Павел Александрович Буланже Толстой и Чертков Date: 2 августа 2009 Изд: П. А. Буланже " Толстой и Чертков ", М., Тип. И. Д. Сытина, 1911 OCR: Адаменко Виталий ([email protected])
Толстой и Чертков .
-- "Непорядочный" друг, оказавший "неумное" влияние -- так определил В. Г. Черткова Л. Л. Толстой. А сам Лев Николаевич 1 мая 1910 года, когда я провожал его в Кочеты, к Т. Л. Сухотиной, сказал мне о Черткове: -- Бог дал мне высшее счастье, -- он дал мне такого друга, как Чертков. И вот об этой-то трогательной, удивительной дружбе Л. Н. Толстого и В. Г. Черткова, -- дружбе, продолжавшейся около 27 лет, мне и хотелось бы рассказать русскому обществу. Последний год моей жизни я прожил вблизи Ясной Поляны, имея возможность наблюдать отношения Л. Н. Толстого к Черткову, очень часто лично слышал отзывы Л. Н. о Черткове, и, к счастью, мне удалось воспользоваться такими "документами", которые, и помимо общих, ясных для всех соображений, с ясностью покажут весь вздор и недостойность пущенных в печать обвинений против Черткова. В. Г. Чертков родился в аристократической, богатой семье и, получив домашнее воспитание, поступил на военную службу в конно-гвардейский полк. Служба эта проходила, как вообще она проходит у золотой молодежи. "Всем трем классическим порокам -- вину, картам и женщинам -- я предавался без удержу, живя, как в чаду, с редкими промежутками душевного отрезвления. В эти периоды внутреннего просветления я чувствовал отвращение к своему беспутному поведению и мучительно тяготился своим положением. Ища из него выхода, я напряженно задавался основными вопросами жизни и религии" 1). Русло, по которому потекли эти напряженные искания смысла жизни, нашло себе ход в Евангелии. Надо заметить, что мать и родственники В. Г. Черткова были люди религиозные, увлекавшиеся в то время учениями Редстока и Пашкова, но молодой Чертков не удовлетворялся этими учениями, а искал более рационального понимания Евангелия и был в этих исканиях совершенно одинок. 1) Страничка из воспоминаний, В. Черткова. "Вестник Европы" 1909 г. Ноябрь. Во время своих дежурств в военных госпиталях молодой гвардейский офицер, после бессонных ночей, проведенных в кутежах, очутившись в строгой обстановке, среди больных и умирающих, отдавался чтению Евангелия. Свои досуги на дежурстве посвящал тому, что читал Евангелие тяжело больным и всегда при этом чувствовал, как между ним, полным жизни, молодым, жизнерадостным человеком и несчастным, иногда умирающим, возникала живая, трогательная связь, которой не было у него в кругу его обычных товарищей и друзей. Характерная черта, отличавшая Черткова еще в ранней молодости, заключается в необыкновенной искренности, прямоте и последовательности. Здоровый, сильный, богато одаренный, с перспективами на блестящую карьеру, он ни на минуту не задумывался над тем, чтобы пожертвовать всей своей будущностью ради исполнения долга, как это диктовала ему совесть. И первое испытание в этом отношении ему пришлось перенести, когда ему было всего 22 года, во время своего дежурства в военном госпитале. Случайно он увидел, в каких тяжелых, мучительных условиях держали там "политического" чахоточного Подлевского. Не останавливаясь ни перед чем, не поддаваясь увещаниям и угрозам, он заступился за страдавшего. Чтение Евангелия и напряженное искание "истинной жизни" привели молодого гвардейца к убеждению в несовместимости военной службы с исповеданием христианства, к которому он тянулся всей своей душой, и молодой Чертков решил выйти в отставку. Родители были, естественно, очень огорчены тем, что сын губит себя таким поступком, и отцу удалось уговорить сына не приводить пока, в исполнение своего намерения, а уехать в Англию в 11-месячный отпуск. Вернувшись из отпуска, В. Г. Чертков "протянул", по желанию отца, еще год на службе в конной гвардии, но после 1 марта 1881 г. бросил службу и уехал в имение отца, в Воронежскую губернию. Ехал он в деревню с определенным настроением: сблизиться с "кормящим обеспеченные классы населением" и заняться той деятельностью, которая была бы в интересах этого населения. В деревне он принимает живейшее участие в земстве, строит школы, больницы, создает потребительские лавки, ссудо-сберегательные товарищества для крестьян и т. п. и с головой уходит в интересы простого народа. Эта внешняя деятельность не мешала совершаться той внутренней работе, которая все больше и больше занимала Черткова. Главный вопрос, который мучил его, это -- то значение, которое должно иметь в нашей жизни христианское учение и, в частности, как одно из главных следствий этого, отношение к военной службе христианина и вытекающие из этого отношения последствия. Чертков был почти одинок в этой своей душевной работе, если не считать художника Крамского и морского офицера П. И. Бирюкова, которые отчасти поддерживали его в этом периоде искания. Изредка Чертков наезжал из деревни в Петербург к родителям, и вот во время этих наездов он не раз слышал, что известный романист Л. Н. Толстой тоже мучится душевными сомненьями и религиозными вопросами в том же направлении. Эти слухи побудили Черткова лично познакомиться с Л. Н. Толстым, что он и сделал в конце 1883 года, проездом через Москву. Первый вопрос, который задал Чертков Л. Н-чу, был вопрос о христианстве и военной службе. Это был теперь пробный камень при общении Черткова с людьми. Вместо ответа на вопрос, Л. Н. стал читать из рукописи, которую он только что кончил перед тем. Рукопись эта была: "В чем моя вера". Чертков радостно слушал чтение, поняв, что, наконец-то, он не один в своих душевных исканиях и сомнениях. Если был взволнован и счастлив Чертков, то был рад и Л. Н. Толстой, найдя в Черткове почти первого единомышленника, строго и серьезно относившегося к жизни, твердого и сильного человека, готового итти на все, лишь бы двигаться вперед, в направлении "истинной жизни". И между обоими сразу же установилась тесная духовная связь, которая только росла, и крепла с течением времени. Насколько Льву Николаевичу был ценен и полезен его новый друг Чертков, и какую он находил в нем поддержку и утешение, -- вскоре же показали события. Л. Н. все время искал случая, как отслужить огромному русскому трудовому народу за ту долголетнюю его службу "по прокормлению и поддержанию нетрудящегося класса людей", к которому причислял он и себя. Л. Н. был удивительный художник, но и этот его дар был доступен только избранным, только сливкам общества, не доходя до трудовых масс. Чертков, живя в деревне, тоже отлично видел, что приобретения нашей культуры, науки, искусства не доходят в глубь деревни, а остаются где-то далеко от нее. Народ жаждет книги, народ тратит деньги на книгу и на картину, но покупает специально создаваемую для него "лубочную" литературу, нисколько не отвечающую тем запросам, которые он к ней предъявляет. Наша интеллигенция прекрасно это сознавала, но сделать почти ничего не могла. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков принимаются за дело создания народной литературы и за то, чтобы литература эта доходила до народа. Л. Н. пишет ряд своих удивительных народных рассказов: "Чем люди живы", "Где любовь, там и Бог", "Свечка" и т. д., а Чертков организует издательское дело. Он приглашает сотрудников, пересматривает изданные уже книжки, отмечая те, которые считает желательными распространить в народе, деятельно списывается с известными писателями и художниками, поддерживает и ободряет начинающих писать, в особенности вышедших из народа, наконец, очень удачно сходится с одним издателем и чрезвычайно умелым организатором распространения народных книг и народной литературы в широких слоях народа, -- и через год-два в России совершился тот переворот, о котором только мечтали лучшие люди: хорошая книга и картина пошли в народ и достигли его. Здесь не место подробно распространяться о значении того, что сделал В. Г. Чертков в деле народной литературы; достаточно указать на то, что теперь в России есть народная литература, что народ наш знает своих великих писателей и художников. Теперь существуют десятки издательств, делающих это дело. Но любопытно отметить одно: как коротка память у представителей нашей интеллигенции. В прошлом году исполнилось 25 лет со времени основания Чертковым "Посредника", -- той издательской фирмы, которая впервые ввела в народ много миллионов хороших дешевых книг и картин. В прошлом же году был съезд писателей в Петербурге, и, насколько мне помнится, писатели не вспомнили на своем съезде Черткова, первого человека, доставившего русским писателям возможность быть доступными для своего народа. Правда, Чертков скромно скрылся за ширмой "Посредника", но всему интеллигентному обществу хорошо известно, что он создал и провел это огромной исторической важности дело. 3а этой издательской работой Чертков особенно сблизился с двумя писателями: В. М. Гаршиным и А. И. Эртелем, с которыми он был связан сердечной дружбой до самой их смерти. Но, разумеется, деятельность по издательству, главным образом, была все-таки деятельностью внешней, требовавшей много труда и отвлекавшей от сложной духовной работы, которая, не переставая, совершала свое дело в душе. Вопросы религиозные, которыми был занят Л. Н. Толстой, привлекали к нему все больше и больше внимания, и Л. Н., получая письма, принимая лиц, сочувственно и единомышленно относившихся к этой его новой деятельности, радовался тому, что таких людей становится все больше и больше, и увлекал в общение с этими новыми людьми своего друга В. Г. Черткова. Помимо личных свиданий, между ними установилась постоянная переписка. Лев Николаевич делился с Чертковым своими планами, присылал ему на предварительное прочтение свои писания, требуя от него критики, советов. И Чертков искренно и строго высказывал свои суждения, веря, что дело, делаемое Л. Н. Толстым, -- дело Божие, дело общее, в которое надо вкладывать всю душу, чтобы оно лучше отвечало своему назначению. Может показаться странным, что Л. Н. искал критики у Черткова и всегда внимательно и с благодарностью ее принимал. Но все те, кто сходился с Л. Н., очень хорошо знают, как строго относился Л. Н. к своим произведениям, как дорого он ценил добросовестную критику людей. Но обыкновенно или эта критика исходила от тех людей, которым были совершенно чужды основы жизнепонимания Л. Н., или же перед Л. Н. находились люди, столь благоговейно относившиеся к нему, что не решались критиковать. И в этом духовном одиночестве Л. Н. находил поддержку у своего друга -- В. Г. Черткова. К этому времени относится и знакомство Черткова с сектантами. Чертков входит с ними в близкое общение, собирает материалы об их жизни и готовить большую книгу для того, чтобы осветить жизнь сектантов, предъявить эту книгу правительству и обществу и добиться облегчения участи сектантов, как это было сделано им несколько позже по другому случаю. Но, к несчастью, этому не суждено было сбыться, так как во время произведенного у него обыска все материалы были отобраны. Вслед за этим начинаются отказы от воинской повинности по религиозным побуждениям. Эти отказы заставляют Черткова заняться помощью и облегчением участи молодых людей, которым предстояли тяжелые испытания за их отказ. Благодаря своим связям, ему удавалось видеться с этими лицами в дисциплинарных батальонах, тюрьмах, оп передавал им письма, ободрял их, утешал, собирал всевозможные данные о жизни этих людей, содействовал всячески лицам, описывавшим эту их жизнь, и т. д. Все эти хлопоты и волнения отвлекали его от издательской деятельности, которая, под его руководством, шла все-таки при содействии его друзей. Но цензурный условия заставляют его уйти от созданного им дела, и в 1895 году он оставляет эту деятельность, совершенно поглощенный новым движением среди духоборов. После разорения и расселения духоборов по пустынным гористым местам Кавказа, где их ждала гибель, Чертков стал широко распространять в обществе и среди высших правительственных лиц составленное им, совместно с друзьями, воззвание "Помогите!" Около того же времени он написал свою статью "Напрасная жестокость", посредством которой он надеялся повлиять на высшие правительственные сферы в смысле облегчения участи как духоборов, так и вообще всех, отказывающихся от исполнения воинской повинности по религиозным убеждениям. Эту записку свою Чертков доставил покойному государю Александру III, которому она была прочтена. На государя записка произвела благоприятное впечатление, следствием чего была замена заключения в дисциплинарные батальоны ссылкой в Якутскую область на определенный срок. Но с наступлением русско-японской войны мера эта была снова отменена. Никто до сих пор еще не подумал ее восстановить, и люди, продолжающее отказываться от отбывания воинской повинности по религиозным убеждениям, снова предоставлены "напрасной жестокости" дисциплинарных батальонов и одиночного тюремного заключения. Л. Н. Толстой не только следил с живейшим интересом за деятельностью своего друга, но эта деятельность еще теснее сближала его с ним, так как интересы их в этом отношении совершенно совпадали. Оба делали одно и то же дело. Однако деятельности Черткова в этом направлении был положен предел. После обыска, во время которого у него был отобран дальнейший материал по сектантскому движению, он был выслан в 1897 г. за границу на неопределенный срок". С этих пор Чертков переселяется в Англию и почти в течение 10 лет посвящает себя деятельности распространения писаний Л. Н. Толстого. В первые два года жизни за границей от этой деятельности его сначала отвлекали хлопоты по устройству переселения духоборов за границу. Черткову удалось заинтересовать английских квакеров в судьбе единомышленных им русских духоборов (и те и другие не признавали возможным, по религиозным убеждениям, служить в войсках), и квакеры собрали достаточные средства для того, чтобы перевезти часть духоборов сначала на остров Кипр, а когда поселение там было признано неудобным, то вошли в соглашение с канадским правительством и перевезли их в Канаду. И здесь снова приходится подчеркнуть, что около 7.000 томившихся по ссылкам людей, благодаря железной энергии, настойчивости и любви к ним Черткова, были, наконец, поселены в Канаде и теперь составляют там одну из богатых колоний, почти ни в чем не стесняемые канадским правительством. Л. Н. старается всячески помочь Черткову в его деятельности или, вернее, в их общей деятельности, пишет статьи, предисловии к разным изданиям Черткова, доставляет ему материалы о сектантском движении в России и, наконец, кончив свой роман "Воскресение", продает право первого пользования его Марксу в "Ниве" и вырученные деньги отдает Черткову на помощь духоборам. Будучи еще в России, Чертков тщательно собирал все писания Л. Н., и так как эти писания, по тогдашним цензурным условиям, немыслимо было издавать в России, он обдумывал план издания их за границей. Еще до переселения за границу Черткова некоторые из запрещенных в России произведений Л. Н. были изданы в Женеве у Эльпидина, но издания эти были, к сожалению, с большими ошибками. Поселившись около Лондона в деревне, Чертков устраивает русскую типографию и приступает к тщательному изданию сочинений Л. Н. К этому времени выяснилось и другое обстоятельство, которое было крайне тяжело для людей, любивших Л. Н. Сочинения его последнего периода часто подхватывались людьми, желавшими первыми перевести их на иностранные языки. Люди эти, торопясь сделать перевод, делали его крайне несовершенно, часто совершенно искажали смысл писаний Л. Н. и передавали произведения его иностранцам в превратном виде. Чертков, с присущей ему энергией и настойчивостью, берется за то, чтобы наладить и это дело. Он условливается с Л. Н., чтобы тот не обнародовал своих произведений до тех пор, пока они не появятся в переводах на главные европейские языки, избирает вполне надежных переводчиков и издателей и с тех пор каждое написанное Л. Н. произведение стало появляться одновременно на русском языке в типографии Черткова, в Англии, и на главных европейских языках во всех странах. Произведения Л. Н. с этого времени являются доступными для всех и на всех новых европейских языках. На всех своих изданиях Чертков ставил надпись, что за книгой не сохранено авторских прав. С 1897 г. Чертков начинает за границей издание повременных органов "Свободное Слово" и "Листки Свободного Слова". В своих повременных изданиях Чертков преследует три задачи: дает писания Л. Н. Толстого последнего периода, и сведения как о деятельности Толстого, так и единомышленных с ним людей. Посвящает отдел сектантскому движению и преследованиям сектантов. Вместе с тем Чертков организует в Англии дешевые издания произведений Л. Н. Толстого на английском языке. Эти издания находят огромное распространение среди английских рабочих и вообще бедного люда, и взгляды Л. Н. Толстого находят более широкое распространение в Англии и Америке, чем у нас в России. Кроме того, Чертков время от времени выступает на общественных собраниях англичан с изложением взглядов Толстого и вскоре уже пользуется широкой известностью, доброжелательством и авторитетом у англичан, как друг Толстого. На ряду с повременными изданиями, Чертков выпускает целый ряд книг: издает записки австрийского военного врача Шкарвана, отказавшегося от военной службы, прекрасную биографию Дрожжина, умершего в воронежском дисциплинарном баталионе, не говоря о том, что постепенно из года в год публикует запрещенные в России большие сочинения Л. Н. Нечего и говорить о том, кал ценил Л. Н. такую деятельность Черткова. В виду того, что много мыслей и ценных рассуждений по разным вопросам Л. Н. высказывал в своей обширной переписке с разными лицами, а письма эти было бы крайне трудно собрать впоследствии, Чертков организовал, совместно с Л. Н., возможность передачи в его архив копий всех писем Л. Н., а также доставку ему копий дневников и записок Л. Н. Так что с отъездом за границу у Черткова, при постоянном содействии Л. Н., образуется единственный полный архив всего написанного Львом Николаевичем. К этому архиву приходится обращаться всем за верными списками писаний Л. Н. После того как явилась возможность возвратиться в Россию, Чертков, для удобства сообщения с Л. Н., покупает в трех верстах от Ясной Поляны несколько десятин земли и поселяется тут. Л. Н. был занят в это время своей капитальной работой над "Кругом чтения". Трудно представить себе, какого гигантского труда стоила эта работа. И в этом случае Чертков оказал Л. Н. незаменимые услуги. Благодаря имевшемуся у него огромному архиву писаний Л. Н., Чертков группировал мысли Л. Н. по разным вопросам и чрезвычайно облегчал этим труд Л. Н. Но недолго пришлось Черткову жить в сообществе с Л. Н. Чертков был, как известно, выслан из пределов Тульской губернии, "в виду вредного влияния на окружающее население". Чертков поселился в Московской губернии и с тех пор виделся с Л. Н. или у себя, или же в имении дочери Толстого Т. Л. Сухотиной, на границе Орловской губернии. Л. Н. в последние годы все чаще и чаще возвращался к вопросу, мучившему его всю жизнь, о том, чтобы сделать свои писания достоянием всех людей. Он советовался со многими о том, как это сделать, и, наконец, остановился на мысли о завещании. Напрасно думают о том, что Л. Н. держал этот вопрос в строгой тайне. Намерения его были известны некоторым друзьям и детям. Правда только, то, что Л. Н. не делал этого вопроса гласным в своем семейном кругу. Правда и то, что Л. Н--ча мучил иногда вопрос о том, что он сделал завещание тайным от семьи, как бы оберегая этим свой покой. Но когда он обсудил этот вопрос и понял, что делать тайну необходимо было не для его спокойствия, а для спокойствия той, в пользу которой было сделано завещание, он уж больше не возвращался к этому вопросу. Любопытно отметить здесь одну особенность. Первоначально Л. Н. предполагал сделать общим достоянием свои сочинения, написанные только после 1881 г. В этом смысле он писал и говорил Черткову. Совершенно независимо, и к удивлению Черткова и друзей, он сделал завещание в еще более радикальном смысле. Дружба Л. Н. и Черткова была дружбой двух людей, стремившихся к одному идеалу, чутко прислушивавшихся один к другому, глубоко уважавших духовную работу другого и, разумеется, в виду этого, не считавших возможным вмешиваться в жизнь и поступки один другого. Это так понятно. Дико говорить о том, чтобы Чертков мог вмешиваться и влиять на жизнь Толстого; это было бы не только умалением величия памяти Толстого, но и совершенно базарным, грубым отношением к 30-летней дружбе этих двух людей, молитвенно стремившихся к Богу. Приведу здесь выдержки из письма Черткова к Досеву за девять дней до ухода Л. Н. из Ясной Поляны. Досев писал Черткову, что ему непонятно, как Л. Н. продолжает оставаться жить в мучительных для него и во всех отношениях неблагоприятных условиях жизни Ясной Поляны. Что такая жизнь "затушевывает в глазах людей все значение и смысл его слов и мыслей..." Таких писем и Л. Н. получал очень много. К сожалению, я не могу принести здесь целиком всего ответа Черткова, но вот некоторые выдержки из этого письма: "Если он (Л. Н. Толстой) до сих пор еще этого не сделал (т. е. не ушел из Ясной Поляны), то... поверь мне, -- единственно потому, что он недостаточно еще уверен в том, что ему, действительно, с л е дует уйти, что воля Божия в том, чтобы он ушел. Ему лично настолько было бы приятнее, покойнее и во всех отношениях удобнее, если бы он ушел, что он боится поступить эгоистично, сделать то, что ему самому легче, и отказаться, из малодушия, от несения того испытания, которое ему назначено. "Очевидно, что если он не делает этого, то никак не из слабости или малодушия, не из эгоизма, а, напротив того, из чувства долга, из жертвы своими предпочтениями, своим личным счастьем, ради исполнения того, что он для себя считает высшей волей. "В июле 1908 года Л. Н. переживал один из тех мучительных душевных кризисов, которые у него почти всегда оканчивались серьезной болезнью. Так было и в этот раз: он тотчас после этого заболел и некоторое время находился почти при смерти. "Приведу несколько выдержек из его дневника, записанных им в дни, предшествовавшие болезни: -- "Если бы я слышал про себя со стороны, -- про человека, живущего в роскоши, отбивающего все, что может, у крестьян, сажающего их в острог и исповедующего и проповедующего христианство, и дающего пятачки, и для всех своих гнусных дел прячущегося за милой женой, -- я бы не усомнился назвать его мерзавцем! А это-то самое и нужно мне, чтобы мне освободиться от славы людской и жить для души... -- ..."Все так же мучительно. Жизнь здесь, в Ясной Поляне, вполне отравлена. Куда ни выйду, -- стыд и страдание... -- ..."Одно все мучительнее и мучительнее: неправда безумной роскоши среди недолжной нищеты, нужды, среди которой я живу. Все делается хуже и хуже, тяжелее и тяжелее. Не могу забыть, не видеть... -- ..."Приходили в голову сомнения, хорошо ли я делаю, что молчу, и даже не лучше ли было бы мне уйти, скрыться... Не делаю этого преимущественно потому, что это для себя, для того, чтобы избавиться от отравленной со всех сторон жизни. А я верю, что это-то перенесение этой жизни и нужно мне... -- ..."Я не могу далее переносить этого, не могу и должен освободиться от этого мучительного положения. Нельзя так жить. Я, по крайней мере, не могу так жить, не могу и не буду... -- ..."Помоги мне, Господи. Опять хочется уйти. И не решаюсь. Но и не отказываюсь. Главное: для себя ли я сделаю, если уйду? То, что я не для себя делаю, оставаясь, это я знаю"... "Мы можем предположить, что на месте Л. Н. мы поступили бы иначе, хотя нам трудно сказать, сделали ли бы мы, поступая иначе, лучше или хуже, чем он. Мы можем не понимать всего, что твориться в его душе, а потому можем недоумевать перед некоторыми его поступками. Но я, по крайней мере, не могу не относиться с величайшим уважением к тем чистым, самоотверженным побуждениям, которые им руководят; не могу не чувствовать к нему полного доверия в том смысле, что если человек, жертвуя всеми своими личными потребностями и удовольствиями и несмотря ни на какие свои страдания и лишения, неуклонно старается исполнять требования своей совести, то он делает все, что можно ожидать от человеческого существа, и никто не имеет ни права его осуждать, ни надобности беспокоиться за него. "И как бы Л. Н. дальше ни поступил, -- останется ли он до конца в теперешних условиях, или же найдет когда-нибудь нужным выйти из них, -- я уверен в одном: что в этом деле он поступит только так, как велит ему совесть, -- а потому поступит правильно". Это письмо было написано за полторы недели до ухода Л. Н. из Ясной Поляны. Письмо это было известно Л. Н., и тот так отозвался о нем в письме к Черткову: "Письмо ваше Досеву, кроме всего другого, мне было и есть очень полезно, уясняя и прошедшее и настоящее". ..."Дорого мне то духовное общение с вами, с той лучшей маленькой частью меня, которую вы одну видите и которая получает несвойственное ей значение без знания всей остальной, большой, гадкой части меня. Спасибо и за то, что вы признаете существование ее. Такое знание и прощение дороже всего для твердого дружеского общения". И каким утешением, какой поддержкой для Л. Н. был в последний период жизни Чертков, можно видеть из следующих отрывков из писем Л. Н. к Черткову, написанных в октябре 1910 г.: ..."Нынче в первый раз почувствовал с особенной ясностью -- до грусти, -- как мне недостает вас. Есть целая область мыслей, чувств, которыми я ни с кем иным не могу так естественно (делиться), зная, что я вполне понят, как с вами... Саша сказала вам про мой план, который иногда, в слабые минуты, обдумываю (Речь идет об уходе из Ясной Поляны). Сделайте, чтобы слова Саши об этом и мое теперь о них упоминание было бы comme non avenu... Если что-нибудь предприму, то, разумеется, извещу вас. Даже, может быть, потребую от вас помощи". ..."А вы также открывайте мне свою душу. Не хочу говорить вам: прощайте, потому что знаю, что вы не хотите даже видеть того, за что бы надо было меня прощать, а говорю всегда одно, что чувствую благодарность за вашу любовь"... Наконец 2 ноября, когда Л. Н. лежал больной в Астапове, он попросил телеграммой вызвать к себе Черткова, и хотя обстоятельства складывались так, что Л. Н. не мог видеться с своим другом в последнее время в Ясной Поляне, он провел с ним последние дни своей жизни.180 лет назад родился человек, которого одни считали гениальным писателем и совестью земли Русской, другие - матерым человечищем, рядом с которым некого поставить в Европе, третьи - великаном, колеблющим трон Николая 11 и его династии. Но были и другие, те которые называли Льва Николаевича не иначе, как антихристом и исчадием ада, зверем, врагом царя и отечества, а также опаснейшим антиправительственным злоумышленником.
Этот трехголовый змий, имя которому церковь, жена и жандармерия, не давал покоя Великому старцу всю его долгую жизнь, и, в конце концов, своего добился, предав его анафеме, выгнав из дома и окружив доносчиками и филерами. О том, как это было, и как до последнего вздоха Лев Николаевич сражался с этим змием сегодня наш рассказ.
ВОЙНА В ЯСНОПОЛЯНСКОМ ДОМЕ
Как ни грустно об этом говорить, но эта печальная история началась из-за денег. Причем, не из-за тех, которые есть, но их трудно поделить, а из-за тех, которые, возможно, потекут рекой после смерти Великого старца - именно так вся Россия называла выдающегося писателя и совесть земли Русской графа Толстого. Самое удивительное, и благородное семейство во главе с его женой Софьей Андреевной, и его ближайшие друзья, не стесняясь, обсуждали этот вопрос в присутствии самого Льва Николаевича. Со временем, эти, с позволения сказать, обсуждения приобрели такой скандально-позорный характер, что дочь Александра перестала разговаривать с матерью, а потом вообще съехала из Ясной Поляны, а его ближайший друг Владимир Чертков называл графиню погибшим существом, потерявшим человеческий облик, которое всю жизни занимается убийство мужа.
Формально речь шла о том, в чьих руках после смерти Льва Николаевича окажется право собственности на его произведения. И хотя сам Толстой еще в 1892 году отказался от права собственности на все свои сочинения, написанные после 1881 года, а это означало, что весь его гонорар шел на покрытие издательских расходов, что, в свою очередь, позволяло продавать его брошюры - именно брошюры, а не книги - не более чем по две копейке, оба враждующих лагеря, не пренебрегая никакими средствами, сражались не на жизнь, а на смерть за право обладания его рукописями и, что особенно важно, неизданными дневниками.
С дневников-то все и началось. Все знали, что в них есть такие откровенные и нелицеприятные высказывания не только о родственниках, но также о друзьях и поклонниках, что после их публикации, если так можно выразиться, мало никому не покажется. А когда стало известно, что в соответствии с неписаным договором, эти дневники хранятся у Черткова, который, конечно же, даст им ход и позволит напечатать, в Ясной Поляне объявили ему войну. И это несмотря на то, что Великий старец считал его своим «одноцентренным», то есть равноправным другом, отвергнувшим соблазны светской жизни и посвятившим ему свою жизнь. А вот Софья Андреевна думала иначе, и называла Черткова не иначе, как злым гением их дома.
Так кто же он такой, этот Владимир Чертков, сыгравший столь огромную роль в последних тридцати годах жизни Льва Николаевича Толстого? Происхождения Владимир Григорьевич был самого, что ни на есть, благородного. По материнской линии он потомок декабристов Чернышевых, а по отцовской - из аристократов, близких к царскому двору. О богатстве рода Чертковых ходили легенды: у них были десятки имений и тысячи крепостных. Одним из крепостных Чертковых, между прочим, был дед Антона Павловича Чехова.
Так случилось, что в ранней юности, во время охоты в воронежских степях, Володю хватил солнечный удар, да такой сильный, что он едва пришел в себя. А врачи, обследовав юношу, строго-настрого запретили ему усиленные умственные занятия. С мечтой об университете пришлось расстаться, зато кавалергарды охотно приняли молодого аристократа в свои ряды. Но скачки, кутежи и скандальные пирушки быстро ему надоели. Все чаще юного подпоручика можно было встретить не в бальном зале или ресторане, а в Чертковской библиотеке, той самой, которую основал его родственник, археолог и историк Александр Дмитриевич Чертков.
Мало кто знал, что Владимир вырос в обстановке острых религиозных дискуссий: побывав в Англии и познакомившись с учением лорда Редстока, в Россию его мать вернулась убежденной евангелисткой и стала одной из создательниц русской организации евангелистов. А так как и отец, и все остальные родственники были православными христианами, домашние дискуссии часто перерастали в яростные споры, а споры в скандалы.
Наслушавшись всего этого, Владимир все чаще стал задавать себе вопрос: «В чем моя вера?» И надо же так случиться, что именно в это время таким же вопросом стал задаваться Лев Толстой. Чертков об этом, конечно же, не знал, он шел своим путем. Для начала Владимир оставил военную службу и почти на целый год уехал в Англию. По возвращении он решил стать, как тогда говорили, прогрессивным помещиком, и в своем родовом имении основал ремесленную школу: он считал, что, освоив несложные ремесла, крестьяне бросят пить, станут более развитыми и - тут он употреблял никому не понятное заграничное слово, коммуникабельными. Не тут-то было! Русского мужика заграничными штучками не возьмешь: заниматься резьбой по дереву, чеканкой или гончарным делом в свободное от пахоты время он не станет, а пойдет в кабак, напьется и набьет морду соседу.
Разочаровавшись в делах просветительских, Чертков с удвоенной силой ударился в изучение глубинных основ религии. В 1883 году он обратился с пространным письмом к Толстому, и попал, если так можно выразиться, на свежевспаханную почву: как раз в это время Лев Николаевич работал над рукописью, которая называлась «В чем моя вера?» Через некоторое время они встретились и больше не расставались: никто не понимал Толстого так, как Чертков, никто не разделял его взглядов так преданно и безоглядно, как Чертков, поэтому никто, кроме Черткова, не мог стать его «одноцентренным» другом. По сути дела, Владимир Чертков стал первым истинным толстовцем, а впоследствии бесспорным и общепризнанным руководителем того общероссийского движения, которое получило название толстовства.
Самое удивительное, первое время и Софья Андреевна была в полном восторге от Черткова. Они познакомились в Петербурге, и своих письмах мужу она так и писала: «Чертков мне очень понравился. Он такой простой, приветливый и, кажется, веселый». А несколько позже, когда он появился в Ясной Поляне, то произвел там самый настоящий фурор. Толстой не удержался и отметил это в одном из писем: «Чертков мне очень помог в семье. Он имел влияние на весь наш женский персонал. И, может быть, это влияние оставит следы. Меня же он раззадорил писать для народа - тем бездна, не знаю, что выбирать».
Но как только Чертков создал народное издательство «Посредник» и стал там печатать так называемые народные рассказы Толстого, идиллии пришел конец. Как так, раньше об этом и речи не было?! Все, что выходило из-под пера Толстого автоматически становилось собственностью Софьи Андреевны! Она, и только она определяла, в каком издательстве печатать то или иное произведение, и какой за это запрашивать гонорар. А тут, нет, вы только представьте, в «Посреднике» великому Толстому, рукописи которого с руками оторвет любой издатель, не платят ни копейки!
Скандал вышел страшенный! «Ты зверь! - кричала в лицо мужу Софья Андреевна. А потом, накинув на рубашку халат, выскочила на улицу. Дело было зимой, да не в имении, а в Москве, где масса народу, и все графиню знают, а она, наплевав на приличия, бегала по улице, понося последними словами непутевого мужа. «Уеду! - заходилась она в истошном вопле. - Уеду, куда глаза глядят, лишь бы, тебя, зверя, не видеть!»
Никуда она, конечно же, не уехала, а вот простудилась сильно. «Кликуша! - прячась по углам, шепталась прислуга. - Больной притворяется. И как ее граф терпит?! В деревне такую бы враз вылечили. Как? А вожжами! Ничто так не лечит полоумных баб, как хорошая порка!»
А тут еще масла в огонь подлил старший сын Сергей, который стал на сторону матери. Тогда-то в тайном дневнике Льва Николаевича появилось полная горечи запись: «Сереже я сказал, что тяжесть хозяйства должны везти все, а не отвиливать, говоря, что, мол, повезу тогда, когда повезут другие. И тут он заметил, что первым не везу я. Это оскорбило меня больно. Такой же он, как мать, злой и не чувствующий. Очень больно было. Хотелось сейчас же уйти…И в самом деле, на что я им нужен. На что все мои мучения?»
Но, поразмыслив, Лев Николаевич никуда не ушел. Да и куда идти? В конце концов, он в своем доме, в своем родом поместье, и с какой стати его надо покидать?! А вот на компромисс он пошел и выдал Софье Андреевне полную доверенность, включающую в себя исключительное право на издание своих сочинений, написанных до 1881 года, и, само собой, на получение доходов от этих изданий.
Как ни странно, обстановка в доме от этого лучше не стала. В июне 1884 года в его дневнике появляется еще одна горькая запись. «Сегодня косил, потом купался. Вернулся бодрый, веселый, и вдруг со стороны жены начались бессмысленные упреки. Я ничего не ответил, но мне стало ужасно тяжело. Я ушел, и хотел уйти совсем, но ее беременность заставила меня вернуться с половины дороги в Тулу. Ночью родилась дочка - Александра. Казалось бы, живи и радуйся, а радости и счастья нет».
Проходит три недели и появляется еще более грустная запись.«От тоски не спал до 5-го часа. Разрыв с женою уже нельзя сказать, что больше, но полный».
Продолжение следует
В. Г. Чертков. Знакомство
О том, как появился в доме Толстого Е. Г. Чертков, Павел Бирюков в биографии Толстого рассказывает обстоятельно, но со слов Черткова.
В словах, которые мы приведем, обращает на себя внимание их спокойное высокомерие. Чертков настаивает на самостоятельности своего духовного развития, на первоначальной своей независимости от проповеди Толстого. Думаю, что он прав и что Толстого и Черткова нельзя смешивать.
Павел Бирюков пришел ко Льву Николаевичу как к автору «Анны Карениной» и «Войны и мира». Чертков захотел прийти в дом Толстого как религиозный реформатор, заключающий блок с другим реформатором.
«Не только духовное мое рождение, но и главный перелом в моей внешней жизни произошли до моего знакомства со Л. Н-чем или какими-либо из его религиозных писаний. В 1879 году я решил оставить военную службу, но по желанию отца взял 11-ти месячный отпуск, который провел в Англии. Потом 80-й год, опять по настоянию отца, я еще провел на службе в конной гвардии и как раз после 1 марта уехал в имение родителей в Воронежскую губернию для сближения с кормящим нас крестьянским населением и деятельности в его интересах. Там я прожил подряд несколько лет, изредка навещая родителей в Петербурге. И вот во время этих поездок я стал все чаще и чаще слышать от встречаемых мною собеседников, что Толстой, автор „Войны и мира“, стал исповедовать точь-в-точь такие же взгляды, какие высказываю я. Это, разумеется, возбудило во мне потребность лично познакомиться с ним, что я и сделал проездом через Москву в конце 1883 года…
Когда я ему поставил свой обычный вопрос и он в ответ стал мне читать из лежащей на его столе рукописи «В чем моя вера?» категорическое отрицание военной службы с христианской точки зрения, то я почувствовал такую радость от сознания того, что период моего духовного одиночества наконец прекратился, что, погруженный в свои собственные размышления, я не мог следить за дальнейшими отрывками, которые он мне читал, и очнулся только тогда, когда, дочитав
последние строки своей книги, он особенно отчетливо произнес слова подписи: «Лев Толстой».
Насколько мне известно, он также нашел во мне первого своего единомышленника. Понятно, что при этих условиях сразу завязавшаяся между нами тесная духовная связь должна была иметь совсем особенное для нас обоих значение: для него – в смысле оценки и поддержки в нем со стороны другого того, что он сознавал в себе наилучшего и высшего, а для меня – еще и в том отношении, что я в нем обрел ничем не заменимую помощь в моем дальнейшем внутреннем развитии».
Чертков подчеркивает, что он пришел к Толстому «…проездом через Москву». Он заявляет даже, что узнал о новых взглядах Толстого от собеседников, которые удивлялись главным образом тому, что Толстой «…высказывает точно такие же взгляды», самостоятельно до них дойдя.
Конногвардеец не отличался скромностью; предшественников своих он не признает.
В. Г. Чертков стал руководителем того, что получило название толстовства.
Берем из 85-го тома Юбилейного собрания сведения о Владимире Григорьевиче Черткове, считая, что они им самим проверены. (Письма Толстого к Черткову выделены были самим Чертковым в отдельные тома.)
Родители Черткова принадлежали к высшему кругу петербургского аристократического общества, соприкасавшегося с царским двором. Один из представителей рода, Александр Дмитриевич Чертков, был археологом, историком и создателем чертковской библиотеки, на основе которой потом было начато издание «Русского архива». Мать Черткова происходила из семьи декабристов Чернышевых. В семейной жизни она была несчастлива; за границей познакомилась с последователями лорда Редстока, основателя евангелистского учения, и на всю жизнь сделалась строгой евангелисткой. Во время приезда Редстока в Петербург она познакомила с ним мужа своей сестры В. А. Пашкова, полковника кавалергардского полка, человека чрезвычайно высокого общественного положения. Пашков содействовал возникновению русской организации евангелистов, так называемых «пашковцев».
В. Г. Чертков вырос в атмосфере религиозных интересов, но, как рассказывается в 85-м томе Юбилейного издания, очевидно, по сведениям, полученным от самого Черткова, «…вследствие тяжелой болезни, явившейся результатом солнечного удара на охоте в воронежских степях, ему были строго запрещены усиленные умственные занятия. Тогда он поступил вольноопределяющимся в конногвардейский полк и вскоре был произведен в офицеры».
Возможности у Владимира Григорьевича были большие. Чертковы имели богатые имения, много крепостных; крепостным Чертковых был, между прочим, дед Антона Павловича Чехова.
В. Г. Чертков пытался организовать в полковом клубе чтения, но начальство этому препятствовало; он видел жестокость по отношению к больным в военных госпиталях, куда он попадал по обязательным дежурствам, как младший офицер. Чертков решил уйти с военной службы, что произошло в 1879 году по окончании войны с Турцией.
В. Г. Чертков одиннадцать месяцев провел в Англии. Потом он служил еще год, поехал в свое имение Лизиновку и в «своей слободе Лизиновке, имевшей до 6000 жителей, стал насаждать ремесла, основав там ремесленную школу… что давало крестьянам дополнительный заработок…».
С таким прошлым в 1883 году пришел аристократ и богач Чертков в декабре месяце к Толстому. До этого он написал Льву Николаевичу письмо о разных религиозных вопросах.
Ответ Льва Николаевича благожелателен, но ироничен.
«О воскресении мне не нравится. Чем больше это доказывают, тем больше сомнений. Да и доказательства, как, напр., правдивости свидетелей, которых не было, уже слишком плохи; но главное – зачем доказывать. Я верю, что когда я надену подштанники навыворот, то будет неприятность; и не могу отделаться от этой веры… Но доказывать истинность этой веры я никому не стану… Но ваша рекомендация прочесть о воскресении огорчила меня. Неужели вас интересует этот вопрос?»
Чертков написал матери о впечатлениях от первых свиданий с Толстым: «…В наших личных представлениях о боге мы, кажется, значительно расходимся».
Мне кажется, что утверждение Черткова о самостоятельности своего мышления и его представление о своем духовном росте как о чем-то параллельном с развитием мышления Толстого ошибочно.
Чертков был хорошим, благоразумным организатором, хорошим пропагандистом, хотя пропагандировал он не полностью то, что пропагандировал Толстой.
Лев Николаевич, обосновывая свое учение, все время в качестве примера приводил факты из жизни России. Его отрицательные характеристики существующего имели огромное пропагандистское значение. Толстой разоблачительно выступал против всего строя жизни: недаром в это время он увлекался Герценом и считал Герцена и самым талантливым русским писателем, и самым необходимым. Во время пребывания Черткова за границей Толстой все время советовал ему руководствоваться в издательской деятельности опытом Герцена. Герценовская разоблачительная сила ожила в Толстом, и толстовское слово, распространяющееся путем рукописным и путем привоза заграничных изданий, имело далеко не только значение проповеди обновленной религии, в отрицаниях сказалась вся сила толстовского художественного видения.
Проповедь Черткова религиозна. Если Толстой восходит к Герцену, то Чертков идеологически связан с полковником кавалергардского полка Пашковым. Вместе с Чертковым в жизнь Толстого вошел П. Бирюков. Он приведен к Толстому Чертковым.
Павел Иванович Бирюков стал одним из ближайших друзей Толстого – первым его биографом. Происходил он из семьи костромских дворян, обучался сперва в пажеском корпусе, потом в морском училище и морской академии. Разочаровался в военной службе, познакомившись с Чертковым, ушел с военной службы, служил одно время в главной физической обсерватории, потом вместе с Чертковым был руководителем издательства «Посредник». Работал с Толстым на голоде. В 1897 году был выслан, жил в Англии, потом в Швейцарии.
В семье Толстого звали его Пошей и очень любили.
Чертков и друг его Бирюков были толстовцами нового типа, которые стали рядом со старыми толстовцами, сменив выходцев из разгромленных народнических организаций. Сам Чертков считал себя первым толстовцем.
Что же привело Толстого к Черткову, почему он придавал работе и дружбе Владимира Григорьевича такое значение?
Чертков и Бирюков по происхождению и рождению были близки Толстому. Первое время к Черткову в семье Толстого относились хорошо, он не был «темным». Те люди, которых Толстой считал своими учителями, – Сютаев и Бондарев, – были людьми далекими.
Чертков занимался утверждением толстовства. В годы отчаяния его болезненная работоспособность, европейская отчетливость, отсутствие увлечений производили на Толстого впечатление, как бы подчиняли его. Чертков больше всего значил для Толстого в последнее пятилетие жизни.
Если говорить об отношениях Черткова с Софьей Андреевной, то нужно сказать, что первоначально они были со стороны Софьи Андреевны восторженные, и мы по ее письмам можем понять, как выглядел Чертков для обитателей дома Толстого.
Софья Андреевна приехала в 1885 году зимой в Петербург хлопотать о напечатании 12-го тома Полного собрания. Это была заря новой хозяйственной деятельности Софьи Андреевны. Она хлопотала по цензуре. У одной своей дальней родственницы, Екатерины Николаевны Шостак, в Институте для благородных девиц видела императрицу: «…я очень была взволнована, но не растерялась». Все это очень укрепило Софью Андреевну в ее собственных глазах.
В этот же приезд видела она Черткова: «Сегодня видела Черткова, он опять придет завтра вечером. Он мне очень тут понравился; такой простой, приветливый и, кажется, веселый».
Происходит почти что семейная идиллия.
В том же году в марте из Москвы Софья Андреевна пишет мужу, поехавшему в Крым с Урусовым: «Получила сегодня милейшее письмо от Черткова».
Через некоторое время осенью Чертков побывал в Ясной Поляне. Там он всем тоже очень понравился и как светский человек. Приняли его радушно. Приехал Чертков вместе с Бирюковым. В письме к князю Урусову Толстой пишет:
«Вчера уехал только Чертков с Бирюковым. Они приезжали на 3 дня… Он мне очень помог в семье. Он имел влияние на наш женский персонал. И, может быть, влияние это оставит следы. Меня же он раззадорил писать для народа – там бездна, не знаю, что выбирать». Об этом же он пишет несколько раз.
19 августа Толстой сообщает жене: «Чертков с Бирюковым остались нынче утром, до ночи… Я его просил поговорить с тобой о подписке и помочь через Сытина, все это знающего. Они очень милы, и, кажется, для всех не тяжелы – просты». 20 августа Лев Николаевич сообщает об успехе Черткова в доме: «Гости уехали. Чертков имел успех и влияние на девочек. Турнюры опять сняты, и разные хорошие планы».
Прибавлю еще одно: Чертков часто давал художественные советы Толстому, например, он советовал смягчить развязку рассказа «Свечка», выкинув гибель приказчика. Он позднее мягко и настойчиво рекомендовал переделать характеристику революционеров в «Воскресении», сделать ее более критической. Он был инициатором послесловия в «Крейцеровой сонате».
Чертков был не только организатором народного издательства «Посредник», он хотел создать вокруг Толстого что-то вроде организации. Одно время чертковцы думали даже о съезде толстовцев, но Толстой иронически сказал: «И меня выберете генералом и какие-нибудь кокарды сделаете?»
Очевидно, он иронизировал над Армией спасения, которая тогда процветала в Англии и Америке.
Не будем переносить на крутые плечи Черткова все блуждания Толстого, но в сухости «народных рассказов» и в запретности широкого творчества для Толстого Чертков виновен.
В художественных вещах Толстого было сложное сочетание мысли, то, что Лев Николаевич сам называл «лабиринтом сцеплений». Он исследовал жизнь, пробовал разные развязки и в результате приходил к долго существующим, человечески ценным решениям. Иногда Толстой унижал свой дар, пренебрегая им для того, чтобы говорить прямо и черство, как Чертков.
Для Черткова нужны прямые, черство сказанные слова.
Может быть, отчасти этим объясняется то, что, несмотря на отдельные удачи, толстовские «народные рассказы» не были приняты народом. Сам же Толстой в романе «Воскресение», в повести «Хаджи Мурат», выясняя жизнь, вернулся к «сочетанию звуков и формальных образов» и не только для «личного удовольствия».
Мы должны уважать волю Толстого, который так уважительно относился к Черткову, но для того, чтобы читать письма Черткова о несопротивлении, надо совершать насилие над собой.
Из книги Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции автора Катаева ТамараЧертков в юбке У Льва Толстого была своя Ольга Ивинская – Владимир Чертков. Но поскольку Толстой за свою жизнь хорошо проборолся с дьяволом, у его последней привязанности не было ни круглых колен, ни улыбок, ни приятной полноты. По мере приближения принципала к смерти
Из книги Острова восходящего пива автора Якимайнен Юрий(Знакомство) Через Джонни я познакомился с русским, живущим в Токио.Георгий Борисович содержит бар в районе Эбису. Я ел у него винегрет, цыпленка, икру, красную рыбу. Он научил меня наливать пиво в кружку из аппарата. Оказывается, чтобы было меньше пены, ее нужно под струей
Из книги Лев Толстой: Бегство из рая автора Басинский Павел ВалерьевичЧертков и сыновья Можно по-разному относиться к сложной личности Черткова.Но вот непостижимый с нормальной человеческой точки зрения факт. Зная о реакции, которую он вызывает в С.А., он с конца июня 1910 года ежедневно (иногда два раза в день) приезжает в ее дом, на ее глазах
Из книги Книга 2. Начало века автора Белый АндрейЗнакомство Десятого января 904 года в морозный, пылающий день - раздается звонок: меня спрашивают; выхожу я, и вижу: нарядная дама выходит из меха; высокий студент, сняв пальто, его вешает, стиснув в руке рукавицы молочного цвета; фуражка лежит.Блоки!123Широкоплечий;
Из книги Борис Ельцин: От рассвета до заката автора Коржаков Александр ВасильевичЗнакомство Переехать из Свердловска в Москву Ельцина уговаривали Лигачев и Горбачев. Борис Николаевич колебался. Это предложение казалось ему и заманчивым, и опасным одновременно. В столице предстояло заново самоутверждаться, в Свердловске же авторитет и влияние
Из книги Воспоминания о Михаиле Булгакове автора Булгакова Елена СергеевнаЗнакомство Москва только что шумно отпраздновала встречу нового, 1924 года. Была она в то время обильна разнообразной снедью и червонец держался крепко… Из Берлина на родину вернулась группа «сменовеховцев». Некоторым из них захотелось познакомиться или повидаться с
Из книги Эдуард Стрельцов. Насильник или жертва? автора Вартанян АксельЗнакомство От истинного болельщика ничего не утаишь. Самые информированные, всезнайки, располагались в центре огромной толпы, собиравшейся ежедневно на тбилисском стадионе «Динамо» (как и в других футбольных центрах) возле огромного стенда – турнирной таблицы.
Из книги Тропа к Чехову автора Громов Михаил ПетровичЧертков Владимир Григорьевич (1854–1936) Последний представитель помещичьего рода, владевшего крепостными крестьянами в Острогожском уезде Воронежской губернии (в частности, Чеховыми). Ближайший помощник Льва Толстого, издатель его сочинений. К Чехову обращался в 1892–1893
Из книги Танцующая в Аушвице автора Гласер ПаулЗнакомство Мой троюродный брат Рене, с которым я познакомился в Европейской комиссии в Брюсселе, прощаясь, обещал “быть на связи”. И вот он мне звонит - чуть ли не из соседнего дома.- С недавних пор я живу в Гааге, не хочешь встретиться? - безо всяких церемоний
Из книги Из воспоминаний жандарма автора Новицкий Василий ДементьевичXV М. И. Чертков. - М. И. Драгомиров. - И. М. Баранов. - М. Т. Лорис-Меликов В тяжело-смутное время, переживаемое Россиею в период времени от 1879 года и в последующие годы, сопровождавшиеся также политическим террором, власти представляли из себя стойких и надежных людей,
Из книги Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина автора Поволяев Валерий ДмитриевичЗнакомство С Леонидом Владимировичем Шебаршиным мы познакомились, можно сказать, случайно.За окнами домов наших в ту пору погромыхивали разбойные девяностые годы, самое начало их: уже начали заваливаться могучие некогда предприятия, хотя никто не верил, что они
Из книги Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я автора Фокин Павел Евгеньевич Из книги Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива автора Ценципер ЮрийЗнакомство В марте 1935 года Ася поступила на курсы для подготовки к экзаменам в педагогический институт. Десять лет прошло с окончания семилетки в Витебске, где, по словам Аси, “научили читать и писать”. Со школы она мечтала стать учителем. На исторический факультет
Л. Н. Толстой с В. Г. Чертковым в 1906 году.
Жизненый треугольник Толстого
Уход Л. Н. Толстого из Ясной Поляны не на шутку взбудоражил все российское общество и оставался одной из злободневных тем в прессе после его похорон. Этот интерес день ото дня расширялся. И хотя число вовлеченных в дискуссию людей увеличивалось, главными действующими лицами в скандальном деле по-прежнему оставались Лев Толстой, Софья Андреевна, Чертков. Страсти накалялись вокруг своеобразного треугольника день ото дня.
По свидетельству верного ученика Льва Николаевича – Алексея Сергиенко, который вел дневники и помогал в переписке 26-27 апреля 1910 года, Лев Николаевич сказал: «Знаю, что никто меня так не любит, как Владимир Григорьевич». А совсем незадолго до своей кончины Толстой выразился по-французски: «Если бы не было Черткова, его надо бы было выдумать. Для меня по крайней мере, для моего счастья».
Во время болезни Толстого в Астапово ею лучший друг и душеприказчик неотлучно находился возле него до самой кончины. Владимир Григорьевич был первый из окружения смертельно больного писателя, которого он пожелал видеть у своей постели. Приехавшая в Астапово и не допущенная к супругу графиня Толстая, яростно ненавидевшая Черткова, метала громы и молнии, сыпала на его голову всевозможные проклятия.
Владимир Григорьевич изо всех сил старался не попадаться ей на глаза в доме Озолина.
Чертков и Софья Андреевна отчаянно боролись друг с другом. Семья Толстого и его окружение разделились на два лагеря. Илья, Андрей, Михаил, Лев – за мать. В лагерь Черткова входили Гольденвейзер, Феокритова, Маковицкий, секретари Толстого, Александра Львовна. Сергей и Татьяна держали нейтралитет. Лев Львович целиком и полностью поддерживает мать.
16 ноября 1910 года в «Новом времени» он опубликовал письмо: «На одного Черткова падает поэтому вина преждевременной смерти отца. На его тщеславие, безгранично одностороннее и неумное влияние, под которым жил последние годы своей жизни, а особенно – месяцы, мой старый бедный отец».
Несколько позже, 22 ноября, перед отъездом в Париж, он дал интервью: «Только завещание, скрываемое под давлением Черткова от семьи и порождавшее душевные муки отца, было причиной ухода его из Ясной Поляны».
После него другой брат, Илья, в ответ на это письмо распространил в ряде газет высказывание: «…по моему мнению, узкое и пристрастное толкование значения Черткова умаляет величие памяти моего отца». В полемику вступает старший, Сергей Львович: «… я не возражаю на глубоко огорчившее меня письмо моего брата Льва Львовича Толстого о влиянии Черткова на нашего отца лишь потому, что полемику с ним по этому вопросу я считай недопустимой». Через несколько дней с заявлением выступила и дочь Татьяна Сухотина.
Секретное завещание
В семейной распре, безусловно, камнем преткновения послужило завещание Л Н. Толстого, составленное и подписанное в духе особой секретности. Этот документ был написан 22 июля 1910 года примерно в 15 часов, в двух верстах от Ясной Поляны, близ деревни Грумонд – в казенном лесу «Засека».
Лев Толстой, приехавший на лошади, писал на пне, списывая с черновика английским резервуарным пером. Завещание подписано его рукой, а также удостоверено свидетелями: А. Б. Гольденвейзером, А. Д. Радынским, А. П. Сергеенко. К завещанию было приложено дополнительное распоряжение Л. Н. Толстого: «В. Г. Черткову издавать сочинения Льва Толстого на прежних основаниях, то есть не преследуя никаких материальных личных целей».
Владимир Григорьевич Чертков – знаковая личность среди единомышленников Толстого. Ему многое позволялось. Он один мог входить в кабинет Льва Николаевича во время его работы. Считавшийся великим учеником, имел беспрепятственный доступ к дневнику учителя. Даже не будучи рядом, Чертков занимал мысли писателя. Только Чертков мог ослушаться и не согласиться с мнением Толстого. Лев Николаевич как-то попросил ученика присоединиться к обществу борьбы с алкоголизмом, которое пытался внедрить в России, а тот сказал, что не может ничего обещать.
Охотничий хуторок
Жизнь В. Г. Черткова, друга и издателя Л. Н. Толстого, тесно связана о соседним Воронежским краем. Здесь находилась его усадьба – охотничий хуторок Ржевск, который он получил в подарок от дяди Михаила – атамана Войска Донского в 1868 году.
Генерал М. И. Чертков участвовал в сооружении железной дороги Воронеж-Ростов, поэтому станция Чертково названа в его честь. Старое название существует и поныне. От дворян Чертковых произошли названия многих сел юга Воронежской области: Екатериновка, Лизиновка, Марьевка, Николаевка… В городе Россошь есть колокольня-храм Александра Невского, построенная Чертковым. Хутор Ржевск исчез с карты, как и многие другие «дворянские гнезда», но фамилия Чертковых известна и теперь.
В их древнем аристократическом роду был обычай, о котором рассказывает П. Д. Чалый в книге «Русские провинциальные усадьбы»: «Чертковы были в генеральских чинах. Когда умирал помещик – передавали в храмы мундиры, шитые золотом, ордена и звезды, чтобы народ видел, какой чести заслужил покойный.
В старой части Россоши сохранились остатки помещичьей усадьбы, а в Лизиновке цела ремесленная школа, открытая для крестьянских детей. В Острогожском музее можно увидеть картину известного русского художника Алексея Кившенко, на которой изображен молодой В. Г. Чертков, получивший самое утонченное аристократическое воспитание, блестящий гвардейский офицер.
И вдруг этот баловень судьбы уходит в отставку и покидает Петербург.
Владимир утратил интерес к светской жизни и поехал в глушь, на хутор. Его одолевали вопросы отношений между господами и крестьянами, произвол властей, несправедливый уклад жизни.
Существует легенда о том, как на балу сама царица одарила красавца-офицера цветком в петлицу, а он от гордости не пожелал быть фаворитом. Душевный разлад привел молодого человека в дом Л. Н. Толстого. Черткову тогда было 29 лет, а Льву Николаевичу – 55. В то время он был автором «Войны и мира», «Анны Карениной».
После первого разговора с великим писателем Владимир записал: «Мы с вами встретились как старые знакомые». Лев Николаевич в письме к другу говорит: «Ваше недовольство собой, сознание несоответственности жизни с требованиями сердца я знаю по себе». Они станут единомышленниками и друзьями на всю жизнь. Причем, младший из них станет самым главным толстовцем.
Чертков перебрался в родительскую усадьбу в Лизиновке Воронежской губернии. Он был поглощен заботами о нуждах крестьян, открывает ссудно-сберегательные товарищества, потребительские лавки, библиотеки, школы, читальни, чайную, построил ремесленную школу. В ней обучали столяров, жестянщиков, сапожников.
Владимир Григорьевич затем покинул свой дом, переселился к учителям ремесленной школы, стал ездить вместе с народом в вагонах 3 класса. Он занимался земской службой, счетоводством, ездил по школам. Чертков послал письмо своему наставнику: «Лев Николаевич, приезжайте, одобрите, помогите». Л Н. Толстой записал в дневнике 23 марта 1894 года: «Я собираюсь ехать к Черткову». 26 марта помечает: “Пишу с Ольгинской, до которой доехал прекрасно… Снегу здесь нет…». Толстой пробыл в гостях у Черткова четыре дня с дочерью Марией, побывал у крестьян и возвратился в Москву.
«Посредник»
Раньше, в феврале 1884 года, Толстой после встречи с Чертковым записал: «Я увлекаюсь все больше и больше мыслью издания книг для образования русских людей». Эта мысль по душе пришлась Черткову. Известный книгоиздатель Иван Сытин вспоминает: «В ноябре 1884 года в лавку на Старой площади зашел очень красивый молодой человек в высокой бобровой шапке, в изящной дохе и сказал: «Моя фамилия Чертков. Я бы хотел, чтобы вы издали для народа вот эти книги». С этого момента начались издания «Посредника». Дешевые, вместе с тем изящные, с рисунками Репина, Сурикова, Кившенко книги пользовались огромной популярностью в народе.
Во время издательской деятельности Владимир Григорьевич встретил свою будущую жену, близкую по духу, -Анну Константиновну Дитерихс, из известного в русской истории рода военных. После женитьбы они переезжают в Ржевск, где располагался «Посредник». На хуторе готовились к печати книги Толстого, Чехова, Короленко, Гаршина, Лескова, Эртеля и других классиков русской литературы, сочинения мыслителей разных стран и народов.
Л. Н. Толстой направлял работу своих помощников и редактировал книги. Он говорил: «Цель наша – издавать то, что доступно, понятно, нужно всем, а не маленькому кружку людей, и имеет нравственное содержание…». На хутор приезжали писатели и художники. Ржевск стал своеобразным очагом культуры. Известный художник-передвижник Н. А.Ярошенко создаёт здесь картины «Курсистка», «В теплых краях». На полотнах запечатлена жена Черткова – Анна Константиновна. Она увлекалась философией, помогла мужу превратить их имение в центр пропаганды христианства.
Главный толстовец
Занимаясь благотворительностью, Чертков помогал крестьянам деньгами, продуктами, одеждой, считал: «Роль благодетеля я не разыгрываю, так как чувствую окрестное население моим благодетелем, а не наоборот».
Мать – Елизавета Ивановна, богатая аристократка, во всем потакала сыну. Она была родственно связана с семьями декабристов. Супруга Александра II императрица Мария Александровна предлагала ей должность статс-дамы во дворце, но она отказалась. После смерти двух сыновей и мужа-инвалида, бывшего генерала Елизавета Ивановна нашла утешение в секте евангелистов и занялась благотворительностью.
В. Г. Чертков решил собрать рукописи Л. Толстого и убедил в этом более близкую по взглядам к отцу Марию Львовну. С этой целью направил в Ясную Поляну человека, который за плату переписывал черновики писателя. Некоторые родственники Толстого заподозрили Черткове в корыстном интересе. Но без его кропотливой и изнурительной работы не было бы 90-томного полного собрания сочинений.
Между тем, власти все внимательнее приглядывались к действиям В. Г. Черткова и его семьи.
Виданное ли дело – в школе ремесленников за их счет ежегодно учили 60 крестьянских детей, мать устроила приемный покой, открыла народную лавку. Крестьянам ежегодно возвращалось десять тысяч рублей из 20 тысяч дохода. В Феврале 1897 года Черткова выслали в Англию за сектантские, духоборческие движения, которые поддерживали толстовцы, но он и там продолжал издавать запрещенные в России книги Толстого, составлял его архив, издавал газету, писал статьи, направленные против самодержавия.
Возвратившись из Англии после десяти лет ссылки, Чертковы поселились в 1907 году вблизи Ясной Поляны. В Англии американцы давали Черткову пять миллионов долларов за архив «великого старца»,но он возвратил рукописи на родину. В семье Чертковых случилось горе – умерла дочь Ольга. Толстой поверял в свою очередь Черткову о драмах в своей семье, потому что они были душевно близки. Незадолго до приезда в Россию Владимир Григорьевич написал однажды своему учителю, что счастлив, обретя в жене духовного спутника и выразил сожаление, что Толстому не повезло.
Письмо прочла Софья Андреевна, она возмутилась. В дневнике 9 марта 1887 года записала: «Это тупой, хитрый и неправдивый человек, лестью опутавший Льва Николаевича, хочет /вероятно это по-христиански/ разрушить ту связь, которая около 25 лет нас так тесно связывала всячески… Отношения с Чертковым надо прекратить. Там все ложь и зло, а от этого подальше». Значительно раньше Софья Андреевна была иного мнения о нем: элегантен, умен, образован.
Л. Н. Толстой относился к Черткову с чрезвычайным уважением. Он передал все полномочия в его руки. Ни одна новая строка писателя не могла появиться в печати без разрешения ученика, который только один имел дело со всеми русскими и заграничными издателями. Чертков лично подбирал переводчиков, следил за производством работ по изданию произведений, назначал даты появления в свет публикаций. Его даже называли «единственным министром» Толстого. Несгибаемый, непоколебимый толстовец, пользовался у них невероятным уважением.
Чертковы поначалу жили в Ясенках, что в пяти верстах от Ясной, потом обосновались в Телятинках в двухэтажном доме. На первом этаже жили «соратники» – секретари и другая обслуга. Эти 20 человек презирали собственность и комфорт, спали на полу, на одной соломе. Все обедали за длинным столом вместе с хозяевами, но ели разные блюда, в зависимости от того, кто на какой общественной ступени находится. Простым людям – сторожам, прачкам, работникам подавали кашу с постным маслом, а другим более изысканные блюда, но на это никто не обижался.
Сам Чертков с женой, сыном Владимиром и матерью размещались на втором этаже. Однако сын не хотел ни учиться, ни мыться, говорил, что жить по-мужичьи можно, только полностью опростившись.
После похорон своего великого учителя Чертков остался его верным душеприказчиком, вместе с женой посвятили себя одному делу – изданию сочинений Толстого. В 1918 и 1920 годах в Кремле В. Г. Чертков согласился быть главным редактором по предложению Ленина.
К печати подготовили 90 томов. Чертков держал в руках 72 том полного собрания сочинений, готовый к выходу в свет. Но на момент смерти В. Г. Черткова в 1936 году в возрасте 82 лет, как и Л. Н. Толстой, было опубликовано 15 томов. Сын Черткова Владимир хлопотал о восстановлении усадьбы предков. В 2000 году на месте барского дома установлен памятный камень.
Юрий РУДАКОВ.
Американский режиссер Майкл Хоффман нашел деньги в Германии и снял экранизацию романа о последних днях жизни Льва Толстого. Роман написал в 1990 году американский литературовед Джей Парини. Толстого сыграл 80-летний Кристофер Пламмер, Софью Андреевну - 64-летняя Хелен Миррен, англичанка с русскими корнями, Владимира Черткова - Пол Джаматти. По возрасту Пламмер и Миррен подходят. Пламмер в гриме очень похож на Толстого.
Если уж писать рецензию, то не обойтись без некоторых ужасных признаний. Толстой не входит в число моих любимых писателей. Еще ужаснее - и Пушкин тоже не входит.
С Пушкиным не заладилось с детства. Прочтя "У лукоморья дуб зеленый", я ощутила смутный дискомфорт. Что-то для меня было не то и не так. Гораздо позже, во взрослом виде, я поняла, в чем дело. Представить себе кота, прикованного за шею цепью к дереву, было нехорошо. При этом он ходил по цепи кругом, как робот, туда - сюда, направо-налево. "И днем, и ночью" - покорно, без отдыха, без еды. Главное, без игры! Как же можно при этом заводить песни и говорить сказки? Для песен нужна свобода и удовольствие. А получался кот-невольник, прикованный, хоть и золотой цепью. Прямо какой-то член Союза советских писателей. И еще, озадачивало: "здесь русский дух, здесь Русью пахнет". Я маленькой читала очень много сказок, но нигде не было написано "Здесь турецкий дух" или "Здесь Францией пахнет".
Конечно, я говорю о детских смутных ощущениях. Но почему-то не очень хотелось дальше читать, хотя, конечно, я прочла потом все, что полагается. И в школе на вечере декламировала из "Руслана и Людмилы". А "Графа Нулина" знаю наизусть, со слуха (моя мать была актрисой и готовила его дома). И понимаю, что очень, очень хороший поэт, великий, и священная для России фигура. И роман Тынянова читала с интересом. Но - никогда и ничего, от стихов и поэм до "Пиковой дамы" и "Повестей Белкина" - не тянуло перечитывать. Ну что тут делать? Какой-то врожденный дефект восприятия. Не стал Пушкин частью моего кровообращения. А лучшим, что о нем написано, считаю работы недавно ушедшего от нас писателя Юрия Дружникова.
При этом не просто люблю, а погибаю от любви к некоторым русским писателям позапрошлого века. К Ивану Андреевичу Крылову, мудрому, искуснейшему поэту. К Василию Андреевичу Жуковскому. Как повезло царю получить такого воспитателя! К Гоголю, каждой строчке его. К "великому провидцу Достоевскому", а не ксенофобу и антисемиту, которого не любил Набоков. К потрясающему, хорошему, смелому Николаю Семеновичу Лескову, которого не жаловала прогрессивная русская интеллигенция его времени. К дивному драматургу Александру Николаевичу Островскому. К ошеломительной компании Алексея Константиновича Толстого и братьев Жемчужниковых, этих еще не оцененных миром самых ранних авангардистов на свете, а к А.К. Толстому еще и отдельно - за стихи и пьесы. Всю жизнь перечитываю, и перечитываю, и опять перечитываю, и смеюсь с ними, и плачу. Потому что они мне родные, и это любовь. А не просто почтение, как к Пушкину.
И такой же непорядок у меня с Толстым. Я не в силах почувствовать, почему "Война и мир" так уж хорошо. Говорят, нельзя одновременно любить Достоевского и Толстого. Может быть, поэтому мне не дано получить наслаждение, читая Толстого. В "Анне Карениной" никогда не понимала, почему она бросилась под поезд. Вообще вся любовная часть, знаменитый треугольник, мне была и остается скучна, хотя недавно дело дошло до того, что сама Опра Уинфри рекомендовала "Каренину" для читательских клубов США. Круче не бывает! Я уверена при этом, что более интересную часть про Левина и его отношения с крестьянами последователи Опры пропускали. Я была потрясена, когда из "Записок об Анне Ахматовой" Лидии Чуковской (том 1, стр. 104-105) узнала: Ахматова говорила, что "весь роман построен на физиологической и психологической лжи", что Анне почему-то "примерещилось, что Вронский ее разлюбил", и что вообще Толстой "мусорный старик". Считал, что женщина, ушедшая от мужа - проститутка, и за это заставил ее покончить с собой.Не питая особого интереса к творчеству Толстого, я и биографию его знаю плохо. Например, не читала дневников ни его, ни Софьи Андреевны. Только мемуары Александры Львовны. Пребываю на уровне "графиня изменившимся лицом бежит пруду".
На этом же примерно уровне снята и картина. Действие происходит в 1910 году. Граф и графиня нежно любят друг друга. Она шесть раз от руки переписала для него "Войну и мир". Живут в красивом поместье, в лесу. У них есть дочь Саша. Остальных детей как-то не видно, и разговора о них нет. На дальнем плане, для оживления ландшафта, иногда бесшумно скользят отдельные пейзане.
Напомню, что Софья Андреевна, которая родилась в 1844 году, с 1863 по 1888 год произвела на свет тринадцать детей. То есть, практически, все эти 25 лет безвылазно находилась в состоянии беременности и кормления, родив последнего мальчика в возрасте 44 лет. Как-то ограничивать рост семьи Толстой не желал, хотя его жена к рождению 12-го младенца - Александры - была в состоянии крайней усталости, и признавалась, что деторождение не приносит ей никакой радости. Четверо их сыновей и одна дочь умерли в детстве, пять сыновей и три дочери выжили. Честно говоря, я не понимаю, как выжила она сама, при переписывании трудов мужа и при том, что она вела сложное хозяйство, хотя, конечно, были помощники и слуги. Потом у Толстого наступил период, случающийся в жизни большинства мужчин. Многие в возрасте около 50 лет ощущают страстную потребность омолодиться, для чего чаще всего бросают семью, заводят новых с иголочки жен и детей. Толстой вместо этого в 1883 году встретил Черткова.
Владимир Григорьевич Чертков был намного моложе Толстого и, можно считать, сыграл роль соблазнителя, хотя, конечно, и не в сексуальном смысле. Во всяком случае, так получается по фильму. Был он просветителем, организатором издательства "Посредник" для народа, помогал духоборам, был за это на десять лет (1897-1907) выслан в Англию. Дожил до 1936 года. В 1930 году писал Сталину, пытался защищать толстовцев, которых отправили в лагеря и подвергали истязаниям. Его взгляды были очень созвучны Толстому. Однако, еще в 1880 году, до Черткова, Софья Андреевна писала: "Левочка вдался в крайнее соболезнование всему народу и всем угнетаемым", так что, кто кого соблазнил, еще можно поспорить. В фильме дано очень общее представление о толстовстве. Упоминается, что Толстой считал: владеть собственностью - грех. Поэтому он все время хочет написать новое завещание, передающее его авторские права русскому народу, а не жене с детьми. Чертков его к этому подстрекает, и завещание подписывается тайно, прямо в красивом лесу, где для этого поставлен столик на поляне.
Не знаю, в лесу ли это было на самом деле. Не знаю также, действительно ли Софья Андреевна прилюдно била по этому поводу посуду в столовой, как показано в фильме, и стреляла из пистолета в портрет Черткова.
В этот портрет выстрелить не грех, потому что у экранного Черткова физиономия прожженного жулика. У настоящего же Черткова - человека из высшей петербургской знати - лицо было тонкое, почти иконописное, и свои бредовые взгляды он, так же, как и его гениальный друг, исповедовал вполне искренне и бескорыстно. Толстовство Бердяев называл впоследствии "страшным ядом", а его сутью считал "отрицание государства и культуры, требование равенства в нищете и небытии и подчинения мужицкому царству и физическому труду". И Толстой, и Чертков принадлежали к распространенной и страшноватой породе благодетелей человечества. Эти фанатики обожают род человеческий весь скопом, и при этом обязательно терзают и мучат его конкретных представителей, своих близких. Кое-что про Софью Андреевну я все-таки читала. Помню ее письмо - надсадный крик души, где она хочет объяснить, попонятней и поподробней, в каком хаосе забот и обязанностей она утопает, доверчиво перечисляет свои дела, и пишет, что больше всего боится двух вещей: что Левочка отдаст Черткову личные, интимные дневники, и что он тайком уйдет из дома. Какая бы она ни была - эта женщина жила в страхе и муке, которых ничем не заслужила. Даже Горький, который ей отнюдь не симпатизировал (она казалась ему высокомерной, ревнующей Толстого к людям), питал к ней искреннее сострадание. Ее пытались представить сумасшедшей - это было неправдой. Наоборот, это она исступленно боролась с безумием мужа.
Если бы это трагическое противоречие, присущее не одному Толстому - любовь к дальним и истязание ближних - стало темой фильма, он мог бы вполне состояться. Но в фильме все размыто, настоящего драматического напряжения нет. На первом плане историческое лицо, некто Валентин Федорович Булгаков, юноша, который привлек внимание Толстого своими публикациями и становится его секретарем. Конфликт вокруг Булгакова в фильме выстроен попросту, по-голливудски. Чертков поселяет его у себя в коммуне в Телятинках и велит ему шпионить за Толстыми. Но Булгакову гораздо интересней общение с жительницей коммуны Машей, которая попала в фильм словно со страниц современного глянцевого журнала. Джеймс Мак-Эвой в роли Булгакова тянет одну ноту - робкой и восхищенной невинности. Он восхищается и робеет как перед великим писателем, так и перед девушкой, которую зовет "Машя", и которая ловко укладывает его в постель, демонстрируя зрителям обнаженный бюст.
Именно Булгаков вытащил из пруда Софью Андреевну 28 октября, после ухода Льва Николаевича из дома. Ленин выслал его в 1923 году на "философском пароходе" как члена комитета помощи голодающим. Булгаков жил в Праге, в 1948 году вернулся, стал хранителем музея в Ясной Поляне и там же умер в 1976 году. Не знаю, тот ли это Булгаков, о котором Горький отзывался как о человеке бездарном, малограмотном, больном и болезненно самолюбивом, да еще написавшем впоследствии "грязную и грубую статейку" - открытое письмо Толстому. Наверно, это какой-то другой.
В полном согласии с голливудской трактовкой событий находится финал фильма, нахально искажающий историческую правду. К Льву Николаевичу на станцию Астапово приезжает Софья Андреевна. Дочь Саша пытается ей воспрепятствовать. Графиня элегантно называет дочь "сукой", пробивается к мужу и принимает его последний вздох. В общем, после незначительной размолвки по вопросу о собственности супружеская любовь в семье великого писателя Лио Толстой торжествует, как ей и полагается. На самом деле, как всем хорошо известно, Софья Андреевна не присутствовала при кончине Толстого.
Должна заметить, что замечательная актриса Миррен в "Последней станции" играет неинтересно. В ней чувствуется подспудная растерянность, словно она не слишком хорошо понимает, о чем идет речь. Тут я с ней вполне солидарна. В фильме нет никакой мысли.
В фойе кинотеатра висела напечатанная крупным шрифтом копия рецензии на "Последнюю станцию" Рекса Рида из издания New York Observer . Мистеру Риду фильм жутко понравился. Он почему-то усмотрел в нем "Россию, которую трясет в лихорадке коммунистических провидений, где в воздухе пахнет революцией, и все ведут дневники". Хотя ничего там не трясет и ровно ничем не пахнет. Он полагает, что здесь изображена "культура, которой Россия пожертвовала во имя коммунистического идеализма". В.Черткова автор рецензии называет "оголтелым троцкистом!"! Прочитав это, я сделалась уверена, что мистер Рид преподает историю в каком-нибудь высшем учебном заведении.
Не знаю - может быть, даже такой фильм про Толстого лучше, чем никакого?
Последняя станция
The Last Station
Art houses
Режиссер Майкл Хоффман
***** - замечательный фильм
**** - хороший фильм
*** - так себе
** - плохой фильм
* - кошмарный
