Однако у вождя не было полной уверенности в том, что его главенствующая позиция закреплена окончательно. Поэтому нужно было срочно делать то, что могло установить абсолютную власть, например, ускорить тезис классовой борьбы. Начальник НКВД Николай Иванович Ежов вмиг обзавелся прозвищем Кровавый комиссар, потому что с его легкой руки многие люди были обречены на погибель.
Детство и юность
Биографические сведения о Николае Ивановиче Ежове крайне противоречивы. Доподлинно известно только то, что будущий нарком появился на свет 9 апреля (1 мая) 1895 года в обычной семье, в которой воспитывался вместе с братом и сестрой.
О родителях «сталинского питомца» нет достоверных сведений. По одной из версий, отец партийного деятеля Иван Ежов был литейщиком, по другой – глава семейства служил в Литве, где и женился на местной девушке, а потом, встав на ноги, устроился в земскую стражу. Но, по некоторым сведениям, отец Николая Ивановича был дворником, который убирался у дома владельца.
Николай Ежов - ученик слесаря Коля посещал общеобразовательную школу, но умудрился проучиться только два или три года. Впоследствии Николай Иванович в графе «образование» писал «неоконченное низшее». Но, несмотря на это, Николай был грамотным человеком и редко допускал в своих письмах орфографические и пунктуационные ошибки.
После школьной скамьи, в 1910 году Ежов отправился к родственнику в город на Неве, дабы обучиться портняжному делу. Это ремесло пришлось Николаю Ивановичу не по вкусу, но зато он вспоминал, как, будучи 15-летним подростком, пристрастился к гомосексуальным утехам, однако и с дамами Ежов тоже кутил.
Через год молодой человек бросил шитье и устроился учеником слесаря. Летом 1915 года Ежов добровольно пошел в Русскую Императорскую армию. Во время службы Николай Иванович не отличился никакими заслугами, потому что был переведен в нестроевой батальон из-за своего роста в 152 см. Благодаря такому телосложению карлик Ежов смотрелся нелепо даже с левого фланга.
Политика
В мае 1917 года Ежов получил партийный билет РКП(б). О дальнейшей революционной деятельности наркома биографам ничего не известно. Через два года после большевистского переворота Николай Иванович был призван в Красную Армию, где служил на базе радиоформирования переписчиком.
Во время службы Ежов проявил себя активистом и быстро поднялся по служебной лестнице: уже через полгода Николай Иванович дослужился до комиссара радиошколы. Прежде чем стать Кровавым комиссаром, Ежов прошел путь от секретаря обкома до заведующего орграспредотделом ЦК ВКП(б).
Зимой 1925 года Николай Иванович познакомился с партийным аппаратчиком Иваном Москвиным, который в 1927-ом пригласил Ежова к себе в отдел инструктором. Иван Михайлович дал положительную характеристику своему подчиненному.
И вправду, Ежов обладал феноменальной памятью, и высказанные пожелания руководства никогда не оставались незамеченными. Николай Иванович подчинялся беспрекословно, но у него был существенный недостаток - политик не умел останавливаться.
«Иногда существуют такие ситуации, когда невозможно что-то сделать, надо остановиться. Ежов – не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить…», – делился воспоминаниями Москвитин.
В ноябре 1930 года Николай Иванович познакомился со своим хозяином – Иосифом Виссарионовичем Сталиным.
НКВД
До 1934-го Николай Иванович заведовал орграспредотделом, а в 1933–1934 годах Ежов входил в Центральную комиссию ВКП(б) по «чистке» партии. Также пребывал на должностях председателя КПК и секретаря ЦК ВКП(б). В 1934–1935 годах политик с подачи своего хозяина участвовал в деле об убийстве . Сталин не случайно послал товарища Ежова в Ленинград разбираться в истории гибели Сергея Мироновича, потому что товарищу уже не доверял.
Смерть Кирова была поводом, которым воспользовались Николай Ежов и руководство: он, не имея никаких доказательств, объявил преступниками Зиновьева и Каменева. Это дало толчок «Кировскому потоку» – репетиции масштабных сталинских репрессий.
Дело в том, что после случившегося с Сергеем Мироновичем правительство объявило об «окончательном искоренении всех врагов рабочего класса», из-за чего последовали массовые политические аресты.
Ежов сработал так, как и нужно было вождю. Поэтому неудивительно, что 25 сентября 1936 года, находясь в отпуске в Сочи, и Сталин отправили в ЦК срочную телеграмму с просьбой назначить Ежова на пост наркома внутренних дел.
Здесь маленький рост Николая Ежова пришелся кстати, ведь Сталин окружал себя людьми, на которых можно было смотреть свысока. Если верить журналу записей посетителей, то Ежов появлялся в кабинете генсека каждый день, и по частоте заходов его опережал только .
Николай Ежов на трибуне (справа) По слухам, Николай Иванович приносил в кабинет Сталина списки людей, обреченных на погибель, и вождь ставил галочки только напротив знакомых фамилий. Следовательно, смерти сотен и десятков тысяч людей были на совести наркома.
Известно, что за расстрелом Зиновьева и Каменева Николай Иванович наблюдал лично. И далее он вытащил пули из трупов, которые подписал фамилиями убитых и хранил их на своем столе в качестве трофея.
На 1937–1938 годы пришелся вошедший в историю так называемый Большой террор – то время, когда сталинские репрессии достигли своего апогея. Также это время называют «ежовщиной» благодаря стахановской работе наркома, сменившего Генриха Ягоду.
Под расстрелы попадали сторонники , Каменева и Зиновьева, а также «социально-вредные элементы» и уголовники, а вот доносы, вопреки распространенному мнению, не играли большой роли. Также были распространены пытки, в которых нарком участвовал лично.
Личная жизнь
Ежов был человеком скрытным, и многие, знающие о его характере, боялись заводить с ним тесные отношения, потому что Николай Иванович не щадил никого - ни друзей, ни близких. Под опалу попали даже его бывшие начальники, дававшие Ежову положительные рекомендации.
Также он устраивал попойки и оргии, в которых участвовали как мужчины, так и женщины. Поэтому считается, что Николай Иванович был не голубым, а бисексуалом. Нередко бывшие собутыльники Ежова были позднее «рассекречены» как «враги народа». Помимо прочего, нарком неплохо пел, но не смог утвердиться на оперной сцене из-за своего физического недостатка.
Что касается личной жизни, то первой избранницей Николая Ивановича была Антонина Алексеевна Титова, а второй – Евгения Соломоновна Ежова, которая якобы покончила жизнь самоубийством до ареста мужа. Но, по неподверженной информации, жену отравил сам Николай Иванович, опасаясь, что раскроется ее связь с троцкистами. Собственных детей у наркома не было. В семье Ежовых воспитывалась приемная дочь Наталья Хаютина, которая после смерти родителей была отправлена в детдом.
Смерть
Смерти Николая Ивановича предшествовала опала: после того как донос (якобы он готовил государственный переворот) на наркома обсуждался правительством, Николай Иванович попросил об отставке, виня себя в том, что «почистил» недостаточное количество чекистов, всего лишь 14 тысяч человек.
В ходе допроса Ежов был избит чуть ли не до смерти. Николая Ивановича арестовали и .
«У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после, но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен …», – говорил Николай Иванович в последнем слове на суде.
3 февраля 1940 года Ежов был приговорен к расстрелу. Перед казнью бывший нарком пел «Интернационал» и, по воспоминаниям палача с Лубянки Петра Фролова, плакал. В честь Николая Ивановича называли улицы, города и села, сняли документальные фильмы. Правда, имя наркома населенные объекты носили только с 1937 по 1939 годы.
Николай Ежов — одна из самых зловещих фигур советской эпохи. Под его руководством начались полномасштабные чистки в рядах партии, которые перекинулись и на мирных граждан. Помимо репрессий Ежов сотрудничал и с западной разведкой, так что его по праву можно называть "бандеровцем в НКВДшной форме".Наследие Ежова никуда не делось: сегодня наши спецслужбы по-прежнему продолжают сотрудничать со своими заокеанскими "коллегами" из ЦРУ, АНБ и ФБР, что превращает их в откровенных пособников, прикрывающихся маской демократии и липовым оправданием о т.н. "партнерстве". За сотрудничество с западной (нацистской) разведкой Ежов и был ликвидирован 4 февраля 1940 г. Одним из главных "достижений" Ежова стал расстрел высшего командного состава Красной Армии, среди которых был талантливейший военачальник М. Н. Тухачевский. Именно Тухачевский в споре с маршалом Буденным предвидел, что будущая война будет войной машин, в то время как Буденный утверждал, что это будет война конниц. Конфликт двух военачальников привел к тому, что по приказу Ежова Тухачевский был "убран". Фраза Сталина о том, что "кадры решают все", была автоматически перечеркнута Ежовым, за что сам шеф НКВД поплатился самым жестоким и справедливым образом. Сегодня ему исполнилось 120 лет со дня рождения.
Точных данных о родителях шефа НКВД не сохранилось. По признанию покойника, он утверждал, что родился в Петербурге, в семье русского рабочего-литейщика. В анкетах за 1922 и 1924 писал: «объясняюсь на польском и литовском языках».
А. Павлюков, однако, указывает в своей биографии Николая Ежова, что его отцом был уроженец села Волхонщино Тульской губернии Иван Ежов, который отслужил в Литве срочную службу в музыкантской команде 111-го пехотного полка, стоявшего в литовском городе Ковно. Отслужив положенный срок, он остался там же на сверхсрочную, женился на местной девушке-литовке, а после выхода в отставку переехал в соседнюю Сувалкскую губернию (ныне территория частично в составе Польши, частично в составе Литвы) и устроился «на работу» в земскую стражу (полицию). На момент рождения Николая семья, судя по всему, проживала в селе Вейверы Мариампольского уезда указанной губернии (ныне Литва), а три года спустя, когда отец получил повышение и был назначен земским стражником Мариампольского городского участка, — переехала в Мариамполь. Здесь мальчик отучился три года в начальном училище, а в 1906 году был отправлен к родственнику в Петербург, учиться портняжному ремеслу.
Добровольцем пошел в армию в июне 1915 г., однако год спустя был признан негодным к строевой службе ввиду слабых антропометрических данных (рост Ежова составлял всего 1,5 метра; меньше только у Энгельберта Дольфуса (148 см), одного из австрийских канцлеров, которого прозвали Миллиметтернихом и вошедшего в историю как самый низкорослый политик в истории). 14 августа Ежов, заболевший и к тому же легко раненый, был отправлен в тыл. Крепким здоровьем не отличался: даже во время службы в армии постоянно болел. В общем, как сказали бы сегодня, здоровье Ежова — это здоровье тюфяка.
В апреле 1919 года был призван на службу в Красную Армию, направлен на саратовскую базу радиоформирований (позднее — 2-я казанская база), где он сначала служит рядовым, а потом переписчиком при комиссаре управления базы. В октябре 1919 года занял должность комиссара школы, в которой обучали радиоспециалистов, в апреле 1921 года стал комиссаром базы, одновременно избирается заместителем заведующего агитационно-пропагандистским отделом Татарского обкома РКП(б).
В июле 1921 г. он женился на Антонине Титовой, с чьей помощью после свадьбы был переведен в Москву на партийную работу уже спустя 2 месяца. Карьера Ежова стремительно пошла вверх:
1922, март — октябрь — ответственный секретарь Марийского обкома РКП(б), отбыв в октябре 1922 г. в отпуск, назад Ежов уже не вернулся.
1923, март — 1924 — ответственный секретарь Семипалатинского губкома РКП(б), утверждается, что направил его в Казахстан Валериан Куйбышев.
1924—1925 — зав. орготделом Киргизского обкома ВКП(б),
1925—1926 — зам. ответственного секретаря Казакского крайкома ВКП(б), работал под началом Ф. И. Голощёкина.
Заведующий Орграспредотделом И. М. Москвин так отзывался о своем подчиненном:
"Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным — он всё сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: он не умеет останавливаться. Иногда существуют такие ситуации, когда невозможно что-то сделать, надо остановиться. Ежов — не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить…"
Такой отзыв служил скорее предупреждением, нежели похвалой, ведь Москвин далеко был не дурак и он предвидел, что такие люди как Ежов рано или поздно начнут злоупотреблять своими полномочиями и полностью выйдут из-под контроля властей. Ежов был типичным трудовым фанатиком, нежели добросовестным работником, поэтому нет ничего удивительного, что в конечном счете от него избавились. Как говорится "по заслугам и честь".
В течение года был заместителем наркома земледелия СССР, а в ноябре 1930 года вернулся в Орграспредотдел уже заведующим, заняв место своего бывшего начальника, которого перевели на должность заместителя председателя ВСНХ. Именно к ноябрю 1930 года относится знакомство Ежова со Сталиным.
Орграспредотделом Ежов заведует до 1934 года, реализуя на практике кадровую политику Сталина. В 1933—1934 гг. входит в Центральную комиссию ВКП(б) по «чистке» партии. На состоявшемся в январе-феврале 1934 года XVII съезде партии Ежов возглавил мандатную комиссию. В феврале 1934 года избран членом ЦК, Оргбюро ЦК и заместителем председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б). С февраля 1935 — председатель КПК, секретарь ЦК ВКП(б).
В конце 1934—1935 гг. Ежов с подачи Сталина, фактически, возглавил следствие по делу об убийстве Кирова и Кремлёвскому делу, увязав их с деятельностью бывших оппозиционеров — Зиновьева, Каменева и Троцкого. Как свидетельствует историк О. В. Хлевнюк, на этой почве Ежов фактически вступил в заговор против наркома внутренних дел НКВД Ягоды и его сторонников с одним из заместителей Ягоды Я. С. Аграновым, так, в 1936 г. Агранов на совещании в НКВД сообщал:
"Ежов вызвал меня к себе на дачу. Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер. Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовёт оперативное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретны и дали правильную исходную нить к раскрытию дела."
26 сентября 1936 года назначен Народным комиссаром внутренних дел СССР, сменив на этом посту Генриха Ягоду. 1 октября 1936 года Ежов подписал первый приказ по НКВД о своём вступлении в исполнение обязанностей наркома.
Ежовщина: "красная бандеровщина"
Пик массовых репрессий в СССР, охвативших все слои советского общества, пришелся на 1937-1938 гг. К этому времени в СССР завершается становление тоталитарной политической системы. Массовый террор, вошедший в историю как «ежовщина», был призван придать законченность советской системе. В отличие от обычного террора, применяемого любой диктатурой, тоталитарный террор был направлен не против открытых противников власти, а против лояльных граждан. Страх и репрессии делают всех членов советского общества беззащитными перед безжалостной машиной устрашения, лишают их способности думать и критически оценивать действительность, превращают всех в «винтики» гигантского механизма, развивая низменные чувства предательства и доносительства.
Несложно было догадаться каково было простым людям, пострадавших от зомби-НКВДшников, которые видели в народе вражескую гидру, изображенную на приведенном выше плакате. Шеф НКВД был ровно на 6 лет моложе Гитлера и красный НКВДшный террор ни в чем не уступал гестаповскому, RSHA и SD-террору. Сегодня обе практики (и советская, и нацистская) взяты на вооружение американскими спецслужбами, чьи методы уже давно переплюнули как советских, так и нацистских деятелей и представляют самое чудовищные методы допроса за всю историю человечества. Так что я не удивлюсь, если протрезвевший люд на Западе за океаном начнет в буквальном смысле устраивать самосуды над сотрудниками своих же спецслужб. Напомню, что на руках населения США 300 млн стволов и они рано или поздно начнут стрелять, так что можете не сомневаться, каких масштабов может достигнуть кровавая баня за океаном.
«Большой террор» 1937 г. во многом стал платой за вынужденное расширение конституционных прав граждан по новой Конституции, ликвидации категорий лишенцев. Чтобы окончательно стабилизировать режим, Сталину нужно было атомизировать общество, разрушить подспудно сохранявшиеся остатки гражданских структур, решительно выкорчевать всякое инакомыслие, независимые группы интересов. После XVII съезда ВКП(б) Сталин имел основания опасаться разрастания оппозиционных настроений. Для него физическое уничтожение интеллигентско-оппозиционной части правящей элиты являлось единственным условием успешного претворения в жизнь переустройства общества. Заодно это был способ избавиться от обуржуазившейся в годы нэпа части партийной бюрократии, возможность списать на нее все промахи и неудачи власти, а также способ ротации партийной верхушки в условиях отсутствия демократического механизма ее обновления. Несомненно, давая «добро» на массовую «чистку», Сталин и его окружение рассчитывали устранить всякую возможность возникновения в стране, в связи с опасностью надвигающейся войны, «пятой колонны».
Выступая на пленуме ЦК в июне 1937 г., Ежов утверждал, что «существует законспирированное подполье, страна находится на грани новой Гражданской войны, и только органы государственной безопасности под мудрым руководством И. В. Сталина способны ее предотвратить». Спустя несколько недель ЦК ВКП(б) предложил секретарям партийных организаций на местах взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников, а наиболее враждебных из них немедленно арестовать и расстрелять «в порядке административного проведения их дел через тройки». Вслед за тем высшее руководство страны потребовало в пятидневный срок представить в ЦК состав «троек», а также количество людей, подлежащих расстрелу и выселению. Обычно в состав «троек» входил секретарь партийного комитета, начальник правления НКВД и прокурор. Все края и области получили разнарядку - сколько людей им следовало арестовать. Арестованных делили на две категории: по первой немедленно расстреливали, по второй заключали на 8-10 лет в тюрьму или лагерь. Но уже с конца августа местные руководители требуют от ЦК увеличить лимиты на репрессии. В результате только по первой категории лимит был увеличен с 259 450 человек еще на 22,5 тысячи. Отнюдь не о стихийной природе «большого террора» свидетельствуют многочисленные акции, осуществленные в 1937-1938 гг. органами НКВД: арест всех немцев, работавших на оборонных заводах страны, массовая высылка «неблагонадежных элементов» из пограничных районов, многочисленные судебные процессы в центре и на местах.
Казахский поэт Джамбул Джабаев посвятил одно из своих стихотворений наркому Ежову:
"В сверкании молний ты стал нам знаком,
Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
Великого Ленина мудрое слово
Растило для битвы героя Ежова."
Если бы поэт знал, какого пса Сталин спустил с цепи в рядах НКВД, то возможно бы не писал бы такую хвальбу. Почти 1,5 млн человек попали под ежовскую машину.
На новом посту Ежов занимался координацией и осуществлением репрессий против лиц, подозревавшихся в антисоветской деятельности, шпионаже (статья 58 УК РСФСР), «чистками» в партии, массовыми арестами и высылками по социальному, организационному, а затем и национальному признаку. Систематический характер эти кампании приняли с лета 1937 года, им предшествовали подготовительные репрессии в самих органах госбезопасности, которые «чистили» от сотрудников Ягоды. 2 марта 1937 года в докладе на пленуме ЦК ВКП(б) он выступил с резкой критикой подчинённых, указав на провалы в агентурной и следственной работе. Пленум одобрил доклад и поручил Ежову навести порядок в органах НКВД. Из сотрудников госбезопасности с 1 октября 1936 года по 15 августа 1938 года было арестовано 2273 человека, из них за «контрреволюционные преступления» — 1862. 17 июля 1937 года Ежов был награждён орденом Ленина «за выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий».
Помимо этого составлялись списки высокопоставленных «врагов народа», подлежащих суду военного трибунала. Приговор объявлялся заранее - расстрел. Эти расстрельные списки Ежов посылал на утверждение Сталину, Молотову и другим членам Политбюро. Лишь 12 декабря 1938 г. Сталин и Молотов санкционировали расстрел 3 167 человек. К началу 1938 г. Сталин, видимо, уже считал, что Ежов свою задачу выполнил (тем более что процесс массовых репрессий начал выходить из-под контроля его творца; развязав тотальный террор в стране, власть и сама оказалась под ударом). Сигналом к прекращению массовых репрессий стало постановление ЦК и правительства «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В нем говорилось о «крупнейших недостатках и извращениях в работе органов НКВД». Постановление ликвидировало «тройки» и требовало производить аресты только с санкции суда или прокурора. Сталин переложил на Ежова и его людей ответственность за все «перегибы и ошибки». 25 ноября 1938 г. новым наркомом внутренних дел был назначен Л. П. Берия. Новый глава НКВД начинает свою деятельность с амнистий. Ежов был обвинен в «изменческих, шпионских взглядах, связях с польской и германской разведками и враждебными СССР правящими кругами Польши, Германии, Англии и Японии», в заговоре и подготовке государственного переворота, намеченного на 7 ноября 1938 г. 4 февраля 1940 г. по приговору военной коллегии Верховного суда он был расстрелян. После сталинской отмашки были расстреляны и некоторые наиболее ретивые партийные функционеры в центре и на местах, которые, подобно П. П. Постышеву, по-прежнему жаждали большой крови.
СООБЩЕНИЕ Л. П. БЕРИИ И. В. СТАЛИНУ О Н. И. ЕЖОВЕ С ПРИЛОЖЕНИЕМ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА
27 апреля 1939 г. № 1268/6 Совершенно секретно Товарищ СТАЛИН
При этом направляю Вам протокол допроса Ежова от 26 апреля 1939 года. Допрос продолжается.
Народный комиссар внутренних дел Союза ССР Л. Берия
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА АРЕСТОВАННОГО ЕЖОВА НИКОЛАЯ ИВАНОВИЧА
от 26 апреля 1939 года
ЕЖОВ Н. И., 1895 года рождения, уроженец гор. Ленинграда, бывший член ВКП(б) с 1917 года. До ареста — Народный Комиссар Водного транспорта.
ВОПРОС: На предыдущем допросе вы показали, что в течение десяти лет вы вели шпионскую работу в пользу Польши. Однако вы скрыли ряд своих шпионских связей. Следствие требует от вас правдивых и исчерпывающих показаний по этому вопросу.
ОТВЕТ: Должен признать, что, дав правдивые показания о своей шпионской работе в пользу Польши, я действительно скрыл от следствия свою шпионскую связь с немцами.
ВОПРОС: В каких целях вы пытались отвести следствие от своей шпионской связи с немцами?
ОТВЕТ: Мне не хотелось показывать на следствии о своей прямой шпионской связи с немцами, тем более что мое сотрудничество с немецкой разведкой не ограничивается лишь шпионской работой по заданию германской разведки, я организовал антисоветский заговор и готовил государственный переворот путем террористических актов против руководителей партии и правительства.
ВОПРОС: Покажите обо всех ваших шпионских связях, которые вы пытались скрыть от следствия, и обстоятельствах вашей вербовки.
ОТВЕТ: В качестве агента немецкой разведки я был завербован в 1934 году при следующих обстоятельствах: летом 1934 года был послан на лечение за границу в Вену к профессору НОРДЕНУ...
ВОПРОС: Кто же вас завербовал?
ОТВЕТ: Завербован я был для сотрудничества с немецкой разведкой доктором ЭНГЛЕРОМ, который является старшим ассистентом НОРДЕНА.
ОТВЕТ: После оформления вербовки я попросил ЭНГЛЕРА осведомить меня, с кем и как я буду связан. ЭНГЛЕР ответил, что он сам является сотрудником военной разведки Германии.
ВОПРОС: Какие задания дал вам ЭНГЛЕР после вербовки?
ОТВЕТ: Прежде всего, ЭНГЛЕР дал мне задание оказать всяческое содействие быстрейшему разрешению вопроса о его приглашении в Москву. Я обещал ЭНГЛЕРУ принять зависящие от меня меры к ускорению этого вопроса.
ВОПРОС: Были ли вами переданы ЭНГЛЕРУ для немецкой разведки какие-либо сведения, представлявшие специально охраняемую государственную тайну Советского Союза?
ОТВЕТ: За время моей непосредственной связи с ЭНГЛЕРОМ в Вене, а затем в Бадгаштайне (курорт радиоактивных вод в Австрии), куда он дважды приезжал связываться со мной, я информировал ЭНГЛЕРА только об общем положении Советского Союза и Красной Армии, которой он интересовался особенно.
ВОПРОС: Вы уклоняетесь от прямого ответа. Следствие интересует вопрос, какие сведения шпионского характера были переданы вами ЭНГЛЕРУ?
ОТВЕТ: В пределах того, что я знал по памяти, я рассказал ЭНГЛЕРУ все о состоянии вооружения и боеспособности Красной Армии, особенно подчеркнув наиболее узкие места в боеспособности РККА. Я рассказал ЭНГЛЕРУ о том, что Красная Армия очень отстает по артиллерии, как по качеству артиллерийского вооружения, так и по количеству, и значительно уступает артиллерийским вооружениям передовых капиталистических стран.
Касаясь общего экономического положения в СССР, я рассказал ЭНГЛЕРУ о трудностях колхозного строительства и больших неполадках в индустриализации страны, особо остановившись на медленном освоении вновь построенных предприятий. Это я иллюстрировал на примере Сталинградского тракторного завода, где к моменту освоения производства уже была выведена из строя значительная часть ценного оборудования. Следовательно, заявлял я ЭНГЛЕРУ, успехи в области индустриализации СССР являются сомнительными.
Далее я информировал ЭНГЛЕРА об огромной диспропорции в росте отдельных отраслей промышленности, сильно сказывающейся на общем экономическом положении страны. Особо подчеркнул я отставание группы цветных металлов и специальных сплавов, тормозящих развитие боеспособности Красной Армии.
ВОПРОС: Где происходили у вас явки?
ОТВЕТ: Во всех случаях, когда мне необходимо было передать те или иные шпионские сведения, встречи происходили у меня на квартире. ТАЙЦ приходил ко мне под видом проверки состояния моего здоровья.
ВОПРОС: Какие задания по шпионской работе вы получили от ТАЙЦА?
ОТВЕТ: По словам ТАЙЦА, ЭНГЛЕР интересовался, главным образом, секретными сведениями о вооружении Красной Армии и всеми данными о состоянии обороноспособности СССР. Я тогда заведовал промышленным отделом ЦК ВКП(б) и одновременно был заместителем председателя Комиссии партийного контроля, которым фактически руководил.
В Комиссии партийного контроля существовала военная группа, которую возглавлял Н. КУЙБЫШЕВ. Работа группы и ее материалы носили сугубо секретный характер, и потому группа подчинялась мне. Материалы, которые составлялись военной группой КПК по вопросам состояния или обследования того или иного рода войск и вооружений, посылались только в Комитет Обороны и мне. Как правило, все эти документы я периодически брал с собой на квартиру и во время посещения ТАЙЦА передавал ему на короткий срок, после чего он мне их возвращал.
Я знаю, что большинство этих записок ТАЙЦ фотографировал и передавал по принадлежности.
ВОПРОС: Он вам об этом говорил?
ОТВЕТ: Да, однажды я поинтересовался, каким образом и куда он передает получаемые от меня сведения. ТАЙЦ мне сказал, что эти сведения в сфотографированном виде он передает определенному лицу в немецком посольстве, которое уже пересылает эти фотографии германской разведке.
ВОПРОС: А как он проникал в немецкое посольство?
ОТВЕТ: Помимо своей основной работы в Лечсануправлении Кремля врач ТАЙЦ обслуживал и сотрудников германского посольства в Москве.
ВОПРОС: Вы помните характер сведений, которые вами были переданы ТАЙЦУ?
ОТВЕТ: Да, помню.
ВОПРОС: Конкретизируйте.
ОТВЕТ: За время моей связи с доктором ТАЙЦ мной было передано большое количество докладных записок и справок по вопросам вооружения, вещевого и продовольственного снабжения, морально-политического состояния и боевой подготовки Красной Армии. В этих материалах давалась исчерпывающая цифровая и фактическая характеристика того или иного рода войск, видов вооружений и состояния военных округов.
За это же время мной были переданы ТАЙЦУ сведения о ходе и недостатках перевооружения военной авиации, о медленном внедрении новых, более совершенных образцов авиамашин, об аварийности военных самолетов, плане подготовки летных кадров и тактико-технические данные, характеризующие качество и количество производимых нами авиационных моторов и самолетов.
Кроме того, мною были переданы через ТАЙЦА германской разведке имевшиеся в КПК данные о состоянии танкового вооружения Красной Армии. Я обращал внимание немцев на плохое качество советской брони и неналаженность переключения танков на дизельный мотор вместо применявшегося тогда авиационного мотора.
Далее, мною были переданы ТАЙЦУ исчерпывающие данные о крупнейших недостатках в области вещевого и продовольственного снабжения и складского хозяйства РККА. По этим вопросам, между прочим, в ЦК ВКП(б) состоялось специальное совещание, решение которого мною также было доведено до сведения германской разведки.
Сообщенные мною материалы давали ясную картину положения в этой важной отрасли войскового хозяйства. Из них явствовало, что в самом начале войны Красная Армия окажется перед серьезными затруднениями.
Аналогичные материалы я передал ТАЙЦУ о состоянии химического, стрелкового, инженерного вооружения РККА, кроме того, отдельные материалы, характеризующие состояние боевой подготовки и политико-морального состояния частей Ленинградского, Белорусского. Приволжского и Среднеазиатского военных округов, которые были обследованы КПК.
ОТВЕТ: ЭНГЛЕР зашел ко мне в комнату и заявил: «Хочу вас осмотреть», и тут же он мне сообщил, что со мной должен встретиться ГАММЕРШТЕЙН.
Моя встреча с ГАММЕРШТЕЙНОМ была организована ЭНГЛЕРОМ под видом совместной прогулки с ЭНГЛЕРОМ по парку Мерано. В одной из беседок, как бы случайно, мы встретили ГАММЕРШТЕЙНА, которому меня представил ЭНГЛЕР, после мы продолжали прогулку втроем.
ГАММЕРШТЕЙН в начале беседы заявил: «Мы очень благодарны за все услуги, которые вы нам оказываете». Он заявил, что доволен сведениями, которые немцы получили от меня. Но, заявил ГАММЕРШТЕЙН, все это чепуха! Занимаемое вами положение в СССР таково, что мы не можем удовлетвориться передаваемыми вами сведениями. Перед вами стоят иные задачи, политического порядка.
ВОПРОС: Что это за «политические» задачи?
ОТВЕТ: ГАММЕРШТЕЙН, зная, что я уже избран секретарем ЦК ВКП(б), заявил: «Вы имеете возможность не только информировать нас, но и влиять на политику Советской власти».
Далее ГАММЕРШТЕЙН меня поставил в известность о весьма серьезных, по его словам, связях, которыми располагают немцы в кругах высшего командования Красной Армии, и сообщил о существовании в Советском Союзе нескольких военно-заговорщических групп.
ГАММЕРШТЕЙН говорил мне, что ряд крупных военных работников недоволен создавшимся положением в СССР и ставит своей целью изменение внутренней и международной политики Советского Союза.
Советское правительство при его нынешней политике, продолжал ГАММЕРШТЕЙН, неизбежно приведет СССР к военному столкновению с капиталистическими государствами, тогда как этого можно вполне избежать, если бы Советский Союз, идя на уступки, мог «притереться» к европейской системе.
Поскольку ГАММЕРШТЕЙН не владел русским языком, я через ЭНГЛЕРА, игравшего роль переводчика, спросил его, насколько серьезны связи руководящих кругов Германии с представителями высшего командования Красной Армии.
ГАММЕРШТЕЙН ответил: «С нами связаны различные круги ваших военных. Цель у них одна, но, видимо, точки зрения разные, никак между собой договориться не могут, несмотря на наше категорическое требование».
ВОПРОС: Какие задания дал вам ГАММЕРШТЕЙН?
ОТВЕТ: ГАММЕРШТЕЙН предложил мне связаться с этими военными кругами, и в первую очередь с ЕГОРОВЫМ. Он заявил, что ЕГОРОВА знает очень хорошо, как одну из наиболее крупных и влиятельных фигур среди той части военных заговорщиков, которая понимает, что без германской армии, без прочного соглашения с Германией не удастся изменить политический строй в СССР в желаемом направлении.
ГАММЕРШТЕЙН предложил мне через ЕГОРОВА быть в курсе всех заговорщических дел и влиять на существующие в Красной Армии заговорщические группы в сторону их сближения с Германией, одновременно принимая все меры к их «объединению». «Ваше положение секретаря ЦК ВКП(б) вам в этом поможет», — заявил ГАММЕРШТЕЙН.
На этом ГАММЕРШТЕЙН попрощался, предупредив, что будет иметь со мной еще несколько встреч.
ВОПРОС: От имени кого говорил с вами ГАММЕРШТЕЙН?
ОТВЕТ: От рейхсверовских кругов Германии. Дело в том, что еще до прихода Гитлера к власти о ГАММЕРШТЕЙНЕ было создано мнение как о стороннике сближения германской армии с Красной Армией. В 1936—1937 гг. ГАММЕРШТЕЙН был отведен от непосредственной работы в Рейхсвере, но так как он больше других германских генералов располагал связями среди военных работников СССР, то ему и было поручено ведение т. н. «русских дел».
ВОПРОС: Состоялись ли ваши дальнейшие встречи с ГАММЕРШТЕЙНОМ?
ОТВЕТ: Да, с ГАММЕРШТЕЙНОМ я имел еще три встречи. При второй встрече ГАММЕРШТЕЙН интересовался подробностями, связанными с убийством С. М. КИРОВА, и серьезностью влияния троцкистов, зиновьевцев и правых в ВКП(б).
Я дал ему исчерпывающую информацию, в частности, отметил то обстоятельство, что среди чекистов наблюдается сейчас растерянность и что положение ЯГОДЫ в связи с убийством КИРОВА пошатнулось. Тогда же ГАММЕРШТЕЙН сказал: «Было бы очень хорошо, если бы вам удалось занять пост ЯГОДЫ».
Я улыбнулся, ответив, что «не от меня только это зависит».
Третий мой разговор с немецким генералом касался заговорщической работы военных в СССР, поскольку гражданские дела меньше интересовали ГАММЕРШТЕЙНА.
Четвертая, и последняя, встреча с ГАММЕРШТЕЙНОМ состоялась в кафе...
ВОПРОС: Следствие констатирует, что вы продолжаете стоять на вражеских позициях и ведете себя неискренне. Это выражается в том, что вы:
1.
Умалчиваете о ваших связях с польской разведкой после 1937 года.
2.
Недоговариваете по вопросу о вашей шпионской работе в пользу Германии.
3.
В качестве лиц, причастных к вашей заговорщической и шпионской работе, называете или мертвых, или официальных сотрудников иностранных посольств.
4.
Скрываете лиц, которые вместе с вами руководили предательской работой по организации контрреволюционного переворота в СССР.
"Смерть освобождает человека от всех проблем. Нет человека — нет проблемы" (И. Сталин)
10 апреля 1939 года Ежов был арестован при участии Берии и Маленкова в кабинете последнего. Дело Ежова, по утверждению Судоплатова, вёл лично Берия и его ближайший сподвижник Богдан Кобулов. Содержался в Сухановской особой тюрьме НКВД СССР.24 апреля 1939 им была написана записка с признанием в своей гомосексуальной ориентации. Согласно ей, он относился к ней как к пороку.
Согласно обвинительному заключению, «подготовляя государственный переворот, Ежов готовил через своих единомышленников по заговору террористические кадры, предполагая пустить их в действие при первом удобном случае. Ежов и его сообщники Фриновский, Евдокимов и Дагин практически подготовили на 7 ноября 1938 года путч, который, по замыслу его вдохновителей, должен был выразиться в совершении террористических акций против руководителей партии и правительства во время демонстрации на Красной площади в Москве». Кроме того, Ежов обвинялся в уже преследуемом по советским законам мужеложстве (в обвинительном заключении было сказано, что Ежов совершал акты мужеложства «действуя в антисоветских и корыстных целях»).
На следствии и суде Ежов отвергал все обвинения и единственной своей ошибкой признавал то, что «мало чистил» органы госбезопасности от «врагов народа»:
"Я почистил 14 000 чекистов, но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил."
Из последнего слова Ежова:
"На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения. Я в течение 25 лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после, но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен… Я не отрицаю, что пьянствовал, но я работал как вол… Если бы я хотел произвести террористический акт над кем-либо из членов правительства, я для этой цели никого бы не вербовал, а, используя технику, совершил бы в любой момент это гнусное дело…"
3 февраля 1940 года Николай Ежов приговором Военной коллегии Верховного Суда СССР был приговорён к «исключительной мере наказания» — расстрелу; приговор был приведён в исполнение на следующий день, 4 февраля в здании Военной коллегии Верховного Суда СССР. Согласно утверждению Судоплатова, «Когда его вели на расстрел, он пел „Интернационал“». Перед расстрелом он крикнул: "Да здравствует Сталин!". Труп кремирован в Донском крематории.
Подпись к фотографии: "нет человека — нет проблемы"
Тем не менее до самой смерти Сталина террор остается непременным атрибутом советской системы. Весьма показательна в этом плане записка, отправленная вождем на завод в Коврове во время финской кампании с угрозой расстрелять «всех мерзавцев, засевших на заводе, если там в трехдневный срок не будет налажено производство нового диска для автомата Дегтярева».
«Большой террор» достиг целей, которые в основном интуитивно возлагались на него сталинским руководством. На руководящие посты выдвинулось более 500 тыс. новых работников, произошло перераспределение власти из рук старой гвардии в руки сталинских выдвиженцев, безгранично преданных своему вождю. Вместе с тем массовые репрессии пагубно сказались на всех сторонах жизни советского общества, прежде всего на экономике и обороноспособности страны. За время «большого террора» были арестованы и уничтожены многие ведущие конструкторы, инженеры, техники. Разгрому подверглась советская разведка и контрразведка. В стране в период с 1937 по 1940 г. сокращается выпуск тракторов, автомобилей, другой сложной техники. Фактически страна была разделена на два больших лагеря: тех, кто был на свободе и кого не затронули репрессии, и тех, кто сидел в лагерях или являлся родственниками осужденных. В процентном отношении вторая группа была более многочисленной.
Маршал СССР А.М. Василевский позже вспоминал:
«Без тридцать седьмого года, возможно, и не было бы вообще войны в 1941 году. В том, что Гитлер решился начать войну… большую роль оказала оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошел».
Похоже прав был не только Василевский, но и Тухачевский, предвидевший войну машин. Разгром военных кадров привел к тому, что РККА получила мощнейший погодный отпор в Финляндии, потеряв порядка 200 тыс. своих людей в условиях суровой финской зимы.
М.Н. Тухачевский.
Дело Тухачевского
Дело Тухачевского — дело «антисоветской троцкистской военной организации» — дело по сфабрикованному обвинению группы высших советских военачальников, обвиненных в организации военного заговора с целью захвата власти. Стало началом массовых репрессий в РККА.
Обвиняемые принадлежали к группе высших советских военачальников, отрицательно оценивавших деятельность К. Е. Ворошилова на посту наркома обороны. Они считали, что в условиях подготовки СССР к большой войне некомпетентность Ворошилова отрицательно сказывается на процессе технической и структурной модернизации Красной армии.
Аналогичное дело разрабатывалось ОГПУ ещё в 1930 году: утверждалось, что группа крупных военачальников во главе с Тухачевским готовит захват власти и убийство Сталина (показания были получены у арестованных преподавателей Военной академии Какурина и Троицкого). Но Сталин не дал ему хода. В середине октября того же года была проведена очная ставка Тухачевского с Какуриным и Троицким; Тухачевский был признан невиновным.
Одним из первых репрессированных военных стал Гай Г. Д., в 1935 году арестованный за то, что в частном разговоре спьяну сказал, что «надо убрать Сталина, всё равно его уберут». Вскоре он был арестован НКВД и осуждён на 5 лет лагерей, однако при пересылке в Ярославскую тюрьму 22 октября 1935 году бежал. Для его поимки НКВД мобилизовало до нескольких тысяч чекистов, комсомольцев и колхозников для создания сплошного кольца радиусом 100 километров; через два дня Гай был пойман.
В июне 1937 также состоялся суд над группой высших офицеров РККА, включая Михаила Тухачевского, т. н. «Дело антисоветской троцкистской военной организации». Обвиняемым вменялось планирование военного переворота 15 мая 1937.
Определением от 31 января 1957 года (Определение номер 4н-0280/57 Военной Коллегии Верховного Суда СССР) все подсудимые были оправданы и реабилитированы за отсутствием состава преступления. В основе нового решения лежали данные о том, что признательные показания подсудимых, на которых был основан обвинительный приговор, получены с использованием пыток, избиений и других «преступных методов проведения следствия». В Определении, в частности, говорится: «Военная коллегия Верховного Суда СССР, изучив материалы дела и дополнительной проверки, считает бесспорно установленным, что уголовное дело в отношении Тухачевского, Корка, Якира и других по обвинению их в антисоветской деятельности было сфальсифицировано».
Так закончилась жизнь одного из кровавых деятелей сталинской эпохи, Николая Ежова. В 1998 году Военная коллегия Верховного Суда Российской Федерации признала Николая Ежова не подлежащим реабилитации:
"Ежов… организовал ряд убийств неугодных ему лиц, в том числе своей жены Ежовой Е. С., которая могла разоблачить его предательскую деятельность.
Ежов… провоцировал обострение отношений СССР с дружественными странами и пытался ускорить военные столкновения СССР с Японией.
В результате операций, проведённых сотрудниками НКВД в соответствии с приказами Ежова, только в 1937—1938 гг. было подвергнуто репрессиям свыше 1,5 млн граждан, из них около половины расстреляно."
Подводя итог анализу личности Ежова и ежовщины стоит отметить, что история имеет свойство повторяться. Сталин был против какого-либо сотрудничества с иностранными разведками изначально и вовремя заметив антигосударственную деятельность Ежова, убрал его. И то, что наши спецслужбы поддерживают диалог с американскими спецслужбами до сих пор (и даже проходят обучение в США), полностью дискредетирует их в глазах своего народа и превращает их не в стражей порядка, а самых обыкновенных пособников, готовых на все ради защиты своего заокеанского хозяина и его интересов. Один покойник (имени которого называть не стану) как-то сказал золотые слова:
"Когда государство становится преступником, право быть судьей принадлежит КАЖДОМУ гражданину"
Так что боже упаси нас от бандеровцев в погонах и их заокеанских пастухов, а со своими бедами мы справимся и без постронней помощи извне.
"Минули былые годы красной диктатуры,
Растворились в прошлом узников фигуры.
Лишь скиталец-ветер помнит поименно
Тех, что увозили в столыпинских вагонах.
Он летит по свету и плачет об этом,
О муках погибших песню-стон сложил.
И, рождаясь где-то, бродит ее эхо,
В душах будоража память о павших…
Красный террор..."
Некоторые в блокаду питались весьма сытно и даже умудрились разбогатеть. О них писали сами ленинградцы в своих дневниках и письмах. Вот цитаты из книги "Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941-1942 гг."B. Базанова, не раз обличавшая в своем дневнике махинации продавцов, подчеркивала, что и ее домработницу, получавшую в день 125 г хлеба, «все время обвешивают грамм на 40, а то и на 80» – она обычно выкупала хлеб для всей семьи. Продавцам удавалось и незаметно, пользуясь слабой освещенностью магазинов и полуобморочным состоянием многих блокадников, вырывать из «карточек» при передаче хлеба большее количество талонов, чем это полагалось. Поймать в таком случае за руку их было сложно.
Воровали и в столовых для детей и подростков. В сентябре представители прокуратуры Ленинского района проверили бидоны с супом на кухне одной из школ. Выяснилось, что бидон с жидким супом был предназначен для детей, а с «обычным» супом – для преподавателей. В третьем бидоне был «суп как каша» – его владельцев найти не удалось.
Обмануть в столовых было тем легче, что инструкция, определявшая порядок и нормы выхода готовой пищи, являлась весьма сложной и запутанной. Техника воровства на кухнях в общих чертах была описана в цитировавшейся ранее докладной записке бригады по обследованию работы Главного управления ленинградских столовых и кафе: «Каша вязкой консистенции должна иметь привар 350, полужидкая – 510 %. Лишнее добавление воды, особенно при большой пропускной способности, проходит совершенно незаметно и позволяет работникам столовых, не обвешивая, оставлять себе продукты килограммами».
Признаком распада нравственных норм в «смертное время» стали нападения на обессиленных людей: у них отнимали и «карточки», и продукты. Чаще всего это происходило в булочных и магазинах, когда видели, что покупатель замешкался, перекладывая продукты с прилавка в сумку или пакеты, а «карточки» в карманы и рукавицы. Нападали грабители на людей и рядом с магазинами. Нередко голодные горожане выходили оттуда с хлебом в руке, отщипывая от него маленькие кусочки, и были поглощены только этим, не обращая внимания на возможные угрозы. Часто отнимали «довесок» к хлебу – его удавалось быстрее съесть. Жертвами нападений являлись и дети. У них легче было отнять продукты.
..."Вот мы здесь с голода мрем, как мухи, а в Москве Сталин вчера дал опять обед в честь Идена. Прямо безобразие, они там жрут <�…> а мы даже куска своего хлеба не можем получить по-человечески. Они там устраивают всякие блестящие встречи, а мы как пещерные люди <�…> живем”, - записывала в дневнике Е. Мухина. Жесткость реплики подчеркивается еще и тем, что о самом обеде и о том, насколько он выглядел “блестящим”, ей ничего не известно. Здесь, конечно, мы имеем дело не с передачей официозной информации, а с ее своеобразной переработкой, спровоцировавшей сравнение голодных и сытых. Ощущение несправедливости накапливалось исподволь. Такая резкость тона едва ли могла обнаружиться внезапно, если бы ей не предшествовали менее драматичные, но весьма частые оценки более мелких случаев ущемления прав блокадников - в дневнике Е. Мухиной это особенно заметно.
Ощущение несправедливости из-за того, что тяготы по-разному раскладываются на ленинградцев, возникало не раз – при отправке на очистку улиц, из-за ордеров на комнаты в разбомбленных домах, во время эвакуации, вследствие особых норм питания для «ответственных работников». И здесь опять затрагивалась, как и в разговорах о делении людей на «нужных» и «ненужных», все та же тема – о привилегиях власть имущих. Врач, вызванный к руководителю ИРЛИ (тот беспрестанно ел и «захворал желудком»), ругался: он голоден, а его позвали к «пере-жравшемуся директору». В дневниковой записи 9 октября 1942 г. И. Д. Зеленская комментирует новость о выселении всех живущих на электростанции и пользующихся теплом, светом и горячей водой. То ли пытались сэкономить на человеческой беде, то ли выполняли какие-то инструкции – И. Д. Зеленскую это мало интересовало. Она прежде всего подчеркивает, что это несправедливо. Одна из пострадавших – работница, занимавшая сырую, нежилую комнату, «принуждена мотаться туда с ребенком на двух трамваях… в общем часа два на дорогу в один конец». «Так поступать с ней нельзя, это недопустимая жестокость». Никакие доводы начальства не могут приниматься во внимание еще и потому, что эти «обязательные меры» его не касаются: «Все семьи [руководителей. – С. Я.] живут здесь по прежнему, недосягаемые для неприятностей, постигающих простых смертных».
З. С. Лившиц, побывав в Филармонии, не нашла там «опухших и дистрофиков». Она не ограничивается только этим наблюдением. Истощенным людям «не до жиру» – это первый ее выпад против тех «любителей музыки», которые встретились ей на концерте. Последние устроили себе хорошую жизнь на общих трудностях – это второй ее выпад. Как «устроили» жизнь? На «усушке-утруске», на обвесе, просто на воровстве. Она не сомневается, что в зале присутствует в большинстве своем лишь «торговый, кооперативный и булочный народ» и уверена, что «капиталы» они получили именно таким преступным способом... Не нужны аргументы и А. И. Винокурову. Встретив 9 марта 1942 г. женщин среди посетительниц Театра музыкальной комедии, он сразу же предположил, что это либо официантки из столовых, либо продавщицы продовольственных магазинов. Едва ли это было точно ему известно – но мы будем недалеки от истины, если сочтем, что шкалой оценки послужил здесь все тот же внешний вид «театралов».
Д. С. Лихачев, заходя в кабинет заместителя директора института по хозяйственной части, каждый раз замечал, что тот ел хлеб, макая его в подсолнечное масло: «Очевидно, оставались карточки от тех, кто улетал или уезжал по дороге смерти». Блокадники, обнаружившие, что у продавщиц в булочных и у кухарок в столовых все руки унизаны браслетами и золотыми кольцами, сообщали в письмах, что «есть люди, которые голода не ощущают».
...«Сыты только те, кто работает на хлебных местах» – в этой дневниковой записи 7 сентября 1942 г. блокадник А. Ф. Евдокимов выразил, пожалуй, общее мнение ленинградцев. В письме Г. И. Казаниной Т. А. Коноплевой рассказывалось, как располнела их знакомая («прямо теперь и не узнаешь»), поступив на работу в ресторан – и связь между этими явлениями казалась столь понятной, что ее даже не обсуждали. Может быть, и не знали о том, что из 713 работников кондитерской фабрики им. Н. К. Крупской, трудившихся здесь в начале 1942 г., никто не умер от голода, но вид других предприятий, рядом с которыми лежали штабеля трупов, говорил о многом. Зимой 1941/42 г. в Государственном институте прикладной химии (ГИПХ) умирало в день 4 человека, на заводе «Севкабель» до 5 человек. На заводе им. Молотова во время выдачи 31 декабря 1941 г. продовольственных «карточек» скончалось в очереди 8 человек. Умерло около трети служащих Петроградской конторы связи, 20–25 % рабочих Ленэнерго, 14 % рабочих завода им. Фрунзе. На Балтийском узле железных дорог скончалось 70 % лиц кондукторского состава и 60 % – путейского состава. В котельной завода им. Кирова, где устроили морг, находилось около 180 трупов, а на хлебозаводе № 4, по словам директора, «умерло за эту тяжелую зиму три человека, но… не от истощения, а от других болезней».
Б. Капранов не сомневается, что голодают не все: продавцы имеют «навар» в несколько килограммов хлеба в день. Он не говорит, откуда ему это известно. И стоит усомниться, мог ли он получить столь точные сведения, но каждая из последующих записей логична. Поскольку «навар» таков, значит, они «здорово наживаются». Разве можно с этим спорить? Далее он пишет о тысячах, которые скопили воры. Что ж, и это логично – крадя килограммы хлеба в день, в голодном городе можно было и обогатиться. Вот список тех, кто объедается: «Военные чины и милиция, работники военкоматов и другие, которые могут взять в специальных магазинах все, что надо». Разве он со всеми знаком, причем настолько, что ему без стеснения рассказывают о своем благоденствии? Но если магазин специальный, значит, там дают больше, чем в обычных магазинах, а раз так, то бесспорно, что его посетители «едят… как мы ели до войны». И вот продолжение перечня тех, кто живет хорошо: повара, заведующие столовыми, официанты. «Все мало-мальски занимающие важный пост». И ничего не надо доказывать. И так думает не только он один: «Если бы мы получали полностью, то мы бы не голодали и не были бы больными… дистрофиками», – жаловались в письме А. А. Жданову работницы одного из заводов. Неопровержимых доказательств у них, похоже, нет, но, просят они, «посмотрите на весь штат столовой… как они выглядят – их можно запрягать и пахать».
Более беллетризованный и живописный рассказ о внезапно разбогатевшей работнице пекарни оставил Л. Разумовский. Повествование строится на почти полярных примерах: безвестность ее в мирное время и «возвышение» в дни войны. «Ее расположения добиваются, перед ней заискивают, ее дружбы ищут» – заметно, как нарастает это чувство гадливости примет ее благоденствия. Из темной комнаты она переехала в светлую квартиру, скупала мебель и даже приобрела пианино. Автор нарочито подчеркивает этот внезапно обнаружившийся у пекаря интерес к музыке. Он не считает излишним скрупулезно подсчитать сколько ей это стоило: 2 кг гречи, буханка хлеба, 100 руб. Другая история – но тот же сценарий: «Это была до войны истощенная, вечно нуждавшаяся женщина…Теперь Лена расцвела. Это помолодевшая, краснощекая нарядно и чисто одетая женщина!…У Лены много знакомых и даже ухаживателей… Она переехала с чердачного помещения во дворе на второй этаж с окнами на линию… Да, Лена работает на базе!»
Читая протокол обсуждения в Смольном фильма «Оборона Ленинграда», трудно избавиться от впечатления, что его зрители было больше озабочены «пристойностью» показанной здесь панорамы блокады, чем воссозданием ее подлинной истории. Главный упрек: фильм не дает заряд бодрости и энтузиазма, не призывает к трудовым свершениям... «В картине переборщен упадок», – отметил А. А. Жданов. И читая отчет о произнесенной здесь же речи П. С. Попкова, понимаешь, что, пожалуй, именно это и являлось здесь главным. П. С. Попков чувствует себя отменным редактором. В фильме показана вереница покойников. Не нужно этого: «Впечатление удручающее. Часть эпизодов о гробах надо будет изъять». Он увидел вмерзшую в снег машину. Зачем ее показывать? «Это можно отнести к нашим непорядкам». Он возмущен тем, что не освещена работа фабрик и заводов – о том, что большинство их бездействовало в первую блокадную зиму, предпочел умолчать. В фильме снят падающий от истощения блокадник. Это тоже необходимо исключить: «Неизвестно, почему он шатается, может быть пьяный».
Тот же П. С. Попков на просьбу скалолазов, закрывавших чехлами высокие шпили, дать им «литерные карточки», ответил: «Ну, вы же работаете на свежем воздухе». Вот точный показатель уровня этики. «Что вам райсовет, дойная корова», – прикрикнул председатель райисполкома на одну из женщин, просившую мебель для детского дома. Мебели хватало в законсервированных «очагах» – значительную часть детей эвакуировали из Ленинграда. Это не являлось основанием для отказа в помощи. Причиной могли стать и усталость, и страх ответственности, и эгоизм. И не важно, чем они маскировались: видя, как не делали того, что могли сделать, сразу можно определить степень милосердия.
...«В райкоме работники тоже стали ощущать тяжелое положение, хотя были в несколько более привилегированном положении… Из состава аппарата райкома, Пленума райкома и из секретарей первичных организаций никто не умер. Нам удалось отстоять людей», – вспоминал первый секретарь Ленинского райкома ВКП(б) А. М. Григорьев.
Примечательна история Н. А. Рибковского. Освобожденный от «ответственной» работы осенью 1941 г., он вместе с другими горожанами испытал все ужасы «смертного времени». Ему удалось спастись: в декабре 1941 г. он был назначен инструктором отдела кадров Ленинградского горкома ВКП(б). В марте 1942 г. его направляют в стационар горкома в поселке Мельничный Ручей. Как всякий блокадник, переживший голод, он не может в своих дневниковых записях остановиться, пока не приведет весь перечень продуктов, которыми его кормили: «Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха: разнообразное, вкусное, высококачественное… Каждый день мясное – баранина, ветчина, кура, гусь… колбаса, рыбное – лещ, салака, корюшка, и жареная и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки и столько же черного хлеба на день, тридцать грамм сливочного масла и ко всему этому по пятьдесят грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину… Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак, между завтраком и обедом: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая».
Среди скупых рассказов о питании в Смольном, где слухи перемешались с реальными событиями, есть и такие, к которым можно отнестись с определенным доверием. О. Гречиной весной 1942 г. брат принес две литровые банки («в одной была капуста, когда-то кислая, но теперь совершенно сгнившая, а в другой – такие же тухлые красные помидоры»), пояснив, что чистили подвалы Смольного, вынося оттуда бочки со сгнившими овощами. Одной из уборщиц посчастливилось взглянуть и на банкетный зал в самом Смольном – ее пригласили туда «на обслуживание». Завидовали ей, но вернулась оттуда она в слезах – никто ее не покормил, «а ведь чего только не было на столах».
И. Меттер рассказывал, как актрисе театра Балтийского флота член Военного совета Ленинградского фронта А. А. Кузнецов в знак своего благоволения передал «специально выпеченный на кондитерской фабрике им. Самойловой шоколадный торт»; его ели пятнадцать человек и, в частности, сам И. Меттер. Никакого постыдного умысла тут не было, просто А. А. Кузнецов был уверен, что в городе, заваленном трупами погибших от истощения, он тоже имеет право делать щедрые подарки за чужой счет тем, кто ему понравился. Эти люди вели себя так, словно продолжалась мирная жизнь, и можно было, не стесняясь, отдыхать в театре, отправлять торты артистам и заставлять библиотекарей искать книги для их «минут отдыха».
