Марк тарловский детский писатель биография. Марк тарловский

ОТ РЕДАКЦИИ

Настоящая антология является новым значительно дополненным изданием сборника «От романтиков до сюрреалистов», вышедшего в издательстве «Время» в 1934 году.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Поэзия наша стремится к выработке нового стиля, рушатся старые шкоды, побеждают принципы социалистического реализма. Все чаще обращаемся мы к классикам. И вот - перед нами книга, посвященная французской поэзии, от Ламартина до Элюара. Несколько классиков - Гюго, Ламартин, Альфред де Мюссе, Барбье, и рядом с ними снова встречаются имена, знакомые по старым номерам «Весов» и «Аполлона», по декларациям и литературным манифестам символизма, по статьям акмеистов, по переводам Брюсова и Сологуба, Волошина, Вячеслава Иванова и Бальмонта. Стоит ли возвращаться к этому? Нужно ли это нам? Полезно ли снова воскрешать интерес к французскому символизму? Стоит ли снова начинать разговор о парнасцах и «проклятых поэтах», о Теофиле Готье и Морисе Роллина, о Тристане Корбьере и Леконт де Лиле?

Эти поэты были понятны ушедшему поколению. Они были нужны ему не только как знамя. Многие из них были учителями русских поэтов. У русского символизма другая социальная природа, чем у символизма французского? вот почему здесь нельзя говорить о простом подражании. Нет, влияние было гораздо глубже, оно оказало огромное воздействие на развитие художественных принципов русского символизма. Переводы французских поэтов второй половины XIX столетия зачастую становились документами литературной борьбы. Стоило появиться новому оттенку поэтического движения в России, и сразу же начинались переводы тех французских поэтов, которые еще не были известны русскому читателю. Иногда воскрешались имена, незаслуженно забытые, так появился, например, перевод знаменитой книги Готье «Emaux et Camees». И вот, все это, уже переведенное, продуманное, проработанное, сказал бы я современным газетным словом, снова собрано в книгу, заново переведено, дополнено вовсе уже неизвестными именами, стихами нынешних французских поэтов, и выдано современному читателю. Стоило ли заново делать этот огромный труд? Не лучше ли, если уже есть такая необходимость в издании французских поэтов, выпустить книгу избранных старых переводов? Ведь вся эта работа уже сделана буржуазными и дворянскими поэтами первых десятилетий XX века.

Изучая старые переводы, мы легко убедимся, что такое суждение неверно. Правда, бывали отдельные случаи удачи, когда русскому переводчику удавалось выразить сущность французского подлинника; тогда рождались такие блестящие работы как переводы Верхарна - Брюсовым, Верлена - Сологубом, Эредиа - Волошиным, но даже и в этих отличных переводах русским поэтам не всегда удавалось выразить полностью все богатство французского оригинала. В отличных переводах Сологуба мы не найдем все же предельной простоты позднего Верлена. Я говорю сейчас о переводах, сделанных первоклассными мастерами, замечательными художниками слова. Французский материал «обеднен» ими не потому, что они не могли справиться со всеми трудностями, которые вставали перед переводчиками, не потому, что было слабей художественное дарование русских поэтов.

Переводчик зачастую старался уделить преимущественное внимание тем чертам оригинала, которые были особенно существенны для русских школ и направлений. Вот почему старые переводы в ряде случаев не были достаточно объективными.

Если это мы говорим о лучших переводах, то что же следует сказать о таких работах, как переводы П. Я., усиленно пропагандировавшего Бодлера, но совершенно не понявшего, что художественная сила Бодлера прежде всего в мастерски отточенном, классическом стихе, чуждом романтической растрепанности и «гражданской скорби»? Не говорю уже о «классических» по своей чуждости оригиналу переводах К. Бальмонта, больше увлекавшегося, правда, поэзией английской и написавшего десяток тысяч строк на темы Шелли и Уитмена, но хорошо не переведшего и тысячи строк из этих поэтов.

Тот свод французской поэзии, который сделал Бенедикт Лившиц, необходим современному читателю. Мы слишком еще плохо знаем новую французскую поэзию. Нашим молодым поэтам можно многому у нее поучиться. Неверно было бы, однако, думать, что переводы стихов нужны только для читателей, не владеющих иностранными языками. Еще Жуковский говорил, что переводчик в поэзии не раб, а соперник. Перевод очень часто существует в веках рядом с подлинником. Для того, кто знает немецкий язык и читал Шиллера в подлиннике, все-таки никогда не потеряют своего очарования переводы Жуковского.

Не всегда даже необходимо, чтобы это был точный перевод. Лермонтовское стихотворение «Горные вершины спят во тьме ночной»? превратившее в романс философское раздумье Гете, а свободный стих немецкого поэта подменившее традиционным метром, останется тем же менее на долгие столетия спутником стихотворения Гете.

Задача перевода не только в ознакомлении читателя с поэзией другого народа. Очень часто перевод играет значительную роль в деле разработки новых изобразительных средств языка.

Богатая техника французского стиха, четкость поэтической мысли, особенно характерная для лучших французских поэтов, сжатость изложения, зачастую сводящаяся к художественно продуманным формулам, и в то же время, по «равнению с русским стихом, гораздо меньшее богатство ритма и рифмы создают огромные трудности для переводчика. Преодолевая эти трудности, переводчик невольно открывает новые принципы организации русского стиха. Между прочим, следует отметить, что французская традиция стихотворного перевода, - ей у нас подражали некоторые поэты, например, И. Коневской, - является одной из существенных причин того, что иностранный опыт еще мало отразился на формальных поисках французских поэтов. Между тем в России, начавшей свое стихосложение подражанием французской силлабике, богатый опыт поэтов-переводчиков через два столетия снова подвел нас вплотную к разрешению вопроса о будущем силлабики в русском стихосложении. В ближайшие десятилетия этому вопросу суждено, очевидно, выйти из стадии теоретических предположений в полосу практической разработки. В том случае, если удалось бы внести элементы силлабического стихосложения в классический строй русского стиха, мы, несомненно, имели бы огромные успехи в деде развития повествовательных жанров и прежде всего эпической поэмы.

Нет, легкомысленно полагать, что столетие французской поэзии, отраженное в настоящей книге, уже изучено предшествующим поколением и нам никак не интересно. Достоинство современных переводчиков прежде всего в том, что они не стараются исправить чужого поэта соответственно собственным поэтическим воззрениям и дают в русском стихе объективное, адэкватное выражение особенностей иностранного подлинника.

Четверть века занимался Лившиц французской поэзией, и его книга является сводом большой двадцатипятилетней работы. Эта работа не была обычным трудом переводчика. Сам испытавший сильное влияние французской поэзии, Лившиц был, пожалуй, единственным поэтом раннего русского футуризма, органически связанным с французами. Первые стихи Аполлинера, должно быть, интересовали его не меньше, чем современные Аполлинеру стихи русских поэтов. Влияние французов особенно отразилось у Лившица на том, что легче всего поддается перенесению на чужеземную почву, на композиции стиха. Естественно, что все это не могло не повлиять на переводы.

Когда перевод поэтов, разных по социальной природе, темпераменту и художественным принципам, делает один человек, в этом, наряду с существенным преимуществом, заключающемся в единстве отношения к переведенному материалу, есть и некоторая опасность: - поэты некоторых направлении могут оказаться очень похожими друг на друга, стихи Барбье нельзя будет отличить от политической лирики Гюго, и Роллина от Бодлера. Несомненно, что Лившиц с самого начала учел это и серьезно продумал принципы своего перевода.

В основе образа лежит многостороннее изображение человека в его деятельности, в сложных взаимоотношениях с людьми в жизненном процессе, лирический образ - это образ-переживание. Но переживание общественно-значимое, в котором индивидуальный духовный мир поэта, не теряя своей автобиографичности, получает обобщённое выражение, тем самым выходя за рамки его личности. Лирический образ - это эстетически значимое переживание, автобиографическое начало в нём присутствует как бы в снятом виде, и для нас важно, что поэт испытал данное переживание и что оно вообще могло быть испытано в данных обстоятельствах. Если нам известно, что лирическое переживание не автобиографично, оно всё равно сохраняет своё художественное значение, поскольку могло быть испытано. Существует традиция рассматривать лирику как сосредоточенность поэта на своей индивидуальной внутренней жизни. Таким образом, лирику трактуют как «исповедальное творчество», как «самовыражение» и «самораскрытие».

В отличие от эпоса и драмы, лирика не связана с сюжетностью, как конструктивным признаком, хотя и не исключает простейшей сюжетной организации. Как заметил А. Потебня, в отличие от эпоса, где доминирует прошедшее время, лирическое произведение пишется в настоящем времени. Если по поводу эпических и драматических произведений мы вправе спросить «чем оно кончилось» или сжато изложить его событийную основу, то в отношении лирических произведений этот вопрос лишён смысла.

Лирическое стихотворение в наиболее сосредоточенной его форме - это мгновение внутренней человеческой жизни. Мы оказываемся как бы в эпицентре переживания, которым охвачен поэт и которое целостно. В отличие от эпоса и драмы, лирика не обладает возможностями широкого описания явлений действительности, основным средством в лирическом произведении является слово, отвечающее своей организацией тому переживанию, которое находит в нём своё выражение. В лирическом произведении слово отличается своей уплотнённостью, значимостью каждого звукового, интонационного, ритмического элемента, оттенком ударения, паузы. Заметен каждый элемент речи, каждый нюанс и оттенок.

К лирическим жанрам относятся романс , послание , элегия , ода , эпиграмма , идиллия .

Истоки лирики лежат в умении певца (чтеца) передать настроение, эмоцию вокалом, интонацией, словом и рифмой.

Древнейшие дошедшие до нас произведения искусственной лирики - Псалмы царя Давида и Песнь Песней . Псалмы впоследствии легли в основу религиозной христианской лирики и были переведены на все европейские языки. Песнь Песней, приписываемую царю Соломону, можно назвать лирико-драматической поэмой; содержание её вызвало много разнообразных толкований.

Античная лирика [ | ]

В первый период древнегреческой лирики она пелась главным образом под аккомпанемент авлоса , сохранившийся и позже. На Лесбосе появляется усовершенствованная струнная гитара, приписываемая Терпандру . К лесбийской, или эолийской, школе принадлежал и Алкей , сочинявший хоровые политические песни, гимны богам, а также песни, посвящённые вину и любви. Современницей и соотечественницей Алкея была известная Сапфо . Иной характер носила дорийская школа; она выработалась из хороводной песни, связанной с богослужебным обрядом. Древнейшими авторами хоровых песен, воспевавших политические события, были Алкман и Стесихор . Последний считается первым автором буколической пастушеской песни. Влияние дорийской школы распространилось и на южную Италию, где жил поэт Ивик , произведения которого носят чисто эротический характер. Эротическая лирика достигла высшего своего совершенства у поэта ионийской школы Анакреонта (VI век до н. э.).

Из лириков последней поры греческой литературы, так называемого александрийского периода, выдаётся Каллимах . В III в. в Сицилии снова возрождается пастушеская поэзия. Её высшим выразителем был Феокрит , пьесы которого носят лирико-эпический характер. За Феокритом следуют Мосх и Бион . Греческая лирика, развившись из народной песни, выработала, таким образом, определённые виды поэзии: оду, элегию, любовную песню и буколическую поэму (см. Древнегреческая литература).

Древнейшие виды латинской лирической поэзии - народного происхождения и принадлежат к религиозной лирике; таковы песнь арвальских братьев и песни жрецов салиев . Литературного развития они не получили; вся лирическая поэзия последующего времени подражает греческим образцам. Высокого совершенства достигла латинская лирика в лице поэтов I в. до н. э. - Катулла , Вергилия , Горация , Тибулла , Проперция , Овидия .

Катулл писал во всех видах лирики, выработанных греками; выдающуюся роль в его стихотворениях играет любовь . Лирический характер носит и длинная поэма Лукреция «О природе». «Буколики» Вергилия состоят из эклог (так назывались в Риме короткие стихотворения), отчасти подражающих Феокриту; вкладывая в уста пастухам несвойственные им мысли и злобу дня, они ложатся в основу условной пастушеской поэзии. Гораций в своих этюдах подражал Архилоху .

Поэты так называемой сицилийской школы подготовили будущий расцвет итальянской лирики и выработали её две главнейшие формы: канцону и сонет . Одновременно с этим в Средней Италии развилась духовная лирика - laude, хвалебные песни Богу, проникнутые крайним мистицизмом.

В так называемой философской лирической школе флорентийских поэтов платоническая любовь приобретает нравственно-аллегорический смысл, открыть который без комментария часто невозможно. У Данте , впрочем, аллегоризм несколько менее запутан; среди его канцон есть и пьесы, относящиеся к «низшей» любви. Высокого совершенства формы и психологической художественности достигают канцоны и сонеты Петрарки , воспевающие или оплакивающие его возлюбленную Лауру ; любовный платонизм достигает здесь своего высшего выражения, основанного на эстетическом такте и вкусе поэта. Влияние сонетов Петрарки на последующую лирическую поэзию даже далеко за пределами Италии постепенно возрастает, достигая кульминационного пункта в так называемом петраркизме XVI в.

Развивается, однако, и более народная форма лирической поэзии: таковы политические песни народного флорентийского поэта Буркьелло и strambotti Лионардо Джустиниани.

Это движение особенно сильно отразилось в Англии. Здесь до XVI в. лирика была вообще мало развита: существовала народная песня обрядовая и бытовая, как это можно полагать по отрывкам песен у Шекспира, но особенным расположением пользовалась лирико-эпическая песня, воспевавшая подвиги Робин Гуда .

Попытка Чосера ввести французскую балладу не привилась. Таким образом, здесь сонетам не пришлось вытеснять национальную лирику. Ряд английских сонетистов начинается с Т. Уайетта и Г. Суррея ; за ними следуют Ф. Сидни , Шекспир и др. Сонетизм продолжается в литературах Италии, Франции, Англии и в XVII в. и принимает здесь вместе с мадригалом и эпиграммой салонный характер, осмеянный Мольером .

В Италии и Испании он обновился новой манерностью под влиянием поэтов Дж. Марино и Л. де Гонгора . Из французских сонетистов XVI и XVII в. выделяются П. де Ронсар , В. Вуатюр , Ж.-Л. де Бальзак . Этим видом поэзии не пренебрегал и П. Корнель . В Германии сонетизм процветал у так называемых Пегницшеферов (нем. Pegnitzschäfer ). Итальянские моды, распространившиеся по Европе вместе с гуманизмом, принесли и больший интерес к древним.

Английские романтики У. Вордсворт ,

Плеяда (фр. La Pléiade ) - название поэтического объединения во Франции XVI века, которое возглавлял Пьер де Ронсар.

Первоначальное название группы - Бригада ; название «Плеяда» впервые возникает в 1553 году. Ранее это же название использовала группа александрийских поэтовIII века. По аналогии с мифологическими Плеядами, семью дочерьми титана Атланта, численность участников объединения должна была составлять семь человек. Большинство участников объединения составляли соученики Ронсара по коллежу Кокре. Кроме него, в группу входили Жоашен Дю Белле, Жак Пелетье дю Манс, Жан де Лаперюз, Жан Антуан де Баиф, Понтюс де Тиар и Этьен Жодель (возможно, его впоследствии заменил Гильом Дезотель). После смерти Жана де Лаперюза в 1554 годуего место в объединении занял Реми Белло; после смерти Пелетье дю Манса в 1582 году его заменил Жан Дора.

Не следует считать Плеяду единой поэтической школой (при том, что приоритет Ронсара для всех участников группы был непререкаем). Общая установка Плеяды заключалась в отказе от традиционных (национальных) поэтических форм (в этом плане группа полемизировала с Клеманом Маро), в отношении к поэзии как к серьёзному упорному труду (а не пустому времяпрепровождению, которому якобы предавались поэты школы великих риториков и тот же Маро) и в «воспевании духовного аристократизма» . Аристократизм этот питался характерной для эпохи Возрождения и связанной с влиянием неоплатонизма апологетической концепцией поэта. Последний призван стремиться к Красоте, активно прибегая к мифологической образности, неологизмам и лексическим заимствованиям, обогащая синтаксисхарактерными для латинского и греческого языков оборотами. Вместо средневековых жанров (кроме эклоги, элегии, эпиграммы, послания и сатиры, которые всё же надлежит сохранить) предлагалось обращаться к античным (ода, трагедия, эпопея, гимн) и характерным для Италии (сонет). Манифестом группы стал подписанный Дю Белле (но, судя по всему, сочинённый при активном участии Ронсара) трактат «Защита и прославление французского языка» (La Deffence, et Illustration de la Langue Française , 1549). На рубеже 1550-х-1560-х годов позиция поэтов Плеяды, не без влияния общественно-политической ситуации, несколько изменилась: проявилась тенденция к углублению философичности, с одной стороны, и гражданского пафоса, с другой (впрочем, патриотическое чувство окрашивает собой и манифест Плеяды)

Пьер де Ронса́р - французский поэт XVI века. Возглавлял объединение «Плеяда», проповедовавшее обогащение национальной поэзии изучением греческой и римской литератур.

Пьер де Ронсар (1524 - 1585) родился в семье небогатого дворянина, чьи предки считались выходцами из Венгрии. В молодости будущий поэт немало путешествовал, побывал в Англии, Шотландии, Фландрии, Германии. Ронсар после появления своих первых книг сразу становится главой нового направления и «принцем поэтов». В эти годы наметились основные темы лирики Ронсара и их специфическое решение.

Миросозерцание поэта в 40-50-ые гг. цельно, жизнерадостно, гуманистично. Восприятие природы человеческих взаимоотношений, любви обнаруживает в Ронсаре человека Возрождения периода расцвета, когда виделось близким осуществление гуманистических идеалов.

Лучшее из того, что было создано юным Ронсаром, - это «Оды» (первое издание которых вышло в 1550г.). В них в большей степени, чем в сонетном цикле «Любовь к Кассандре», отражается характерное для эпохи жизнерадостно-восторженное отношение ко всем проявлениям человеческого бытия, а также к природе, которая стала необычайно близка и понятна людям Возрождения.

Для Ронсара природа имеет эстетическую и философскую значимость, она не только источник вдохновения, но и наставница в жизни, мерило прекрасного. Именно с творчества поэтов Плеяды во французской литературе возникает настоящая пейзажная лирика. Природа в одах Ронсара неотделима от человека, лирический герой раскрывается лишь на фоне и во взаимодействии с природой, а она дана только в его восприятии.

(Историческая заслуга Плеяды в целом :

Обновление французской поэзии, глубокое раскрытие мыслей, чувств, переживаний своего современника человека сложной противоречивой эпохи, завершающего этапа Французского Возрождения. Личная заслуга Ронсара:

В многогранном, по ренессансному безудержном, обнажении бытия человеческого духа;

В упоенном прославлении всего прекрасного в жизни, больших и малых её свершений;

В оптимистическом и одновременно глубоком и сложном видении мира;

В том, что это все воплотилось в замечательных по лирической проникновенности, по богатству и красочности образной системы;

В обогащении французской поэзии рядом новых форм и размеров (ронсаровская строфа) в 6 стихов: ААВССВ, защита александрийского стиха и прочее.)

Французское Возрождение. Рабле и его роман «Гаргантюа и Патнагрюэль». Гуманистические идеи. Проблематика. Центральные образы. Традиции народной смеховой культуры и их роль в романе.

Главные герои:

Гаргантюа (фр. Gargantua ) - король государства Утопия из рода великанов. Появляется в первой и эпизодически во второй и третьей книгах романа. Образ Гаргантюа - символ Ренессанса, символ отказа от традиционных жизненных установок Средневековья и возрождающегося интереса к светскому искусству и познанию мира, свободному от догм и ограничений.

Пантагрюэль (фр. Pantagruel ) - сын Гаргантюа, принц королевства Утопия. Появляется в романе начиная со второй книги. Представляет собой тип передового человека эпохи Возрождения, который интересуется сразу несколькими научными дисциплинами и видами искусства.

Брат Жан Зубодробитель (фр. Frère Jean des Entommeures ) - монах ордена святого Бенедикта. Появляется в первой, третьей, четвёртой и пятой книгах. Брат Жан - «человек молодой, прыткий, щеголеватый, жизнерадостный, разбитной, храбрый, отважный, решительный, высокий, худощавый, горластый, носатый, мастак отбарабанить часы, отжарить мессу и отвалять вечерню ». Он прекрасно проявляет себя как во время войны с Пикрохолом, так и по ходу многочисленных пиров Гаргантюа и его сына.

Панург (фр. Panurge ) - недоучившийся студент из Турени. Появляется начиная со второй книги. Сходится с братом Жаном в неистощимом жизнелюбии и пристрастии к разного рода весёлым проделкам («Панург был мужчина… с крючковатым, напоминавшим ручку от бритвы носом, любивший оставлять с носом других, в высшей степени обходительный, впрочем, слегка распутный и от рождения подверженный особой болезни, о которой в те времена говорили так: Безденежье - недуг невыносимый »). Правда, в отличие от монаха, Панург слегка трусоват («…я не боюсь ничего, кроме напастей »).

Эпистемон (фр. Epistémon ) - бывший наставник Пантагрюэля. Как и Панург, появляется в романе начиная со второй книги. Из всех друзей Пантагрюэля наиболее образован, часто пускается в различные рассуждения отвлечённого характера, что не мешает ему быть верным товарищем и добрым собутыльником.

Роман «Гаргантюа и Пантагрюэль» - серьезное произведение, в котором были подняты важнейшие, актуальные проблемы мира, человечества Эпохи Возрождения.

Проблематика романа весьма сложна и разнообразна. Одна из важнейших проблем - это антиклерикальная проблематика романа. Франсуа Рабле выступает против религии, невежества и предрассудков. До Рабле не было такого, чтобы в романе смеялись над монахами, схоластиками, религиозными деятелями в таком масштабе. Все, что связано с практикой католицизма, подвергается у Рабле жестокому осмеянию. Он ненавидит богословов, глумится над римской церковью и папой, над всякой мистикой. Для Рабле нет ничего ненавистнее монахов.

Наиболее серьезной проблематикой в романе является антивоенный пафос романа. Автор одним из первых в своё время яростно осуждает всякие войны и попытки мирового господства. До сих пор актуальным являются эпизоды романа, в которых Рабле касается проблемы войны и мира. С памфлетной остротой представлен персонаж короля Пикрохола, который мечтал завоевать весь мир и поработить народы всех континентов. Легко и быстро перекраивает он географическую карту, превратив ее в мировую пикрохоловскую империю.

Рабле в своем произведение так же, как и Пантагрюэль «вечно что-то жаждет» - пускается в поиски идеального правителя, который бы свой народ ничем не притеснял и дал бы полную свободу. Раблезианская теория политического и нравственного идеала. Теория подразумевает собой, что правитель должен быть философом, либо философ - правителем. Только мудрый и справедливый монарх может управлять страной.

Гуманисты эпохи Возрождения были мечтателями, чьи мечты были несбыточными порой. Утопия «Телемского аббатства». Рабле изображает идеал свободного общества, где люди живут так, как хотят. Нет ни строгих законов, правил. Все свободны и счастливы. Без религиозного догматизма и схоластического ученья. Людей ничем не угнетают, им дают право выбирать свою судьбу, и быть теми, кем они хотят быть поистине.

Франсуа Рабле всю жизнь боролся за новые гуманистические идеи, а также задумывался над тем, как воспитать свободную личность, необремененную религиозной догматикой. Наряду с итальянскими гуманистами он разрабатывает новую систему воспитания - педоцентрическую. Воспитание всесторонне развитой личности, которая сильна и в духовном, и в физическом аспекте своего развития.

Помимо проблем, касающихся политики, социологии, педагогики проблема отношения мужчины и женщины относительна нова. Рабле впадает в размышления о месте женщины в этом мире, а также анализирует общественную и культурную роль женщины.

Гуманистические наставления, безусловно, присутствуют в книге, но они соединены с едкой насмешкой, причем насмешка нарочито грубая, заметная, а мораль, напротив, написана между строк прозрачными чернилами. Многие не замечают её, ведь в глаза, прежде всего, бросается то, что близко нам самим(Как писал Шекспир

«…и видит он в любом из ближних ложь,

Поскольку ближний на него похож!»).

В произведении Рабле обычно отмечают исключительное преобладание материально-телесного начала жизни: образов самого тела, еды, питья, испражнений, половой жизни. Образы эти даны к тому же в чрезмерно преувеличенном, гиперболизованном виде. Рабле провозглашали величайшим поэтом «плоти» и «чрева» (например, Виктор Гюго). Другие обвиняли его в «грубом физиологизме», в «биологизме», «натурализме» и т.п. Аналогичные явления, но в менее резком выражении, находили и у других представителей литературы Возрождения (у Боккаччо, Шекспира, Сервантеса). Объясняли это как характерную именно для Возрождения «реабилитацию плоти», как реакцию на аскетизм средневековья. Иногда усматривали в этом типическое проявление буржуазного начала в Возрождении, то есть материального интереса «экономического человека» в его частной, эгоистической форме.

Все эти и подобные им объяснения являются не чем иным, как различными формами модернизации материально-телесных образов в литературе Возрождения; на эти образы переносят те суженные и измененные значения, которые «материальность», «тело», «телесная жизнь» (еда, питье, испражнения и др.) получили в мировоззрении последующих веков (преимущественно XIX века).

Между тем образы материально-телесного начала у Рабле (и у других писателей Возрождения) являются наследием (правда, несколько измененным на ренессансном этапе) народной смеховой культуры, того особого типа образности и шире – той особой эстетической концепции бытия, которая характерна для этой культуры и которая резко отличается от эстетических концепций последующих веков (начиная с классицизма). Эту эстетическую концепцию мы будем называть – пока условно – гротескным реализмом.

Материально-телесное начало в гротескном реализме (то есть в образной системе народной смеховой культуры) дано в своем всенародном, праздничном и утопическом аспекте. Космическое, социальное и телесное даны здесь в неразрывном единстве, как неразделимое живое целое. И это целое – веселое и благостное.

27. «Жизнь Ласари́льо с Тóрмеса: его невзгоды и злоключения» (La Vida de Lazarillo de Tormes: y de sus Fortunas y Adversidades ) - испанская повесть, которая была издана анонимно в Бургосе, Алькала-де-Энаресе и Антверпене в 1554 году. Рассказывает о судьбе мальчика, поневоле становящегося плутом в жестокой борьбе с нищетой и голодом. Одно из наиболее ярких сочинений литературы Возрождения; положила начало плутовскому роману. Была опубликована в самый разгар испанской Инквизиции и позже запрещена католической церковью по причине резко антиклерикального характера произведения.

Особенности стиля

Повесть изложена в виде письма от лица автора (по видимому, молодого человека) к своему господину и содержит описание своих злоключений в детском и подростковом возрасте, когда он был слугой, поочерёдно, нескольких хозяев. Несмотря на комичность или трагикомизм многих ситуаций, автор, на протяжении всей повести, сохраняет доверительно-наивную манеру изложения.

Ласарильо (уменьшительно-ласковая форма имени Лазарь) рождается в небольшой деревне у города Саламанка недалеко от реки Тормес в очень бедной семье. Его мать - вдова мельника, погибшего на войне с маврами - начинает сожительствовать с конюхом-мавром по имени Саид, который помогает своей новой семье материально, крадя продукты и дрова у своих хозяев. Через некоторое время у Ласарильо появляется темнокожий братик. Едва начав говорить, братик, впервые обратя внимание на разницу цвета кожи своих родителей, говорит о своём отце указывая на него пальцем: «Мама, смотри: страшилище!» Это очень забавляет Ласарильо, который удивлённо-задумчиво восклицает: «Сколько же должно быть ещё людей в мире, которым лень посмотреть на себя в зеркало!»

Вскоре Саида разоблачают и жестоко наказывают за кражи. Мать Ласарильо переезжает в другой городок и начинает работать в таверне. Однажды там останавливается слепой странник и просит мать Ласарильо отдать ему мальчика в качестве слуги и поводыря. Из-за тяжёлой нужды, мать соглашается. Таким образом, у Ласарильо появляется первый хозяин. Слепец оказывается довольно жестоким и скупым человеком и Ласарильо, постоянно страдая от голода, учится воровать у своего собственного господина, который сам зарабатывает на хлеб чтением молитв, знахарством, гаданием и предсказаниями будущего. Чрезвычайно жестокое обращение слепца с Ласарильо вызовет у мальчика желание отомстить своему обидчику. Однажды, во время перехода из одного городка в другой, Ласарильо направляет слепца в сторону огромного каменного столба и говорит слепцу: «Здесь небольшой ручеёк. Соберись со всеми силами и постарайся прыгнуть как можно дальше, чтобы не обмочить ноги.» Слепец следует совету Ласарильо и, сильно ударившись о столб, разбивает себе голову. Ласарильо в спешке покидает городок и скрывается от преследования.

В другом городке Ласарильо знакомится со священником, который предлагает ему работу в качестве алтарника. Священник оказывается ещё большим скупердяем и буквально морит Ласарильо голодом, скрывая от него продукты, полученные от прихожан, в специальном сундуке, запираемом на ключ. Лишь во время похорон Ласарильо ест вдоволь, и поэтому он каждый день усердно молится, чтобы Бог сниспослал как можно больше покойников. К сожалению, замечает Ласарильо, за полгода во всём приходе умерло «всего лишь» двадцать человек. Когда священник на время отлучается, в церковь заходит бродячий жестянщик и спрашивает, не нужна ли кому его помощь. Ласарильо просит его подобрать ключ к сундуку и потом расплачивается с ним продуктами, извлечёнными из сундука. Вернувшись в церковь и обнаружив кражу, священник прогоняет Ласарильо. Мальчику снова приходится искать нового хозяина.

Его третьим господином становится обнищавший аристократ, одиноко живущий в большом, тёмном, опутанном паутиной и абсолютно пустом доме (вся мебель давно распродана). Аристократ настолько беден, что сам постоянно голодает и Ласарильо, из жалости, начинает кормить своего господина, выпрашивая подаяния на улицах городка. Сам же аристократ, желая сохранить свою честь и своё достоинство, гордо расхаживает по городу, притворяясь, что живёт в роскоши. Однажды, приходят хозяева дома и просят заплатить за съем жилья. Аристократ (который до этого часто и красноречиво хвастался о своём достоинстве и благородстве) ссылается на необходимость разменять крупную монету и сбегает.

Ласарильо приходится снова искать нового пристанища и новых хозяев. Одним из таких хозяев становится странствующий проповедник, занимающийся продажейиндульгенций (возможно, фальшивых). Ласарильо становится свидетелем всевозможных махинаций своего нового господина.

Наконец, после многочисленных злоключений и страданий у разных хозяев и господ, Ласарильо, уже став подростком, находит работу в казённом учреждении и женится на потаскухе, супружескую неверность которой Ласарильо (которого теперь уже величают Ласарем) упорно не замечает.

Повесть оканчивается словами: «О моих следующих похождениях я оповещу Вашу Светлость позже».

Литературно-художественная и историческая значимость

Повесть положила начало целому жанру в испанской литературе - плутовскому роману, который позже приобрёл популярность и в других европейских странах. Героями плутовских романов становились жулики, авантюристы, прохиндеи и мошенники, как правило, вызывающие симпатии читателя. Традиции плутовского романа продолжили такие литературные произведения, как «Жизнеописание плута Гусмана де Альфараче» Матео Алемана (1599-1605), «La pícara Justina» («Хитрая Хустина») Франциско Лопеса де Уведа (1605), «Marcos de Obregón» («Маркос из Обрегона») Висенте Эспинеля (1618), «El buscón» («Мошенник») (1626), «Historia y Vida del Gran Tacaño» («Жизнь великого скупердяя») Франсиско де Кеведо (1627) и другие. Повесть «Ласарильо с Тормеса» упоминается в «Дон Кихоте» и есть основания полагать, что это произведение оказало определённое влияние на творчество Мигеля де Сервантеса. Прослеживается определённая преемственность персонажей Ласарильо и Дон Кихота: в первом случае речь идёт о первом знакомстве подростка с жизненной несправедливостью и злом, во втором случае - о борьбе уже взрослого человека с этими явлениями. И в том, и в другом случае для персонажей характерна наивность и простота в их восприятии мира.

«Ласарильо с Тормеса» не случайно написана анонимно: автор неминуемо был бы наказан Инквизицией, так как служители церкви показаны в повести с чрезвычайно негативной стороны. В целом, это произведение было своего рода реакцией на «рыцарские романы», героические мифологии и жития святых, которыми изобиловала испанская литература первой половины XVI века и в которых основные персонажи, как правило, изображались необычайно достойными, благородными и благочестивыми людьми. «Ласарильо с Тормеса» противопоставляет этой традиции непривычные доселе достоверность и реализм в описании жизни как простых людей, так и представителей привилегированных слоев населения. Само слово lazarillo стало синонимом слова «поводырь» в испанском языке, а выражение perro lazarillo стало означать собаку-поводыря.

Последние слова повести - «О моих следующих похождениях я оповещу Вашу Светлость позже» - открывают возможность для написания продолжения «Ласарильо с Тормеса». Этой возможностью воспользовались некоторые авторы более поздних времён, однако литературные достоинства их работ намного уступают оригиналу.

Похожая информация.

Старая французская поэзия начиналась с поэзии жестов, то есть песней жестов. Народная поэзия превращалась в личную, когда автор подписывал свое имя называли его имя при устном распространении произведения. О чем же была старая поэзия? Ответ на этот вопрос очень прост — о жизни, быте и взаимоотношениях обыкновенных людей. Так, например, женщины, когда пряли и убирали в доме, что-то себе тихонечко напевали под нос, после этого песнь превращалась в поэму, стихотворение или прозу и ложилась на бумагу. За долгое время развития человечества поэзия эволюционировала вместе с ним. Обряды и культура различных народностей также закладывалась в произведения, примером тому могут служить песенки на Рождественские колядки, колыбельные или весенние хороводные песни, в которых рассказывалось о горькой доле замужних мадам и о прекрасной жизни юных мадемуазель, которые еще не вышли замуж, тематика иначе звучит «la mal mariée».

Многие стихотворения начинали именно прославлением весны, хотя бы пару строчек, но должно было быть подобное вступление, даже у произведений политического уклона. Весенняя лирика в одно время считалась синонимом слова «поэзия». Она очень часто переплеталась с темой mal mariée. Это переросло в целый любовный жанр. На его фоне возникла куртуазность тематики, которая прослеживалась в произведениях трубадуров из Прованса, это было примерно в 12 веке.

При дворе королей открывались различные литературные кружки, в которых принимали участие местные учителя и философы. На севере Франции располагалась школа труверов, которые упорно противостояли южным трубадурам, иногда заимствуя у них некоторые литературные элементы.

Северная школа: Пьер де Корби, Пьер Моньо, Жан Эрар, Жильде Винье, Одефруа Бастард, Фастуль, Жан Бретель и Адам де ла Галь. Отталкиваясь от южных авторов, они отражают пастушьи темы, с ориентиром на родную местность, родные поля и холмы. Также прослеживается у них и любовная тематика, позиционируя любовь на служение друг другу по определенным канонам.

Всё это горожане и по преимуществу клирики. Подражая трубадурам юга, они влили своеобразную свежесть в установившиеся поэтические формы. Так, в пастушеских песнях (pastourelles), введённых также под южным влиянием, они изображают игры пастухов родной Пикардии. Такой же непосредственностью веет и от песен Колэна Мюзе и Гаса Брюле, также не принадлежавших к феодальной знати. Большая часть канцон труверов полна чисто условной любовной казуистикой. Любовь, согласно теории труверов, есть служение, и это служение имеет.

Шарль Бодлер – поэт, литературный критик, приверженец классической французской литературы. На его творчество сильно повлияла ранняя кончина отца и скорейшее повторное замужество матери, что четко прослеживается в его многих произведениях. Его яркие произведения: «Цветы зла», «Падаль», «Альбатрос».
Поль Верлен – символист и импрессионист, Его произведения: «Путешествие француза во Франции», сборники: «Сатурнические поэмы», «Песни для нее» и другие. Отличается его творчество пронизывающей грустью и тоской, истинная и глубокая лирика.
Жак Дюпэн – поэт, критик художественный. Родился в психиатрической клинике, где его отец занимал должность заведующего. Отец ушел из жизни рано, Жак воспитывался его дедом. Произведения: «Малевич», сборники: «Линия разрыва», « Амбразура» и другие.
Жан дё ля Фонтэн – баснописец, широко известный французам, как в России И. Крылов. Вырос на лоне природы в лесах и лугах, был членом католического сообщества. Увлекался поэзией и философией. Произведения: «Волк и пес», « Ворона и лисица», «Волк-пастух».
Жан Батист Поклен, известный под псевдонимом Мольер. Тесно был связан с театром и актерской карьерой, был директором театра, сам писал многие пьесы. Произведения: «Мнимый больной», «Летающий лекарь», «Школа мужей» и другие. Скончался во время игры одной из ролей в своем спектакле, так и не доиграв свою роль.
Жак Превэр – поэт, драматург, кинокритик, родился в обеспеченной семье, писал сценарии к кинофильмам, а также сборники стихов на различную тематику, но преимущественно на социальные темы. Произведения: «Дождь и ведро», «Король и птица», «Слова», «Истории».
Андрэ Мари дё Шенье – поэт, политик и журналист в одном лице. Родился в Турции, так как его семья была дипломатической. Объездил всю Европу, является открывателем нового литературного движения, его называют даже «предвестник романтизма». Произведения: «Молодая узница», «Ямбы» и другие.
Мелин Фармэр – современная известная песенная исполнительница, а также поэтесса.
Жан Шаплэн – поэт 17 века, критик литературный. Составил один из известных словарей французского языка, писал оды и сонеты, в качестве главного героя часто упоминал Жанну Д`Арк. Произведения: «О чтении старинных романов» — трактат, ода «К Ришелье» и другие.

Многие именитые русские поэты, критики и авторы пытались дать свое описание французской поэзии, но ее глубина просто не неописуема, как пишет Николай Гумилев, это невозможно, ее описать. Многочисленные представители поэтического направления живут в голове и сердцах французов, поэтому и каждому, увлекающемуся французским языком, следует знать наизусть пару строк из произведений Виктора Гюго или Жана де ля Фонтэна.

Современная же французская поэзия не блещет своими талантами, но все-таки следует выделить следующих авторов:

Жан-Мишель Мольпуа – поэт, первую книгу выпустил в 78 году прошлого века, все ему принадлежит около 30 сборников стихотворений. Он занимает должность главного редактора в литературном журнале Франции, преподает в университете и является руководителем дома писателей в столице страны. В основном его стихи – критическое видение других поэтом прошлых лет или современности.
Жан-Батист Пара – критик, поэт, искусствовед. Вел долгое время на телевидении программу о поэзии и литературе, также как и Жан-Мишель Мольпуа, является главным редактором одного из литературных журналов. В основном занимается художественными поэтическими переводами европейских и азиатских авторов с нескольких языков: итальянского, русского, индийского и некоторых других.

Для того, чтобы не показать себя невежей, следует следить за всеми сферами жизни, особенно в стране изучаемого языка, но так, чтобы это не превратилось в фанатизм, и, чтобы про родину свою также не забывать. Изучайте, познавайте, просвещайтесь, не забывайте про живое общение с носителями языка, которое возможно осуществлять на международных форумах или социальных сетях. Удачи вам, русские французы!

Составление, предисловие М. Яснова

Разработка серии А. Новикова

* * *

Комментарий к жизни и любви

Шарль Бодлер однажды заметил: «Поэзия, под страхом собственной смерти или умаления дара, не может смешиваться с наукой или моралью; ее предметом является не истина, а лишь она сама». Эта «самостийность» поэзии выражается и в том, что не существует другого искусства, которое говорило бы о любви так, как говорит она. И если выразить одной фразой суть того, что мы называем любовной лирикой, то в ней, в этой фразе, непременно окажутся рядом и духовное служение, и общая идея красоты и благородства, и путешествие в область сердечных переживаний, и самое главное – образ Прекрасной Дамы, мимо которого не прошел ни один поэт на протяжении всей истории человеческой цивилизации.

В этом смысле французской поэзии повезло как никакой другой – именно любовное чувство, перелитое в формы лирики, прежде всего классической, дано носителям французского языка и французской ментальности во всей полноте, яркости и разнообразии. Путь от чувства к стихам и от стихов к чувству породил безусловный феномен, который можно назвать комментарием к жизни и любви, и чем больше и глубже мы читаем французских поэтов, тем обширнее и подробнее становится этот комментарий. Наша книга – лишь небольшая часть «биографии сердца», в том ее виде, как она запечатлена русскими переводчиками, которые интерпретировали не только и не столько сам по себе язык поэзии, сколько язык любви, нередко дополняя и обогащая новыми оттенками канву оригинала.

Старая французская поэзия оперировала жесткими поэтическими формами: рондо и сонет, ода и баллада, эпиграмма и элегия – все эти виды стиха были тщательно разработаны, многократно и в мельчайших формальных подробностях воспроизведены авторами, старавшимися не только длинной чередой аллюзий и реминисценций связать между собой прошлое и настоящее, но и буквально из каждого стихотворения вылущить злободневный смысл. Большинство поэтических текстов тех эпох обращены к конкретным людям, друзьям и возлюбленным, знатным особам и покровителям, монархам и литературным противникам, – рядовым персонажам и героям событий, бывших тогда на слуху, вплоть до мельчайших бытовых эпизодов, канувших в вечность. Из этих мелочей создается реальная, не выветрившаяся и по сей день мозаика жизни, в которой, в частности, любовная поэзия занимает существенное, а иногда и первостепенное место.

Все это видно в строчках и строфах, создававшихся и в Средние века, и в эпоху Возрождения, и позднее – в восемнадцатом столетии, подарившем нам незабвенные образцы «высокой» и «низкой» поэзии. Рядом с воспеванием «вдохновительниц», рядом с благородным служением идеалу (нередко – именно Идеалу, поскольку во многих стихах тех эпох образ Прекрасной Дамы лишен бытовых примет и индивидуальных черт), всегда присутствовала иная традиция, более конкретная и личностная, назовем ее «вийоновской», в которой оживала и широко распространялась низовая культура, бросавшая вызов общепринятым взглядам и нормам своего времени.

Следствием куртуазного культа Дамы – реального и литературного – стал пересмотр в обществе всего комплекса отношений между мужчиной и женщиной. В аристократических и зажиточных кругах становилось важным признание духовности в этих отношениях. Низовая культура, в которой всегда ярки эротические мотивы, по-своему отреагировала на куртуазную любовь, перенеся ее завоевания из области запретов и серьезного чувства в откровенный показ и насмешливое обыгрывание всего «заповедного». Место высокой и трепетной страсти занимал низкий адюльтер, но строился он по законам, уже отработанным куртуазной любовью; в отличие от высоких жанров литературы, героями которых становились представители высшей знати, дворянства и духовенства, герои низовой культуры – рядовые люди, а то и представители «дна»: нищие, воры, гулящие девицы.

Любовная лирика старого времени переполнена фривольными мотивами. Слово «фривольный» не должно настраивать на легкомысленный лад. За те века бытования французской поэзии, которые представлены в этой книге, многочисленные поэты отдали дань, если можно так сказать, «пограничной» традиции, в зоне действия которой располагаются не только любовные и эротические стихи, но и иронические, и сатирические, охватившие самые разные поэтические жанры от эпиграммы до стихотворной сказки. Это так называемая «легкая» поэзия, которая отнюдь не легка для перевода; наоборот – она предполагает виртуозное исполнительское мастерство, сохраняющее особенности оригинала.

Во Франции подобное мастерство, как правило, оттачивалось на идеологическом поле; не случайно, например, в семнадцатом веке, открывшем поэтическое барокко, любовная лирика и политика оказались нерасторжимо переплетены – настолько, что эта эпоха «любви и либертинажа» до сих пор находит самый живой отклик у всех, кто в нее погружается. Поэзия барокко с ее подспудным трагизмом, с ее эмблематикой, с ее стилистическими оксюморонами и повышенным интересом к собственно поэтической технике стала напрямую перекликаться с эсхатологическими настроениями читающей аудитории, ее пристрастиями и жаждой нового. Не тоталитарные устремления классицизма, не революционный пафос романтизма – а именно причудливое, тайное и не всегда добронравное бунтарство барокко оказалось в Новейшее время созвучно гуманитарным настроениям европейского общества, стоящего на пороге и социальных, и этических перемен.

А если заглянуть, скажем, в восемнадцатый век, то мы убедимся в том, что любовная лирика не просто описывает или выражает чувства, – прежде всего она изучает нравы. Этому посвящены сотни страниц позднейших исследований. По словам историка Мишеля Делона, тогда во Франции повсюду царила поэзия: «Она звучала на улицах и в салонах. Рифмовали всё – не только поздравления по случаю семейных праздников или общественных событий; рифмовали, чтобы придать ясность беседам на серьезные темы. Вольтер завоевал славу самого крупного поэта эпохи, и свои представления о жизни он излагал александрийским стихом… В ряду наслаждений того времени первое место было отдано любви, не столько в ее жизненных реалиях, сколько в представлениях о ней и людских прихотях».

Эпоха переполнена деталями, жестами, намеками, поступками, текстами, свидетельствовавшими о возрождении античной традиции и завоеваниях новой чувственности. «Античность, – замечает Делон, – это и культура, и ее видимость… Вежливость становится искусством изящно говорить непристойности, а поэзия подпадает под чары распутства, не используя при этом ни одного грязного словца». Известный филолог Ефим Эткинд, анализируя переводы Батюшкова из Парни, писал о том, что эротические элегии давали переводчику возможность выразить свое мироощущение и свой темперамент, поскольку, несмотря на фривольность сюжетов, в стихах Парни прежде всего были разработаны психологические характеристики и драматические конфликты. А на другом полюсе – столь завораживающие любовные послания Андре Шенье, который, по мнению Осипа Мандельштама, превратил элегию в светское любовное письмо, в котором свободно течет «живая разговорная речь романтически мыслящего и чувствующего человека».

Через «романтику» разума и сердца, которой была наполнена поэзия французского девятнадцатого века («Какой восхитительной эпохой был романтизм, когда такие поэты, как Гюго, Ламартин, Беранже, по-настоящему выражали в своих стихах чувства и душу нации!» – писал впоследствии «либертин» Аполлинер), мы довольно скоро приходим к другому поэтическому явлению, – к поэтике «проклятых» поэтов, и шире – ко всей атмосфере «конца века» и «прекрасной эпохи», к тому декадансу, что удивительным образом рифмуется и с сегодняшним нашим мироощущением, когда закат традиционной европейской культуры дает о себе знать с не меньшей трагической определенностью, чем столетие назад. И прежде всего – в любовной лирике.

Эта эпоха, прочно связанная с именами Верлена и Рембо, Малларме и Корбьера, Роллина и Лафорга, стала символом конца века, его сутью и выражением. С легкой руки Бодлера иронический сплин и меланхолическая самоиздевка превратились в литературную оппозицию той эпидемии скуки, которая поразила французское общество и породила непосредственное чувство разочарования и упадка. Любовные стихи становились скрупулезными исследователями сердечной смуты и хандры и, словно зеркала, множили фантазии и фантомы, доводя до трагедийных высот болезненные впечатления и раздумья.

Несколько позже академик А. Кони, человек зоркий и умный, отмечал в рецензии на книгу переводов И. Тхоржевского из новейшей французской поэзии: «Отличительной чертою произведений современных французских поэтов является печаль и притом по большей части личного характера. Французская душа, которая когда-то стремилась так много сделать для человечества вообще и веру в бессмертие личности восторженно заменила верой в торжество идей, как будто устала и изверилась в самой себе. Кругозор ее сузился, и, несмотря на громкие и красивые фразы о человечестве, вопросы личного счастья стали у французских поэтов на первом плане. В последней же области уже почти нет ни «музы, ласково поющей», ни «музы мести и печали», а лишь мелочный и эгоистический самоанализ».

В свое время эти слова звучали злободневно, Кони дважды с неодобрением подчеркивает слово «личный», – между тем после романтиков «личная» драма поэтов конца века стала подлинным поэтическим откровением, а «мелочный и эгоистический самоанализ» дал образцы блестящей лирики. Под воздействием Бодлера складывался определенный стиль «проклятых», где смешано высокое и низкое, поэтическая терминология, уличный жаргон и арго богемы, традиционность и формальные поиски, ведущие к свободному стиху. При этом весьма существенной оказалась романтическая традиция, но не та, которую позднее Аполлинер назовет «неким отзвуком декоративных красот романтизма», а скорее, по его же словам, та «пытливость», которая побуждает поэта «исследовать любую область, где можно найти для литературы материал, способствующий прославлению жизни, в каких бы формах она ни являлась».

В творчестве самого Аполлинера любовь драматична; это незаживающая рана, это «солнце с перерезанным горлом» – незабываемая метафора мощного лирического чувства. Любовь и смерть появляются почти всегда рука об руку. Здесь намечается та «область двусмысленности», которая так привлекает исследователей и комментаторов творчества Аполлинера и которая так пересекается с его биографией. Всю жизнь Аполлинер писал о своих несложившихся любовях; каждая новая была поводом помянуть прошлую, вновь напомнить об этом «аде» в душе, вырытом своими руками, о коренной, по его мнению, несхожести между мужчиной и женщиной, из которой проистекает все «злосчастие в любви», многократно испытанное самим поэтом.

Эту ноту подхватили многие лирики двадцатого столетия, и все-таки заповеди юношеской морали – смеяться, пить, петь и любить, – даже обогащенные трезвостью и мудростью возраста и опыта, остаются теми «словами-сигналами», по которым узнается и признается любовная лирика. «Я благодарен женщинам, потому что им обязана своим существованием моя поэзия!» – к этому восклицанию Беранже могли бы присоединиться все французские поэты.

Михаил Яснов

Гийом де Машо (1300–1377)

«Мне скорби в словах не излить!..»

Мне скорби в словах не излить! От страсти великой ожог Печаль мою требует длить И речи на пени обрек. У смерти ищу я защиты, Кричу, что ни час, что ни миг: «Сладчайшая, где вы сокрыты? Когда я увижу ваш лик?»
Мучительно жажду таить И ждать хоть единый глоток Привыкшему радостно пить Живительных взглядов поток. И все утешенья забыты, И пеней не сякнет родник. Сладчайшая, где вы сокрыты? Когда я увижу ваш лик?
Как длителен жизненный срок! Все слезы напрасно пролиты. Устам остается лишь крик: «Сладчайшая, где вы сокрыты? Когда я увижу ваш лик»?
Перевод А. Парина

«Как розан, алая, белей лилеи…»

Как розан, алая, белей лилеи,
Сиятельней рубина во сто крат,
Мадам, от вашей красоты хмелея,
Как розан, алая, белей лилеи,
Я цепенею и сказать не смею,
Что вашей красоте служить я рад,
Как розан, алая, белей лилеи,
Сиятельней рубина во сто крат.
Перевод А. Парина

«О дама, благославия твердыня…»

О дама, благославия твердыня,
Чья красота – всех благ моих залог,
Пусть ваша не сразит меня гордыня,
Пусть приговор не будет ваш жесток!
Когда ваш лик, который чист и строг,
Я лицезрю,
Бежать от вас даю зарок.
Благодарю!
В острог счастливый заточен я ныне,
Но проклинать не стану я острог:
Я рад любовной боли, чужд кручине,
И пыл, который душу в жар вовлек
И пламенем палящим сердце жег,
Боготворю.
Все муки были сердцу впрок.
Благодарю!
Но все-таки молю о благостыне -
Я заслужил ее в кругу тревог.
Ведь кроме вас не знаю я святыни,
И только вам служу я, видит Бог.
Вы столь добры, столь долго службы срок.
Я не корю
Судьбу, и я у ваших ног.
Благодарю!
Перевод А. Парина

«Будь прокляты пора, и день, и час…»

Будь прокляты пора, и день, и час,
Неделя, место встречи, месяц, год,
Будь проклята чета прекрасных глаз,
Принесшая мне тысячи невзгод,
И пыл моей души, и мыслей ход,
И верность, и желанья громкий глас,
Будь проклят плач, который жег не раз

Будь проклят лик, прекрасный без прикрас,
И взгляд, который сердце болью жжет
С тех пор, как страсть в душе моей зажглась,
И день, что начал лет ее отсчет,
И вид притворный, и притворства мед,
И нежность, что хранится не для нас,
И гордость, что загнать в тупик взялась
Мой дух больной, вкусивший горький плод.
Будь проклят жребий мой, и тайный сглаз,
И звезд на небе злобный поворот -
От них удачи светоч мой погас,
От них в душе не извести забот.
Молю: пусть Бог ее покой блюдет,
Чтоб честь ее и жизнь не пресеклась.
Молю, чтоб он от всех страданий спас
Мой дух больной, вкусивший горький плод.
Перевод А. Парина

«Я с дамами, с любовию прощаюсь…»

Я с дамами, с любовию прощаюсь,
С влюбленными и с жизнью средь любви,
К поре благой обратно возвращаюсь,
К богам, что встарь хранили дни мои,
Нет больше сил служить
Надежде и Венере, в грезах жить.
Бежать и клясть все радости пристало,

Хочу, чтоб длился плач, не прекращаясь,
Чтоб душу слезы в глубях погребли
И чтобы тело, в воду обращаясь,
Исчезло на поверхности земли.
В ключи, чтоб всех поить,
Алфея с Аретузой обратить
Смог Зевс – и плачу я немало,
Утратив то, что сердце обожало.
Честь умерла, и, в горестях кончаясь,
Блуждает Верность от Любви вдали,
И Правду, с коей жил я, очищаясь,
Убить и схоронить враги смогли.
Я стану слезы лить.
Я не устану сетованья длить.
Мечтаю, чтоб рекою тело стало.
Утратив то, что сердце обожало.
Перевод А. Парина

«Душа моя, богиня, свет небесный…»

Не говорить вам ласково: «Мой друг!»
Меж «мой» и «друг» отсутствует «любезный»,
Душа моя, богиня, свет небесный.
Такую мелочь подарить уместно.
Усладу в сих словах мой ловит слух,
Хоть и не назван я любимым вслух.
Душа моя, богиня, свет небесный,
Ну что б, со мной беседуя сам-друг,
Не говорить вам ласково: «Мой друг!»?
Перевод А. Парина

«Лилея, роза, зелень, вёсны…»

Лилея, роза, зелень, вёсны,
Бальзам и нежный аромат,
Дарительница всех отрад,
Дары Природы плодоносной,
Все есть у вас – и в плен я взят.
Лилея, роза, зелень, вёсны,
Бальзам и нежный аромат.
Коль не поверит разум косный,
Я повторить хваленья рад
И сто, и тыщу раз подряд:
Лилея, роза, зелень, вёсны,
Бальзам и нежный аромат,
Дарительница всех отрад.
Перевод А. Парина

Карл Орлеанский (1394–1465)

Песня VIII

Советуй, сердце, как мне быть,
Что, если к милой поспешу я
Поведать, как, по ней тоскуя,
Не можешь мук переносить?
Она сумеет рассудить
Твою любовь, не негодуя,
И доброй вестью залечу я
Твою хандру. Пора решить:
Советуй, сердце, как мне быть?
Перевод М. Талова

Песня X

Как я, влюбленными глазами,
Обворожит она красами,
Врожденной нежностью своей.
Осанка, говор, блеск очей
Овладевают вмиг умами,
Лишь стоит присмотреться к ней,
Как я, влюбленными глазами.
Ей смотрит вслед толпа людей,
И стар, и млад, шепча часами:
«С небес богиня перед нами
Сошла в сиянии лучей». -
Лишь стоит присмотреться к ней.
Перевод М. Талова

«Явился май – любовь не спит…»

Явился май – любовь не спит,
Велит влюбленным веселиться.
А я не стану суетиться,
Мне буйство майское претит.
И никого не удивит,
Что дух мой радости дичится.
Явился май – любовь не спит,
Велит влюбленным веселиться.
Я сплю – и бденье не прельстит:
Рассудок мой привык лениться,
И нет охоты волочиться
За жизнью, сладкой лишь на вид.
Явился май – любовь не спит.
Перевод А. Парина

Смотрите, лучше не смотрите
На ту, которой я служу.
Я сразу вас предупрежу:
Сердца от страсти берегите!
Прибегните к такой защите:
Зажмурьтесь, видя госпожу.
Смотрите, лучше не смотрите
На ту, которой я служу.
Такие прелести, поймите,
Сразят и фата, и ханжу.
Я вам советом угожу:
На дивный лик, являясь в свите,
Смотрите, лучше не смотрите!
Перевод А. Парина

«Я поцелуи не приму…»

Я поцелуи не приму,
Что раздают по этикету
Или при встрече для привету
Их дарят всем и никому.
Кто хочет, их накопит тьму.
От их обилья толка нету.
Я поцелуи не приму,
Что раздают по этикету.
Что ж мило сердцу моему?
Те, что даются по секрету.
Поверьте здравому совету:
Все остальные – ни к чему. Я поцелуи не приму.
Перевод А. Парина

«На вашу красоту смотреть…»

На вашу красоту смотреть,
Моя возлюбленная дама,
Столь радостно, скажу вам прямо,
Что вам и не уразуметь.
Меня тоске не одолеть,
Пока глазам дано упрямо
На вашу красоту смотреть,
Моя возлюбленная дама.
Плетет злоречье сплетен сеть,
Чтоб вам вредить, прекрасной самой.
Подальше я уйду от срама,
Хоть мне отрадно днесь и впредь
На вашу красоту смотреть.
Перевод А. Парина

«Ваш рот речет: «Целуй меня!»…»

Но, недреманна, ждет Опасность,
И наготове западня.
Единый поцелуй, звеня,
Пускай вместит желанья страстность.
Ваш рот речет: «Целуй меня!» -
И в смуту сердца вносит ясность.
Без страха не живу ни дня:
Мою любовь пугает гласность
И тайных взглядов ежечасность.
Как вырвать душу из огня?
Ваш рот речет: «Целуй меня!»
Перевод А. Парина

«Ах, ужель не хотите…»

Ах, ужель не хотите,
Чтобы вашим я стал?
Я ведь воли не дал
Нетерпенью и прыти.
Только слово шепните,
Чтоб никто не слыхал!
Ах, ужель не хотите,
Чтобы Вашим я стал?
Ваша верность в зените
И достойна похвал.
Но и пыл мой немал,
Что за прок в волоките?
Ах, ужель не хотите?
Перевод А. Парина

«Передо мною вы в долгу…»

Передо мною вы в долгу -
Сто поцелуев задолжали.
Я этот долг прощу едва ли,
Удобный миг подстерегу.
Хоть знаю: в замкнутом кругу
Вас опасения сковали,
Передо мною вы в долгу -
Сто поцелуев задолжали.
Я закладную берегу -
Платите, раз ее давали.
Под стражу как бы вас не взяли -
Любовь в истицы взять могу.
Передо мною вы в долгу.
Перевод А. Парина

Франсуа Вийон (1431-после 1463)

Баллада о дамах былых времён

Скажи, в каких краях они,
Таис, Алкида – утешенье
Мужей, блиставших в оны дни?
Где Флора, Рима украшенье?
Где Эхо, чьё звучало пенье,
Тревожа дремлющий затон,
Чья красота – как наважденье?..
Но где снега былых времён?
Где Элоиза, объясни,
Та, за кого приял мученья
Пьер Абеляр из Сен-Дени,
Познавший горечь оскопленья?
Где королева, чьим веленьем
Злосчастный Буридан казнён,
Зашит в мешок, утоплен в Сене?..
Но где снега былых времён?
Где Бланка, белизной сродни
Лилее, голосом – сирене?
Алиса, Берта, – где они?
Где Арамбур, чей двор в Майенне?
Где Жанна, дева из Лоррэни,
Чей славный путь был завершён
Костром в Руане? Где их тени?..
Но где снега былых времён?
Принц, красота живёт мгновенье.
Увы, таков судьбы закон!
Звучит рефреном сожаленье:
Но где снега былых времён?..
Перевод Ф. Мендельсона