Я почти не помню ее в моем раннем детстве. Как ни пытаюсь пробиться назад, сквозь годы, память приводит все к одному: храм, сильный запах тающих восковых свечей, меня крестит священник, лица которого я не помню - а только красивый певучий голос; рядом она - моя бабушка и крестная мать.
Мне 14 лет, еще недавно я заливалась слезами над прочитанным «Оводом», встречала потрясенные рассветы над «Униженными и оскорбленными», и вот случайно, по пути домой, зашла с ней в храм, и она рассказала мне о Христе. Всем своим детским сердцем почувствовав, что это и есть та самая правда, которую я искала в книгах, прошу крестить меня. В нашем окружении нет никого, кто мог бы стать крестными - мир вокруг живет словно и не зная, что две тысячи лет назад пришел в мир Бог, чтобы умереть за этот мир на кресте.
Так бабушка стала мне крестной матерью, моим путем в храм, моей первой детской верой в справедливость.
Я мало помню ее в те годы. Помню: глубокая ночь, за окном снег, сижу на кухне, жду, когда она вернется. Она ушла в храм на всенощную, а я еще подросток, и мне надо спать. Она держала длинный пост, и я пыталась с ней вместе, но не могла, а она была снисходительной: «Главное - не еда. Ты родителей не обижай, вот тебе и пост».
Но в тот зимний день я твердо решила держать строгий пост и почти ничего не ела - как она. Я не понимала смысла этого воздержания, но мне хотелось каких-то маленьких взрослых поступков, и она это понимала. Уходя, она сказала: «Поешь и спи, я поздно приду. Разговеемся завтра». Но я обещала: «Я тебя дождусь!» И вот сижу, смотрю в окно - давно уже зажглась обещанная звезда, под ногами редких прохожих за окном скрипит снег, а бабушки все нет, и мне страшно хочется есть, и я достаю из холодильника кислую капусту и потихоньку ее «клюю», и почти засыпаю за столом, но разом взбадриваюсь: дверь тихо скрипнула, пришла с мороза моя Тамара Ивановна, улыбается: «Раз ждешь, давай и разговеемся».
И мы едим что-то вкусное, сладкое, и я засыпаю с полным ощущением, что выдержала, выстояла, пост удался. Наутро идем в храм, и там все застлано еловыми ветками, и горят свечи, и всюду полумрак, и на душе горячо и легко, и хочется плакать и смеяться от высокого детского восторга, который приходит, потому что какая-то большая, светлая тайна совсем близко, и ты - участник ее. До сих пор больше всего на свете люблю я этот праздник, и этот запах свежих еловых веток, смешанный с восковым.
Она родилась в 1928-м, под Симбирском. Ее мать была простой крестьянкой, которая весь свой женский век рожала детей, а отец - кузнецом. Я спрашивала, почему ее назвали Тамарой - красивым именем грузинской царицы - она не знала. Иногда я думаю, что имена выбирают не люди. Или - что имена влияют на дальнейшую жизнь человека, особенно имена святых. Моя бабушка была простой крестьянкой, но жила с таким внутренним достоинством, которым, мне кажется, и отличались настоящие цари - не самозванцы. А может быть, те русские крестьяне, которые ушли из нашей истории вместе со старой Россией, были ближе к тому самому настоящему царству - Небесному, и ближе были, чем все поколения, пришедшие им на смену.
В 30-е годы в Поволжье пришел голод. Вся семья Кузнецовых бежала на Кавказ. Ехали в товарных вагонах, мерзли, замерзали. Она никогда об этом не рассказывала - я понимала, что все ее воспоминания о тридцатых - это сильная детская травма. Однажды только на мои многочисленные вопросы она не отмолчалась, как обычно («Да что вспоминать - все уже в землю ушло»), а сказала: «Приехали на Кавказ - а тут кукуруза». Я так и вижу ее, маленькую совсем, тоненькую, в заношенном платьице, с огромными глазами голодного волчонка, - и вокруг эти щедрые кавказские кукурузные поля. За всю свою жизнь она не выбросила ни одного куска хлеба. Сколько помню ее - ела все, что было в тарелке.
Когда пришли немцы, она была худеньким подростком. О войне она тоже не любила вспоминать. Я знала лишь, что она вместе со взрослыми односельчанами копала окопы.
Как-то я крепко к ней пристала с расспросами: «Ну, что ты больше всего запомнила из того времени?» Она ответила: «Помню, как немец дал мне шоколадку». Она всегда отвечала честно - или не отвечала совсем. Этот немец с шоколадкой меня потряс до глубины души: как же так - он же враг. Только недавно моя мать прояснила картину: «Этот немец был врач, он спас ее от тифа».
Я смотрю на ранние сохранившиеся фотографии бабушки и вижу белокурую светлоглазую девчонку с завитками волос. Может быть, тот немецкий врач, увидев ее умирающей, вспомнил свою дочь. Может быть, он, солдат армии врага, винтик в машине убийства и зла, был неплохим человеком, если решил спасти чужую девчонку. Я никогда не узнаю, кем он был, но благодаря ему Тамара дожила до 87-ми лет, родила трех детей и вырастила восемь внуков.
После войны работала в колхозе. Познакомилась с красивым осетином, который так не был похож на мужчин ее северной родины. Вышла замуж, работала, воспитывала детей. Ее муж и мой дед Федор говорил всегда своим дочерям: «Будьте такими, как ваша мать». Он рано умер, она сразу постарела и теперь жила только для детей. Подолгу жила у дочерей, помогая воспитывать внуков.
Я помню ее маленький, всегда свежевыбеленный дом в поселке - каждый год в мае меня отвозили к ней на каникулы, и я часами лежала с книгой на траве в ее крошечном садике, под цветущей сиренью, или спала за печью в кухне, а утром просыпалась от совсем близкого, горячего запаха свежеиспеченного хлеба. Я совсем не помню ее лица в том домике - только запах сирени и свежего хлеба. Но она всегда была где-то рядом, за спиной, вокруг, и ее мягкий теплый голос звучал во мне, даже если я была далеко.
До самой пенсии она работала в совхозе. Две ее медали - ветерана труда и юбилейная, «за доблестный труд», лежат сейчас передо мной.
Совхоз, в котором протекла вся ее семейная жизнь, находился на территории Чечено-Ингушской АССР. В начале 90-х, во время осетино-ингушского конфликта, она с семьей сына ушла из поселка. Поселилась в Моздоке у одной из дочерей - у моей тетки - и прожила там всю оставшуюся жизнь. О причинах бегства рассказывала мало, но я знала, что кто-то захотел забрать ее дом, она не соглашалась - могила деда рядом, - а потом стали угрожать сыну и его семье, и они уехали. Это было второе бегство в ее жизни, и если первое было связано со становлением тоталитарной империи, то второе - с ее разрушением.
Она никогда никого не винила в этом побеге. Я спрашивала: «А кто виноват?» Она отвечала: «Соседи у нас были хорошие. В обиду нас не давали. Защищали нас». И перечисляла соседей по именам.
Всегда, в любое время, есть люди, которым нужна война - если их становится много, они добиваются своего. «Значит, судьба такая - на своем веку их встретить». Она считала, что мы все время проверяемся на прочность, и нельзя злом отвечать на зло - мир жив, пока против зла есть добрая воля. Ее доброй волей было прощение, и это давало ей большую внутреннюю силу.
Ее ответы приоткрывали для меня книгу большой, настоящей жизни, которую я не смогла бы прочесть, потому что во мне не было таких душевных сил. Я всегда знала, что настоящие русские люди - такие, как она. И настоящая Россия - такая. Спокойная, всегда прощающая, всегда непобедимая - потому что сильная духом и верой.
Я не знаю, как она пришла в церковь. В совхозе не было церкви, и только в Моздоке, уже вдова, она стала приходить в Успенский храм. Ее родители были глубоко верующими людьми, и мне кажется, тот вынужденный перерыв, который случился в ее религиозной жизни при переезде на Кавказ, был для нее лишь мигом - так органично и прочно вошла она в жизнь приходского храма, продолжая вековую семейную традицию.
На Литургии она всегда стояла справа от Царских врат, и если я приходила к ней в гости и не находила ее дома - знала, что искать надо в церкви. Я входила в храм - и видела впереди ее ровную спину. Уже старея и слабея, она никогда так ни разу и не приспела на скамейку, всегда заполненную ее сверстницами. Как будто хотела отстоять все те годы, которые вынужденно пропустила.
Соседские бабушки в шутку называли ее «генералом». Так и говорили мне у входа в храм: «Вот она, наш генерал». Бывало, моя тетка пожурит ее: «Мам, ну зачем столько стоять? Ноги устают, а ты немолодая. Ну какие у тебя грехи?» Бабушка отвечала: «У всех грехи, и у меня грехи. Безгрешных нету». Вот скажет две фразы - а в них столько народной мудрости, столько библейской глубины, что вспоминаю через много лет, уже повзрослев и прочитав много книг, - и понимаю, что и правда существует этот загадочный культурный код, который у русских, как и у греков или грузин, замешан на православной вере и передается из поколения в поколение.
Я пытаюсь вспомнить, видела ли хоть раз ее без платка - и не помню. Свой белый хлопковый платок днем она не снимала. Внутренняя ее строгость к себе и приверженность к правилам, которые переняла она от матери, не отражалась на детях или внуках - мы были очень свободно воспитаны, - но всегда в ней чувствовалась. В небольшой коробке она хранила портрет своей матери, Наталии Павловны, одетой в простую блузку и платок, — и орден матери-героини в виде звезды, который дала Наталии Павловне советская власть за воспитание десяти детей.
До самой старости она что-то сажала в огороде, поливала, копала, приносила в ведрах домой какие-то овощи, ягоды, — консервировала все это, и зимой кормила нас своими разносолами.
Моя мать вслед за теткой укоряла ее: «Не бережешь себя», а бабушка с улыбкой отвечала: «Бог бережет».
Читала она мало - всю жизнь, с утра до ночи, работала. Только в глубокой старости, уже после инсульта, часто сидела с книгой, и однажды привела мне что-то из пророка Исайи, но я не могу вспомнить, что именно.
Бог ее берег, дети и внуки - уважали, любили; она была центром большой семьи, разбросанной по России. Когда в семье одного из ее внуков появились приемные дети, и родственники разволновались, она вспомнила, что на ее родине такое часто случалось: «Взять сироту - дело богоугодное, как если бы храм построить». И все сразу успокоились.
Она пережила онкологическую болезнь, операцию, инсульт, смерть двух детей и одного внука. Последние два года она все слабела и почти не выходила и комнаты. Не ходила и в храм - храм был в ее маленькой, простой комнате, похожей на келью: иконы, четки, Евангелие, Ветхий завет. Она никогда не жаловалась. Ни разу, ни одной секунды, я не видела ее унылой. Только в последний год жизни, в одну из наших встреч, она тихо вздохнула: «Засиделась я тут», - и тут же извиняющаяся улыбка: мол, прости ты меня, грешную. Всю жизнь прожив в движении и заботе, она получила от Бога эти два года жизни - как будто для того, чтобы подготовиться к уходу в другой мир.
А потом она легла и перестала вставать, есть и говорить. Молчала, смотрела на входящих - как будто кого-то ждала. На третий день ее поста и молчания близкие догадались, позвали священника - она его узнала. Через два часа после причастия ее не стало на этой земле. Над гробом во дворе летала белая бабочка, легкая и красивая, как душа моей Тамары Ивановны. Эту бабочку я видела и на кладбище, у креста, на котором отмечен был большой и красивый путь: 20 ноября 1928 - 4 июня 2015.
Прощай, мой дорогой генерал. Все, что есть у меня от тебя - мое детство в сиреневых зарослях, моя первая любовь к Богу, моя окрепшая связь с той старой Россией, которой, казалось, больше нет, - все это со мной теперь навсегда. Может быть, это и есть - та самая вечная память, которой мы просим у Бога. Потому что в ней - не конец, а продолжение.
Вратаря киевского "Динамо" Александра Шовковского и дизайнера Ольги Аленовой, безусловно, будет претендовать, на звание самого громкого расставания года. Что стало причиной разрыва, не известно, но, судя по официальным документам, которые сейчас рассматривает суд, инициатором развода стал Саша. "КП" в Украине" вспоминает историю любви одной из самых ярких пар украинского спорта и шоу-бизнеса.
Увел невесту у американца
Так как у меня во всех загсах - дворцах бракосочетания есть коррумпированные друзья, то любая информация о разводах известных людей автоматом появляется в моем распоряжении. Как только я узнал, что Шовковский подал на развод с Аленовой, сразу стало ясно: любовь этой шикарной пары закончилась и надо спасать обоих - и Олю, и СаШо от одиночества. Как главный купидон СНГ заявляю: готов сосватать за Шовковского Ирину Шейк. Или Яру Хмидан отобрать у Роналду и отдать Саше - наш парень круче! Ну а чтобы Шовковский сильно не выеживался, Оля должна найти ему достойную замену. Ее как хорошего дизайнера я готов познакомить с любым неженатым дизайнером, актером или бизнесменом - буду днями на Каннском фестивале, там полно достойных кандидатур. Хорошую пару ей бы составил Антонио Бандерас (мне, кстати, его новая телка абсолютно не нравится).
