Миссионерский институт екатеринбургской епархии. Женский монастырь будет готовить миссионеров. Кто и для чего учится в Миссионерском институте

Возможно, такого рода программу имели в виду и другие авторы житий, когда говорили, что изложат жизнь святого «по ряду», но развернутое представление ее в авторском предисловии характерно именно для Епифания и может служить подтверждением осознанности агиографом ее реализации. Указывая свои источники в «Житии Стефана Пермского», Епифаний говорит: «сiаже qбо снискахъ, и здh i wнде собравъ, предположихь, "же w житiи его wва слqхом qслышахъ, wва же wт qченикь его qвhдахь, "же w qчительствh, qправлении. Есть же и дрqгое, "ко и своима wчима видhхъ, иное же и с самhм бесhдовах мнwгажды и wт того навыкох, и проча# елико впрошахъ wт старыхъ мqжъ » 12 . Очевидно, что центром этого текста является сам Епифаний. Обычно в ссылке на источники главным является перечисление тех, от кого получил информацию агиограф. У Епифания же на первом месте оказывается сам автор, и именно к нему относятся глаголы: «снискахъ», «собравъ», «предположихъ», «услышахъ», «уведахъ», «видехъ», «беседовахъ», «впрошахъ», - обилие которых складывается в картину обширной деятельности по сбору сведений о святом. Расстановка акцентов в данном тексте не оставляет сомнения в том, кому в этом сборе материала принадлежит главная заслуга, преуменьшить которую Епифаний явно не стремится. Еще дальше отходит Епифаний от обобщенно-традиционного описания начала работы агиографа в «Житии Сергия». Его текст отличает предельная конкретность. Автор говорит, что приступил к написанию «Жития» спустя 26 лет после смерти преподобного, но первоначальный этап работы начался «по лhте убо единемь или по двою по преставлении старцевh » 13 . Епифаний посвящает читателей в свою «творческую лабораторию» подготовки и сбораматериала: сначала он «начяхь подробну мало нhчто писати от житиа старцева » 14 . И в результате: «Имhяхъ же у себh за 20 лhт приготованы таковаго списаниа свитки, в них же бhаху написаны нhкыа главизны еже о житии старцевh памяти ради » 15 . Епифаний подчеркивает, что это были именно черновые подготовительные материалы, которые он 20 лет хранил:«ова убо въ свитцhхъ, ова же в тетратех, аще и не по ряду, но предняа назади, а задняа напреди » 16 . Далее перечисление источников идет в самом общем плане: «елика от старецъ слышах, и елика своима очима видhх, и елика от самого устъ слышах » 17 . По образцу византийских житий говорит: «и елика увhдах от иже въслhд его ходивъшаго время немало и възлиавшаго воду на руци его » 18 . Здесь же Епифаний ссылается на вполне конкретные и весьма авторитетные источники. Таковы упоминания старшего брата Сергия Стефана, «бывшаго по плоти отца Феодору, архиепископу Ростовьскому » 19 . Предисловие к «Житию Сергия» изобилует авторскими рефлексиями, рассказами о переживаниях, сомнениях и т. д. Все они как будто бы не выходят далеко за рамки традиционных авторских высказываний, но развитие традиционных формул и наполнение субъективными переживаниями заставляют звучать их личной исповедью. И исповедь эта столь обширна, что превращает вступление в главу «Жития», полноправие которой подчеркивает сам Епифаний: «До зде убо окончавше прhдсловие, и тако Бога помянувше и на помощь призвавше Его: добро есть о Бозе начяти, и о Бозh кончяти » 20 . В «Житии Стефана», исповедника и просветителя, таковой является ученость и интеллектуальное превосходство главного героя. Во вступлении Епифаний, говоря о себе, распространяет топос о непосещении Афин: «ни Платоновыхъ, ни Аристотелевыхъ бесhдъ не ст#жахъ, ни dилосоd¿а, ни хитрореч¿а не навыкохъ », - и говорит, что пишет «испроста - wтинqдь весь недоqмhн¿а наполнихс# » 21 . Этот традиционный мотив Епифаний вводит, по-видимому, совершенно формально. Отрицание греческой учености не только ограничивается лишь этими вступительными словами, но и, можно сказать, опровергается всем дальнейшим текстом «Жития». Ибо все «Житие» - апологетика учености. Образованность, ученость, книжность Стефана, согласно Епифанию, - одна из главных его заслуг. С детских лет Стефан «вданъ бысть грамоте qчити, юже вскоре извыче; всю грамотq, #ко до года » 22 . В ростовском Затворе «книгы многы бяхq тq доволны сqща емq на потребq, почитаниа ради при епископе Ростовстhмь Парфении » 23 . При этом он глубоко вникал в толкование каждой строки: «Прилежно имяше обычаи почитати почитание книжное, и не бедно qчениа ради qмедливаа въ qчении, но да доньдеже до конца по истине разqмhетъ w коемqждо стисе словеса, w чем глаголетъ » 24 . Изучив пермский язык, «желая же болшаго разqма, #ко образомъ любомqдриа изqчес# и греческои грамотh и книги греческиа извыче, и добрh почиташе #, и присно им#ше # q себе » 25 . Наконец, в заслугу Стефану ставится не только знание Священного Писания , но и « внешнеи dилосоdии », «книжнhи мqдрости и грамотичнеи хитрости » 26 . Эти знания Епифаний называет «даром благодатным», подкрепляя цитатой: «Сего ради всяк книжник, наqчився царствию небесномq, подобен есть человекq домовитq, иже износить от сокровищ своих ветхая и новаа » 27 . При этом всячески подчеркивается способность Стефана к наукам, его ум. Стефан «превзыде паче многыхъ сверстникъ в родh своемъ, добропам#тствомъ и скоровычениемъ преqспhваа, и wстроqмиемъ же и быстростию смысла превъсход#. И бысть wтрокъ доброразqмиченъ зhло, qспhваше же разqмомъ дqшевнымъ » 28 . Так же и далее при описании успехов Стефана в книжной премудрости Епифаний замечает, что этих успехов он добился благодаря дарованной емуБогом «естественой остроте qма своего » 29 . Недостаток же ума Епифанием, безусловно, осуждается. Это очевидно из контекста, где говорится о «скудоумных»: «Нhции же, скqдни сqще qмом, реша : Почто ли сотворени сqть книгы пермьск¿е, или что ради съставлена бысть азбqка пермск¿а грамоты ?» 30 . Другой момент, отличающий «Житие Стефана», - это наполненность субъективно личным началом. Например, наряду с общепринятым и «общественным» побудительным мотивом к написанию «Жития» -долгом, - Епифаний говорит и о личном мотиве: он «желан¿емъ wбдержим есмь и любов¿ю подвизаемъ » 31 . В сугубо личной тональности начинается «Плач и похвала инока списывающего»: «Аз же, wтче господине епископе, аще qже и qмершу ти, хощq принести ти хвалq ». Обращаясь к усопшему как к живому, Епифаний предстает здесь не как агиограф, а как человек, скорбящий по близкому. Именно такими эмоциями проникнуто его сетования на то, что при жизни он был Стефану «досадитель». В его восклицаниях звучит естественное чувство вины живого перед умершим: «сам с# себе qсрамл#ю и wкаю » 32 . Вновь и вновь Епифаний говорит о своей скорби: «сам с# wбрыдаю и плачю », горюет, что не был при кончине Стефана, не смог проститься с ним, наконец, что «wстахъ на злы дни » без Стефана, и между ними «межа велика сотворис# » 33 . И снова звучит лейтмотив: «Аще i qмершq ти, акы к живu к тебh глаголю, поминаа любwвнаго давнаго предложен¿а, тhмже похвалити т# гр#дq » 34 . Надо сказать, аналогию такому проявлению личного побуждения можно найти и в гораздо менее эмоциональном «Житии Сергия Радонежского». По словам Епифания, он решился писать о Сергии, ибо: «И наиде ми желание несыто еже како и коим образом начати писати, акы от многа мало, еже о житии преподобнаго старца » 35 . Эти тексты едва ли оставляют возможность для тезиса о «безличности» написания жития, приписываемого Епифанию. Так, по О. Ф. Коноваловой , Епифаний исходит из того, что «писатель, вдохновленный богом, пишет не посвоей воле, а потому, что подвиг святого вечен, величествен, идеален» 36 . Однако выражение личных эмоций соседствует и переплетается с авторской топикой. И это сочетание оказывается столь органичным, что и общие места уже трудно в полной мере назвать таковыми. Говоря о том, что «желание» влечет его на похвалу Сергию, а «скудость ума» заграждает уста, Епифаний неожиданно суммирует: «И поне же обдръжимь есмь и побhждаемъ обhма нуждемаи, но обаче лучше ми есть глаголеть, да прииму помалу нhкую ослабу и почию от многых помыслъ, смущающих мя, въсхотhвъ нhчто от житиа святого повhдати » 37 . Эта фраза показывает, что Епифаний не просто формально использует топосы, но как бы «переживает» их, как молитву, действительно чувствует в себе эти два противоречащих друг другу побуждения. Наконец, психологически закономерно для человека пишущего сказать о себе: «лучше ми есть глаголати » - «да почию от многъ помыслъ », - когда рождающиеся и уже родившиеся мысли и чувства требуют словесного воплощения. Так, и в «Житии Стефана» плач органично переходит в похвалу, и вместо голоса скорбящего друга звучит голос писателя, который должен «словесы послqжити » 38 Стефану. Епифаний сравнивает себя с летописцами, слагающими хвалу воинам и воеводам, которые «в полку на рати» мужествовали. К личному побудительному мотиву возвращается Епифаний в конце «Жития» - любовь к Стефану не дает ему закончитьсочинение: «Аще бо и многажды въсхотhлъ быхъ изъоставити бесhдq, но обаче любы его влечетъ м# на похваление и на плетение словесъ » 39 . Еще одна характерная черта «Жития Стефана» - исключительное и, пожалуй, в этом смысле уникальное в древнерусской литературе внимание, которое Епифаний уделяет Слову. Слово Епифания нераздельно соединено с понятиями «дара», «разума» и «мудрости», «памяти»: «Дастьс# емq даръ благодатный , - говорит он о Стефане, - и слово разqма и мqдрости » 40 . Митрополит говорит о Стефане,что тот «и qчительства даръ, еже стяжа, и талантъ, порqченыи емq, и слово премqдрости и разqма » 41 . Сам Епифаний просит у Бога «слова потребна; аще дасть ми словw подобно въ wтверзен¿е qстъ моихъ ». И затем снова: «Прошq дара, да ми послеть благодать свою в помwщь мою, да ми подасть слово твердо , разqмно и пространно » 43 . Надо заметить, что слово звучит здесь в обоих своих смыслах: божественном (Логос) и прямом - профессиональном для пишущего. Слово в высоком смысле - как Слово Божие - имеет в виду Епифаний, когда вкладывает в уста епископа Герасима обращение к Стефану: «Господь да т# наqчитъ, и дасть ти глаголъ, еже благовhстити силq многq Да подасть ти слово благо во отверезен¿е qстъ твоихъ и да бqдет слово твою въ благодати солию растворено, вhдати как подобаетъ комqждо отвhщати » 44 . В том же ключе автор говорит о себе: «Прwшq же да ми подасть благодать и даръ Святаго Дqха/.. wт негоже точитс# вс#ка премqдрwсть Тем же wтверзu qcта мо# и наполн#тс# Дqхомъ и слово wтригнq » 45 . В духе Отцов церкви рассуждает Епифаний о слове в «Похвальном слове Сергию»: «Пищу убо аггельскую Писание духовнаа словеса нарицают, им же душу наслаждаеть, вънимающи умом, и яко пищею тhло, тако и словом укрhпляема бываеть душа ». И далее звучит традиционный мотив сладости словес: «Сладость бо словесную Давидъ вкусивь, удивляяся, к Богу глаголеть : Коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устомъ моимъ ...» 46 . У предшественников Епифания трудно найти столь ярко выраженную трактовку Слова как Логоса (не считая, конечно, проповедей и других произведений чисто богословского характера). Сакральное значение слова в памятниках литературы актуализируется именно в это время - на рубеже ХIV - XV веков - в период так называемого «второго южно-славянского влияния», которое, как показано Б. А. Успенским, было на самом деле «связано с ориентацией на греч. культуру», «возрождением православной духовности» 47 . Возвращаясь к анализу рассматриваемых текстов, нельзя не заметить, что дар слова, только что звучавший в высоком Божественном смысле, через несколько строк конкретизируется и слову дается характеристика в терминах, можно сказать, «профессиональных» для книжника: «Да ми подасть слово твердо , разqмно и пространно ».Как владеющий словом , «слово плодящий», пишет он о себе в «Плаче инока списывающего»: «Да и азъ многогрhшныи и неразuмныи, последq# словесемъ похвален¿и твоихъ, слово плетuщи и слово плод#щи, и словомъ почтити мн#щи, и wт словес похвален¿е събираа, и приwбретаа, и приплhтаа, пакы глагол#: что еще т# нарекq » 48 . Интересно также, что дар слова , по Епифанию, не взаимосвязан однозначно с добродетелью. Он разделяет добродетель и словесное искусство. Это очевидно из покаянного монолога, где он, условно говоря, противопоставляет слово и дело: «Горе мнh, глаголющq и не творящq, qчащу и не чюющq, но бесплоднаа, qвы мнh, «вихс# смоковница, листв¿е токмо едино имhю, листы книжное токмо обращаю, и листв¿емь книжнымь писаньемь, токмо хвалюс#, а плода добродhтели не имhю » 49 . Несомненно, что это еще один шаг в профессионализации авторского самосознания. В «Житии Сергия Радонежского» сам подход Епифания к жизнеописанию преподобного принципиально отличается от подавляющего большинства повествований о святых. Это бросается в глаза уже в начальных главах «Жития». Епифаний начинает повествование не столько о восхождении от праведности - к святости, а о жизни как чуде. Так, например, он не просто говорит о благочестивых родителях преподобного, но всячески заостряет внимание на этом как на Божественном произволении: «Не попусти бо Богъ, иже таковому дhтищу въсиати хотящу, да родится от родителю неправедну » 50 . Здесь же звучит мысль, определившая пафос всех начальных глав «Жития»: о предначертании свыше, миссии Сергия. Большинство святых в агиографических произведениях сами делают свой выбор и идут к святости через искушения, не сразу определяя свой путь. Сергий же дарован Богом «многым людем на успhх, на спасение же и на пльзу » 51 . И поэтому большая часть первой главы посвящена описанию знамений, явленных Богом до рождения младенца и после его рождения. Знамения настраивают мать на особое отношение к будущему ребенку, она постится, и родители еще до рождения младенца решают «привести его и вдати благыхъ подателю Богу, яко же древле Анна пророчица, мати Самоиля пророка » 52 . «Проразумел» и священник, крестившийребенка, что«съсуду избранну быти младенцу » 53 . На все знамения Епифаний дает пространные толкования и таким образом утверждает пришествие на Русскую землю избранного Богом постника, святого служителя Господа. Знамения эти, - говорит автор «Жития», - «предпутие есть послh+ди будущим » 54 . Далее Епифаний в качестве аналогий приводит столь пространный перечень известных ему чудесных явлений, ознаменовавших приходбогоизбранных младенцев, что вынужден прибегнуть к самооправданию за отступление: «И никто же да не зазрит ми грубости моей, яко о сем продлъжившу ми слово: и еже от прочихъ святых от житиа ихъ въспоминая, и приводя свидhтельства на извhщение, и приуподобляа, къ подлежащей повhсти чюднаго сего мужа чюдны и вещи сказаются » 55 . Наконец, целая глава посвящена чудесному научению ребенка грамоте от ангела. Из уст старца-ангела впервые в «Житии» звучат слова: «обитель святыя Троица» - как предречение отроку. Характерно также и авторское отступление, подводящее итог «белецкому житию» Сергия. Надо сказать, подобный этап жизни отмечает в «Житии Феодосия Печерского» и Нестор. Он делает отступление, оговаривая источник своих знаний о периоде жизни Феодосия с детских лет до пострига. Однако Епифаний не просто ставит веху между жизненными этапами Варфоломея-Сергия, но и объясняет, почему он был так подробен, описывая его детские и юношеские годы. Он говорит, что сделал это сознательно: хотел показать, подтвердить все ту же главную идею - идею избранничества: «Показати же хощу почитающимъ и послушающимъ житиа его, каков был из млада и изъ дhтьства вhрою и чистым житиемь, и всhми добрыми дhлы украшенъ - сице дhание и хождение его еже въ миру ». И агиограф еще раз подчеркивает, что для Бога Сергий - «съсуд избранъ ». Он будетигуменом «множайшии братии и отець многым манастырем » 56 . Мысль об избранности Сергия не теряется и в дальнейшем повествовании. Сказанное о себе знает сам Сергий, помнят о его избранности и все окружающие. Стефан напоминает Сергию слова родителей: « Блюди, блюди, чадо! И не наше еси чадо, но Божие дание: елма же Богъ избра тебе, еще суща въ утробh матернh носима, и прознамена о тебh и преже рожениа твоего » 57 . Так же ведет себя и игумен Митрофан, постригший Сергия, когда тот просит поучить его, как быть иноком: «Или мя, рече, въпрашаеши, его же ты не невhси нас не хужh, о честнаа главо!.. Господь Богъ, иже преже избравый тя, сице да ущедрит тя, да вразумит тя, да научить тя, и радости духовныа да исплънит тя » 58 . «Богъ възвавый от утроби матере твоея , - говорит Сергию епископ Афанасий, - яже и от многых слышах о теб+е, да будеши отселе ты отець и игуменъ братии, Богомъ събранhй въ обители святыа Троица » 59 . Очевидно, что знамения, знаки, чудеса известны не только Епифанию, он подчеркивает, что многим известно об этом. В. Н. Топоров обратил внимание на то, что Епифаний приводит свидетельства чудесного благоухания, сопровождавшего причащение Сергия после пострига. «Епифаний, которому, как правило, важно не быть заподозренным в недостоверности и засвидетельствовать свою точность и документальность, задает вопрос - Откуду же се бысть вhдомо ?» 60 , - пишет исследователь. Думается, дело не столько в стремлении к документальности и не в том, что Епифаний, по словам В. Н. Топорова, «все-таки не был гением» 61 , а в том, что агиографу важно, что жизнь Сергия разворачиваласьна глазах у людей,так же, как он сам разворачивает его Житие перед будущими читателями. О миссии Сергия знает не только Бог, но догадывается идьявол: «Хотяше бо диаволъ , - говорит Епифаний, - прогнати преподобнаго Сергиа от мhста того, завидя спасению нашему, купьно же и бояся, да никако пустое то мhсто въздвигнет Божиею благодатию, и монастырь възградит възмогь своим терпhниемь » 62 . Наконец, и сам Сергий говорит о себе инокам: «Оставите мя Богу, и тъй, яко же въсхощет, и сътворит о мнh » 63 . В предначертанной Сергию миссии Епифаний акцентирует два основных момента: уже упомянутую идею служения Троице и спасение «многих». Эту вторую задачу Сергия Епифаний подчеркивает, например, повествуя о том, как к Сергию приходят желающие постричься: «Се же бысть строениемь и промышлениемъ всесилнаго милосердаго Господа Бога, яко хощет не единому Сергию жити въ пустыни сей, но множайшии братии, яко же рече Павелъ апостолъ : не ищи своеа плъзы единого, но многых, да ся спасуть » 64 . На то же указывают Сергию монахи, угрожая, что уйдут из монастыря, нарушат обет и будут побеждены дьяволом, если тот не примет игуменства: «Ты же отвhт въздаси пред необиновенным судиею Вседръжителем Богом » 65 . Все это придает жизни и подвизанию Сергия особую значительность. Подобно библейским пророкам он служит Пославшему его. И неспешное последовательное и подробное разворачивание деяний Сергия под пером Епифания приобретает характер почти что приобщения к некоему таинству, вызывая у читателя целый комплекс соответствующих переживаний. В науке неоднократно предпринимались попытки связать творчество Епифания с традициями Тырновской школы. Думается, такую зависимость не стоит преувеличивать. Так, не отрицая определенную близость риторического стиля Епифания и агиографических сочинений Евфимия Тырновского, Л. А. Дмитриев наглядно показал и их отличия. Эти отличия касаются в том числе и авторского подхода к написанию жития. Исследователь отметил, что Епифаний «подходил к своим творениям не как к текстам церковно-служебного назначения», а стремился «изложить все, что он считает нужным сказать о восхваляемом им святом» 67 . Поэтому, в частности, жития, написанные Епифанием Премудрым, значительно пространней евфимиевских. Таким образом, Епифаний как автор в подходе к своим произведениям более независим от внешних требований, следуя своему замыслу и поставленным целям . Другое важноезамечание Л. А. Дмитриева связано с высказываниями авторов «о себе и задачах своего труда, о истории труда» 69 . Исследователь показывает, что авторское вступление у Евфимия представляет собой «риторическое рассуждение, скорее, общефилософского характера, чем конкретное сообщение о себе самом» 70 . У Епифания же высказывания о себе и своем труде наряду с философскими рассуждениями содержат конкретный и личный материал. Причину появления на Руси в этот период новых стилистических тенденций, по-видимому, надо искать не в идеологических влияниях (в частности, исихазма), а в начавшихся процессах реформациицерковной жизни. Конец ХIV века - это период постепенного введения в обиход Иерусалимского церковного устава - более торжественного и украшенного, который приходил на смену Студийскому 71 . С греческого переводится целый ряд богослужебных книг, в том числе, возможно, и самим Киприаном (Псалтырь следованная, Служебник - в соответствии с требованиями нового Устава и др.). Как показано в работе И. Д. Мансветова 72 , Иерусалимский устав замещал Студийский постепенно: послания Киприана в Новгород и Псков с разъяснениями отдельных чинов богослужения подтверждают, что духовенство этих городов уже имели дело с церковной реформой, которая не могла не сказаться и на стиле создававшихся в это время житий. Очевидно, что к сложной орнаментальности стиля Епифаний стремится вполне осознанно. Сам термин «плетение словес», возможно, - результат заимствования Епифания из греческих или сербских произведений. Впрочем, как показано А. М. Панченко , само понятие «плетения» исконно связано с идеей особо изысканной «украшенности» - в словесности ли, живописи ли, или в декоративно-прикладном искусстве . Говоря о себе, онвновь и вновь употребляет это выражение. В уже процитированном фрагменте, Епифаний использует эти слова дважды: «Да и азъ многогрhшныи и неразuмныи, слово плетuщи и слово плод#щи, и словом почтити мн#щи, и от словес похвален¿е събираа, и приwбр+таа, и приплhтаа, покы глагол#: что еще т# нарекq » 76 . Ранее он сетует, что не научился «плетен¿а риторьска » 77 . Говорит, что «любы его влечеть м# на похвален¿е и на плетен¿е словесъ » 78 . То же слово венчает типично епифаниевскую риторическую конструкцию: «Но что т# нарекu, w епископе, или что т# именqю, или чим т# призовu, и какw т# провhщаю, или чим т# мhню, или что ти приглашu, како похвалю, какw почтq, какq qблажю, како разлwжu, и како хвалq ти съплетq ?» 79 . О самом «плетении словес» в научной литературе написано много, и подробный анализ этого феномена в контексте данной работы не представляется уместным. Остановлюсь лишь на одном, очень важном для последней части «Жития» тексте Епифания. Этот текст непосредственно следует за процитированным выше фрагментом и начинается со слов: «Тем же, что т# нарекu - пророка ли, "ко пророческаа проречен¿а протолковалъ еси » 80 и т. д. Перечисляя все известные ему виды христианских подвигов, он последовательно «примеряет» на Стефана каждый из них: «законодавца» (или «законоположника»), «крестителя», «проповедника», «евангелиста», «святителя», «учителя», «страстотерпца», «отца», «исповедника». Еще в «Житии Михаила Ярославича Тверского» говорится о двух путях достижения «горнего Иерусалима»: одни «отложше плотскую немощь, постом и молитвами в пустынях и в горах, в пещерах изнуряюще тело свое », другие «тело свое предаша на поругание узам, и темницам, и ранам, конечное, кровь свою проливающе, въсприимаху царство небесное и венец неувядаемый » 81 . Таким образом, автор «Жития» сформулировал два типа святости. Однако развитие и усложнение агиографического жанра (в том числе и умножение его подвидов) отражалось и на авторском самосознании агиографа: классификация видов святости Епифания гораздо более подробна. И хотя автор «Жития Стефана» доказывает, что пермский епископ достоин всех перечисленных уподоблений, в конечном счете, он останавливается на единственно верной характеристике своего героя, называя его исповедником. Таким образом, поиск нужного слова не остается самодовлеющим процессом, а венчается его нахождением. Именно «исповедниками» называют святых, подобных Стефану, и сегодня, а жития миссионеров - «исповедническими». Слово-Логос связано в сознании Епифания с понятием истины . Обращаясь с молитвой ко Христу, агиограф просит: «соблюди его во им# Твое и святи егw въ истиннu Твою, слово Твое истина есть » 82 . Поэтому нет сомнения, что многословие, «перебирание» семантически близких слов означают не просто блуждание вокруг сути, а является поиском истинного Слова , имманентного существу. Поиск слова-имени для Епифания никогда не теряет содержательной цели. Как бы многословен ни был агиограф, все перечисления не синонимичны, а дают возможность увидеть многогранность объекта, подчеркнуть какую-либо из его характеристик. Так, после развернутой системы уподоблений, о которой говорилось выше, Епифаний восклицает: «Что еще т# нарекq ?», - иначинает длинный ряд именований: «вwжа заблqждьшимъ, wбрhтателя погыбшимъ, наставника прелщенымъ, рqководител# qмом wслhпленымъ, чистител# wскверненымъ » и т. д. «Мнwга имена тво#, w епископе, мнwго именитство ст#жалъ еси Да что т# еще прочее нарекq, что еще требqеши именован¿и, что еще не стало на похвале¿не прочихъ наречен¿и твоихъ » 83 , - продолжает он, акцентируя внимание на поиске «имени», вернее, «имен» Стефана. Характерно, что через несколько страниц автор вдруг вспоминает, что не назвал всех «имен»: «Wхъ моего сhтовнаго невычен¿а, и скuдопам#тства! Почто забыхъ еще нарещи его свhтилника, "ко освhти люди wмрачены# мракотою кqмирослqжен¿а » 84 . Многочисленные высказывания Епифания о «грубости» его слога, «неблагопотребности» и «нестройности» подбираемых им слов приводит В. В. Бычкова к выводу, что агиограф выражает «сомнение в безграничных выразительных возможностях человеческого слова» 85 . Тем не менее, постоянно подчеркиваемая неудовлетворенность своим сочинением не означает, что истинное слово не может быть найдено. Например, в конце «Жития» Епифаний пишет: «Но аще и не гораздо написана быша нhка#, но обаче возможно есть нhкоемq добрhишемq и мqдрhишемq о Господе построити сиа и добрh починити #, не qдобрена qдобрити, и неqстроенаа построити, и неqхыщрена# qхитрити, и несвершена# накончати » 86 . Стало быть, речь идет лишь о трудности нахождения адекватного, достойного Стефана слова и именования. Та же мысль высказывается Епифанием и в отношении живописи - словами Феофана Грека. «Не мощно есть , - говорит Феофан в ответ на просьбу изобразить Константинопольскую Софию, - ни тебе улучити, ни мне написати; но обаче докуки твоея ради мало нечто аки от части вписую ти, и то же не яко от части, но яко от сотыя части, аки от многа мало, да от сего маловиднаго изображеннаго пишемаго нами и прочая большая имаши навыцати и разумети » 87 . Предмет, который, по словам Феофана Грека, невозможно выразить рисунком - безусловно, уникальный, но все же рукотворный храм. Стало быть, «невозможность» - лишь художественный прием, преувеличение, призванное будить воображение читающего и создать убеждение в грандиозности и высоте предмета. Наличие эстетического сознания, эстетических целей у Епифания Премудрого как писателя практически признано в современной науке. Так, Д. С. Лихачев пишет об авторах XIV - XV в.: «необходимо признать, что они видели в своей писательской работе подлинное и сложное искусство, стремились извлечь из слов как можно больше внешних эффектов, виртуозно играя словами, создавая разнообразные симметричные сочетания, вычурное плетение словес, словесную паутину» 88 . И надо заметить, что художественные приемы применяются Епифанием не только на уровне тропов и стилистических конструкций, но и в отношении использования оригинальных художественных ходов. Замечательна в этом смысле глава, которая называется «Плачь церкви пермьск¿а, егда wвдовев, ¿ плакас# по епископh си » 89 . Плач этот, неся в себе фольклорные традиции, интересен тем, что в нем церковь одушевляется и персонифицируется не только отвлеченно символически. По-видимому, именно такое последовательное создание художественного образа называет Д. С. Лихачев «материальным воплощением символов» 90 . Церковь говорит о себе как о вдове епископа (символ, традиционный для христианской догматики), причем в заимствованных из псалмов текстах упоминает по отношению к себе такие «телесные» категории, как «сердце мое и плоть моя», «кости моя» 91 . Отдельная тема - цитирование у Епифания Премудрого. Этой теме были посвящены специальные исследования. В первую очередь, надо отметить работы О. Ф. Коноваловой и Ф. Вигзелл 92 . Исследование О. Ф. Коноваловой касается цитат из апостольских Посланий, Ф. Вигзелл же анализирует цитирование различных библейских текстов. Статистический анализ цитат, проведенный Ф. Вигзелл, показывает, что из 340 цитат 158 составляют цитаты из Псалтыри. Однако не только статистика указывает на исключительную роль Псалтыри в стилистической структуре «Жития Стефана». Сам эмоциональный строй псалмов оказал безусловное влияние на формирование стиля «Жития Стефана». Именно поэтому строки псалмов органически вплетаются в текст Епифания. Разумеется, у Епифания есть цитаты из Псалтыри, вводимые традиционными для цитирования оборотами. Они начинаютсясловами: «царь Давид рече », «по рекшему » и т. д. Однако и в этом случае цитирование очень свободно, ибо Епифаний редко использует одну строку из какого-либо псалма. Как правило, следует длинный эмоционально-панегирический период, соединяющий несколько фрагментов псалмов. Соединение же это настолько естественно,что не всегда сразу замечаешь компиляцию: «и пророкъ Давидъ рече: пом#ну Бога и возвеселихся (Пс.76, 4), возверзи на Господа печаль свою, ¿ тои т# препитаетъ (Пс.54, 23); вечеръ водворитс# плачь, а заqтра радость (Пс.29, 7); wбратилъ еси плачь мои в радость мнh, растерза вретище мое препо"са м# весел¿емъ (Пс.29, 12); радости мо# избави м# wт обишедших м# (Пс.31, 7), "ко о немъ возвеселитс# сердце наше (Пс.32, 21)» 93 . Для другого типа цитат характерно отсутствие указания на источник при довольно точном цитировании: «Сего ради и сотвори со мною знамение во благо и да qзр#т ненавидящие мене и постыд#тс#, "ко Ты, Господи, поможеши ми и qтh+шил м# еси » 94 (Пс.85, 17). Чаще же Епифаний свободно использует цитаты, ибо, как резонно предполагает Ф. Вигзелл, он приводил тексты псалмов по памяти. Наконец, встречаются парафразы, либо использование образности псалма в рамках оригинальных стилистических конструкций. Таким, например, представляется в «Житии» обличение Стефаном языческих кумиров: «Кuмири ваши древw сqще бездqшно, дела рuкъ человеческъ, qста имqть, и не глаголють, qши имqть, и не слышать, очи имqть, и не qзрят, нwздри имqт, и не wбонять, рqцh имqт, и не ос#зают, нwзh имqть, и не поидqт, и не ход#т, и не стqпають ни с места, и не возглас#т гортаньми своими, и не нюхают нwздр#ми своми, ни жертвъ приносимых пр¿имають, ни п¿ють, ни «дqт; подобны имь да бqдqть твор#щии с# и вси надhющеис# на н# » 95 , - так звучит это место у Епифания. В Псалтыри же находим: «Идоли #зыкъ сребро и злато дhла р@къ человеческъ, uста им#ть и не глагол#ть , очи им#ть и не вид#ть, uши им#ть и не слыш@ть. Нибо есть дuха въ uстhх тhих. Подобни им да б@д@ть твор#щеи и въси наде#щеис# на н# » (Пс.134,16-17) 96 . Как можновидеть, Епифаний внес изменения в этот текст Псалтыри сообразно со своим предметом (в частности, «кумиры» пермяков не золотые и серебряные, а деревянные). Кроме того, он перестроил период в духе присущей ему стилистической манеры, изобилующей симметрическими элементами. Наконец, некоторые тексты не имеют прямых аналогий в Псалтыри, но общим строем и стилем напоминают славящие Бога псалмы: ««Слава Богq о неизреченнhмъ его дарh, иже wбращаетъ "зыки заблqждьшаа и погыбша# во спасен¿е, иже wбращаетъ невhрны# в вhрq, иже приводитъ к собh некрещены# въ крещен¿е !» 97 . Понятие «своего» и «чужого» текста у Епифания (как и у его предшественников) не имеет четкого разграничения не только в отношении Псалтыри. В науке отмечалось, что Епифаний следовал традиции Нестора в построении своих произведений, особенно это очевидно в «Житии Сергия Радонежского». Зависимо от несторовского «Жития Феодосия» описание обычая Сергия обходить вечером кельи, а утром «притчами» добиваться раскаянья от тех, кто был замечен в неподобающем поведении. То же можно сказать о чудесном пополнении запасов, которые накануне истощаются, и др. Однако Епифаний допускает и прямые заимствования - не только во вступлении и заключении, где преобладают топосы, но и в повествовательных частях произведения. Например, рассказывая о пермской земле до прихода Стефана, Епифаний использует фрагмент из «Чтения о житии и погублении Бориса и Глеба», относящийся к Русской земле: Это, разумеется, не единственный пример . И новаторство Епифания не следует преувеличивать. Безусловно, Епифаний сознавал, что писание книжное - его призвание, и в этом он достиг немалых высот. Но, как уже отмечалось, субъективная установка на мастерскую изысканность, а не на оригинальность, характерная для древнерусской литературы в целом, в творчестве Епифания проявила себя особенно отчетливо. Не отказываясь от слова «мастер», достаточно близко передающего авторское самосознание древнерусского книжника, надо лишь иметь в виду, что оно определяет, насколько мы можем судить, лишь осознанную сторону творчества того же Епифания. Ибо все его «эстетические» рассуждения вращаются вокруг того, как похвалить, именовать , кому уподобить святого. Новаторство же его в отношении содержательной стороны житий и ихкомпозиционном построении самим Епифанием никак не заявляется. Однако это не значит, что оно не было замечено современниками. Не случайно, думается, для переделки «ЖитияСергия» был приглашен Пахомий Серб . И это несмотря на то, что сам Епифаний был признанным авторитетом - «Премудрым». К сожалению, кроме того, что «Житие» было сокращено и тем самым приближено к требованиям «четьего обихода», о сути переделки Пахомия судить трудно. Тем не менее, проанализированная выше сохранившаяся неизменной первая половина «Жития» 101 в полной мере демонстрирует необычность подхода Епифания к повествованию о жизни святого. Казалось бы, сформулированным выводам противоречит рассказ Епифания о Феофане Греке. Ведь он с восторгом говорит о том, что Феофан не взирает на образцы, как это делают другие, которые «недоумения наполнишася присно приницающе, очима метуще семо и овамо, не толма образующе шарми, елико нудяхуся на образ часто взирающе » 102 . Однако это противоречие кажущееся. Феофана Грека Епифаний восхваляет именно как мастера несравненно высокого класса: он пишет с легкостью, которая дается лишь виртуозам. Он не смотрит на образцы, ибо этот этап для него далеко позади. При этом нигде Епифаний не говорит, что Феофан пишет что-то иное, нежели другие художники, удаляясь от установленной иконографии и принципов работы живописцев. В отличие от творца - мастер учится у старших или своих предшественников не только азам профессии, но и определенным приемам, набор которых вполне законно составляет затем его собственный арсенал. Так было в зодчестве, ремесле, живописи.Так, по-видимому, было и в литературе . Косвенным подтверждением этому может служить повторение Епифаниемсебя самого. Так, во вступлении к «Житию Стефана» читаем: «Пишет же и великыи Василеи в поqчен¿и своемъ, глагол#: бuди ревнитель право живuщим, и сихъ имена и жит¿а, и дhлеса напиши на своемъ сердцы » 104 . То же в «Житии Сергия»: «Пишет же и Великий Василеи : Буди ревнитель право живущимъ, и сих житие и дhание пиши на сердце своемь »

Епифаний Премудрый: "Житие Сергия Радонежского"

Кириллин В. М.

Второе крупное произведение Епифания - "Житие Сергия Радонежского". Писать его Епифаний начал, по его собственным словам, "по лете убо единем или по двою по преставлении старцеве начях подробну мало нечто писати." Преподобный Сергий умер в 1392 году, так что начало работы над его агиобиографией приходится на 1393 или 1394 год. Над ней Епифаний трудился более четверти века."И имеях же у себе за 20 лет приготованы такового списания свитки..." Видимо, смерть помешала агиографу полностью закончить задуманное "Житие". Однако труд его не пропал. Во всяком случае, в одном из списков "Жития Сергия" есть указание, что оно"списася от священноинока Епифания, ученика бывшего игумена Сергия и духовника обители его; а преведено бысть от свя-щенноинока Пахомия святые горы."

"Житие Сергия" сохранилось в нескольких литературных версиях. Списки его кратких редакций датируются XV веком. А вот самый ранний список пространной редакции (РГБ, собр. МДА № 88, л. 276-398) относится лишь к середине 20-х годов XVI века. Самый же знаменитый список пространной редакции, богато и щедро иллюстрированный миниатюрами (РГБ, Троиц, собр.- III, № 21, л. 1-346 об.), создан был в последнем пятнадцатилетии XVI столетия. Судя по заглавию, именно пространная агиографическая версия создана была Епифанием Премудрым к 1418-1419 годам. Однако, к сожалению, авторский оригинал агиографа в своем целостном виде не сохранился. Тем не менее, по убеждению многих ученых, именно пространная редакция "Жития Сергия" заключает в себе наибольшой объем фрагментов, воспроизводящих непосредственно епифаниевский текст.

В рукописной традиции данная редакция представляет собой разделенное на 30 глав повествование о преподобном Сергии от его рождения до самой смерти. Обычно это повествование сопровождается Предисловием, рассказами о посмертных чудесах святого, Похвальным словом ему и Молитвой к преподобному. Собственно с именем Епифания Премудрого исследователи связывают Предисловие, 30 глав Жизнеописания и Похвальное слово. Более того, некоторые из них даже полагают, что именно такой состав отражает первоначальную структуру "Жития". Указывают также и на стилистическое соответствие текста пространной редакции писательской манере Епифания.

Таким образом, в принципе не исключено, что как раз названная редакция "Жития Сергия Радонежского" по своему составу (считая только три выделенные части), форме и содержанию более других редакций схожа с епифаниевским текстом, а может быть, и прямо является точным воспроизведением последнего. Во всяком случае, в качестве такового она помещена была еще в 50-е годы XVI века святителем Макарием в Царский список "Великих Миней Четиих", причем наряду с вторичной редакцией Пахомия Логофета, и позднее не раз издавалась.

В научной литературе было высказано и конкретизирующее мнение относительно текста в составе собственно биографической части пространной версии "Жития", который только и мог быть создан Епифанием Премудрым. Видимо, из числа ее 30-ти глав перу последнего принадлежат лишь первые 10-ть, то есть текст, заканчивающийся главой "О худости порт Сергиевых и о некоем поселянине"; последующий же текст - оставшиеся 20-ть глав начиная с главы Об изведении источника - является позднейшей компиляцией. Однако если эта двадцатисловная часть "Жития" и представляет собой переработку текстов, произведенную Пахомием Логофетом, то основу ее, несомненно, составили не сохранившиеся записи Епифания. Таким образом, в целом она все-таки в какой-то мере отражает его замысел.

В отличие от своей предыдущей агиобиографии Епифаний наполняет описание жизни преподобного Сергия чудесами. Всеми мерами он стремится доказать врожденную праведность своего учителя, прославить его как предызбранного "угодника Божия", как истинного служителя Божественной Троицы, который стяжал светоносную силу знания троической тайны. В этом - основная задача писателя. И решая ее, рассказывая о жизни и деяниях великого подвижника, Епифаний неизменно проповедует исполнившиеся на нем "дела Божии", причем проповедует, по собственному же признанию, с помощью самого Бога, Богоматери и лично преподобного Сергия. Отсюда мистико-символический подтекст его произведения, организуемый и содержательно, и композиционно-стилистически. При этом Епифаний с большим мастерством использует библейские числа.

Наиболее заметным, буквально бросающимся в глаза повествовательным элементом "Жития Сергия Радонежского" является число 3. Несомненно, автор придавал тройке особое значение, используя ее в связи с тринитарной концепцией своего сочинения, которая, очевидно, была обусловлена не только его собственным богословским взглядом на мир, но и тринитарной концепцией подвижнической жизни его героя - самого преподобного Сергия.

Надо сказать, семантический фон троической символики в "Житии" не равномерен. Особая насыщенность отличает его в первых трех главах текста. Это, по-видимому, объясняется мистико-предвещательным значением описанных здесь событий. Так, уже само вступление в жизнь будущего основателя Троицкого монастыря было ознаменовано чудесами, свидетельствовавшими о предназначенной ему необыкновенной судьбе.

В главе "Начало житию Сергиеву" Епифаний подробно рассказывает о четырех таких чудесных знамениях.

Первое - и значительнейшее - произошло, когда еще не родившийся ребенок троекратно прокричал из недр матери во время ее пребывания в церкви на Божественной литургии и тем самым как бы предрек себе славу учителя богословия. Однажды Мария, беременная мать подвижника, "во время, егда святую поют литургию" пришла в церковь и встала вместе с другими женщинами в притворе. И вот, перед тем как иерей должен был начать "чести святое Евангелие", находящийся у нее под сердцем младенец внезапно, при общем молчании, вскричал так, что многие "от таковаго проглашения" ужаснулись "о преславнемь чюдеси". Затем "вторицею паче прьваго" "на всю церковь изыде глас" младенца "прежде начинания" Херувимской песни, отчего пришлось "и самой матери его ужасшися стояти". И вновь "младенець третицею велми възопи" после возгласа иерея "Вънмемь! Святая святым!". Происшедшее весьма поражает находившихся в храме людей. И прежде всего Марию. Причем, любопытно: Епифаний, характеризуя ее внутреннее состояние, использует триадную синтаксическую конструкцию - сочинительное соединение трех распространенных предикатов: "Мати же его /1/ мало не паде на землю от многа страха, /2/ и трепетом великим одържима сущи, /3/ и, ужасшися, начав в себе плакати". Замечательно, что эта характеристика, в свою очередь, связывает нарративную часть всего эпизода с диалогизированной, в которой посредством воспроизведения речей показано, как окружавшие Марию женщины постепенно осознали, откуда исходил чудесный крик. Но еще более замечательно, что новый пассаж в структурном отношении триаден, то есть состоит из трех чередующихся вопросов-обращений к Марии и трех ее ответов: "Прочая же… жены… начаша въпрошати ю, глаголюще: /1/ Имаше в пазусе младенца…, его же глас… слышахом…? - Она же… отвеща им: /1*/ Пытайте, - рече, - инде аз бо не имам, - Они же… поискавше и не обретоша. Пакы обратишася к ней, глаголюще: /2/ Мы в всей церкви поискавше и не обретохом младенца. Да кый тъй есть младенец, иже гласом проверещавый? - Мати же его… отвеща к ним: /2*/ Аз младенца в пазусе не имам, яко же мните вы, имею же во утробе, еще до времени не рожена. Сий провъзгласил есть. - Жены же реша к ней: /3/ До како дасться глас прежде рожения младенцу во утробе сущу? - Она же рече: /3*/ Аз о семь и сама удивляюся… не ведущи бываемаго".

Троическому значению и триадной структуре рассказа о чудесном крике еще не родившегося подвижника соответствуют три других чуда, которые имели место уже после его рождения и которые как бы прообразовывали его будущие аскетические подвиги.

Одно из них биограф усматривает в том, что новорожденный младенец, едва начав жить и даже не будучи крещен, отказывался брать грудь матери, если ей случалось "пищу некую вкусити еже от мяс и тою насыщене быти". Таким образом он в конце концов приучил свою мать к воздержанию и посту. Еще одно знамение "чудодействовашеся" "о младенци" по его крещении и состояло в том, что он каждую среду и пятницу "алчен" пребывал, вовсе не принимая "млека", но при этом оставался совершенно здоровым, так что "тогда вси видящи, и познаша, и разумеша", "…яко благодать Божия бе на нем" и "яко некогда в грядущиаа времена и лета в постном житии просияти ему". Наконец, как третье чудесное предзнаменование агиограф рассматривает нежелание младенца питаться молоком каких бы то ни было других кормилиц, но "пребысть своею токмо питаем материю, дондеже и отдоен бысть".

Таким образом, несомненно, что Епифаний Премудрый главнейшее в содержании своего сочинения - тринитарную концепцию - стремился выразить и через форму, подчиняя общей идее стилистический и композиционный планы изложения.

Но вот еще какая особенность в высшей степени достойна внимания.

Поскольку чудо троекратного проглашения - это ключевой момент в биографии преподобного Сергия, предрешивший всю его дальнейшую жизнь, постольку агиограф в своем тексте придает данному чуду определяющее значение, связывая с ним не только отдельные факты описываемой действительности, но и все изложение в целом ориентируя на форму и смысл собственно рассказа о нем, соотнося и связывая с ним ряд эпизодов, сцен и пассажей Жития.

Действительно, присущая эпизоду о чудесном крике диалогизированная форма, конструктивным принципом построения которой является триада чередующихся вопросов и ответов или вообще каких-либо взаимонаправленных речей, применяется Епифанием Премудрым в "Житии Сергия Радонежского" неоднократно.

Например: при описании встречи отрока Варфоломея (мирское имя Сергия) со "старцем святым" - глава "Яко от Бога дасться ему книжный разум, а не от человек"; при воспроизведении прощальной беседы новопостриженного инока Сергия с посвятившим его в монашество игуменом Митрофаном - глава "О пострижении его, еже есть начало чернечеству святого"; в рассказе о том, как к пустыннику Сергию стали приходить - желая остаться с ним - другие монахи и как он не сразу соглашался принять их - глава "О прогнании бесов молитвами святого"; в рассказе о видении Сергия, когда ему в образе "птиц зело красных" представлена была будущая судьба основанной им обители и его учеников, правда структура этого эпизода усечена: Сергий показан здесь лишь как пассивный участник чуда, тайнозритель, безмолвно внимающий трижды прозвучавшему чудесному "гласу"- глава "О беснующемся вельможе"..

Нетрудно заметить, что указанные эпизоды посвящены важнейшим личным переживаниям героя жизнеописания - вступлению на путь сознательного служения Богу, уподоблению Христу во иноческом образе, возникновению братской общины, откровению о благих последствиях подвижничества во имя святой Троицы. Но так как по сути своей эти переживания играли роль предопределяющих биографических факторов, то повествование о них, помимо внешнего, образно-информационного, фактографического содержания, характеризуется еще и потаенным, мистико-символическим подтекстом, который передается самой формой изложения, структурно отображающей тринитарную концепцию произведения в целом.

Однако Епифаний Премудрый, создавая "Житие" Сергия, использует не только сокровенные изобразительные средства для выражения троической идеи. Свой текст он насыщает также и прямыми декларациями последней. Непосредственным поводом для этого служит ему рассмотренное выше чудо троекратного проглашения. Интерпретируя данное событие как особое божественное знамение, писатель вновь и вновь возвращается к нему в ходе повествования, толкует его то устами второстепенных персонажей Жития, то в собственных отступлениях, так что довольно долго тема указанного чуда звучит в его сочинении как явственный, настоятельный, доминирующий мотив.

Сказанное можно проиллюстрировать, например, рассказом о крещении новорожденного младенца Варфоломея, который читается в первой главе агиобиографии - почти сразу за рассказом о чуде троекратного проглашения. Когда по завершении крещального обряда обеспокоенные судьбой своего сына родители попросили священника Михаила разъяснить им значение этого чуда, последний успокоил их символическим предсказанием, что сын их "будет /1/ съсуд избран Богу, /2/ обитель и /3/ служитель святыя Троица". Причем данному - триадному по форме и троическому по смыслу - предсказанию он предпослал триаду обосновывающих его цитат "от обою закона, Ветхаго и Новаго", воспроизведя таким образом слова пророка Давида о всеведении Бога: "Несъделанное мое (то есть - зародыш мой.- В. К.) видеста очи твои" (Пс. 138: 16); слова Христа к ученикам об их изначальном ему служении: "Вы же яко (то есть - потому что вы.- В. К.) искони съ мною есте" (Ин. 15: 27); и наконец слова апостола Павла о его собственном - от рождения - богоизбранничестве на благовествование о Христе Спасителе: "Бог, Отец Господа нашего Иисуса Христа, възвавый мя из чрева матеремоея - явити Сына Своего въ мне, да благовествую в странах"(Гал. 1, 15-16).

Настоящий повествовательный эпизод, как и рассмотренный выше, поражает удивительно гармоническим соответствием между содержащейся в нем идеей и способом ее передачи. Так, в нем частный образ-символ, создаваемый непосредственно словом ("трикраты", "Троица"), восполняется и усиливается триадной структурой отдельной фразы или целого периода, и в результате возникает семантически более емкий и выразительный общий образ, который своей символикой буквально заставляет читателя понимать текст и запечатленную в нем действительность именно в тринитарном духе.

Надо сказать, прием троекратного цитирования используется Епифанием в качестве принципа художественного повествования так же последовательно, как и триадный прием построения диалогизированных сцен. В тексте пространной редакции "Жития" он наблюдается, например, в уже упоминавшемся рассказе о возникновении вокруг преподобного Сергия братской общины. Так, подвижник, согласившись в конце концов принять просившихся к нему монахов, обосновывает свое решение тремя цитатами из Евангелия и Псалтири: "Грядущаго къ мне не ижьждену вънъ" - Ин. 6: 37; "Иде же суть два или трие съвъкуплени въ имя мое, ту аз есмь посреде их" - Мф. 18: 20; "Се коль добро и коль красно еже жити братии вкупе" - Пс. 132: 1. Прием троекратного цитирования реализован также в рассказе о встрече Сергия с епископом Афанасием Волынским (глава "О прогнании бесов молитвами святого"). Здесь агиограф воспроизвел две беседы, состоявшихся тогда. В первой - относительно игуменства преподобного - Афанасий с помощью трех цитат ("Изведу избраннаго от людей моих" - Пс. 88: 20; "Ибо рука моя поможет ему, и мышца моя укрепит и" - Пс. 88: 22; "Никто же приемлет ни чти, ни сану, тъкмо възванный от Бога" - Евр. 5: 4) убеждает своего собеседника стать игуменом "брати, Богом събраней въ обители святыя Троица". Во второй беседе святитель, опять-таки использовав три цитаты ("Немощи немощных носити, а не себе угажати. Но на съграждение кождо ближнему да угаждает" - Рим. 15: 1; "Сиа предаждь верным человеком, иже достижни будут и иных научити" - 2 Тим. 2: 2; "Друг другу тяжести носити, и тако скончаете закон Христов" - Гал. 6: 2), преподает Сергию на прощание наставление о лучшем образе духовного попечительства о братии. Наконец, и сам троицкий подвижник, по возвращении в свой монастырь (как сообщается в главе "О начале игуменьства святого"), свою первую речь к братии открывает тремя библейскими цитатами ("Нужно бо есть царство небесное, и нужници въсхищают е" - Мф. 11: 12; "Плод духовный есть любы, радость, мир, тръпение, благоверие, кротость, въздержание" - Гал. 5: 22; "Приидите, чада, послушайте мене: страху Господню научю вы" - Пс. 33: 12). Без сомнения, данный прием служил писателю специфическим средством сакрализации художественно воспроизводимой действительности.

Как уже говорилось, тема чудесного троекратного проглашения в содержании анализируемой агиобиографии является сюжетоорганизующей доминантой. Поэтому многие эпизоды "Жития", в которых она так или иначе затрагивается, связаны между собой как по смыслу, так и по форме: определенным образом подобны друг другу; то есть их повествовательная структура представляет собой все ту же триаду, используемую агиографом в качестве некоей отвлеченной идейной и конструктивной модели литературно-художественного изложения. В сюжете исследуемого произведения обнаруживается несколько цепочек таких взаимосвязанных эпизодов и сцен. Вместе они составляют как бы веер символически значимых картин, которые взаимно соединены и скреплены - образно и по смыслу - рассказом о трех чудесных проглашениях еще не родившегося младенца.

Часть из них указана выше. Отмечено также, что главным формообразующим принципом и семантическим средством сокровенной передачи сакрально-мистической информации в одних эпизодах является диалогическая триада (наряду с синтаксической), а в других - триада цитат. Но в тексте Епифания Премудрого нашла воплощение, кроме того и триада предсказаний.

На основе данного художественного приема построен, например, рассказ о беседе родителей Варфоломея со "старцем святым", когда он был у них в доме. Подобно прочим, рассказ этот в контексте идейного содержания и в системе сюжетной организации повествования о преподобном Сергии Радонежском предстает как обусловленный чудом троекратного проглашения.

В самом деле, ведь пророческая речь старца была произнесена в ответ на обращенную к нему просьбу Кирилла и Марии "утешить" их "печаль" по поводу того, что некогда с их сыном "вещь… сътворися страшна, странна и незнаема" (триада однородных членов), ибо он "за неколико время рожденна" "трижды провереща в утробе матерне". Соответственно воле автора "Жития", свое разъяснение смысла случившегося "святой старец" начинает с триадного - по числу употребленных синонимов - воззвания к вопросившим его: "О блаженная връсто! О предобраа супруга, иже таковому детищу родители быста!…". И затем, объяснив, что это чудо Знаменует богоизбранность Варфоломея, он в подтверждение тому изрек три предвещания: "…Iпо моем отшествии, -сказал он, -узрите отрока добре умеюща всю грамоту и вся прочаа разумевюща святыя книгы. И второе же знамение вам и извещение, - яко отроча се будет велик пред Богом и человекы, жития ради добродетнлнаго". После этих слов старец ушел, напоследок "назнаменавтемне глагол к ним, яко: Сын ваю иматьбыти обитель святыя Троица и многы приведет въслед себе на разум божественных заповедей". Последнее (третье) предсказание, несмотря на темноту, все же целиком обнажает идею троичности в ответе старца. И как обычно для поэтики Епифания, эта идея мистически выражена также через форму.

Но любопытнее всего то, что к восприятию богословского смысла данного эпизода агиограф подготавливает своего читателя постепенно - всем предыдущим текстом, в частности, буквально ближайшим рассказом о чудесной встрече отрока Варфоломеясо "старцем святым". Причем, используя в последнем уже известный нам прием диалоговой триады, вкупе с синтаксической ("старца свята, странна и незнаема"; "преста старець, и възрев на отрока, и прозре внутренима очима"), писатель прибегает и к помощи сильной, символически предельно нагруженной художественной детали. Я разумею подробность о том, как старец во время беседы с Варфоломеем, произнеся слова "приими сие и снежь" "иземь от чпага своего акы некое съкровище, и оттуду треми пръсты подасть ему нечто образом акы анафору, видением акы мал кус бела хлеба пшенична, еже от святыя просфиры…". Данная подробность - сама по себе, да еще обрамленная в тексте триадой однотипно оформленных сравнений - исполнена одновременно и литургического и догматического значения. И потому недвусмысленно указывает на предопределенный отроку подвиг богословствования во имя Пресвятой Троицы в личном молитвенном служении и в общественной проповеди, о чем уже прямо пророчествует (несколько ниже) явившийся ему старец.

Но тема троекратного проглашения, которой посвящено рассмотренное пророчество, в высшей степени важна и для самого Епифания Премудрого. Ее он касается в собственных - авторских - рассуждениях, поместив их в первой главе своего сочинения. Однако означенное чудо интересует его не только как факт исторический, обладающий определенным смыслом, но и как факт, реализовавшийся в определенной форме. Иными словами, жизнеописатель пытается объяснить, во-первых, почему произошло чудо, а во-вторых, почему младенец "провереща" именно в церкви и именно три раза. Естественно, его соображения отражают общую концепцию биографии преподобного Сергия Радонежского и согласуются с мыслями второстепенных персонажей произведения. Усматривая в происшедшем чуде Божественное предзнаменование и свидетельство о богоизбранничестве младенца, Епифаний толкует его в символических образах, а также посредством исторической аналогии. При этом он использует число 3 опять-таки и как формально-конструктивный принцип изложения, и как основной лексико-семантический компонент текста.

Формально-конструктивный принцип изложения можно наблюдать, например, в пассаже: "Дивити же ся паче сему подобает, како младенець в утробе не провереща кроме церкви, без народа, или инде, втайне, наедине, но токмо при народе…" Размышляя о значении этого события, писатель дает сначала объяснение конкретно-реалистического толка: "яко да мнози будут слышателие и свидетели сему истинству". А затем переходит к абстрактно-символической трактовке и раскрывает таинственный смысл случившегося с младенцем в трех предположениях пророческого содержания: "яко да въ всю землю изыдет слово о нем", "да молитвеник крепок будет к Богу". "яко да обрящется съвръшеная святыня Господня в страсе Божии".

Как видно, здесь в качестве художественного приема использована триада предсказаний. И то, что сделано это вполне сознательно, подтверждается буквально следующим пассажем, в котором тринитарная концепция автора прямо декларирована: лексико-семантически, образно (через исторические примеры, а также предвещания) и на понятийном уровне христианской догматики; и, кроме того, сокровенно выражена через синтаксические триады, усиливающие общий пафос отрывка: "Пакы ему достоит чюдитися, что ради не провъзгласи единицею или дважды, но паче третицею, яко да явится ученик святыя Троица, поне же убо тричисленое число паче инех прочих числ болши есть зело чтомо. Везде бо троечисленое число всему добру начало и вина взвещению, яко же сеглаголю(здесь Епифаний ссылается на 12 - запомним это! - библейских примеров.- В. К.): /1/ трижды Господь Самоила пророка възва (1 Цар. 3: 2-8; 10-14; 19-20); /2/ трею камению пращею Давид Голиада порази (см. выше); /3/ трижды повеле възливати воду Илиа на полена, рек: Утройте! - утроиша (3 Цар. 18: 30; Сир. 48: 3); /4/ трижды тожде Илиа дуну на отрочища и въскреси его (3 Цар. 17: 1-23); /5/ три дни и три нощи Иона пророк в ките тридневнова (Ион. 2: 1); /6/ трие отроци в Вавилоне пещь огньную угасиша (Дан. 3: 19-26); /7/ тричисленое же слышание Исаию пророку серафимовидцу, егда на небеси слышашеся ему пение аггельское, трисвятое въпиющих: Свят, свят, свят Господь Саваоф! (Исайя 6: 1-3); /8/ трею же лет въведена бысть в церковь Святая Святых пречистая Дева Мариа (апокриф); /9/ тридесяти же лет Христос крестися от Иоанна въ Иердане (Лк. 3: 23); /10/ три же ученикы Христос постави на Фаворе и преобразися пред ними (Лк. 9: 28-36 и др.); /11/ тридневно же Христос из мертвых въскресе (Мф. 16: 21; 20: 19); /12/ трикраты же Христос по въскресении рече: Петре, любиши ли мя? (Ин. 21: 15-17). Что же извещаю по три числа, а что ради не помяну болшаго и страшнаго, еже есть тричисленое Божество: /1/ треми святынями, треми образы, треми собьствы - в три лица едино Божество; /2/ пресвятыа Троица - и Отца, и Сына, и Святого Духа; /3/ триипостаснаго Божества - едина сила, едина власть,едино господьство? Лепо же бяше и сему младенцу трижды провъзгласити, въ утробе матерне сущу, преже рожениа, прознаменуя от сего яко букдет некогда троичный ученикь, еже и бысть, и многы приведет в разумь и въ уведение Божие, уча словесныя овца веровати в Святую Троицу единосущную, въ едино Божество".

Должно подчеркнуть: это рассуждение - помимо того, что вводит жизнь прославляемого подвижника в русло Священной истории, - доказывает еще и мысль, что всякое сакральное событие по сути и по форме представляет собой предопределенную свыше реализацию известной закономерности, или известного - выражающего идею троичности - канона, по которому действуют участники происходящего. Троечисленность, таким образом, как абсолютный конструктивный и причинно-логический принцип сакрального события и, соответственно, структурно-содержательный элемент литературного рассказа о нем - символически знаменует сокрытую в нем тайну Божественного произволения. Потому и Епифаний Премудрый последовательно держится этого правила. К тому же, как выясняется, - в наиболее значимых (мистически и провиденциально-биографически) местах жизнеописания преподобного Сергия Радонежского. Такой подход в результате обеспечил максимально выразительное единство отвлеченного тринитарного замысла писателя с его литературным воплощением в конкретном содержании и форме "Жития".

В свете сказанного вполне закономерным представляется и количество повествовательных глав в исследуемом памятнике. Они не обозначены специальными номерами, но все же их ровно 30. Вряд ли это случайное совпадение. Соотнесенность количества глав в жизнеописании с числом 3 (благодаря кратности) также представляется потаенным намеком автора на главную - троическую - идею произведения и, следовательно, может быть квалифицирована как осознанно, целенаправленно примененный художественный, мистико-символический прием передачи сокровенной информации.

Итак, в епифаниевской редакции "Жития" Сергия Радонежского число 3 выступает в виде разнообразно оформленного повествовательного компонента: как биографическая подробность, художественная деталь, идейно-художественный образ, равно и как абстрактно-конструктивная модель либо для построения риторических фигур (на уровне словосочетания, фразы, предложения, периода), либо для построения эпизода или сцены. Иными словами, число 3 характеризует и содержательную сторону произведения, и его композиционно-стилистическую структуру, так что по своему значению и функции всецело отображает стремление агиографа прославить своего героя как учителя Святой Троицы. Но наряду с этим означенное число символически выражает и неизъяснимое рационально-логическими средствами знание о сложнейшей умонепостигаемой тайне мироздания в его вечной и временной реальностях. Под пером Епифания число 3 выступает в качестве формально-содержательного компонента воспроизводимой в "Житии" исторической действительности, то есть земной жизни, представляющей собой как творение Бога образ и подобие жизни небесной и потому заключающей в себе знаки (тричисленность, триадность), которыми свидетельствуется бытие Божие в его троическом единстве, согласии и совершенной полноте.

Сказанное предполагает и последний вывод: Епифаний Премудрый в "Житии Сергия Радонежского" явил себя вдохновеннейшим, изощреннейшим и тончайшим богословом; создавая данную агиобиографию, он попутно размышлял в литературно-художественных образах о Святой Троице - самом трудном догмате христианства, иначе говоря, выражал свое знание об этом предмете не схоластически, а эстетически, причем, несомненно, следовал в этом отношении издревле известной на Руси традиции символического богословия. Точно так же, кстати, богословствовал о Троице и его великий современник - Андрей Рублев, но только живописными средствами: красками, светом, формами, композицией.

8 класс

Программа Г.С.Меркина

Урок № 5.

Тема. «Житие Сергия Радонежского».

Цель :

выявить историческую основу фрагментов «Жития Сергия Радонежского», художественные особенности произведения, роль подвижнической деятельности Сергия Радонежского в истории России;

формировать навыки работы с учебником, выразительного чтения, исследовательской работы с текстом; умения выделять главное в прослушанном сообщении;

воспитывать интерес к русской истории и литературе.

Оборудование: учебники литературы и рабочие тетради для 8 класса, мультимедийная презентация.

Эпиграф. Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет – мировая история, и эта тема – смысл человеческой жизни.

Д.С.Лихачёв

ХОД УРОКА.

І. Организационный момент.

II. Актуализация прежних знаний.

1.Отличительные особенности и временные рамки древнерусской литературы.

Древнерусская литература возникла в X веке в связи с принятием христианства на Руси (988 г.), просуществовала до 18 века.

Отличительные черты древнерусской литературы:

Рукописная;

Анонимная (за редким исключением);

Нет индивидуализации характеров;

Нет подробностей (портретных, бытовых);

Нет пейзажей.

2. Источники древнерусской литературы:

Библейские книги;

Самая древняя из дошедших до нас книг – Остромирово евангелие, переписанное дьяконом Григорием в 1056-1057 годах.

3. Основные темы древнерусской литературы:

Патриотическая (защита от внешних врагов, единение русских земель);

Осуждение междуусобиц;

Прославление прекрасных моральных качеств русского человека.

4.Жанры древнерусской литературы X-XII вв.

Церковные Светские

1) Проповедь (поучение) – назидательная 1) Историческая повесть.

речь религиозного характера. 2) Историческое сказание.

2) Хождение – описание путешествий 3) Летопись.

к святым местам.

3) Житие – биография и подвиги святых,

прославление их духовных качеств.

5.Особенности жанра жития.

Жития святых - произведения, содержащие жизнеописания представителей и проводников христианской веры, мучеников и исповедников, аскетов, главным образом из среды монахов. В древнерусской литературе образ Христа выдвигался как образец поведения человека. Герой жития в своей жизни следует этому образцу. Житие, как правило, описывает, как святой становится таковым.

Житие святого - повествование о жизни святого, которое обязательно сопровождает официальное признание его святости (канонизацию). Как правило, в житии сообщается об основных событиях жизни святого, его христианских подвигах (благочестивой жизни, и мученической смерти, если таковая была), а также особых свидетельствах Божественной благодати, которой был отмечен этот человек (к ним относятся, в частности, прижизненные и посмертные чудеса). Жития святых пишутся по особым правилам (канонам). Так, считается, что появление отмеченного благодатью ребенка чаще всего происходит в семье благочестивых родителей (хотя бывали случаи, когда родители, руководствуясь, как им казалось, благими побуждениями, мешали подвигу своих чад, осуждали их). Чаще всего святой с ранних лет ведет строгую, праведную жизнь (хотя иногда святости достигали и раскаявшиеся грешники). В процессе своей жизни святой набирает мудрости, проходит через ряд искушений и побеждает их. Святой мог предсказать свою смерть, так как чувствовал ее. После смерти его тело становится нетленным.

6. Чтение статьи учебника (с.47-48, ч.1) «В мире художественного слова «Жития Сергия Радонежского»» от начала до слов «...убедиться в таланте древнерусских авторов».

III. Изучение нового материала.

1.Выявление темы, цели, плана урока.

2. Работа над темой урока.

В 1374 году он пришел в Троицкий монастырь, где прожил под началом Сергия до самой кончины чудесного старца. Столь близко наблюдая жизнь такого замечательного человека и обладая незаурядным писательским талантом, он записывал виденное лично или услышанное от других свидетелей жизни Сергия, поначалу только для себя, «для памяти». Через год или два после смерти преподобного Епифаний, как он сам говорит, дерзнул и «вздохнув к Богу» и старца призвав на молитву, «начях подробну мало не что писати от житии старцева», но и тогда все еще только собственной «памяти и ползы ради».

Имея уже за 20 лет свитки, Епифаний еще несколько лет пребывал в размышлении и все же приступил к написанию «Жития Сергия» «по ряду», то есть по порядку, на что ушло еще 26 лет. Так что вся работа заняла 44-45 лет, половина из которых была потрачена на собирание материала.

Печатное издание «Жития Сергия Радонежского» увидело свет в 1646 году стараниями троицкого келаря старца Симона Азарьина, который вел запись чудес святого. И хотя ему не удалось вместить весь собранный материал в печатную книгу, он не бросил своего дела. Ободренный вниманием царя Алексея Михайловича, Симон продолжил свой труд, где последнее по времени чудо значится у него под 1654 годом. За несколько дней до смерти Симон передал свои рукописи в Троицкий Сергиев монастырь.

2.2. Обращение к иллюстрации учебника (с.47, ч.1). Начальная страница «Жития Сергия Радонежского». Список XVI века.

Почему Епифаний был назван Премудрым?

Лексическая работа: премудрый.

Объясните, почему Епифаний Премудрый решил написать «Житие Сергия Радонежского».

2.3. Обзор содержания «Жития…» учителем. Обращение к домашнему заданию (пересказ статьи «Для вас, любознательные!» подготовленным учеником), с.50-51, ч.1.

Преподобный Сергий родился в Тверской земле, в годы княжения тверского князя Дмитрия, при митрополите Петре. Родители святого были людьми благородными и благочестивыми. Его отца звали Кириллом, а мать - Марией.

Удивительное чудо свершилось ещё до рождения святого, когда он был в утробе матери. Мария пришла в церковь на литургию. Во время богослужения неродившийся ребёнок трижды громко прокричал. Мать заплакала от страха. Люди, слышавшие крик, стали искать ребёнка в церкви. Узнав, что младенец кричал из утробы матери, все изумились и устрашились.

Мария же, когда носила ребёнка, усердно постилась и молилась. Она решила, если родится мальчик, посвятить его Богу. Младенец появился на свет здоровым, но не хотел брать грудь, когда мать ела мясную пищу. На сороковой день мальчика принесли в церковь, крестили и дали ему имя Варфоломей. Родители рассказали священнику о троекратном крике младенца из утробы. Священник же сказал, что мальчик будет слугой Святой Троицы. Через время ребёнок не стал брать грудь в среду и в пятницу, а также не хотел питаться молоком кормилицы, а только своей матери.

Мальчик подрос, и его стали учить грамоте. У Варфоломея были два брата, Стефан и Пётр. Они быстро научились грамоте, а Варфоломей не мог. Он сильно печалился из-за этого.

Однажды отец послал Варфоломея искать лошадей. На поле под дубом мальчик увидел старца священника. Варфоломей рассказал священнику о своих неудачах в учёбе и попросил помолиться о нём. Старец дал отроку кусок просфоры и сказал, что отныне Варфоломей будет даже лучше знать грамоту, чем его братья и сверстники. Мальчик уговорил священника зайти к его родителям. Сначала старец пошёл в часовню, начал петь часы, а Варфоломею велел читать псалом. Неожиданно для себя отрок стал читать хорошо. Старец пошёл в дом, отведал пищи и предсказал Кириллу и Марии, что их сын будет велик перед Богом и людьми.

Через несколько лет Варфоломей начал строго поститься и молиться по ночам. Мать пыталась уговорить мальчика, чтобы он не губил свою плоть излишним воздержанием, но Варфоломей продолжал придерживаться избранного пути. Он не играл с другими детьми, а часто ходил в церковь и читал святые книги.

Отец святого, Кирилл, переселился из Ростова в Радонеж, ибо в Ростове в то время бесчинствовал воевода из Москвы Василий Кочева. Он отбирал имущество у ростовцев, из-за этого Кирилл и обеднел.

Кирилл поселился в Радонеже у Рождественской церкви. Его сыновья, Стефан и Пётр, женились, Варфоломей же стремился к монашеской жизни. Он просил родителей благословить его на монашество. Но Кирилл и Мария попросили сына, чтобы он проводил их до гроба, а потом уже исполнил свой замысел. Через некоторое время и отец, и мать святого постриглись в монахи, и каждый ушёл в свой монастырь. Через несколько лет они умерли. Варфоломей похоронил родителей и почтил их память милостыней и молитвами.

Отцовское наследство Варфоломей отдал младшему брату Петру, а себе не взял ничего. Жена старшего брата, Стефана, к этому времени умерла, и Стефан принял монашество в Покровском монастыре Хотькова.

По просьбе Варфоломея Стефан пошёл с ним искать пустынное место. Они пришли в чащу леса. Там была и вода. Братья построили на этом месте хижину и срубили небольшую церковь, которую решили освятить во имя Святой Троицы. Освящение совершил митрополит Киевский Феогност. Стефан не выдержал тяжёлой жизни в лесу и ушёл в Москву, где поселился в Богоявленском монастыре. Он стал игуменом и княжеским духовником.

Варфоломей позвал к себе в пустыньку старца игумена Митрофана, который постриг его в монашество с наречением имени Сергий. После пострижения Сергий причастился, и церковь при этом наполнилась благоуханием. Через несколько дней он проводил игумена, попросив его наставлений, благословения и молитв. В это время Сергию было немногим больше двадцати лет.

Инок жил в пустыньке, трудился и молился. Полчища бесов пытались устрашить его, но не могли.

Однажды, когда Сергий в церкви пел заутреню, стена расступилась и вошёл сам дьявол со множеством бесов. Они приказывали святому уходить из пустыньки и угрожали ему. Но преподобный изгнал их молитвой и крестом.

Иногда дикие звери приходили к хижине преподобного Сергия. Среди них был один медведь, для которого святой каждый день оставлял по куску хлеба.

Некоторые монахи навещали Сергия и хотели поселиться вместе с ним, но святой не принимал их, ибо жизнь в пустыньке была очень трудна. Но всё же некоторые настаивали, и Сергий не стал прогонять их. Каждый из монахов построил себе келью, и стали они жить, во всём подражая преподобному.

Когда собралось двенадцать монахов, кельи обнесли тыном. Сергий неустанно служил братии: воду носил, дрова рубил, еду варил. А ночи проводил в молитвах.

Игумен, который постриг Сергия, умер. Преподобный Сергий стал молиться, чтобы Бог дал новой обители игумена. Братия же начала просить Сергия, чтобы он сам стал игуменом и священником. Много раз приступала она с этой просьбой к преподобному, и в конце концов Сергий с другими иноками пошёл в Переяславль к епископу Афанасию, чтобы он дал братии игумена. Епископ же повелел святому стать игуменом и священником. Сергий согласился.

Вернувшись в обитель, преподобный ежедневно служил литургию и наставлял братию. Некоторое время в обители было только двенадцать монахов, а потом пришёл Симон, архимандрит Смоленский, и с тех пор число иноков стало увеличиваться. Симон же пришёл, оставив архимандритство. А старший брат Сергия, Стефан, привёл в монастырь к преподобному своего младшего сына Ивана. Сергий постриг мальчика под именем Фёдор.

Игумен сам пёк просфоры, кутью варил и свечи делал. Каждый вечер он потихоньку обходил все монашеские кельи. Если кто-то празднословил, игумен стучал этому брату в окошко. Наутро же звал провинившегося, беседовал с ним и наставлял.

Сначала к монастырю не было даже хорошей дороги. Гораздо позже люди построили возле того места дома и села. А в первое время монахи терпели всякие лишения. Когда не было еды, Сергий не разрешал выходить из монастыря и просить хлеба, но приказывал в монастыре ждать Божьей милости. Один раз Сергий не ел три дня и на четвёртый пошёл рубить сени для старца Данила за решето гнилого хлеба. Из-за нехватки еды один инок стал роптать, а игумен начал учить братию о терпении. В этот момент в монастырь принесли множество еды. Сергий велел сперва накормить тех, кто принёс еду. Они же отказались и скрылись. Так и осталось неизвестным, кто был человек, пославший яства. А братия за трапезой обнаружила, что хлеб, присланный издалека, остался тёплым.

Игумен Сергий всегда ходил в бедной, ветхой одежде. Один раз в монастырь пришёл крестьянин, чтобы побеседовать с преподобным. Ему указали Сергия, который в лохмотьях трудился на огороде. Крестьянин не поверил, что это и есть игумен. Преподобный, узнав от братии о недоверчивом крестьянине, ласково поговорил с ним, но не стал убеждать, что он и есть Сергий. В это время в монастырь приехал князь и, увидя игумена, поклонился ему до земли. Телохранители князя оттеснили изумлённого крестьянина, но, когда князь ушёл, земледелец попросил у Сергия прощения и получил от него благословение. Через несколько лет крестьянин принял монашество.

Братия роптала, что поблизости нет воды, и по молитве святого Сергия возник источник. Его вода исцеляла больных.

Один благочестивый человек пришёл в монастырь с больным сыном. Но принесённый в келью Сергия мальчик умер. Отец заплакал и пошёл за гробом, тело же ребёнка оставил в келье. Молитва Сергия совершила чудо: мальчик ожил. Преподобный повелел отцу младенца молчать об этом чуде, а поведал о нём ученик Сергия.

Однажды поздним вечером Сергию было чудесное видение: яркий свет на небе и множество прекрасных птиц. Некий голос сказал, что иноков в монастыре будет так же много, как этих птиц.

Когда ордынский князь Мамай двинул войска на Русь, великий князь Дмитрий пришёл в монастырь к Сергию за благословением и советом - следует ли выступить против Мамая? Преподобный благословил князя на битву. Когда русские увидели татарское войско, то остановились в сомнении. Но в эту минуту появился гонец от Сергия со словами ободрения. Князь Дмитрий начал сражение и победил Мамая. А Сергий, находясь в монастыре, знал обо всём происходившем на поле битвы, словно был поблизости. Он предсказал победу Дмитрия и назвал по именам павших. Возвращаясь с победой, Дмитрий заехал к Сергию и благодарил его. В память об этой битве был построен Успенский монастырь, где стал игуменом ученик Сергия Савва. По просьбе князя Дмитрия был построен и Богоявленский монастырь в Голутвино. Преподобный пешком ходил туда, благословил место, поставил церковь и оставил там своего ученика Григория.

Однажды преподобному явилась Богородица с апостолами Петром и Иоанном. Она сказала, что не оставит Троицкой обители.

За шесть месяцев предвидел преподобный свою кончину и поручил игуменство любимому ученику Никону. А сам начал безмолвствовать.

Перед смертью Сергий поучал братию. А 25 сентября скончался. От его тела распространилось благоухание, а лицо было белым как снег. Сергий завещал похоронить его вне церкви, с прочими братьями. Но митрополит Киприан благословил положить преподобного в церкви, с правой стороны. Множество народу из разных городов - князья, бояре, священники, иноки - пришли проводить святого Сергия.

2.4. Сообщение «искусствоведа» о картине М. В. Нестерова «Видение отроку Варфоломею».

«Видение отроку Варфоломею» - картина русского художника Михаила Васильевича Нестерова, первая и самая значительная работа из цикла, посвящённого Сергию Радонежскому (находится в государственной Третьяковской галерее в Москве, размер картины 160/211 см).

В 1889 году в Уфе Нестеров завершил одно из своих гениальных произведений - картину «Пустынник». В «Пустыннике» уже во весь голос зазвучала «нестеровская тема» - поэзия одиночества, «пустынножития», то есть жизни человека вдали от мирской суеты, в гармонии с природой во имя нравственного очищения души и обретения духовной стойкости и ясного смысла жизни. Эта тема возникла у Нестерова не случайно - у неё был трагический посыл: в 1886 году родами умерла горячо любимая им жена Маша, оставив новорожденную дочь Олю. Нестеров переживал эту трагедию тяжело, хотя понимал, что нужно жить, хотя бы ради дочери. Своё спасение он искал в новой теме и в новом герое, который, как ему представлялось, должен быть идеальным, почти божественным; не менее важная роль отводилась природе, которая ассоциировалась им с тишиной и покоем. Так появился «Пустынник», ставший для Нестерова началом чего-то очень важного - сердечного.

Через год был найден и герой - крупнейший церковный и общественный деятель Древней Руси, один из вдохновителей борьбы русского народа против татаро-монгольского ига, благословивший Дмитрия Донского на Куликовскую битву 1380 года, основатель Троице-Сергиевой лавры, великий русский святой Сергий Радонежский. Сергия, как и Тихона Задонского, Нестеров любил с детства; оба святые были особо почитаемы в его семье. В Сергие он нашёл воплощение идеала чистой и подвижнической жизни, и именно с Сергием пришла к нему мысль о создании целого цикла, посвящённого его жизни и деяниям. Первым произведением Сергиевского цикла стала картина «Видение отроку Варфоломею».

Особенно большое значение Нестеров придавал роли святого в сплочении русского народа. Зарисовки пейзажей художник писал в 1899 году в окрестностях Троице-Сергиевой лавры, поселившись в деревне Комяково недалеко от Абрамцева.

Там закончил верхнюю, пейзажную часть и уехал в Уфу. Художник торопился, поскольку готовился к XVIII выставке передвижников и, несмотря на грипп, продолжал активно работать. «В один из дней у него закружилась голова, он оступился (стоял на небольшой скамеечке), упал и повредил холст. Продолжать работу было невозможно, требовался новый холст, который, в конце концов, был привезён».

Именно на этом новом холсте и была написана картина, которая экспонировалась на выставке передвижников и тогда же была приобретена Павлом Третьяковым для своей галереи, а незаконченный вариант картины остался в Уфе и через 50 лет перешёл в собственность Башкирского художественного музея. «В нём написана только верхняя, пейзажная, часть, всё остальное - рисунок углем». Картина, вызвавшая самые противоречивые мнения, стала сенсацией XVIII Передвижной выставки.

До конца своих дней художник был убеждён в том, что «Видение отроку Варфоломею» - самое лучшее его произведение. В старости лет художник любил повторять: «Жить буду не я. Жить будет «Отрок Варфоломей». Вот если через тридцать, через пятьдесят лет после моей смерти он ещё будет что-то говорить людям - значит, он живой, значит, жив и я».

2.5. Обращение к домашнему заданию (цитатный план рассказа о Сергии Радонежском по статье «Слово о святом Сергии»).

Как назван Сергий Радонежский в статье Л. М. Леонова?

2.6. Обращение к иллюстрации в учебнике (цветная вклейка). Преподобный Сергий игумен Радонежский. Фрагмент покрова со святых мощей. (1440-е гг.). Сообщение учащегося.

Замечательный русский философ князь Е.Н. Трубецкой так описал покров: «В ризнице Троицко-Сергиевой лавры есть шитое шелками изображение святого Сергия, которое нельзя видеть без глубокого волнения. Это - покров на раку преподобного, подаренный Лавре великим князем Василием, сыном Дмитрия Донского... Первое, что поражает в этом изображении - захватывающая глубина и сила скорби: это не личная или индивидуальная скорбь, а печаль обо всей земле Русской, обездоленной, униженной и истерзанной татарами. Всматриваясь внимательно в эту пелену, вы чувствуете, что в ней есть что-то еще более глубокое, чем скорбь, - тот молитвенный подъем, в который претворяется страдание; и вы отходите от нее с чувством успокоения. ...Чувствуется, что эта ткань была вышита с любовью кем-либо из русских "жен-мироносиц" XV века, быть может знавших святого Сергия...»

2.7. Словo учителя.

Нередко преподобного Сергия в литературе называют «Печальником земли Русской». «Печаловаться» - в переводе с церковнославянского значит «ходатайствовать за кого-либо, заботиться, защищать, спасать от беды и нужды, жертвовать собою за другого».

Искреннюю любовь и уважение питал ко святому Сергию князь Дмитрий Донской. Он часто обращался к преподобному за советами и благословением. Преподобный Сергий был крестным отцом его детей.

Историк В.О. Ключевский называет преподобного Сергия «благодатным воспитателем русского народного духа». «Пятьдесят лет делал свое тихое дело преподобный Сергий в Радонежской пустыне; целые полвека приходившие к нему люди вместе с водой из его источника черпали в его пустыне утешение и ободрение и, воротясь в свой круг, по каплям делились им с другими».

Перед битвой на Куликовом поле святой Сергий благословил князя Дмитрия Донского, сказав: «Иди смело, без колебания и победишь!» По просьбе князя преподобный дал ему двух иноков, которые прежде в миру носили оружие и были славными воинами. Эти иноки-воины стали героями Куликовской битвы.

2.8. Обращение к домашнему заданию. Художественный пересказ (выразительное чтение) фрагмента «Жития...» «О победе над Мамаем и о монастыре на Дубенке».

Какими эпитетами характеризуется победа на Куликовом поле?

Славная победа.

Выпишите слова и словосочетания, в которых проявляется отношение автора к врагам Руси.

Орда безбожных татар, поганые, враждебные варвары.

В каком значении во фразе «Крестоносная хоругвь долго гнала врагов, множество бесчисленное их убивая...» употреблено слово «хоругвь»?

Лексическая работа: хоругвь.

Слово хоругвь обозначает русское воинство, вдохновленное верой в Бога, призывом к отмщению «безбожным».

Епифаний Премудрый достаточно редко прибегает в «Житии...» к иносказанию, другим особым средствам выразительности художественной речи: автору нужно подчеркнуть прежде всего свою объективность. Однако имеющиеся средства художественной выразительности свидетельствуют о высоком мастерстве автора «Жития...», высоком умении владеть литературным словом

Прочитайте фрагмент от слов «И было чудесное зрелище» до слов «Один преследовал тысячу, а двое тьму» и на его основании подтвердите сформулированный тезис.

Лексическая работа: тысяча, тьма.

Иносказание, эпитеты, метафоры свидетельствуют о высоком умении владеть литературным словом

2.9. Сообщение «историка» о Куликовской битве, монастыре на Дубенке, Сергии Радонежском и Дмитрии Донском.

Знаменитое сражение в 1380 г. войска московского князя Дмитрия против полчищ татаро-монгольского хана Мамая получило название Куликовской битвы.

Краткая предыстория Куликовской битвы такова: отношения князя Дмитрия Ивановича и Мамая начали обостряться еще в 1371 году, когда последний дал ярлык на великое владимирское княжение Михаилу Александровичу Тверскому, а московский князь тому воспротивился и не пустил ордынского ставленника во Владимир. А спустя несколько лет войска Дмитрия Ивановича нанесли сокрушительное поражение монголо-татарскому войску под предводительством мурзы Бегича в битве на реке Воже. Потом князь отказался от повышения уплачиваемой Золотой Орде дани и Мамай собрал новое большое войско и двинул его в сторону Москвы.

Перед выступлением в поход Дмитрий Иванович побывал у святого преподобного Сергия Радонежского, который благословил князя и все русское войско на битву с иноземцами. Мамай же надеялся соединиться со своими союзниками: Олегом Рязанским и литовским князем Ягайло, но не успел: московский правитель, вопреки ожиданиям, 26 августа переправился через Оку, а позднее перешел на южный берег Дона. Численность русских войск перед Куликовской битвой оценивается от 40 до 70 тысяч человек, монголо-татарских – 100-150 тысяч человек. Большую помощь москвичам оказали Псков, Переяславль-Залесский, Новгород, Брянск, Смоленск и другие русские города, правители которых прислали князю Дмитрию войска.

Битва состоялась на южном берегу Дона, на Куликовом поле 8 сентября 1380 года. После нескольких стычек передовых отрядов перед войсками выехали от татарского войска – Челубей, а от русского – инок Пересвет, и состоялся поединок, в котором они оба погибли. После это началось основное сражение. Русские полки шли в бой под красным знаменем с золотым изображением Иисуса Христа.

Потери русских сил в Куликовской битве составили порядка 20 тысяч человек, войска Мамая погибли почти полностью. Сам князь Дмитрий, впоследствии прозванный Донским, поменялся конем и доспехами с московским боярином Михаилом Андреевичем Бренком и принимал в сражении активное участие. Боярин в битве погиб, а сбитого с коня князя нашли под срубленной березой без сознания.

Это сражение имело большое значение для дальнейшего хода русской истории. Куликовская битва, хотя и не освободила Русь от монголо-татарского ига, но создала предпосылки для того, чтобы это произошло в будущем. Кроме того, победа над Мамаем значительно усилила Московское княжество.

2.10. Обращение к иллюстрации в учебнике (цветная вклейка). Приезд князя Дмитрия Донского в Сергиев монастырь. Миниатюра XIX века.

2.11. Слово учителя.

Вся жизнь преподобного была постоянным прозрением в далекое и близкое будущее. К концу жизни ему явлено было чудесное видение, неразрывно связанное впоследствии со многими его посмертными чудесами. Оно стало как бы завершением всего пройденного им пути и утвердило созданное им дело.

2.12. Обращение к домашнему заданию. Художественный пересказ фрагмента сказания «О посещении Богоматерью святого».

2.13. Слово учителя.

За полгода до своей кончины преподобный получил откровение о своем исходе. Призвав братию, он вручил управление обителью своему ученику - преподобному Никону, сам же удалился в келью, в полный затвор, пребывая в безмолвии.

2.14. Обращение к домашнему заданию. Художественный пересказ фрагмента «Жития…» «О кончине святого».

Расскажите подробно, как в «Житии...» передана скорбь по поводу кончины святого Сергия Радонежского.

Вы уже обращали внимание на то, что житие обычно заканчивается описанием чуда. Какие чудеса происходили после смерти святого Сергия?

2.15. Исследовательская работа с текстом. (Задание 9 рабочей тетради, с.16-17, ч.1)

I вариант

«Житие Сергия Радонежского», как и вообще жития в литературе Древней Руси, проповедует добро, милосердие, сострадание. Выпишите из глав в учебнике слова и словосочетания, по смыслу связанные с темой любви, добра.

2 вариант

Епифаний Премудрый очень редко употребляет эпитеты. Чаще других он использует эпитет «великий» (превосходящий обычную меру в каком-нибудь отношении, выдающийся в сравнении с другими (книжн.).

К кому и к чему он относится?

2.16. Обращение к заданию 5 учебника, с.48-49,ч.1.

IV. Подведение итогов урока.

Слово учителя.

Преподобный Сергий окончил свой земной путь 25 сентября 1392 года. «И похоронили его у правого клироса в церкви Пресвятыя Троицы», которая была построена еще в 1356 году. Это было против завещания Сергия похоронить его на общем кладбище, но так хотела братия и так велел Киприан.

В 1108 году монастырь был сожжен дотла во время набега хана Едигея. После пожара могила Сергия чудом сохранилась. Новую Троицкую церковь Никон не стал строить на прежнем месте, оставив его для будущего каменного храма. Новый деревянный храм был освящен 25 сентября 1412 года, в день памяти святого Сергия. Есть предположение, что на этом торжестве Епифаний Премудрый впервые произнес сочиненное им «Похвальное слово Преподобному Сергию». В 1422 году над мощами преподобного был построен каменный Троицкий собор - редкий архитектурный памятник конца XIV - начала XV века.

Это была последняя работа великих иконописцев Андрея Рублева и Даниила Черного. Для храма была написана Рублевым знаменитая «Троица».

Прославленная икона находится в Третьяковской галерее. На довольно значительной по размерам доске Андрей Рублев изобразил ветхозаветную Троицу - явление Аврааму Бога в виде трех ангелов. Три ангела собрались вокруг стола, на котором стоит жертвенная чаша, для тихой, неспешной беседы.

Эти образы воплощают пластически зримый и в то же время мистически непостижимый символ единения, достижению которого была посвящена земная жизнь преподобного Сергия. Еще в середине XIV века, основывая свою обитель, Сергий Радонежский «поставил храм Троицы... дабы взиранием на святую Троицу побеждался страх перед ненавистной раздельностью мира».

V. Домашнее задание.

1.Подготовить выразительное чтение «Слова о погибели Русской земли», с.52, ч.1.

2.Индивидуальные задания:

Подготовить сообщение «искусствоведа» о церкви Покрова на Нерли;

Подготовить сообщение «историка» о нашествии Батыя;

Подготовить сообщения «Князья грозные, бояре честные, вельможи многие» и «Западные соседи Русской земли с севера на юг» для выполнения заданий 3-4 рабочей тетради, с.18-20, ч.1.

Сложности изучения древнерусской литературы общеизвестны. Думается, что здесь нельзя обойтись без привлечения так называемых «смежных» искусств: живописи, иконописи, архитектуры, церковной музыки. Важно сразу помнить, что древнерусская литература и культура не есть собрание «высокохудожественных» памятников (в узком значении - некоего музея исчезнувшей древности), что это то необходимое звено, которое связует прошлое с настоящим, та ответственная информация, которую посредством памятников (от слова память) передают русские люди XII - XV веков русским людям века XXI.

Древнерусская литература, в особенности начального периода, практически анонимна и связь историко-биографических и собственно литературных особенностей произведения достаточно сильна. Читатель воспринимает не просто конкретное художественное произведение, он непременно хочет получить хотя бы небольшую информацию об авторе. Сам ряд дальнейших литературных пристрастий и предпочтений (по крайней мере, на первых порах) строится по авторскому принципу. Жанровые, стилистические, и иные группировки отходят на второй план. Крупная личность почти всегда стоит в центре изучения литературы. Отталкиваясь от фактов биографии такой личности, читатель и начинает входить в мир художественного произведения. Но как быть в случае с древнерусской литературой? Например, споры об авторстве того же «Слова о полку Игореве» идут не одно десятилетие и, судя по всему, несмотря на обилие интересных гипотез (Б. Рыбаков, Д. Лихачев, В. Чивилихин и другие), нам так никогда и не удастся узнать имя творца бессмертного памятника. Однако и здесь литературоведение пытается заменить биографию автора поисками самого автора: этот эвристический и очень продуктивный путь дает возможность оживить восприятие древнерусской литературы. В своих поисках автора читатель ищет, прежде всего, человека, личность. При знакомстве с древнерусской культурой (и литературой как ее составной части), по-видимому, целесообразно использовать не только имена конкретных писателей (Епифания Премудрого, Феофана Грека или даже Ивана Грозного с его перепиской с Курбским), но продемонстрировать, что деятели культуры своей жизнью и творчеством создавали некий единый образ личности. Интересно проследить не просто за биографией того или иного творца, но увидеть в его творчестве, как постепенно складывается система воззрения на человека, как личность творит личность. Обратимся к сопоставительному анализу творчества русского книжника Епифания Премудрого и русского иконописца Андрея Рублева, творчество которых относится к рубежу веков. Эпоха конца XIV - начала XV веков представляет собой определенное культурное единство, проявляющееся во многих областях жизни. Так, например, русская живопись близко сходится с русской литературой. Эта связь особенно отчетливо проявляется там, где они соприкасаются между собой, а именно, в сфере художественного видения мира. На этом уровне закладываются и ярко проявляются самобытные черты и национальные традиции, объединяющие русскую живопись и русскую литературу в единое целое. Установить это нетрудно, найдя общее, что роднит творчество Епифания Премудрого и Андрея Рублева. Что же объединяет двух идолов русского искусства? Прежде всего, XIV век - век национального самосознания - один из самых показательных для эпохи нарождающегося гуманизма. Впервые на передний план холстов и книг выходит человек . Примитивно, схематично авторы начинают толковать о психологических переживаниях своих героев, о внутреннем религиозном развитии святых. Проникновению психологизма, эмоциональности и особой динамичности стиля в русское искусство, а особенно в литературу, способствовали и перемены, произошедшие в обществе. Наблюдается идейный кризис феодальной иерархии. Самостоятельность каждой из ступеней власти была поколеблена. Князь отныне мог перемещать людей по лестнице власти в зависимости от их внутренних качеств и заслуг: на сцену выступали представители будущего дворянства. Все это облегчило появление новых художественных методов в изображении действительности.

Нельзя забывать и о сильном влиянии церкви на мировоззрение людей, продлившееся вплоть до XVIII века, и о тех разнообразных религиозных учениях, нашедших приют на территории тогдашний Руси. Одним из таких учений стало учение исихастов. Мистическое учение, зародившееся в Византии, было характерно для южных славян, в умеренной степени - для России. Исихасты ставили внутреннее над внешним, «безмолвие» над обрядом; проповедовали индивидуальное общение с богом в созерцательной жизни. В России исихазм оказывал воздействие через Афон, а центром новых мистических настроений стал Троице - Сергиев монастырь, выходцами которого были и Епифаний Премудрый и Андрей Рублев. Естественно, что учение исихастов не могло не наложить свой отпечаток на их творчество. Отсюда и «безмолвная» беседа ангелов на рублевской «Троице», и витиеватый «стиль плетения словес» в житиях Епифания Премудрого, где, как и в учениях исихастов, сказался интерес к психологии человека, к его индивидуальным внутренним переживаниям, отразился поиск интимного в религии. История доказала, что многие из тех идеальных философско - религиозных и нравственных принципов, которые прозвучали в речах первых Отцов Церкви, а затем на многие века были забыты, превратились у Премудрого и Рублева в оптимальное для православного мира художественное воплощение. Философская проблематика творчества получила новое звучание, преобразовавшись в лучах прекрасного.

Единство мудрости, человечности и красоты - вот основной мотив и пафос всего творчества Андрея Рублева и Епифания Премудрого, кредо их эстетического сознания.

К искусству обозначенных нами творцов в полной мере подходит понятие софийности , которое подразумевает глубокое ощущение и осознание древними русичами единства искусства, красоты и мудрости; способность выражать художественными средствами основные духовные ценности своего времени, сущностные проблемы бытия в их общечеловеческой значимости. Художественный мир Андрея Рублева и Епифания Премудрого глубок и философичен, но он лишен безысходности и трагизма. Это философия гуманности, добра и красоты, философия всепроникающей гармонии духовного и материального начал, это оптимистическая философия мира одухотворенного, просветленного и преображенного. Важно помнить, что духовная красота в чистом или строго православном смысле открывалась на Руси далеко не многим. Большую же часть православных русичей привлекала не сама по себе духовная красота, а ее отраженность в чувственно воспринимаемых предметах, то есть в красоте видимой и, прежде всего, в красоте словесной и зримой.

Епифаний Премудрый и Андрей Рублев - новаторы, изменившие и окончательно утвердившие новый, чисто русский идеал красоты.

Вчитаемся в сухие строки энциклопедии: «Рублев Андрей (р. ок. 1360-70 - ум. 1427 или 1430), древнерусский живописец. Один из создателей московской школы иконописи. В зрелом возрасте принял монашеский постриг в Троице-Сергиевом монастыре. Творчество Рублева развивалось на почве художественной культуры Московской Руси и обогатилось знакомством с византийской художественной традицией. Мировоззрение Рублева формировалось в атмосфере национального подъема второй половины XIV- нач. XVв. В своих произведениях Рублев, оставаясь в границах средневекового восприятия и воспроизведения действительности, утверждал возвышенное понимание духовной красоты и нравственной силы человека. Эти идеалы воплощены в иконах Звенигородского чина («Спас», «Архангел Михаил», «Апостол Павел» - все рубеж XIV-XV вв.), где строгие плавные контуры, широкая манера письма, светоносный колорит близки к приемам монументальной живописи. Рублевские иконы - «Благовещение», «Рождество Христово», «Сретение», «Крещение», «Воскрешение Лазаря», «Вход в Иерусалим», «Преображение», «Архангел Гавриил», «Апостол Павел», «Звенигородский Спас» - отличаются нежными красочными сочетаниями, чарующей музыкальностью, высокой одухотворенностью. Рублевский Павел исполнен добросердечия, внимания к людям и готовности им помочь. Для фигуры характерна плавная округлость, борода волниста и мягка, а складки облачения выразительны, волнующи и музыкальны. Русский Павел говорит: «Надейтесь на правду! »

Работы Епифания Премудрого - «Житие Сергия Радонежского», «Житие Стефана Пермского» - передают особое отношение к миру, которое проистекает из осознанного или неосознанного убеждения в том, что в мире есть нечто более высокое, чем материальные, вещественные ценности, чем то, что может быть проверено эмпирическим путем, опытом. В образе Сергия Радонежского условность житийной традиции сочетается с яркой индивидуальностью образа. Перед нами муж благостный, мудрый, хоть и скромный, не возносящийся духом, но волевой, сознающий важность своей миссии. Это не только символ, не только идея, запечатленная в образе человека, а сам человек, олицетворяющий идею: «Надейтесь на правду! »

В христианском учении Епифаний Премудрый и Андрей Рублев усмотрели не идею беспощадного наказания грешного человечества, а принципы любви, надежды и всепрощения. «Звенигородский Спас» - это тот идеал Богочеловека, снимающего противоположность неба и земли, духа и плоти, о котором страстно мечтал весь христианский мир, но воплотить который в искусстве удалось только великому русскому иконописцу. Такого Христа не знало даже Византийское искусство. Сергий Радонежский же нашел путь к сердцам не только благодаря чудотворству, а своим личным примером великой соборности в большом и малом: «Благодарим Господа, вот и встретились. Так поблагодарим великих Отцов наших и поклонимся им; и теперь порадуемся или восплачем вместе. Говорят, что радость вдвоем родит много зерен и слез вдвоем, как роса Господня…» Слово Сергия было словом сердца, от которого исходила, по мнению Епифания Премудрого, особая благодать. Наблюдения и любовь к людям дали Сергию умение извлекать из души человека лучшие качества. Преподобный пользовался каждым случаем, чтобы заложить в сознание народа зерно нравственного учения. Таким образом, древнерусское искусство доказывает, что духовная красота обладала самодовлеющей ценностью и не нуждалась в красоте физической. Последняя приобретала особую значимость лишь как знак и указатель на красоту духовную. Вершиной художественного откровения и, пожалуй, вершиной всей древнерусской живописи является «Троица» Андрей Рублева, созданная около 1427 г. и наполненная глубоким поэтическим и философским содержанием. Совершенство художественной формы «Троицы» выражает высший для своего времени нравственный идеал гармонии духа с миром и жизнью. С непередаваемой словами глубиной и силой выразил в ней мастер языком и цвета, линии, формы, сущность философско-религиозного сознания человека Древней Руси, периода расцвета духовной культуры.

Вникая в глубокий смысл иконы, Епифаний Премудрый мог бы сказать о Рублеве, как о Феофане Греке, что он «философ зело хитрый», художник, который выявил то, что вечно: добро, жертвенность, любовь.

«Троица» украшала иконостас Троицкого собора Троицо-Сергиевой лавры - центр почитания святого Сергия Радонежского, еще одной титанической личности русской истории. Именно Радонежский благословил подвиг русского воинства в Куликовской битве, именно он был прозван «сердцеведом» за свои удивительные духовно-пастырские качества. Люди XV века страстно тянулись к Сергию, ища в его наследии мир и согласие от междоусобиц. О жизненном подвиге святого написал известный писатель Епифаний Премудрый «Житие Сергия Радонежского». В рублевской «Троице» акцент сделан на раскрытие философской идеи единства. Этому художник подчинил всю композицию, рисунок, линию. Сергий Радонежский, большой патриот, отлично понимавший, какое зло таили в себе феодальные распри, также сделал целью своей жизни стремление к совершенству, воплотившемся в его глазах, в образах «Троицы». Иконе свойственны особая созерцательность, задумчивость, спокойная и светлая грусть. Но в этой созерцательности нет страха перед божеством. Эта грусть не пессимистична. Это грусть мечты, раздумья, чистой лирики. За внешней мягкостью положений ангелов чувствуется внутренняя сила. Поэтому «Троица», на наш взгляд, не может быть сведена к богословской идее. Как современника замечательных исторических событий, Рублева не могла не привлекать задача наполнения традиционного образа идеями, которыми жило его время, в этом проявился человеческий смысл рублевского шедевра. В старинных источниках говорится, что икона Рублева написана в похвалу отцу Сергию, и это указание помогает понять круг тех идей, которые вдохновляли Рублева. Известно, что Сергий в один из самых важных моментов своей деятельности, благословляя Дмитрия Донского на подвиг, ставил ему в пример то самое самопожертвование, которое Рублев увековечил в «Троице».

В.О. Ключевский, размышляя о святом, задавался знаменательным вопросом: «Какой подвиг так освятил это имя! Надобно припомнить время, когда подвизался Преподобный. Он родился, когда вымирали последние старики, увидевшие свет около времени татарского разгрома Русской земли, и когда уже трудно было найти людей, которые этот разгром помнили. Но во всех русских нервах еще до боли живо было впечатление ужаса, произведенного этим всенародным бедствием и постоянно подновлявшегося многократными нашествиями татар. Это было одно из тех народных бедствий, которые приносят не только материальное, но и нравственное разорение, надолго повергая народ в мертвенное оцепенение, беда грозила превратиться во внутренний хронический недуг; панический ужас одного поколения мог развиться в народную робость, в черту национального характера, и в истории человечества могла бы прибавиться лишняя темная станица, повествующая о том, как нападение азиатского монгола повело к падению великого европейского народа. Могла ли, однако, прибавиться такая страница? Одним из отличительных признаков великого народа служит его способность подниматься на ноги после падения. Как бы ни было тяжко его унижение, но пробьет урочный час, он соберет свои растерянные нравственные силы и воплотит их в одном великом человеке или в нескольких великих людях, которые и выведут его на покинутую им временно прямую историческую дорогу» [Ключевский, 1990: 151].

Чтобы понять эпоху расцвета русской иконописи (а она приходится на XV век) и древнерусской литературы, нужно продумать и в особенности прочувствовать те душевные и духовные переживания, на которые она давала ответ. Торжество той религиозной мысли, которая одинаково одушевляла и русских подвижников, и русских иконописцев того времени, обнаруживается особенно в одном ярком примере. Это - престольная икона Рублева. В иконе выражена основная мысль всего иноческого служения преподобного. О чем говорят эти грациозно склоненные книзу головы трех ангелов и руки, посылающие благословение на землю? Глядя на них, становится очевидным, что они выражают слова первосвященнической молитвы Христовой, где мысль о Святой Троицы сочетается с печалью о томящихся внизу людях. «Я уже не в мире, но они в мире, а Я к тебе иду, Отче Святый! Соблюди их во имя Твое, тех которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы» [Иоанн, 17:11]. Это - та самая мысль, которая руководила св. Сергием, когда он поставил собор св. Троицы в лесной пустыне, где выли волки. Он молился, чтобы этот зверообразный, разделенный ненавистью мир преисполнился той любовью, которая царствует в Предвечном Совете Живоначальной Троицы. Андрей Рублев явил в красках эту молитву, выражавшую и печаль, и надежду.

Икона Рублева истолковывается в научной литературе двояко - это уже хороший повод для столкновения различных точек зрения. Согласно первому подходу, в иконе явлен в виде ангела сам единый Бог, которого «сопровождают» два других ангела. Следовательно, один из ангелов выделяется и идейно, и композиционно (средний). Другой подход: все три ангела и есть единый Бог, но явленный в трех своих ипостасях. Божественное единство здесь нерасторжимо, но и неслиянно. Во времена Андрея Рублева, тема Троицы, воплощавшая идею триединого божества, воспринималась как некий символ времени, символ духовного единства, мира, согласия, взаимной любви и смирения, готовности принести себя в жертву ради общего блага.

В основе сюжета иконы? библейский рассказ об Аврааме и Сарре, принявших странников в виде трех ангелов. Рублев сосредоточил свое внимание не на пророке и его жене (что было характерно до него), а на самих ангелах. Они изображены вокруг евхаристической чаши, которая символизирует новозаветного агнца - Христа (в чаше - голова жертвенного тельца). Жертвенная любовь - вот идейный смысл изображенного. Средний из ангелов - Христос. В задумчивой сосредоточенной тишине, склонив свою голову влево, он благословляет чашу, изъявляя тем самым готовность принять на себя жертву за искупление грехов человеческих. На этот подвиг его вдохновляет Бог Отец (левый ангел), лицо которого выражает глубокую печаль. Дух Святой (первый ангел) присутствует как вечно юное и вдохновенное начало, как утешитель. Для произведений средневекового искусства типична символичность замысла. Рублевская икона имеет, помимо центральных еще и дополнительные композиционные детали: дерево, строения и гору (все они на втором плане - за ангелами). Дерево в иконописной традиции - древо жизни и вечности. Строения («светозарные палаты») - дом Авраама и вместе с тем символ безмолвия, послушания воле Отца (значит, этот символ принадлежит Христу). Гора - символ «восхищения духа». Несколько иное понимание композиции «Троицы» в исследованиях Н.А. Флоренского и некоторых других.

Подводя итоги дискуссиям ученых, М.В. Алпатов пишет: «…Рублеву в своей «Троице» удалось то, чего не удавалось ни одному из его предшественников, - выразить в искусстве то представление о единстве и множественности, о преобладании одного над двумя и о равенстве трех, о спокойствии и о движении, то единство противоположностей, которое в христианское учение пришло из античной философии… В изображении Троицы до Рублева главное внимание сосредоточено было на явлении всесильного божества слабому человеку, на поклонении ему, на почитании его. В «Троице» Рублева Божество не противостоит человеку, в нем самом вскрываются черты, роднящие его с человеком. По замыслу Рублева, три лица Троицы явились на землю не для того, чтобы возвестить патриарху чудесное рождение сына, а для того, чтобы дать людям пример дружеского согласия и самопожертвования. Видимо, увековечен тот момент, когда одно из лиц Божества выражает готовность принести себя в жертву ради спасения человеческого рода» [Алпатов, 1972: 99]. Все эти высказывания доказывают, что «Троица» как культурное явление Древней Руси неисчерпаема в толкованиях и интерпретациях. Полемика ученых об атрибуции того или иного ангела не просто педантичная расстановка всех и вся «по полочкам», но захватывающий поиск истины и красоты. Материал рублевской иконы позволяет предварить разговор о роли канона, Священного Писания, символики в древнерусской литературе, приблизиться к ценностям этой эпохи, понять духовные устремления великих ее личностей. Икона А. Рублева дополняет «Житие Сергия Радонежского» Епифания Премудрого. В «Житии Сергия Радонежского» говорится, что им был построен Троицкий храм собранных им «для единожития» людей, «дабы воззрением на св. Троицу побеждался страх ненавистный розни мира сего». Как это происходило нередко в средние века, выстраданное всеми суровыми жизненными испытаниями стремление к дружному согласию и единению в «Троице» Андрея Рублева и «Житии Сергия Радонежского» Епифания Премудрого предстало взору современника в религиозной оболочке. Но именно этот человеческий смысл произведений способен покорить современного зрителя. Таким образом, выдвижение на первое место чувств, чувственного опыта, внутренней жизни человека и проблемы индивидуализма имели большое значение для литературы и поразительного по силе воздействия изобразительного искусства Древней Руси. А в творчестве Епифания Премудрого и Андрея Рублева воплотилось нечто, что роднит их с лучшими мастерами человечества: глубокий гуманизм, высокий идеал человечности. Культурологический и сопоставительный подходы, используемые нами при анализе произведений разных видов искусств, способствуют углубленному изучению курса литературы в школе. Приведем пример одного из интегрированных уроков по изучению древнерусской литературы в классах среднего звена.

Тема: «Образ Преподобного Сергия Радонежского в литературе и в изобразительном искусстве»

(Интегрированный урок в 8-м классе. Урок проводится как итоговый после изучения по литературе «Жития Сергия Радонежского»)

Мы с вами прочитали «Житие Сергия Радонежского», написанное Епифанием Премудрым. Что характерно для жития как жанра древнерусской литературы?

1-й ученик. Житие повествует о жизни человека, который достиг христианского идеала -- святости. Даёт образцы правильной, христианской жизни. Убеждает, что прожить её может каждый человек. Герои жития -- самые разные люди: и простые крестьяне, и горожане, и князья… Кто, избрав однажды путь спасения, а не смерти, шёл по нему, поверяя все свои дела евангельскими заповедями, стараясь в пути этом уподобиться Христу.

(Учащиеся вспоминают известных им русских святых: Бориса и Глеба, других, кратко пересказывают их жития.)

2-й ученик. Один из самых почитаемых на Руси святых -- Сергий Радонежский, который прославился исключительно мирными подвигами. Он происходил из обедневшего боярского рода, имевшего владения под Ростовом. Известна дата его рождения -- 3 мая 1314 года. В житии говорится, что предзнаменования чудесной судьбы младенца случались ещё до того, как он родился. Когда его мать приходила в храм на молитву, младенец в определённые моменты службы вскрикивал в её чреве. С первых дней жизни ребёнок, которого назвали Варфоломеем, отказывался сосать материнское молоко по постным дням -- средам и пятницам.

В семилетнем возрасте Варфоломея вместе с братьями отдали учиться грамоте, но в отличие от братьев он не сделал никаких успехов. Однажды в поле мальчик увидел старца, молившегося под одиноким дубом. Варфоломей попросил старца помолиться за него, чтобы он научился читать. Старец благословил отрока, и тот порадовал родителей, свободно прочитав перед обедом псалтырь (сборник церковных песнопений, по которому учили грамоте в Древней Руси). Около 1328 года родители мальчика переехали в маленький город Радонеж, недалеко от Москвы. Братья Варфоломея женились, а он, похоронив родителей, решил уйти в монастырь. К этому времени овдовел старший брат Стефан, и они вместе поселились в глухом лесу в двенадцати вёрстах от Радонежа. Однако Стефану стало тяжело жить в столь пустынном месте, и он перешёл в один из московских монастырей. А Варфоломей постригся в монахи под именем Сергия. Постепенно к Сергию стали приходить другие иноки, желавшие послужить Богу своими трудами. Сергий оставил у себя двенадцать человек -- в подражание двенадцати апостолам Христа. Они жили в маленьких избушках-кельях, сами носили воду, рубили дрова, обрабатывали огород и готовили пищу. Преподобный Сергий делал большую часть тяжёлой работы, подавая пример братии. Однажды у него кончился хлеб, и Сергий нанялся прирубить сени к келье одного из монахов. За три дня работы тот дал преподобному краюху хлеба, заплесневевшую настолько, что, когда Сергий приступил к еде, из его рта пошла пыль. Этот эпизод говорит историку не только о смирении Сергия, но и о том, что вначале в обители был принят особножительный устав -- каждый жил на свои средства. Сергий поднял на недосягаемую высоту духовный авторитет своей обители. Он был знаком с византийским богословским учением исихазма -- молчальничества, сутью которого была идея внутреннего самосовершенствования. Очистившись от греховных помыслов и сосредоточившись на божественном, по мнению исихастов, можно было достичь соединения с Богом. Преподобный Сергий, бывший духовником Дмитрия Донского, сыграл немалую роль в подготовке к Куликовской битве. Он помогал объединению русских земель: примирил рязанского князя с московским, а Нижегородское княжество, захотевшее отделиться, отлучил от Церкви. Испугавшись Божьего наказания, нижегородский князь бежал, и его подданные присягнули на верность московскому великому князю. Житие Сергия составлено вскоре после его смерти, в 1392 году, монахом Епифанием, лично знавшим святого.

3-й ученик. Внешность Сергия также не успела к моменту его канонизации изгладиться из памяти современников. В Троице-Сергиевой лавре хранится погребальный покров с гробницы Сергия с вышитым портретом святого. Он считается самым достоверным его изображением. Вышивальщицам удалось передать благородный облик человека потрясающей духовной силы, способного при этом понять и простить людские грехи.

(Демонстрируется портрет.)

Икон с изображением Сергия писали много, и индивидуальные черты сгладились, уступив место иконописному канону. (Учащиеся вспоминают, что такое икона.) Икона (греч. эйкон -- образ, изображение) -- символическое изображение святого или события из священной истории. В православии воспринимается как святой образ -- изображение, в котором за красками, расположенными в соответствии с определённой системой приёмов и средств живописи, присутствует некое таинство. Икона создаётся в соответствии с канонами древнерусской живописи.

(Учащиеся вспоминают эти каноны: обратная перспектива, символическая роль цвета и другие. На доске -- репродукция самой известной иконы -- «Троица» Андрея Рублёва. Ученик рассказывает об истории её создания.)

На доске -- репродукции икон Сергия Радонежского, в том числе и житийная икона. Житийная икона -- икона, запечатлевшая житие и чудеса того или иного святого; по её сторонам и в клеймах изобразительными средствами и краткими текстами представлены главные события подвижнического жития и чудес святого, которому посвящена икона.

Главными отличительными особенностями святого Сергия на иконах стали коричневая монашеская мантия с тёмным платком-парамандом и округлая, средней длины борода. События жизни разворачиваются в боковых клеймах. Только одно из этих событий выделилось в отдельную икону -- явление Сергию Богоматери с апостолами Петром и Иоанном Богословом. Святой беспокоился о дальнейшей судьбе своей обители, и Богоматерь обещала всегда заботиться о монастыре.

(Ученики сравнивают «Житие», написанное Епифанием, с биографической повестью «Преподобный Сергий Радонежский» Б.К. Зайцева.) Мир жития условен, писатель же пытается проникнуть во внутренний мир героя, объяснить его поступки. Так же и картины художников отличаются от икон, написанных строго по канонам.

Сергий Радонежский занимал особое место в жизни и творчестве художника Михаила Нестерова (1862-1942). Художник даже считал, что святой спас его от смерти в младенчестве. Самая значительная картина Нестерова, посвящённая Сергию Радонежскому, «Видение отроку Варфоломею», была написана в 90-е годы XIX века. Она произвела взрыв в художественной среде. Художник предвидел, что этому полотну уготована слава. “Жить буду не я, -- говорил он. -- Жить будет «Отрок Варфоломей»”. В творческом наследии Нестерова эта картина открывает целый цикл произведений, воплощающих русский религиозный идеал. Во время размышлений над будущей картиной Нестеров живёт в окрестностях Троице-Сергиевой лавры, посещает места, связанные с деятельностью святого Сергия.

Нестеров избирает эпизод из жизни святого Сергия, когда благочестивому отроку, посланному отцом на поиски пропавшего стада, было видение. Таинственный старец, к которому отрок, тщетно пытавшийся овладеть грамотой, обратился с молитвой, одарил его чудесным даром премудрости и постижения смысла Священного Писания.

Нестеров выставил «Отрока Варфоломея» на XVIII передвижной выставке. Очевидец триумфа Нестерова вспоминал, что “нельзя даже представить себе впечатление, которое она произвела на всех. Картина действовала ошеломляюще”. Но были и критики картины. Видный идеолог передвижничества Г.Мясоедов доказывал, что золотой венчик вокруг головы святого надо закрасить: “Ведь это же абсурд даже с точки зрения простой перспективы. Допустим, что вокруг головы святого круг золотой. Но ведь вы видите его вокруг лица, повёрнутого к нам анфас? Как же можете видеть его таким же кругом, когда это лицо повернётся к вам в профиль? Венчик тогда тоже будет виден в профиль, то есть в виде вертикальной золотой линии, пересекающей лицо, а вы рисуете его таким же кругом! Если же это не плоский круг, а шаровидное тело, окутывающее голову, то почему же сквозь золото так ясно и отчётливо видна вся голова? Вдумайтесь, и вы увидите, какую написали нелепость”. Столкнулись два века, и каждый говорил на своём языке: упрощённый реализм боролся с символическим видением внутреннего мира человека. Протест вызывали и нимб, и старец. И пейзаж, и бесплотный отрок (по преданию, он писался с “больнушки” -- деревенской больной девочки из-под Троице-Сергиевой лавры). К П.М. Третьякову явилась целая депутация художников с требованием отказаться от приобретения «Варфоломея». Третьяков картину купил, и она вошла в пантеон русского искусства. Окрылённый успехом, живописец решает создать целый картинный цикл, посвящённый Сергию Радонежскому. Триптих -- форма весьма редкая в те годы -- напрямую восходил к череде иконописных клейм, к деисусному ряду иконостаса. В «Трудах преподобного Сергия» (1896-1897) также главенствующую роль играет пейзаж, причём разных времён года. Сергий, с его крестьянской, простонародной натурой, осуждал праздность монахов и сам первый показывал пример смиренного трудолюбия. Здесь Нестеров приблизился к осуществлению своей постоянной мечты -- создать образ совершенного человека, близкого родной земле, человеколюбивого, доброго. В Сергии нет не только ничего напористого, но и ничего вычурного, показного, нарочитого. Он не позирует, а просто живёт среди себе подобных, ничем не выделяясь.

Говоря о другом художнике -- Николае Рерихе, чья жизнь и творчество были связаны не только с Россией, но и с Индией, нужно вспомнить, что одной из самых значительных серий картин, созданных в Индии, были «Учителя Востока». В картине «Тень учителя» Рерих воплотил предание о том, что тени древних мудрецов могут являться людям для напоминания о нравственном долге. Среди полотен, посвящённых великим учителям человечества -- Будде, Магомету, Христу, -- есть и картина с образом святого Сергия Радонежского, которому художник отводил роль спасителя России во всех трагических поворотах её истории. Рерих верил в историческую миссию России. Русская тема не уходила из его творчества; с особой силой она возродилась в годы Отечественной войны. Рерих писал русских святых, князей и былинных героев, словно призывая их на помощь сражавшемуся русскому народу. Опираясь, как когда-то, на традиции древнерусской иконы, он пишет образ святого Сергия. По свидетельству Елены Ивановны Рерих, святой явился художнику незадолго до его кончины.

Образ святого Сергия Радонежского близок и нам, живущим в начале третьего тысячелетия. Таким образом, литература Древней Руси - это не простая совокупность литературных произведений. Сами по себе отдельные произведения еще не создают литературы как единого целого. Произведения составляют литературу, когда они связаны между собой в некое органическое единство, влияют друг на друга, "общаются" друг с другом, входят в единый процесс развития и несут совместно более или менее значительную общественную функцию. Их целостный, глубокий анализ возможен лишь в контексте эпохи, в связи с другими видами искусства, например, иконописью.