Степан Кашурко — бывший помощник по особым поручениям маршала Ивана Конева, генерал-полковник, Президент Центра розыска и увековечивания без вести пропавших и погибших защитников Отечества:
В канун 25-летия Победы маршал Конев попросил меня помочь ему написать заказную статью для «Комсомольской правды». Обложившись всевозможной литературой, я быстро набросал «каркас» ожидаемой «Комсомолкой» победной реляции в духе того времени и на следующий день пришел к полководцу. По всему было видно: сегодня он не в духе.
— Читай, — буркнул Конев, а сам нервно заходил по просторному кабинету. Похоже, его терзала мысль о чем-то наболевшем.
Горделиво приосанившись, я начал с пафосом, надеясь услышать похвалу: «Победа — это великий праздник. День всенародного торжества и ликования. Это...»
— Хватит! — сердито оборвал маршал. — Хватит ликовать! Тошно слушать. Ты лучше скажи, в вашем роду все пришли с войны? Все во здравии вернулись?
— Нет. Мы недосчитались девятерых человек, из них пятеро пропали без вести, — пробормотал я, недоумевая, к чему это он клонит. — И еще трое приковыляли на костылях.
— А сколько сирот осталось? — не унимался он.
— Двадцать пять малолетних детей и шестеро немощных стариков.
— Ну и как им жилось? Государство обеспечило их?
— Не жили, а прозябали, — признался я. — Да и сейчас не лучше. За без вести пропавших кормильцев денег не положено... Их матери и вдовы глаза повыплакали, а все надеются: вдруг хоть кто-нибудь вернется. Совсем извелись...
— Так какого черта ты ликуешь, когда твои родственники горюют! Да и могут ли радоваться семьи тридцати миллионов погибших и сорока миллионов искалеченных и изуродованных солдат? Они мучаются, они страдают вместе с калеками, получающими гроши от государства...
Я был ошеломлен. Таким я Конева видел впервые. Позже узнал, что его привела в ярость реакция Брежнева и Суслова, отказавших маршалу, попытавшемуся добиться от государства надлежащей заботы о несчастных фронтовиках, хлопотавшему о пособиях неимущим семьям пропавших без вести.
Иван Степанович достал из письменного стола докладную записку, видимо, ту самую, с которой безуспешно ходил к будущему маршалу, четырежды Герою Советского Союза, кавалеру «Ордена Победы» и трижды идеологу Советского Союза. Протягивая мне этот документ, он проворчал с укоризной:
— Ознакомься, каково у нас защитникам Родины. И как живется их близким. До ликованья ли ИМ?!
Бумага с грифом «Совершенно секретно» пестрела цифрами. Чем больше я в них вникал, тем больнее щемило сердце: «...Ранено 46 миллионов 250 тысяч. Вернулись домой с разбитыми черепами 775 тысяч фронтовиков. Одноглазых 155 тысяч, слепых 54 тысячи. С изуродованными лицами 501342. С кривыми шеями 157565. С разорванными животами 444046. С поврежденными позвоночниками 143241. С ранениями в области таза 630259. С оторванными половыми органами 28648. Одноруких 3 миллиона 147. Безруких 1 миллион 10 тысяч. Одноногих 3 миллиона 255 тысяч. Безногих 1 миллион 121 тысяча. С частично оторванными руками и ногами 418905. Так называемых „самоваров“, безруких и безногих — 85942».
— Ну, а теперь взгляни вот на это, — продолжал просвещать меня Иван Степанович.
«За три дня, к 25 июня, противник продвинулся вглубь страны на 250 километров. 28 июня взял столицу Белоруссии Минск. Обходным маневром стремительно приближается к Смоленску. К середине июля из 170 советских дивизий 28 оказались в полном окружении, а 70 понесли катастрофические потери. В сентябре этого же 41-го под Вязьмой были окружены 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артполк Резерва Главного командования и полевые Управления четырех армий. В Брянском котле очутились 27 дивизий, 2 танковые бригады, 19 артполков и полевые Управления трех армий. Всего же в 1941-м в окружение попали и не вышли из него 92 из 170 советских дивизий, 50 артиллерийских полков, 11 танковых бригад и полевые Управления 7 армий. В день нападения фашистской Германии на Советский Союз, 22 июня, Президиум Верховного Совета СССР объявил о мобилизации военнообязанных 13 возрастов — 1905-1918 годов. Мгновенно мобилизовано было свыше 10 миллионов человек. Из 2-х с половиной миллионов добровольцев было сформировано 50 ополченческих дивизий и 200 отдельных стрелковых полков, которые были брошены в бой без обмундирования и практически без надлежащего вооружения. Из двух с половиной миллионов ополченцев в живых осталось немногим более 150 тысяч».
Говорилось там и о военнопленных. В частности, о том, что в 1941 году попали в гитлеровский плен: под Гродно-Минском — 300 тысяч советских воинов, в Витебско-Могилёвско-Гомелъском котле — 580 тысяч, в Киевско-Уманьском — 768 тысяч. Под Черниговом и в районе Мариуполя — еще 250 тысяч. В Брянско-Вяземском котле оказались 663 тысячи, и т.д. Если собраться с духом и все это сложить, выходило, что в итоге за годы Великой Отечественной войны в фашистском плену умирали от голода, холода и безнадежности около четырех миллионов советских бойцов и командиров, объявленных Сталиным врагами и дезертирами.
Подобает вспомнить и тех, кто, отдав жизнь за неблагодарное отечество, не дождался даже достойного погребения. Ведь по вине того же Сталина похоронных команд в полках и дивизиях не было — вождь с апломбом записного хвастуна утверждал, что нам они ни к чему: доблестная Красная Армия врага разобьет на его территории, сокрушит могучим ударом, сама же обойдется малой кровью. Расплата за эту самодовольную чушь оказалась жестокой, но не для генералиссимуса, а для бойцов и командиров, чья участь так мало его заботила. По лесам, полям и оврагам страны остались истлевать без погребения кости более двух миллионов героев. В официальных документах они числились пропавшими без вести — недурная экономия для государственной казны, если вспомнить, сколько вдов и сирот остались без пособия.
В том давнем разговоре маршал коснулся и причин катастрофы, в начале войны постигшей нашу «непобедимую и легендарную» Красную армию. На позорное отступление и чудовищные потери ее обрекла предвоенная сталинская чистка рядов командного состава армии. В наши дни это знает каждый, кроме неизлечимых почитателей генералиссимуса (да и те, пожалуй, в курсе, только прикидываются простачками), а ту эпоху подобное заявление потрясало. И разом на многое открывало глаза. Чего было ожидать от обезглавленной армии, где опытные кадровые военачальники вплоть до командиров батальона отправлены в лагеря или под расстрел, а вместо них назначены молодые, не нюхавшие пороху лейтенанты и политруки..."
— Хватит! — вздохнул маршал, отбирая у меня страшный документ, цифры которого не укладывались в голове. — Теперь понятно, что к чему? Ну, и как ликовать будем? О чем писать в газету, о какой Победе? Сталинской? А может, Пирровой? Ведь нет разницы!
— Товарищ маршал, я в полной растерянности. Но, думаю, писать надо по-советски.., — запнувшись, я уточнил: — по совести. Только теперь вы сами пишите, вернее, диктуйте, а я буду записывать.
— Пиши, записывай на магнитофон, в другой раз такого уж от меня не услышишь!
И я трясущейся от волнения рукой принялся торопливо строчить:
«Что такое победа? — говорил Конев. — Наша, сталинская победа? Прежде всего, это всенародная беда. День скорби советского народа по великому множеству погибших. Это реки слез и море крови. Миллионы искалеченных. Миллионы осиротевших детей и беспомощных стариков. Это миллионы исковерканных судеб, не состоявшихся семей, не родившихся детей. Миллионы замученных в фашистских, а затем и в советских лагерях патриотов Отечества». Тут ручка-самописка, как живая, выскользнула из моих дрожащих пальцев.
— Товарищ маршал, этого же никто не напечатает! — взмолился я.
— Ты знай, пиши, сейчас-то нет, зато наши потомки напечатают. Они должны знать правду, а не сладкую ложь об этой Победе! Об этой кровавой бойне! Чтобы в будущем быть бдительными, не позволять прорываться к вершинам власти дьяволам в человеческом обличье, мастерам разжигать войны.
— И вот еще чего не забудь, — продолжал Конев. — Какими хамскими кличками в послевоенном обиходе наградили всех инвалидов! Особенно в соцобесах и медицинских учреждениях. Калек с надорванными нервами и нарушенной психикой там не жаловали. С трибун ораторы кричали, что народ не забудет подвига своих сынов, а в этих учреждениях бывших воинов с изуродованными лицами прозвали «квазимодами» («Эй, Нина, пришел твой квазимода!» — без стеснения перекликались тетки из персонала), одноглазых — «камбалами», инвалидов с поврежденным позвоночником — «паралитиками», с ранениями в область таза — «кривобокими». Одноногих на костылях именовали «кенгуру». Безруких величали «бескрылыми», а безногих на роликовых самодельных тележках — «самокатами». Тем же, у кого были частично оторваны конечности, досталось прозвище «черепахи». В голове не укладывается! — с каждым словом Иван Степанович распалялся все сильнее.
— Что за тупой цинизм? До этих людей, похоже, не доходило, кого они обижают! Проклятая война выплеснула в народ гигантскую волну изуродованных фронтовиков, государство обязано было создать им хотя бы сносные условия жизни, окружить вниманием и заботой, обеспечить медицинским обслуживанием и денежным содержанием. Вместо этого послевоенное правительство, возглавляемое Сталиным, назначив несчастным грошовые пособия, обрекло их на самое жалкое прозябание. Да еще с целью экономии бюджетных средств подвергало калек систематическим унизительным переосвидетельствованиям во ВТЭКах (врачебно-трудовых экспертных комиссиях): мол, проверим, не отросли ли у бедолаги оторванные руки или ноги?! Все норовили перевести пострадавшего защитника родины, и без того нищего, на новую группу инвалидности, лишь бы урезать пенсионное пособие...
О многом говорил в тот день маршал. И о том, что бедность и основательно подорванное здоровье, сопряженные с убогими жилищными условиями, порождали безысходность, пьянство, упреки измученных жен, скандалы и нестерпимую обстановку в семьях. В конечном счете, это приводило к исходу физически ущербных фронтовиков из дома на улицы, площади, вокзалы и рынки, где они зачастую докатывались до попрошайничества и разнузданного поведения. Доведенные до отчаяния герои мало-помалу оказывались на дне, но не их надо за это винить.
К концу сороковых годов в поисках лучшей жизни в Москву хлынул поток обездоленных военных инвалидов с периферии. Столица переполнилась этими теперь уже никому не нужными людьми. В напрасном чаянии защиты и справедливости они стали митинговать, досаждать властям напоминаниями о своих заслугах, требовать, беспокоить. Это, разумеется, не пришлось по душе чиновникам столичных и правительственных учреждений. Государственные мужи принялись ломать голову, как бы избавиться от докучной обузы.
И вот летом 49-го Москва стала готовиться к празднованию юбилея обожаемого вождя. Столица ждала гостей из зарубежья: чистилась, мылась. А тут эти фронтовики — костыльники, колясочники, ползуны, всякие там «черепахи» — до того «обнаглели», что перед самым Кремлем устроили демонстрацию. Страшно не понравилось это вождю народов. И он изрек: «Очистить Москву от „мусора“!»
Власть предержащие только того и ждали. Началась массовая облава на надоедливых, «портящих вид столицы» инвалидов. Охотясь, как за бездомными собаками, правоохранительные органы, конвойные войска, партийные и беспартийные активисты в считанные дни выловили на улицах, рынках, вокзалах и даже на кладбищах и вывезли из Москвы перед юбилеем «дорогого и любимого Сталина» выброшенных на свалку истории искалеченных защитников этой самой праздничной Москвы.
История
Термин «осмердить» означал захват населения соседнего княжества во время княжеских усобиц. К XV веку категория смердов превращается в категорию крестьяне . В XVI -XVII веках слово смерд использовалось для обозначения служилого населения в официальных обращениях к царю и царя к населению. Впоследствии смерд - это презрительное (в устах помещика, представителя власти) обозначение крепостного крестьянина, простолюдина, незнатного человека.
Этимология слова
Уничижительный глагол - смердить (смердеть), из выражения «смердячий» ранее подразумевающего человека зависимого и несвободного, в наше время обозначает нечто пахнущее, вонючее (смрад). Возможно ранее имеющее под собой основание - обильные потовыделения в результате активной трудовой деятельности. В некоторых деревнях европейской части России вплоть до начала ХХ века топили «по-чёрному» - печами без труб, выпуская дым через волоковые окошки изб. Дым от костра за один вечер даёт стойкий специфический запах дыма, так что можно себе представить, как пахло от смерда, живущего в такой избе.
Литература
- Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества 12-13 веков - М.: Наука, 1993
- Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь - М.: Наука, 1993
См. также
Ссылки
Wikimedia Foundation . 2010 .
Синонимы :Смотреть что такое "Смерд" в других словарях:
смерд - смерд, а … Русский орфографический словарь
смерд - смерд/ … Морфемно-орфографический словарь
Черная кость, крестьянин, плебей, простолюдин, мужик, кухаркин сын, земледелец, чумазый Словарь русских синонимов. смерд см. плебей Словарь синонимов русского языка. Практический справочник. М.: Русский язык. З. Е. Александрова … Словарь синонимов
СМЕРД, смерда, муж. (ист.). 1. В древней Руси крестьянин земледелец. || Впоследствии презр. обозначение крепостного крестьянина (в устах помещика, представителя власти). 2. Простолюдин, незнатный человек, в противоп. князю, дружиннику. Толковый… … Толковый словарь Ушакова
СМЕРД, а, муж. В Древней Руси: крестьянин, земледелец. Свободные смерды. Закабаление смердов. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 … Толковый словарь Ожегова
СМЕРД - Пыхачов, св. 1557. А. Ф. I, 149. Смерд Иванов сын Плещеева, московский дворянин. 1563. Гр. и дог. I, 489 … Биографический словарь
Смерд, а; мн. смерды, ов … Русское словесное ударение
М. 1. Крестьянин, земледелец (на Руси IX XIII вв.). 2. перен. Человек незнатного происхождения. Толковый словарь Ефремовой. Т. Ф. Ефремова. 2000 … Современный толковый словарь русского языка Ефремовой
Старинное название свободного крестьянина, в отличие от холопа. Полный словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке. Попов М., 1907 … Словарь иностранных слов русского языка
смерд - іменник чоловічого роду, істота у стародавній Русі залежний селянин; людина незнатного походження зневажл. іст., арх … Орфографічний словник української мови
Слово «смерд» многие ныне считают ругательством (из-за созвучности со «смердеть»). На деле до XVI века термин просто указывал на общественное положение человека и связанные с ним права и обязанности.
Хлебопашец вольный
Слово «смерд» известно историкам из «Русской Правды» и следующих за ней законодательных актов. Выдающиеся историки (М.Н.Тихомиров, Б.Д.Греков, Б.А.Рыбаков) пытались установить место этой группы в древнерусской общественной структуре, и в основном им это удалось.
Согласно общепринятому мнению, смерд – дееспособный крестьянин-землевладелец. Историки полагают, что изначально так именовали полноправного члена сельской крестьянской общины, а по мере развития феодальных отношений понятие было перенесено на крестьянина, чьим сюзереном выступало непосредственно государство (в лице князя или боярской республики, как в Новгороде). Он был подсуден князю, нес в его пользу повинности и платежи. Смерд был собственником своего имущества и передавал его по наследству, но исключительно сыновьям. При отсутствии таковых наследником становился князь, обязанный из наследства выдать содержание незамужним дочерям покойного. Но подобная практика в эпоху феодализма существовала и для высших сословий – там тоже наследником мог стать сеньор.
Особенности уголовной ответственности
Однако можно слышать и утверждение, что смерд – зависимый человек, равный холопу (лично зависимому слуге). Сторонники этой точки зрения апеллируют к словосочетанию «смердии холопы», имеющемуся в «Правде Ярославичей». В соответствующей статье за убийство просто холопа и «смердеевого холопа» назначается одинаковая вира в 5 гривень.
Однако большинство историков не согласны с таким толкованием. Ими предложено две альтернативные версии. Первая гласит, что данная статья указывает на то, что смерды тоже могли (наравне с феодалами) владеть холопами, и компенсацию ущерба получали наравне со знатью. Вторая же утверждает, что термин указывает на род работ, выполняемых холопом для хозяина. Обычно холоп был дворовым слугой, но некоторые занимались и сельским хозяйством. Таких и могли называть «смердии холопы», то есть те, что по занятию ближе к смердам.
Факт, что ответственность за нанесение ущерба смерду или его убийства в законодательстве Древней Руси была ниже, чем по отношению к «людям», то есть однозначно свободным незнатным личностям. Но труд земледельца тогда вообще ценился невысоко.
Временно обязаны
Смерд также мог переходить в другие категории временно. Для таких случаев существовали отдельные термины. Так, смерд, взявший у феодала в долг, становился «закупом» («купа» – долг). Если он договаривался с феодалом о выполнении для него какой-то особой работы, то становился «рядовичем» («ряд» – договор). Закупы и рядовичи ограничивались в правах, в частности, не могли покинуть место жительства или отказаться от работы. Но это длилось, пока не был выплачен долг или выполнена работа. Затем рядович или закуп вновь становился смердом. Законы охраняли некоторые их права (в частности, феодал не имел права требовать больше, чем указано в договоре).
