стихов поэта большой души.

Лев Квитко был человеком с душой ребёнка: мир его поэзии - удивительно уютный и светлый. В стихотворениях «Кисонька», «Дудочки», «Скрипка» все веселятся и любят друг друга: кошка танцует с мышатами, лошадка, котёнок и курочка слушают музыку и благодарят маленького музыканта. Некоторые стихи («Качели», «Ручеёк») написаны как игровые. Они могут быть считалками, их легко выкрикивать, танцуя и подпрыгивая:

Ручеёк – журчалочка,

Завертелась палочка -

Стой, стой!

(Перевод Е. Благининой)

Для ребёнка в жизни всё ново и значительно, отсюда - его пристальное внимание к простым, будничным вещам и яркое, зримое их восприятие.

«Смотрите - глядите» - обращается к ребятам поэт и учит во всём видеть богатство подробностей и оттенков:

Одуванчик серебристый,

Как чудесно создан он:

Круглый-круглый и пушистый,

Солнцем тёплым напоён.

(Перевод Е. Благининой)

Вот ещё одно наблюдение в саду (стихотворение «Пилот»): тяжёлый, рогатый жук, «рычащий», как мотор, падает на землю. Очнувшись, он пытается вползти на травинку - и снова падает. Снова и снова карабкается на тонкую травинку, и герой следит за ним с сочувственным волнением: «Как держится этот толстяк?.. Опять не долезет - сорвётся!» В конце концов жук добирается до зелёной вершинки и... взлетает.

Так вот где разгадка азарта,

Так вот чего жаждал пилот -

Высокого места для старта,

Чтоб крылья расправить в полёт!

За жуком наблюдал ребёнок, но заключительные строки принадлежат, конечно, взрослому Поэту.

В стихах Квитко не подражает детям, не развлекает их, он лирик, он чувствует, как они, об этом и пишет. Вот он узнаёт, что маленькие барсучата живут в норе, - и удивляется: «Как могут они под землёю расти и скучную жизнь под землёю вести?» Он видит маленьких мушек на листике - и опять удивляется: а что это они делают - учатся ходить? «А может быть, ищут еду?» Вот он открыл часы - и замер, восхищённый зубчиками и пружинками, любуется ими не дыша и, зная, что мама трогать их не велит, спешит нас уверить: «Я к часикам не прикасался - ни-ни! Не разбирал их, не протирал их». Вот увидел соседских малышей-близнецов: ну надо же, «такие хорошие детки! И как друг на друга похожи!», и прямо стонет от восторга: «Я этих ребят обожаю!»

Как любой ребёнок, он живёт в сказке. В этой сказке ягодка земляники мечтает, чтобы её съели, - иначе через три дня она засохнет без всякой пользы; деревья умоляют: «Дети, рвите спелые плоды!»; кукуруза и подсолнух не дождутся: «Хоть бы руки проворные их сорвали скорей!» Всё ликует при виде человека, всем хорошо и радостно ему служить. И человек - ребёнок - тоже радостно входит в этот мир, где все равно прекрасны: жук и кисонька, мальчик и солнце, лужа и радуга.

В этом мире постоянно удивляются чуду жизни. «Откуда ты, белый, как снег, нежданный, как чудо?» - обращается поэт к цветку. «О чудо! Лягушка сидит на руке...» - приветствует он болотную красавицу, а она с достоинством ему отвечает: «Хотите глядеть, как я тихо сижу? Ну, что же, глядите. Я тоже гляжу». Герой посадил зёрнышко, а из него выросла... морковка! (Стихотворение называется «Чудо»). Или цикорий («... не знаю, верить или нет...»)! Или арбуз («Что это: сказка, песня или чудесный сон?»)! Ведь это и вправду чудо, просто взрослые к этим чудесам уже пригляделись, а Квитко, как дитя, продолжает восклицать: «Ой, травиночка!»

Тяжким испытанием для солнечного мира поэта была война с фашизмом - в 1945 году Л. Квитко пишет: «Я прежним никогда теперь не буду!» Как можно быть прежним, узнав о концлагерях, об убийстве детей, возведённом в закон?.. И всё же, обращаясь к маленькой Миреле, потерявшей в войне и семью, и детство, и веру в людей, поэт говорит ей: «Как очернили мир в глазах твоих, бедняжка!» Очернили потому что, несмотря ни на что, мир не таков, каким он кажется в долгие дни войны. Поэт - дитя - взрослый человек, он знает, что мир прекрасен, он чувствует это каждую минуту.

вспоминала, как они с Квитко гуляли в Крыму, в коктебельских горах: «Квитко вдруг останавливается и, молитвенно складывая ладони и глядя на нас как-то восторженно-изумлённо, почти шепчет: «Может ли быть что-нибудь более прекрасное! - И помолчав: - Нет, я непременно должен вернуться в эти места...»

Но 22 января 1949 года Лев Квитко, как и другие члены Еврейского антифашистского комитета, был арестован по обвинению «в подпольной сионистской деятельности и сотрудничестве с иностранными разведками». На суде, через три года выколачивания показаний, никто из обвиняемых не признал себя виновным ни в измене, ни в шпионаже, ни в буржуазном национализме. В последнем слове Квитко сказал: «Мне кажется, что мы поменялись ролями со следователями, ибо они обязаны обвинять фактами, а я, поэт, создавать творческие произведения, но получилось наоборот».

В августе 1952 года «шпионы» и «изменники» были расстреляны. (Льва Квитко реабилитировали посмертно.) В книге «Жизнь и творчество Льва Квитко», изданной в 1976 году, о его гибели ничего не сказано, и только по трагическому тону воспоминаний друзей можно догадаться: произошло что-то страшное.

В воспоминаниях Агнии Барто можно прочесть о том, как Квитко показывал ей маленькие ёлочки, растущие у забора, и повторял с нежностью: «Посмотрите на них... Они выжили!» Позднее, очевидно, уже после смерти Квитко, Барто побывала в Заветах Ильича, где находилась дача поэта, «прошла мимо знакомого забора. Не уцелели эти ёлочки».

Ёлочки уцелели в стихах, как вечно живёт музыка в скрипочке из стихотворения Льва Квитко, как вечно каждодневно встречаются в них мальчик и солнце. Это единственно возможная для поэта победа над врагом.

Викторина «Поэтический мир Льва Квитко от «А» до «Я»

По данным отрывкам попробуйте определить, о чём идёт речь и вспомнить названия стихотворений Льва Квитко.

Кроссворд «Легенды о цветах»

В выделенных клеточках: поэт, стихи которого похожи на него самого, - такие же светлые, и прозвище у него «лев-цветок».