«…И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную...» (Мф. 19:29)
И стории о добром докторе Федоре Петровиче Гаазе до сих пор рассказывают в больницах и тюрьмах Москвы, но фактические подробности его жизни мало кому известны. В ней не было «чужой» боли и «плохих» людей. Не было своей семьи, так как он считал, что не хватит времени на отверженных: каторжников, бедных, больных. Он был католиком, но строгий свт. Филарет (Дроздов) благословил служить молебен о его здравии. Свою жизнь он прожил по слову Христа, отдавая все, что у него есть, людям.
Фатерланд и родина
В XIX столетии окрестности Курского вокзала были местом глухим и опасным. Ночью появляться здесь в одиночку не следовало. Но доктор спешил на вызов и решил пойти напрямую - через Малый Казенный. Случилось то, что должно было случиться: в переулке на него напали грабители и велели снять старую шубу. Доктор начал ее стягивать и приговаривать: «Голубчики, вы меня только доведите до больного, а то я сейчас озябну. Месяц февраль. Если хотите, приходите потом ко мне в больницу Полицейскую, спросите Гааза, вам шубу отдадут». Те как услышали: «Батюшка, да мы тебя не признали в темноте! Прости!» Разбойники бросились перед доктором на колени, потом не только довели до пациента, чтобы еще кто-нибудь не ограбил, но и сопроводили назад. После этого происшествия нападавшие дали зарок более никогда не лихоимствовать. Один из них впоследствии стал истопником в больнице Гааза (она же - Полицейская), а двое других - санитарами.
Большинство москвичей узнавали знаменитого доктора издалека. Зимой - по его шубе. В другие времена года - по долговязой сутулой фигуре. Легенды о Гаазе ходили уже при жизни, но записывать действительные события его биографии стали только после смерти доктора - со слов очевидцев.
Дед Гааза был врачом, доктором медицины в Кельне. Отец обосновался в маленьком городке Мюнстерейфель: открыл аптеку, женился. Всего в семье было две дочери и пятеро сыновей - в том числе Фридрих Иосиф, средний. Он родился 24 августа 1780 года. В 15 лет окончил католическую школу, поступил на факультет философии и математики в Иенский институт, где стал лучшим учеником курса. Затем получил медицинское образование в Венском университете - старейшем в германоязычных странах. Своей профессией Гааз избрал офтальмологию.
С 19 лет Гааз имел врачебную практику в Вене и пользовался успехом как замечательный специалист. В частности, он вылечил глаза князю Репнину, русскому посланнику при венском дворе. Тот пригласил молодого врача в Россию, посоветовал для карьеры обосноваться в Москве. Приглашение Гааз принял, но приехать смог только через год после смерти Репнина.
Прибыв в 1802 году, немецкий врач тут же получил обширную частную практику, приносившую огромный доход. Вскоре он приобрел и роскошно обставил собственный дом в центре Москвы. Купил в Подмосковье усадьбу и завел там суконную фабрику.
Помимо частной практики Гааз занимался лечением бедных - в Преображенской, Павловской и Староекатерининской больницах. В Павловской отличился и как терапевт. За это немецкого доктора, по настоянию императрицы Марии Федоровны, наградили орденом Святого Владимира, а в 1806 году назначили главным врачом.
В 1809–1810 годах Гааз совершил два путешествия на Северный Кавказ, где объехал и описал неизвестные в то время источники в Минеральных Водах, Кисловодске, Пятигорске, Железноводске (теперь - Ессентуки). Изучив целебные свойства воды, Гааз описал их в книге, обратив тем самым внимание правительства на кавказские минеральные воды. Уже после Гааза, с 20-х по 50-е годы XIX века, начинается создание на кавказских источниках курортов. Источник №23 в Ессентуках до сих пор называется Гаазовским.
В 1812 году у Гааза заболели отец и мать, он оставил пост главного врача в Павловской больнице и поехал в Германию. Но тут в России началась война с Наполеоном, и Федор Петрович стал военным врачом. Он помогал раненым под Смоленском, на Бородинском поле, в сгоревшей Москве. В составе русского войска (полковым врачом) дошел до Парижа. В 1814 году, после окончания войны, приехал в родной город Мюнстерейфель - к умирающему отцу. Мать и братья упрашивали Гааза остаться в Германии, но доктор ответил, что слился душой с русским народом, понял и полюбил его. После смерти отца Фридрих Иосиф Гааз навсегда покинул первую родину и более никогда не выезжал за пределы Российской империи.
Когда Гааз вернулся в Москву, обнаружилось, что он в совершенстве выучил русский язык. До похода он мог говорить только на немецком и латыни. Обычно в больницах, где он консультировал, рядом был переводчик. Со временем Гааз так овладел русским языком, что сам поправлял русских чиновников. К концу жизни он на русском говорил лучше, чем на родном немецком.
Кошки в штате аптечного управления
По возвращении Гааз еще десять лет исполнял должность главного врача Павловской больницы. В 1825 году правитель Москвы Дмитрий Голицын заявляет, что Федор Петрович себя прекрасно зарекомендовал и хорошо бы его сделать главным врачом столицы.
Главное аптекарское и медицинское управление находилось в храме Успения Пресвятой Богородицы на Покровке (снесенном в советское время). В течение года Гааз заседал здесь в качестве руководителя. За это время навели чистоту во всех больничных учреждениях. Починили аптекарские склады, страдающие от нашествия мышей и крыс. Завели кошек, включенных в штат аптекарско-медицинской конторы. Многие перестройки Федор Гааз делал за свой счет.
У него появилось множество завистников: раньше лекарства можно было воровать и списывать на мышей, а тут вдруг все упорядочили с немецким педантизмом. Начались доносы: мол, главный врач растрачивает казенные деньги. Гааз не выдержал и уволился с этой должности, решив, что больше пользы принесет, работая простым врачом. Многие судебные тяжбы, в которые его втянули в это время, длились еще 10–12 лет. Все эти процессы он выиграл.
Хождение на пруте
К концу 20-х годов к фигуре Гааза все в Москве привыкли. Он был заметен издалека. Для своего времени он был высоким человеком - более 185 сантиметров. Из-за того что собеседники обычно были ниже ростом, доктор привык сутулиться. Он носил по моде своей юности белые жабо и манжеты, черный фрак с орденом Святого Владимира, черные бархатные панталоны, белые шелковые чулки и черные стоптанные туфли со стальными пряжками. Волосы гладко зачесывал назад. Когда облысел, стал надевать рыжий парик, потом подумал, что выглядит смешно, и начал коротко стричься. В холодное время облачался в старую волчью шубу. В этой серо-белой, с выпавшими меховыми кусками шубе его узнавали издали. И многие сразу бежали к нему просить помощи.
Задолго до описанных событий, в конце XVIII века, когда в России правила Екатерина II, Россию посетил известный филантроп и тюрьмовед Джон Говард. Он исследовал тюрьмы Москвы, Петербурга, Киева и, в частности, Херсона. В одной из тюрем Херсона он заразился холерой и умер. По замечаниям Говарда были составлены рекомендации для министра внутренних дел. Эти записки изучали более 20 лет. Ушли из жизни и Екатерина II, и Павел I. На престол взошел император Александр Павлович. Он повелел быстрее учесть эти замечания. Министр народного просвещения и духовных дел, главный прокурор Александр Голицын учредил Всероссийское тюремное попечительство, которое следило за тем, чтобы тюрьма исполняла закон, но не мучила заключенных и тем самым давала возможность нравственного исправления. В Москве обществу своим авторитетом помогал святитель Филарет (Дроздов), а сердцем, двигателем московского филиала был доктор Федор Гааз.
В столице действовало пять тюрем. Заключенных почти не кормили, поскольку денег выделялось крайне мало. Бывали случаи (правда, не в Москве), когда человек в одиночной камере умирал от голода. Так и записывали: «Иван Смирнов опух с голоду». Это было совершенно буднично. Мужчины и женщины сидели в одной камере. Большинство тюрем по 40–50 лет не ремонтировалось. Заключенных не водили в баню, одежда кишела вшами и блохами. Были такие ужасы, о которых даже говорить не хочется.
Губернатору и московскому митрополиту обо всех безобразиях докладывал секретарь тюремного комитета - Федор Гааз. И он возглавлял работы по ликвидации подобных бесчинств.
В 20-е годы XIX столетия, чтобы сократить число конвоиров, ручные и ножные кандалы заключенных стали приковывать к длинному пруту. На каторгу шли от трех до шести лет (в срок заключения эти годы не включались). В день проходили от 15 до 25 километров. Прут и сам по себе был тяжелый. А на него еще «нанизывалось» 20–40 человек - разного роста, возраста, тяжелобольные, без ноги или руки. С обеих сторон прут держали солдаты. Представьте себе, как себя чувствовал человек ростом метр сорок, если солдаты были под метр восемьдесят. К тому же кандалы мерзко лязгали, это быстро начинало раздражать, а ведь шли почти целый день - с 10-минутными перерывами через каждые три часа.
Гааз упрашивал тюремный комитет и министра внутренних дел, чтобы вместо прута сделали цепь, которая позволила бы заключенным передвигаться более свободно. В Москве и Московской губернии прут был отменен. На цепь приковывалось по пять-шесть человек определенной комплекции, чтобы им было вместе легче идти. Причем, только рецидивистов и тех, кто совершил тяжелые преступления. Всех остальных, по настоянию доктора Гааза, освободили и от цепи…
Легкие кандалы
Через Воробьевскую пересыльную проходили заключенные из 23 губерний Центральной России. Гааз всех встречал и выслушивал, жалобы записывал. О нуждах каждого конкретного узника беседовал с о. Филаретом. Помогал заключенным писать и переправлять письма родственникам. Узнавал, хватает ли денег у семьи, и по возможности высылал вспоможение - для чего содержал целый штат доверенных курьеров.
Если заключенный был болен и другие заключенные начинали его чураться, то Гааз обязательно подходил к такому человеку, пожимал руку, обнимал, чтобы показать другим, что через контакт его болезнь не передается.
До Гааза в кандалы заковывали всех заключенных - он запретил это делать. Настоял на том, чтобы некоторые заключенные - больные, женщины - отправлялись по этапу на телегах.
На него продолжали жаловаться. Однажды пришла жалоба, что Гааз не позволяет одну из сестер-близняшек отправлять на каторгу. Одна из них лежала в больнице, другая была здорова, и чиновники хотели ее отправить по этапу. Гааз настоял на том, чтобы сестер не разъединяли, а оставили в тюремной больнице. Он сказал, что Бог дал им одну силу на двоих.
Гааз ввел особые кандалы. Они так и назывались - «гаазовские». До него оковы были очень тяжелые: ручные весили около 16 килограммов, ножные - примерно шесть. Часто они стирали запястья и щиколотки до кости, зимой сильно обмораживали, а летом от них развивался ревматизм. Министр внутренних дел утверждал, что металл нагревается, и кандалы греют заключенных. Гааз предложил министру самому носить кандалы и посмотреть, как они будут греть. Он требовал совсем отменить кандалы, но власти не разрешали этого сделать. И доктор занялся экспериментами. Месяц носил кандалы сам, пока не подобрал такой размер оков, что они были не очень тяжелы и не очень легки. С внутренней стороны кандалы обивались кожей, чтобы не обмораживались и не стирались руки и ноги. Эти кандалы утвердили, и они стали повсеместно применяться в России.
К тому же Федор Гааз придумал, что надо делать общую цепь на поясе и к ней пристегивать и ручные, и ножные кандалы - а не как раньше, когда от ручных и ножных кандалов отдельные цепи шли к пруту. Представьте, так нужно было идти километров двадцать пять…
До конца XIX века, чтобы заключенные не сбежали, им выбривалась часть головы, правая или левая. Когда на одной половине волосы отрастали, то выбривалась другая. В Сибири в холодное время года обритая голова сильно мерзла. Доктор настоял на том, чтобы с октября людям не брили головы.
Гааз входил в камеру даже к самым опасным преступникам, беседовал, расспрашивал о жизни. Он всем доказывал, что если и можно скрыть преступление перед полицией, то перед Богом не скроешься. Эти увещевания, не назидательные, а дружеские, имели на заключенных огромное воздействие. Многие после заключения навсегда бросали заниматься грабежами и убийствами.
Вместе с этапом
Просыпался Гааз около шести утра, пил настой на смородиновом листе. Молился - у него была в доме католическая церковь Петра и Павла. С половины седьмого утра начинался прием страждущих. Обычно он продолжался до 8–9 часов утра (иногда - до 14 часов). Затем Гааз ехал в пересыльную тюрьму на Воробьевы горы, в 12 часов он обедал - кашей, овсяной или гречневой - и отправлялся в Бутырку. После этого объезжал свои больницы. Вечером опять посещал храм Петра и Павла, ужинал - опять же гречневой кашей или овсянкой на воде без соли и сахара - и возвращался в больницу. Прием порой продолжался до 11 часов вечера. К часу ночи Гааз засыпал. И так изо дня в день.
Удивительно, как Гааз везде успевал. Ездил он в старой пролетке. Изначально у него была четверка с каретой, но со временем он ее продал - вместе с домом, картинной галереей, суконной фабрикой и загородным поместьем, - чтобы деньги раздать заключенным и нищим. В старости для езды по городу Гааз покупал на конном рынке лошадей, предназначенных на убой.
Много сил Федор Гааз уделял и Московскому тюремному замку, ныне Бутырской тюрьме. Тюрьма эта появилась в 70-е годы XVIII столетия и была довольно грязная, плохо застроенная, не имела канализации. Внутри был храм, но очень тесный. Гааз и святитель Филарет добились, чтобы храм расширили. Вокруг специально построили камеры, и заключенные, которые не помещались внутри, могли наблюдать за службой. Во дворах тюрьмы посадили сибирские тополя для очищения воздуха, а вокруг был проведен дренаж и устроены мостовые. Гааз организовал для заключенных мастерские: портняжную, сапожную, столярную, переплетную. (Столярная мастерская действует до сих пор, там делают самые дешевые в наше время табуретки.)
Как-то Бутырскую тюрьму посетил император Николай I. Ему шепнули, что некоторые заключенные симулируют, а Гааз их покрывает. Николай стал выговаривать доктору, тот упал на колени. Император говорит: «Ну полно, Федор Петрович, я вас прощаю». А тот отвечает: «Я не за себя прошу, а за заключенных. Посмотрите, они слишком старые, чтобы отбывать наказание. Отпустите их на волю». Император был настолько растроган, что пятерых амнистировал.
Рядом с Бутыркой Гааз организовал приют для детей, чьи родители находились в тюремном замке. В старые времена семья часто была вынуждена ехать за осужденным отцом в ссылку. Чтобы облегчить участь родственников, оставшихся без кормильца, Гааз устроил, во-первых, дом дешевых квартир для жен заключенных, а во-вторых, школу для детей сосланных родителей.
Отдельной заботы требовали этапы заключенных. Гааз вошел в соглашение с двумя московскими предпринимателями - с лесопромышленником-старообрядцем Рахмановым и булочниками Филипповыми. Этапируемых вели из Воробьевской пересыльной тюрьмы через весь город около трех часов. Чтобы они перед выходом из Москвы отдохнули, за счет Рахманова в районе нынешней площади Ильича был устроен небольшой полуэтап - отгороженный дворик, где заключенные могли сесть, попрощаться с родными. Там же сердобольные москвичи наделяли этапируемых снедью и деньгами. Филипповы поставляли всем заключенным сытные калачи: их специально пекли на соломе, на хорошо просеянном тесте, они не черствели и очень помогали в дороге.
Гааз иногда сопровождал заключенных и после выхода из Москвы. Разговаривая, шел с ними по Владимирскому тракту (сейчас - шоссе Энтузиастов). По требованиям доктора тракт выровняли и по обочинам устроили специальные навесы, чтобы в случае дождя заключенные могли укрыться. Многие вспоминают, что даже зимой можно было видеть человека, уже пожилого, в старой волчьей шубе, который провожал арестантов, доходя с ними до нынешней Балашихи.
Помогал Федор Петрович заключенным и наводить справки по делу следствия. Ввел для этого особый институт «справщиков». Невинно осужденных пытался вызволить на волю, этим, по его просьбам, занимались квалифицированные юристы. Но большую часть работы проделывал сам Гааз.
Один чиновник вспоминает, как к нему пришел какой-то человек в крылатке и попросил навести справки об одном заключенном. Рассмотрев документы, чиновник сказал, что тут не хватает выписки из полицейской части с другого конца города. Гражданин в крылатке отправился через всю Москву за нужным документом. Вернулся он назад совершенно промокший, потому что по пути попал под ливень. Когда он подавал документ, чиновник спросил, кто он, и услышал фамилию знаменитого доктора. Это его так изумило, что чиновник всю жизнь потом рассказывал об этом случае, а после смерти Гааза сам вошел в тюремный комитет и делал все для того, чтобы помочь заключенным. Федору Гаазу в тот момент было более 60 лет.
Полицейская больница
 |
|
Бюст Федора Гааза |
На Воробьевых горах Гааз устроил тюремную больницу на 120 коек. Ввел сиделок в мужских отделениях, чего раньше не было. Обязательно сам обходил всех пациентов.
Со временем он совсем сюда переехал, стал главным врачом. Здесь у Гааза были две крохотные комнаты. Они были скромно обставлены: стол (он сохранился), старая железная кровать, на стене - Распятие, копия «Мадонны» Рафаэля. Имелась небольшая коллекция шкатулок и старых телескопов. Гааз любил наблюдать ночью за звездами: так он отдыхал.
Во многих делах помогал Гаазу святитель Филарет (Дроздов), митрополит московский. Например, «справщики», которые ездили по делам заключенных по 23 губерниям, могли по благословению свт. Филарета останавливаться в монастырях. Он ходатайствовал за Гааза перед императором и погашал многие жалобы на доктора. Свт. Филарет был вице-президентом Московского отделения тюремного комитета. Однажды во время заседания Гааз начал в очередной раз доказывать, что некоторые заключенные-рецидивисты вовсе не так виновны, как изобличает их суд. Святитель сказал: «Что вы все защищаете рецидивистов, без вины в тюрьму не сажают». Гааз ответил: «А как же Христос? Вы забыли о Христе!» Все опешили. Свт. Филарет встал и сказал: «Федор Петрович, в этот момент не я Христа забыл, а это Христос меня покинул». После этого до конца дней между свт. Филаретом и доктором Гаазом установилась крепкая дружба.
Федор Гааз любил посещать православные храмы. Обязательно в день православной Пасхи христосовался со всеми, объезжал подведомственные ему тюрьмы, дарил пасхальные яйца, угощал куличами и пасхами.
Последние два года жизни Федор Гааз проводил в основном в Полицейской больнице, принимая больных. Часто его навещал святитель Филарет, приносили освященные просфоры. Когда Гааз был при смерти, множество людей просили главного священника Полицейской больницы иерея Алексея Орлова отслужить молебен о выздоровлении Гааза. О. Алексей обратился к свт. Филарету с вопросом: можно ли отслужить православный молебен за человека, который исповедует католическую веру? Святитель ответил: «Бог благословил молиться за всех живых». Молебен отслужили, и Гааз некоторое время себя чувствовал очень хорошо. За две недели, которые отпустил ему Господь, он объехал все учреждения, которые были созданы на протяжении его жизни в Москве.
Гааз скончался 14 августа 1854 года. На его похороны на Немецкое кладбище пришло более 20 тысяч человек из 170 тысяч живущих в то время в Москве. На могиле доктора поставили скромный камень и крестик. Со временем бывшие заключенные оплели оградку могилы «гаазовскими» кандалами.
Доктор Гааз был глубоко верующим человеком, прихожанином католического храма св. Людовика на Малой Лубянке. Однако именно он добился постройки православного храма св. Троицы на Воробьевых горах рядом с пересыльной тюрьмой.
На свои деньги он покупал Евангелия и молитвословы для бедняков и заключенных, дружил с православными священниками, знал все тонкости православной литургии и считал православие сестрой католицизма.
На вопрос, почему он, немец, католик, не возвращается из России к своим единоверцам, доктор ответил:
«Да, я есть немец, но прежде всего я есть христианин. И, значит, для меня „несть эллина, несть иудея…“ Почему я живу здесь? Потому что я люблю, очень люблю многие здешние люди, люблю Москву, люблю Россию и потому, что жить здесь - мой долг. Перед всеми несчастными в больницах, в тюрьмах».
Военный врач
В качестве главного врача военного госпиталя, Гааз ездил по Северному Кавказу, где открыл, исследовал и подробно описал источники целебных минеральных вод, вокруг которых позднее возникли известные курорты - Железноводск, Пятигорск, Ессентуки и Кисловодск.
Когда армия Наполеона вторглась в Россию, доктор сопровождал русские войска в походах от Москвы до Парижа: оперировал, лечил больных, контуженных, раненых, переводил с французского, беседовал с солдатами и офицерами.
“Возбуждал гнев боящихся благотворением сделать удовольствие”
Положение арестантов в московских тюрьмах в то время было страшным: грязь, сырость, отсутствие нар, переполненные камеры, содержание впроголодь.
Федор Петрович Гааз стал членом и главной движущей силой «Комитета попечительства о тюрьмах». Комитет был учрежден по особому указу императора, в него входил митрополит Московский Филарет.
По воспоминаниям Герцена, «Гааз ездил каждую неделю в этап на Воробьевы горы, когда отправляли ссыльных….В качестве доктора…он ездил осматривать их и всегда привозил с собой корзину всякой всячины, съестных припасов и разных лакомств: грецких орехов, пряников, апельсинов и яблок для женщин. Это возбуждало гнев и негодование благотворительных дам, боящихся благотворением сделать удовольствие».
Разговор об осужденных
Известен разговор доктора с митрополитом Филаретом о судьбе осужденных:
«Вы все говорите о невинно осужденных, Федор Петрович, но таких нет, не бывает. Если уж суд подвергает каре, значит, была на подсудимом вина…
Гааз вскочил и поднял руки к потолку.
Владыко, что Вы говорите?! Вы о Христе забыли.
Вокруг тяжелое, испуганное молчание. Гааз осекся, сел и опустил голову на руки.
Митр. Филарет глядел на него, прищурив и без того узкие глаза, потом склонил голову на несколько секунд.
Нет, Федор Петрович, не так. Я не забыл Христа… Но, когда я сейчас произнес поспешные слова… то Христос обо мне забыл».
Отменил пытки
Гааз сумел добиться отмены так называемого «прута» - по сути орудия пытки, которое использовали для предупреждения побегов идущих по этапу. Прикованные намертво к железному пруту, со стертыми до крови руками, шли больные и здоровые, старики и дети, мужчины и женщины. Тех, кто падал, волокли остальные, мертвых на привале отстегивали, заменяя их живыми. Всем идущим по этапу брили половину головы.
Благодаря Федору Петровичу прут был заменен легкими, кандалами, а в тех губерниях, где прут еще сохранялся, наручники стали обшиваться кожей или сукном. Надев на себя облегченные кандалы, доктор ходил в них по своей комнате вокруг стола, считая круги, пока не «проходил» 5-6 верст. Так он испытывал свое изобретение. Гааз добился отмены поголовного бритья, которое осталось обязательным только для каторжных.
Тюремные больницы
Доктор руководил постройкой новых тюремных больниц, по его настоянию партии ссыльных, приходящих в Москву, оставались в ней на неделю. Он посещал каждую партию не менее четырех раз, обходил все помещения пересылаемых, говорил с ними, расспрашивал о нуждах, осматривал.
Заболевшие отделялись от партии, помещались в открытую Гаазом больницу при пересыльной тюрьме. Нарушая существующие законы, Гааз оставлял даже здоровых арестантов, если заболевал кто-либо из членов его семьи, сопровождающей ссыльного в Сибирь.
Для того, чтобы семьи не разлучались, доктор выкупал крепостных - жен и детей, чтобы они могли сопровождать своих близких.
Целовал больных
Спасая во время эпидемий холерных больных, он, в пример молодым врачам, сам мыл, обертывал и даже целовал зараженных. Этим он хотел доказать, что холера не передается от человека к человеку, что у нее «другие пути».
Он ходил по Москве, беседовал с людьми, учил, как вести себя, чтобы сократить вероятность заражения.
Однажды в больницу привезли крестьянскую девочку, умиравшую от волчанки. Язва на её лице была настолько уродлива и зловонна, что даже родная мать не могла к ней приблизиться. Доктор Гааз ежедневно сидел у ее постели, целовал девочку, читал ей сказки, не отходил, пока она не умерла.
Его считали юродивым, сумасшедшим
Чтобы помогать осужденным, доктор Гааз вникал во все подробности законодательства, писал бесконечные ходатайства, жалобы и требования. Не считаясь с субординацией, он обращался к царю, и к митрополиту, и даже к королю Пруссии (чтобы тот через свою сестру, русскую императрицу, повлиял на царя Николая I в решении вопроса о пруте).
Однажды на приеме у городского главы, после того, как тот строго отчитал его и попытался запретить увеличивать до бесконечности количество мест в тюремной больнице (тех, кто уже не умещался там, доктор устраивал у себя на квартире), Гааз в слезах упал перед ним на колени.
Его считали юродивым, сумасшедшим – доказывая свою правоту, он часто выглядел нелепо - суетился, хватался за голову, размахивал руками.
Молебны и панихиды об иноверце
Когда Гааз тяжело заболел и арестанты стали просить тюремного священника Орлова отслужить молебен о его здоровье, тот поспешил к митрополиту просить разрешения. Молебен о здравии иноверца по правилам служить было нельзя.
Митрополит Филарет, не дослушав объяснений священника, воскликнул: «Бог благословил нас молиться за всех живых, и я тебя благословляю! Когда надеешься быть у Федора Петровича с просфорой? Отправляйся с Богом. И я к нему поеду».
Прощаясь с умирающим, митрополит Филарет сказал: “В тебе исполняется реченное Спасителем: «Блаженны кроткие…Блаженны алчущие и жаждущие правды…Блаженны милостивые…Блаженны чистые сердцем…Блаженны миротворцы…» Укрепись духом, брат мой, Федор Петрович, ты войдешь в Царствие Небесное…”.
Когда его хоронили, более 20 тысяч человек пришли проводить доктора в последний путь. В православных храмах служились панихиды по немцу-католику. А на могильном камне высекли слова: «Спешите делать добро», которым он всегда следовал и которые можно считать его завещанием всем нам.
Звезды доктора Гааза
После его смерти, в скромной квартирке доктора в Гаазовской больницы, нашли плохую мебель, поношенную одежду, несколько рублей денег, книги и астрономические инструменты. Они были единственной слабостью покойного, и он покупал их, отказывая себе во всем. После тяжелого трудового дня он отдыхал, глядя в телескоп на звезды.
Единственным оставленным им по себе состоянием была последняя его рукопись о нравственных и религиозных началах его жизни, адресованная Женщине-Матери.
В 1909 году во дворе здания, в котором жил Гааз и где размещалась открытая им больница, был установлен памятник доктору работы знаменитого московского скульптора. Н.Андреева - автора старого памятника Гоголю. Скульптор работал безвозмездно из личного уважения к Гаазу.
Га́аз Фёдор (Иванович) Петро́вич (Фридрих-Иосиф, нем. Friedrich-Joseph Haass; 24 августа (4 сентября) 1780, Бад-Мюнстерайфель - 16 августа 1853, Москва) - русский врач немецкого происхождения, филантроп, известный под именем «святой доктор», католик.
Москвичи шутили, что доктору Гаазу, его кучеру и лошадям не менее 400 лет! Подаренную благожелателями новую карету и тройку лошадей он распорядился продать, а деньги перечислить на помощь бедным. Десятки лет ходил он в старомодном черном, порыжевшем от старости фраке, кружевном ветхом жабо, заштопанных чулках, вызывая недоумение, сожаление, а то и злую насмешку. Немногие тогда понимали, что перед ними – настоящий подвижник.
Фридрих-Йозеф Гааз родился 24 августа 1780 г. в Германии в городке Мюнстерейфеле близ Кельна в Германии. Дед его был доктором медицины, отец – скромным аптекарем. Это была благочестивая семья, в которой росло 8 детей. Несмотря на скромные средства, все пятеро братьев получили хорошее образование.Окончив католическую церковную школу, Фридрих поступил в Йенский университет, где посещал лекции по математике и философии, был учеником Шеллинга. В Вене он получил медицинское образование, специализировался по глазным болезням.
Из обобщенных воспоминаний современников о молодом преуспевающем докторе: «Учен не по летам. В медицинских науках всех превзошел. Латынь и греческий не хуже немецкого и французского знает; в математике, физике, астрономии весьма сведущ; по философии, по богословию любого ученого монаха за пояс заткнет. В Священном Писании начитан редкостно, все Евангелия наизусть помнит. А уж богобоязнен, благонравен… Однако не ханжа: своими добродетелями не чванится, чужих грехов не судит…Напротив, о любом и каждом норовит сказать что-нибудь доброе, похвальное. Ласков, приветлив без корысти; с сильными и богатыми не искателен; с простолюдинами, с прислугой кроток и милостив…»
В качестве главного врача военного госпиталя, Гааз ездил по Северному Кавказу, где открыл, исследовал и подробно описал источники целебных минеральных вод, вокруг которых позднее возникли известные курорты: Железноводск, Пятигорск, Ессентуки и Кисловодск.
Когда армия Наполеона вторглась в Россию, доктор сопровождал русские войска в походах от Москвы до Парижа: оперировал, лечил больных, контуженных, раненых, переводил с французского, беседовал с солдатами и офицерами о Божьем Промысле и медицине, ближе узнавал жизнь русского народа. И все больше чувствовал себя его частью…
Федор Петрович, так стал называться московский доктор Гааз стал главным врачом всех городских больниц. За свои заслуги он был награжден орденом Святого Владимира четвертой степени, удостоен чина надворного советника, был желанным гостем во многих аристократических домах. Был состоятельным человеком, владельцем каменного дома, деревни, крепостных крестьян, суконной фабрики. Но все его доходы уходили на помощь бедным. Не щадя себя, боролся Федор Петрович за справедливость, за права больных, чье положение в больницах было ужасающим. Доктор Гааз гневно укорял нерадивых, обличал наживающихся на бедах людей чиновников, писал пространные записки в высшие инстанции. И, конечно, нажил себе немало врагов – на него писали доносы, уверяли начальство, что он находится «не в здравом душевном состоянии», насмехались, издевались над ним…Гааз вынужден был подать в отставку, но он не был сломлен: «И один в поле воин!» – был убежден неугомонный доктор.
В 1828 г. произошло событие, окончательно поставившее его на крестный путь святого служения самой обездоленной части русского общества, а в их лице – Господу Богу.
По предложению своего друга, генерал-губернатора князя Голицына, Федор Петрович Гааз становится членом и главной движущей силой «Комитета попечительства о тюрьмах». Комитет был учрежден по особому указу императора, и в него входили многие именитые люди, в том числе московский митрополит Филарет. За четверть века доктор пропустил лишь одно из 253 ежемесячных заседаний комитета, когда сам уже тяжело заболел.
Положение арестантов в московских тюрьмах было страшным: грязь, сырость, отсутствие нар, переполненные камеры, где лица, виновные лишь в нарушении паспортного режима, содержались вместе с настоящими преступниками, больные вместе со здоровыми, дети вместе со взрослыми, а женщины, зачастую, вместе с мужчинами. В тюремных лазаретах больные лежали по двое-трое на одной кровати, содержались они впроголодь, так как надзиратели бессовестно обкрадывали несчастных.
Периодически из Москвы по бесконечной дороге, ведущей в Сибирь, отправлялись сотни каторжан. В год через Москву проходило примерно 4500 ссыльнокаторжных и столько же «бродяг», которых в кандалах вели к месту жительства. По воспоминаниям Герцена, «Гааз ездил каждую неделю в этап на Воробьевы горы, когда отправляли ссыльных….В качестве доктора…он ездил осматривать их и всегда привозил с собой корзину всякой всячины, съестных припасов и разных лакомств: грецких орехов, пряников, апельсинов и яблок для женщин. Это возбуждало гнев и негодование благотворительных дам, боящихся благотворением сделать удовольствие».
Гааз сумел добиться отмены так называемого «прута» – фактически орудия пытки, которое использовали для предупреждения побегов идущих по этапу. Прикованные намертво к железному пруту, со стертыми до крови руками, медленно шли больные и здоровые, старики и дети, мужчины и женщины. Тех, кто падал, волокли остальные, мертвых на привале отстегивали, заменяя их живыми; арестанты, скованные по пять человек по обе стороны прута, вмести шли, сидели, дремали, ели, справляли нужду. Всем идущим по этапу брилась половина головы. Благодаря Федору Петровичу, прут для всех, идущих по этапу через Москву, был заменен легкими индивидуальными, так называемыми «гаазовскими», кандалами; в тех губерниях, где прут еще сохранялся, наручники стали обшиваться кожею или сукном. Надев на себя облегченные кандалы, доктор ходил в них по своей комнате вокруг стола, считая круги, пока не «проходил» 5-6 верст. Так он испытывал на себе собственное изобретение. Гааз добился отмены поголовного бритья, которое осталось обязательным только для каторжных.
Доктор руководил постройкой новых тюремных больниц, преобразовывал, расширял и переоборудовал больницы для всех неимущих, крепостных и городской бедноты.
По его настоянию партии ссыльных, приходящих в Москву, оставались в ней на неделю. Он посещал каждую партию не менее четырех раз, обходил все помещения пересылаемых, говорил с ними, расспрашивал о нуждах, осматривал. Заболевшие, уставшие не только физически, но и душевно, отделялись от партии, помещались в открытую Гаазом больницу при пересыльной тюрьме. Нарушая существующие законы, Гааз оставлял даже здоровых арестантов, если заболевал кто-либо из членов его семьи, сопровождающей ссыльного в Сибирь. Для того, чтобы семьи не разлучались, доктор выкупал крепостных – жен и детей, чтобы они могли сопровождать своих близких. Все это требовало огромных расходов. Федор Петрович активно привлекал благотворителей, так как его дом, деревня, суконная фабрика давно уже были проданы, деньги пожертвованы на дела милосердия, а сам он много лет жил при больницах, отказывая себе даже в новом платье.
Будучи глубоко верующим человеком, доктор понимал, как важна для его подопечных духовная поддержка. Гааз устраивал тюремные библиотеки, школы для детей заключенных. Снабжал их букварями, Евангелиями, сам сочинил и издал несколько брошюр с «добрыми наставлениями и советами». Его «Азбука христианского благонравия» содержит тексты из 4-х Евангелий, Посланий Апостольских, проповедующих любовь, прощение, мир, кротость. Гааз развивал эти тексты, подкреплял их выписками из духовных книг, назидательными рассказами. Автор убеждал читателей не гневаться, не злословить, жалеть людей. Всем уходящим по этапу доктор собственноручно вешал на грудь сумочку с этой книжкой. Добился и того, чтобы иноверцы получали духовную литературу на родных языках.
Жена английского посла, посетившая пересыльную тюрьму в 1847 г. вспоминала: «…Когда я вошла в тюрьму, один арестант стоял на коленях перед Гаазом и, не желая встать, рыдал надрывающим душу образом…Перед отходом партии была перекличка. Арестанты начали строиться, креститься на церковь; некоторые поклонились ей до земли, потом стали подходить к Гаазу, благословляли его, целовали ему руки и благодарили за все доброе, им сделанное. Он прощался с каждым, некоторых целуя, давая каждому совет и говоря ободряющие слова…»
Помогая обездоленным, Гааз никогда не интересовался их происхождением, национальностью, религией. Среди спасенных им людей – православные, лютеране, мусульмане, раскольники, иудаисты…
Чтобы помогать невинно осужденным и облегчать участь виновных, доктор Гааз вникал во все юридические подробности тогдашнего законодательства, писал бесконечные ходатайства, обращался с жалобами, требованиями справедливости. Для достижения своих благородных целей он, не считаясь с субординацией, мог обратиться и к царю, и к митрополиту, и даже к королю Пруссии (дабы тот через свою сестру, русскую императрицу, повлиял на царя Николая I и он помог бы в решении вопроса о пруте). Он мог встать на колени и плакать, унижаться, требовать. Доказывая свою правоту, он часто выглядел нелепо – суетился, хватался за голову, размахивал руками и притоптывал на месте. Невозможно без слез читать о том, как однажды на приеме у городского главы, после того, как тот строго отчитал его и попытался запретить увеличивать до бесконечности количество мест в тюремной больнице (тех, кто уже не умещался там, доктор устраивал у себя на квартире), Гааз, не имея уже никаких аргументов в «оправдание» своей филантропии, в слезах упал перед генерал-губернатором на колени. Он не мог жить по-другому. Его считали юродивым, сумасшедшим, писали на него бесконечные доносы, оговаривали. Все его благородные начинания упирались в стену непонимания, отчуждения, а то и непримиримой ненависти.
Конечно, были и помощники, которые, жалея несчастных, уважая самого Гааза, от всей души помогали ему в делах милосердия. Но не было никого, кто по-настоящему понимал его. Потому что святой доктор видел и слышал человеческое горе не только глазами и ушами, но, прежде всего, сердцем и душой. Жил так, будто, подобно апостолам, принял Евангельскую истину из рук Самого Христа.
Доктор Гааз не имел своей семьи, его детьми и братьями были его больные, страдающие и беззащитные.
Спасая во время эпидемий холерных больных, он, желая приободрить личным примером молодых врачей, сам мыл, обертывал и даже целовал зараженных. Этим он хотел доказать, что холера не передается от человека к человеку, что у нее «другие пути». Рискуя жизнью, ходил по Москве, шел на площади, где шумели толпы, возбужденные слухами, будто «начальство и лекари пускают холеру», беседовал с людьми, учил, как вести себя, чтобы уменьшить вероятность заражения. И этим спас тысячи людей.
Москвичи узнавали его, выражали свою любовь, заказывали молебны о здравии «раба Божия Фёдора».
Однажды в больницу привезли крестьянскую девочку, умиравшую от волчанки. Страшная язва на её лице была настолько уродлива и зловонна, что в помещение, где находилась эта одиннадцатилетняя мученица, не мог войти никто, даже родная мать. И только доктор Гааз ежедневно подолгу сидел у ее постели, целовал девочку, читал ей сказки, не отходил, пока она не умерла.
Его вера в человека не имела границ. После восстания декабристов в московских салонах много говорили о высоких идеалах свободы, равенства, братства. Доктор Гааз всегда возражал на это: «Свобода всегда была, везде есть, свободу нам дал Спаситель Христос. Каждый человек может свободно решать: хорошее дело он хочет делать или дурное, доброе или злое. И равенство всегда было и есть, равенство перед Небом. И братство всегда было. И всегда может быть; надо лишь помнить уроки Спасителя. Каждый христианин есть брат всем людям».
Когда его бессовестно обманывали, он никогда не сожалел, что доверял человеку. «Да, бывают настоящие плуты-обманщики, кои крестятся и врут без совести…Такая ложь есть очень большой грех. Но если человек говорит и крестится, а я не хочу верить – это уже мой грех. А если он говорил неправду, а я верил, и он это видел, он, может быть, потом будет стыдиться и каяться…», – рассуждал доктор Гааз.
Известен случай, когда его пытался обокрасть бродяга, которого доктор взялся вылечить от какого-то недуга. Когда кража обнаружилась и сторож больницы отправился за квартальным, Гааз отпустил вора, дав ему полтинник и напутствовав пожеланием помнить Бога и исправить свою жизнь.
Однажды морозной ночью доктор спешил к какому-то больному. Двое преградили ему дорогу с требованием отдать им шубу и деньги. Гааз обещал это сделать, только просил сначала проводить его до нужного дома, дабы он не замерз по дороге раздетым. Один из грабителей узнал известного всем святого доктора и, попросив прощения, разбойники проводили Федора Петровича до места, чтобы никто не мог посягнуть на него.
Духовным завещанием святого доктора можно считать его «Призыв к женщинам», переведенный с французского языка лишь спустя много лет после смерти автора.
В этом призыве говорится: « ….Вы призваны содействовать возрождению общества…Не останавливайтесь в этом отношении перед материальными жертвами, не задумывайтесь отказываться от роскошного и ненужного. Если нет собственных средств для помощи, просите кротко, но настойчиво у тех, у кого они есть. Не смущайтесь пустыми условиями и суетными правилами светской жизни. Пусть требование блага ближнего одно направляет ваши шаги! Не бойтесь возможности уничижения, не пугайтесь отказа …Торопитесь делать добро!»
Черты доктора Гааза угадываются в образе князя Мышкина, о нем же он пишет вполне документально в 3 части «Идиота»: « В Москве жил один старик “генерал”, то есть действительный статский советник, с немецким именем; он всю жизнь таскался по острогам и по преступникам; каждая пересыльная партия в Сибирь знала заранее, что на Воробьевых горах ее посетит “старичок-генерал”. Он делал свое дело в высшей степени серьезно и набожно; он являлся, проходил по рядам ссыльных, которые окружали его, останавливался перед каждым, каждого расспрашивал о его нуждах, наставлений не читал почти никогда никому, звал всех «голубчиками» . Он давал деньги, присылал необходимые вещи… приносил иногда душеспасительные книжки и оделял ими каждого грамотного … Все преступники у него были на равной ноге, различия не было. Он говорил с ними, как с братьями, но они сами стали считать его под конец за отца. Если замечал какую-нибудь ссыльную женщину с ребенком на руках, он подходил, ласкал ребенка… Так поступал он множество лет, до самой смерти; дошло до того, что его знали по всей России, то есть все преступники»/
Из выступления доктора Гааза на очередном заседании «тюремного комитета» в 1833 г.: «…Когда я стою здесь, в сей прекрасной теплой зале перед столь досточтимыми особами, взирая на благородные добродетельные лица, и знаю, что после нашего заседания поеду к себе в благоустроенный дом или, ежели пожелаю, поеду в гости к доброму приятелю, то я не смею забывать, что в это самое мгновение, две-три версты отсюда, страдают люди в оковах, в холоде, в грязи, в тесноте между суровых и злодейских лиц своих невольных спутников, с которыми не могут ни на миг расставаться, никуда ни на один шаг не могут отдалиться, ибо все двери и ворота замкнуты, и нет у них никаких радостей, никаких облегчений, ни даже надежд на облегчение…»
Уже через много лет после смерти святого доктора председатель Петербургского тюремного комитета Лебедев писал: «Гааз, в двадцать четыре года своей деятельности, успел сделать переворот в нашем тюремном деле. Найдя тюрьмы наши в Москве в состоянии вертепов разврата и унижения человечества, Гааз не только бросил на эту почву первые семена преобразований, но успел довести до конца некоторые из своих начинаний и сделал один, не имея никакой власти, кроме силы убеждения, более, чем после него все комитеты и лица, власть имевшие».
Когда митрополит Филарет приехал проститься с умирающим Федором Петровичем, тот диктовал дополнения к завещанию. Митрополит прочел первый лист: «Я все размышляю о благодати, что я так покоен и доволен всем, не имея никакого желания, кроме того, чтобы воля Божия исполнилась надо мною. Не введи меня во искушение, о Боже Милосердный, милосердие Коего выше всех Его дел! На него я, бедный и грешный человек, вполне и единственно уповаю. Аминь.» Неожиданно для себя самого, владыка бережно, ласково погладил судорожно напряженные болью плечи умирающего, перекрестил его несколько раз и произнес: «Господь благословит тебя, Федор Петрович. Истинно писано здесь, благодатна вся твоя жизнь, благодатны твои труды. В тебе исполняется реченное Спасителем: “Блаженны кроткие…Блаженны алчущие и жаждущие правды…Блаженны милостивые…Блаженны чистые сердцем…Блаженны миротворцы…” Укрепись духом, брат мой Федор Петрович, ты войдешь в Царствие Небесное…»
Хоронили Федора Петровича Гааза на казенный счет. Более 20 тысяч москвичей вышли проводить святого доктора в последний путь. Гроб несли на руках до самого немецкого кладбища на Введенских горах. В православных храмах служились панихиды по немцу-католику. И никого это не удивляло.
А.Ф.Кони писал: «Мы мало умеем поддерживать сочувствием и уважением тех немногих действительно замечательных деятелей, на которых так скупа наша судьба. Мы смотрим обыкновенно на их усилия, труд и самоотвержение с безучастным и ленивым любопытством, “со зловещим тактом,- как выразился Некрасов, – сторожа их неудачу”. Но когда такой человек внезапно сойдет со сцены, в нас вдруг пробуждается чувствительность, очнувшаяся память ясно рисует и пользу, принесенную усопшим, и его душевную красоту, – мы плачем поспешными, хотя и запоздалыми слезами…Каждое слово наше проникнуто чувством нравственной осиротелости. Однако все это скоро, очень скоро проходит…Через год-другой горячо оплаканный деятель забыт, забыт совершено и прочно...У нас нет вчерашнего дня. Оттого и наш завтрашний день всегда так туманен и тускл….Будем, однако, надеяться, что память о Фёдоре Петровиче Гаазе не окончательно умрет и в широком круге образованного общества. Память о людях, подобных ему, должна быть поддерживаема как светильник, льющий кроткий, примирительный свет…Люди, подобные Гаазу, должны быть близки и дороги обществу, если оно не хочет совершенно погрязнуть в низменной суете эгоистических расчетов».
Более 150 лет прошло с тех пор. Современница доктора Гааза так описывает атмосферу тогдашней России: «У того общества …не было ни энтузиазма, ни веры, ни жара; оно было невозмутимо… неподвижно… окостенелое и равнодушное… Оно умело только глумиться и глумиться безразлично… но смеяться безразлично – признак мертвенности, отсутствия всяких высших интересов, симптом растления, нравственной порчи». Вам ничего это не напоминает? Похоже, хороших времен не бывает, просто жизнь всегда держится на таких вот подвижниках, кротких и бескорыстных, осмеянных и оплеванных, с восторгом кладущих душу свою за ближних и считающих саму возможность приносить себя в жертву высшей наградой.
В заключение хочется привести одну из последних дневниковых записей иеромонаха Василия (Рослякова): «Господи, Ты дал мне любовь и изменил меня всего, и я теперь не могу поступать по-другому, как только идти на муку во спасение ближнего моего. Я стенаю, плачу, устрашаюсь, но не могу по-другому, ибо любовь Твоя ведет меня, и я не хочу разлучаться с нею, и в ней обретаю надежду на спасение и не отчаиваюсь до конца, видя её в себе». Эти простые и пронзающие душу слова как нельзя лучше объясняют жизнь немца-католика Федора Петровича Гааза.
Память о Фридрихе Йозефе Гаазе, немецком докторе , уже два века сохраняется в России. Он посвятил жизнь делам милосердия, считая своим долгом, не откладывая, делать добро. В последний путь доктора Гааза провожало более 20 тысяч человек.
В Германии
Федор Петрович (а именно так называли его в России) уроженец городка Бад-Мюнстерайфель. Он появился на свет в 1870 году в семье аптекаря. Одаренный юноша получил блестящее образование: математическое, богословское, медицинское. Стал специалистом по глазным болезням.
Его врачебное искусство испытал на себе русский князь Репнин и предложил молодому медику отправиться в Российскую империю.
Начало карьеры
В Москве его работу высоко оценила вдовствующая императрица Мария Федоровна, он был назначен главврачом Павловской больницы. Плата за лечение от состоятельных пациентов позволила ему приобрести большой дом и имение с фабрикой. Однако уже в ту пору он стал известен как доктор для бедных.
У истоков курортов Кавказа
В 1809 году вместе с помощниками он отправился поправить собственное пошатнувшееся здоровье в горы. Там он изучал свойства минеральной воды , на себе проверял их действие на организм, исследовал флору местности.
Собранные данные были доставлены в Академию наук, где приняли решение развивать курортную деятельность региона. Один из источников Ессентуков до сих пор называется Гаазовским.
Во время войны с Наполеоном
В действующей армии он был хирургом , оказывал помощь в битвах под Смоленском и на Бородинском поле, с войсками дошел до Парижа. На обратном пути Федора Петровича нашла весть о предсмертной болезни отца. Он успел с ним попрощаться и поддался уговорам матери и братьев задержаться дома.
Главный медик столицы
Вскоре Гааз возвратился в Москву. В походе он почти в совершенстве овладел русским языком. Через 10 лет городские власти назначили его главой всего аптекарского управления. Его требовательность и неподкупность многим не понравились.
Пробыв в должности год, он вынужден был уволиться. Однако затеянные против него суды продолжались еще не один год, впрочем, по всем делам его признали невиновным.
Тюремное попечительство
Благодаря хлопотам Ф. Гааза в рамках работы комитета удалось улучшить условия содержания заключенных в тюрьме. Он потратил собственное состояние и нашел подход к сердцам других меценатов: они помогли построить здание для краткого отдыха каторжников на пути в сибирскую ссылку.
Гааз добился распоряжения, чтобы слабые и малые ехали на телегах. Заботился об открытии школ для детей каторжан. Благодаря его вмешательству, часть приговоров была пересмотрена. Надеясь получить помилование для одного преступника 70 лет, он дошел до императора, который удовлетворил его просьбу.
Там, где не хватало его влияния – помогал авторитет митрополита Филарета (Дроздова), также принимавшего участие в тюремных нововведениях. Гааз разработал облегченный вариант кандалов и проверил их на себе. Теперь те, кто проходил через пересыльные тюрьмы Москвы, были закованы именно в них. Для калек и слабых цепи отменили вообще.
Перестали и выбривать половину головы идущим на каторгу: считалось, что эта процедура отбивает желание бежать, поскольку беглого легко опознать. Женщин освободили от этой меры совсем, мужчинам оставляли волосы в период холодов.
По его ходатайству комитет принял решение о запрете этапирования заключенных с помощью железного прута : несколько человек разного возраста и здоровья днями шли вместе, словно «нанизанные» на такой прут.
Будучи христианином, он пытался взывать к совести преступников , беседовал с ними, никого не отвергал, издавал на свои средства полезные для души книги для распространения и вел переписку с арестантами.
Участвовал в строительстве храма для них, организовал несколько мастерских и приют для детей, чьи родители отбывали наказание в заключении. Подумал он и о женах узников: для них устроили дом с дешевыми комнатами.
Его часто видели на этапе, куда он приезжал, чтобы раздать еду и хоть немного денег на дорогу. По его требованию тракт, которым шли люди, был сделан шире и ровнее.
За благотворительность он был пожалован орденом св. Владимира.
Кончина и память
В 1844 году по его инициативе открылась полицейская больница, где на безвозмездной основе принимали больных. При ней в маленькой комнатке доктор Гааз и жил до своей смерти в 1853 году. Хоронили его за казенный счет, проститься с благодетелем пришли тысячи благодарных жителей города.
В Петербурге действует тюремная больница его имени, в Москве есть улица Федора Гааза, скромный бюст возле дома, где он жил, и музей. Несколько учебных и лечебных заведений в других городах также носят его имя как символ доброты и бескорыстного служения людям.
Гааз Федор Петрович (наст. имя Фридрих Иосиф) (1780, г. Мюнстерейфель, Южная Германия - 1853, Москва) - врач, общественный деятель. Род. в многодетной и небогатой семье аптекаря, сумевшего дать детям хорошее образование.
Г. учился в католической церковной школе, потом в Иенском ун-те изучал математику и философию, а затем в Венском ун-те окончил курс медицинских наук, специализируясь в глазных болезнях. Успешно вылечив находившегося в Вене рус. вельможу Репнина, Г. по приглашению благодарного пациента отправился с ним и Россию и с 1802 поселился в Москве, быстро приобретя известность и практику. Назначенный в 1807 главным врачом Павловской больницы, Г. в свободное время лечил больных в богадельнях, приютах, за что был награжден Владимирским крестом 4-й степени, к-рым очень гордился. В 1809 - 1810 Г. совершил две поездки на Кавказ, составив описание минеральных вод ("Мое посещение Александровских вод". М., 1811, на французском языке), признанное "первым и лучшим в своем роде". В 1814 Г. был зачислен в действующую рус. армию, был под Парижем, а после окончания заграничного "похода рус. войск вышел в отставку. Г. приехал на родину, успев попрощаться с умиравшим отцом, но его неудержимо тянуло в Россию, к-рую он называл "мое второе отечество". Г. вернулся в Москву, хорошо овладел рус. языком и, занимаясь частной практикой, стал одним из известнейших врачей. В 1825 моек. генерал-губернатор назначил Г. руководителем медицинской конторы, снабжавшей больницы и госпитали медикаментами, но все попытки улучшить работу этого учреждения наталкивались на бюрократические рогатки и Г. был вынужден уйти со службы. Много позже он написал: "До последней степени оскорбительно видеть, сколь много старания прилагается держать букву закона, когда хотят отказать в справедливости!" Возобновленная частная практика позволила Г. приобрести дом в Москве и подмосковное имение с устроенной там суконной фабрикой. Г. вел спокойную жизнь обеспеченного человека: имел великолепный выезд, много читал, переписывался с философом Шеллингом. Жизнь его круто изменилась в 1827, когда он вошел в число членов новоучрежденного "тюремного комитета" и одновременно назначен главным врачом моек. тюрем. Увидев тяжелейшее положение арестантов, Г. нашел смысл жизни в помощи обездоленным, сделав своим девизом слова: "Спешите делать добро!" Г. был убежден, что между преступлением, несчастьем и болезнью есть тесная связь, а поэтому к виновному не нужно применять напрасной жестокости, к несчастному должно проявить сострадание, а больному необходимо призрение. Г. удалось облегчить страдания людей в тюрьмах и на этапе, за что он получил прозвище "святой доктор". В 1848, когда в Москве свирепствовала холера. Г., совершая больничный обход, при всех поцеловал первого появившегося холерного больного в губы, чтобы доказать невозможность заразиться этой болезнью таким способом. До конца жизни Г. доказывал личным примером, что любовью и состраданием можно воскресить то доброе, что сохранилось в озлобленных людях. Ни канцелярское бездушие, ни ироническое отношение сильных мира сего, ни горькие разочарования не остановили этого благородного и честного человека. На благотворительность ушло все его имущество, и когда нужно было его хоронить, то пришлось это сделать за счет полиции. В последний путь Г. провожали до 20 тыс. москвичей всех сословий и состояний.
