Олег Проскурин Путешествие Пушкина в Оренбург и генезис комедии «Ревизор» Об одном загадочном эпизоде в биографиях Пушкина и Гоголя 1 «Событие во время поездки» Сюжетом «Ревизора» Гоголь, как известно, обязан Пушкину.Эта истина, давно и прочно укоренившаяся в массовом

В 1811 году император Александр 1 подписал указ об открытии Царскосельского Лицея. Это высшее учебное заведение занималось подготовкой дворянских детей к несению государственной службы.

Среди первых выпускников был и А.С. Пушкин: поэт, душа компании и дуэлянт.

Здесь поэт повстречал друзей, для которых слова Честь, Отчизна и Достоинство никогда не были пустым звуком. Здесь он сложился как личность, как поэт, творчество которого пронизано духом товарищества и братства.

День открытия Лицея Пушкин всегда отмечал новым стихотворением. В них он обращался к своим любимым друзьям: Пущину, Дельвигу, Кюхельбекеру. Получился цикл стихов, объединённый одним числом – 19 октября.

Когда обучение осталось позади, лицеисты дали себе зарок: собираться в этот день в Царском селе. Если же поэт не мог встретиться с друзьями, он непременно присылал им своё послание.

Многие строки из стихотворений о 19 числе стали крылатыми.

Стихотворение 1827 года несколько отличается от одноимённых стихотворений прошлых лет. Написано оно было уже после восстания 1825 года. Многие из его друзей погибли, сгинули «в мрачных пропастях земли». Поэт сочувствует им и верит, что божья помощь им просто необходима: она даст им не только силу, но и волю к жизни.

Надо сказать, что именно стихотворение 27 года подверглось длительному и целенаправленному совершенствованию. Впервые Пушкин прочёл его сам в достаточно «сыром» виде на годовщине со дня открытия Лицея. Тогда оно было воспринято лицеистами, как «спонтанная» импровизация.

В первых строках стихотворения поэт, благословляя друзей, перечисляет ситуации, где помощь всевышнего просто необходима. Так, значимость «царской службы» рассматривается выше, чем просто «заботы жизни». При этом «дружеские пиры» ставятся выше карьеры. Любви же отдан пьедестал жизни.

В строках второго четверостишия мы уже видим, к чему может привести буря: «житейское горе» охватывает всё существо поэта. Но этого мало. За ним по пятам следуют «изгнание» и «одиночество». И здесь только упование на помощь бога может принести облегчение и даже спасение.

На этом всё. Всем пока и хорошего настроения.

Картинка к стихотворению 19 октября 1827

Популярные темы анализов

• Анализ стихотворения Ахматовой Молитва

  Начать анализ одного из знаменитых произведений любимой и признанной поэтессы Анны Ахматовой разумнее всего будет с того, что необходимо отметить факт близости её творчества к тому, чтобы статьи одним из символов величия России

• Анализ стихотворения Есенина Сторона ль моя сторонка

  Есенин всю свою жизнь писал на различные темы. Каждый раз в своих строчках он описывал то что с ним произошло. В его стихотворениях можно увидеть описание природы, разных людей и творения на протяжении многих лет

• Анализ стихотворения Пастернака Разлука

  Стихотворение Б. Л. Пастернака «Разлука» вошло в число лирических произведений, автором которых выступает не сам поэт, а герой его романа – Юрий Живаго. Поэтому события поэтического отрывка следует соотносить с жизнью книжного

• Анализ стихотворения Жуковского Птичка

  Многие критики и эксперты в области литературы уверены, что знаменитым и известным поэтам порой, не нужно было создавать слишком сложных и замысловатых произведений, так как основную идею каждый из них легко мог передат

• Анализ стихотворения Фета Весенние мысли

  Фет очень много писал о весне и возрождении к жизни. Ведь это такое время года, когда каждая частичка земли пробуждается после зимней спячки. Это-то время, когда Земля дарит надежду на рождение чего-то нового или забытого

Текст стихотворения Пушкина«19 октября 1827» был создан в 1825 году, во время ссылки в Михайловское. Произведение посвящено дате, когда был основан Царскосельский лицей. За годы учебы в лицее ученики его стали одной семьей, и после окончания регулярно собирались вместе. Известно, что когда сам поэт читал во время собрания, то произведение было воспринято, как импровизация. Однако это не совсем так. Если читать стих «19 октября 1827»Пушкина Александра Сергеевича внимательно, то можно заметить продуманность произведения. Сам текст подвергался авторской редактуре неоднократно. Композиция продумана до мельчайших деталей, а фразы поражают своей отточенностью. В тексте присутствуют самые разные жизненные ситуации, в которых без помощи Бога не обойтись. В своем произведении поэт пожелал своим друзьям успехов в карьере, продвижения по службе. Однако в жизни необходима не только хорошая карьера. Встречи друзей на пирах и любовь, для Пушкина были на первом месте. Учить стихотворение можно не только в классе на уроке литературы, но и в режиме онлайн. На нашем сайте вы может полностью скачать его текст.

Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.

Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют…
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?

Я его полюбила очень давно, Тынянова. И писателя и человека.
Сегодня поищу, дома ОН или на даче.
А читая строки из Тынянова, я ушла далЕко, далекО. В свою школу, к своим друзьям, свои учителям.
И вспомнила, как я уже во взрослом возрасте учила "Евгения Онегина" наизусть.
Как же, моя подруга знает наизусть ВСЕГО "Онегина", а я нет.
Но, признаюсь честно, одновременно я учила наизусть Лермонтова.
В 90-х годах был бум, и Пушкина, и про Пушкина так много издавали книг.
И все они есть у меня. Все читала, прочитала не один раз.
А вот теперь захотелось вернуться....
Они у меня дома. Вот и займусь делом.
Онегина знаю, почти всего, когда плохо, загрущу, сплин догоняет, я читаю про себя Онегина.
Убегаю от действительности туда, в 19-й век.
Лермонтова чаще читаю. Больше люблю? Не знаю!?
Оба дороги.
Глядя на себя в зеркало, понимаю, понимала, что в мой литературный салон...не пришли бы...Пушкин и Лермонтов, а вот, Некрасов был бы, бывал бы у меня в салоне, доведись мне родиться ЧУТЬ раньше. И Белинский, и Чернышевский, и Добролюбов...И Станкевич!!!
И на Герцена замахнусь, как и они, друзья обещали, клялись, так и я хотела жить для...ради.

Оригинал взят у evrica_taurica в "Бог помочь вам, друзья мои!" 19 октября - Лицейская годовщина

Из книги Юрия Тынянова "ПУШКИН", глава "Лицей"
*

Он рос один, и ему трудно было теперь привыкнуть к товарищам. Горчаков изображал старичка:

Ах! Опять мои старинные болезни! - говорил он со вздохом и ковылял.

Мы, старички, - говорил он насмешливо. Всё давалось ему легко. Он гордился этим. У него были уже поклонники. Ломоносов и Корсаков во всем подражали ему. Профессора были к нему благосклонны: он сразу занял первое место; у него была память, которая без всяких усилий и понимания, как в зеркале, повторяла все, что он читал. Он учился усердно. Во всем остальном он был забывчив, особенно на имена, но, казалось, был даже доволен этим.

Этот... как его... да: Фома, никак не могу припомнить, - говорил он о дядьке Фоме и щелкал пальцами, как старик, может быть как его дядя, новгородский губернатор.

Александр завидовал ему и побаивался.

Вальховский ночей не спал и старался также занять первое место.

Броглио лучше всех подставлял подножку, и Александр дважды чуть не попался. Броглио и Данзас были отчаянные - так их аттестовал Мартин.

Они также соревновались между собою - в наказаниях. Данзас поставил себе за правило ухмыляться, когда делал ему замечания Мартин. Монах менялся в лице при этой наглой улыбке отчаянного воспитанника. Раз найдя уязвимое место инспектора, Данзас стал злоупотреблять своею смелостью. Обычные наказания на него не действовали, и для него было найдено новое: он был одет на сутки в свой старый детский сертук, в котором прибыл в лицей. Сертук был до того узок, беден, дурно сшит, что вызвал смех и произвел действие. Форма спасала их от бедности, младенческих сертучков и штанишек, скроенных родителями. Александр, поглядев на Данзаса, радостно засмеялся. Данзас был смешон, как шут. Но он очень скоро припомнил свой собственный наряд и притих: ему ни за что не хотелось, чтобы его одели в старый сертучок.

Они повторяли заданное всегда в классной комнате, каждый за отдельной конторкой. Посредине стоял черный стол. Данзас и Броглио в наказание за нескромное поведение и особенно странные, неприличные и бессмыслейные гримасы сажались гувернером Ильею за черный стол. В последнее время он перестал дожидаться с их стороны проступков и прямо усаживал их. Они привыкли к этому столу, и Данзас имел наглость заявлять, что за ним удобнее, чем за конторкой. За незнание немецких разговоров Дельвиг был однажды оставлен Гауеншилдом без завтрака, а в другой раз - за некое пренебрежение к урокам, которые не учил, дан ему за завтраком вместо чаю стакан воды с черным хлебом. Дельвиг в особенности был преследуем за лень.

Воспитанник Пушкин тоже бывал сажаем за черный стол в наказание за громкий смех в классе чистописания, чем г. Калинич был недоволен, и за пустые фигуры, которые чертил в классе немецкой словесности у г. Гауеншилда. Но у него не было дружбы с отчаянными. Он был угловат, диковат, ни с кем, кроме Пущина, пока не дружил.

У него не было княжества, он был не так силен, как Данзас и Броглио. Зато он говорил по-французски, как француз. У него были книжки, взятые из дому, - презабавные. Вечером его попросили прочесть что-нибудь. Он сначала отказался, но потом прочел им несколько стихотворений Вольтера; из них одно было забавное и, кажется, недозволенное, а другие не забавны, но, по-видимому, чем-то замечательны: он читал их с удовольствием, немного заунывно и улыбаясь неизвестно чему. Кой-кто зафыркал, он тотчас захлопнул книжку и взглянул исподлобья. Горчаков сказал, что у него есть вкус.

Вскоре все заметили: он грызет перья на уроках - что-то чертит и записывает; думали, что он записывает лекции. Пробовали приставать к нему после лекции, он выходил из себя и, не помня себя, готов был тут же подраться. Между тем гувернер, присутствовавший на лекциях, дважды сделал ему строгий выговор, и постепенно отчаянные стали его уважать. Он был занят на лекциях, видимо, чем-то посторонним и, кажется, ровно ничего не слушал. Однажды он не мог, да и не желал ничего повторить, когда его спросил Гауеншилд. Немец рассвирепел, но Пушкин не испугался; он, видимо, не боялся быть последним учеником, и у него были какие-то свои, посторонние занятия. Шалуны стали к нему присматриваться. Может быть, он писал стихи? Илличевский, рослый, но тщедушный, огорчился; он тоже писал стихи, но он не сердился, когда ему мешали. Он откидывал свои стихи в сторону, бегал, шел на прогулку, готовил упражнения, как все, - а потом, в свободное время, когда другие ходили по коридору, читали книги или рисовали, он писал стихи. В этом не было ничего странного или смешного. Яковлев передразнивал всех профессоров, Корсаков пробовал петь, Дельвиг врал, а Илличевский писал стихи. Это было провождение времени, забавное и даже чем-то полезное. Заставили его прочесть стихотворение, и оно понравилось: это была. басня, очень похожая на ту басню Дмитриева, которую им прочел в тот день Кошанский. Попросили прочесть Пушкина, и он отказался; вспыхнул, точно его ударили, и застыдился. Недаром он грыз перья - всем стало ясно, что он пишет хуже и у него ничего не выходит.

Потом обнаружилось, что Кюхельбекер, который почти не знает русского языка, тоже пишет стихи.

Номер четырнадцатый дичился; шалуны решили взяться за него. Однажды, когда Броглио припер его к стене, он вдруг побледнел, задохнулся и так грубо выругался, что Броглио смутился. Видимо, до лицея он уже кой-чему научился. Они не знали, что так почти всегда ругался его дядя Василий Львович. И они оставили его в покое.

Его знаний стали побаиваться: он был и чудак и шалун, хотя не такой, как Данзас и Броглио, а другой. Все по вечерам писали письма домой - некоторые каждый день; он не писал писем.

Однажды они пили вечерний чай, вошел своей быстрой походкой надзиратель Пилецкий и объявил им, что домой они отпускаться вовсе не будут, а родственники могут их посещать по воскресеньям и праздничным дням.

Сначала они не поняли. Корсаков и Стевен спросили, когда же их отпустят домой. Пилецкий ответил:

По окончании лицея.

Стало тихо. Корф всплакнул; все сидели, растерянно друг на друга поглядывая. Чай остыл. Кюхельбекер надулся, стараясь не плакать, и слезы капали у него в стакан. Александр с любопытством на них смотрел. Потом он вспомнил голую стену детской комнаты, угольки в печке, отца - нахмурился и допил свой стакан до дна. Вечером, ложась спать, он взял томик Вольтера, который сунула ему Арина, прочел краткое стихотворение о Фрероне, которого укусил змей, от чего издох змей, а не Фрерон, улыбнулся от удовольствия и прижал книгу к щеке. Она была в ветхом кожаном переплете; кожа была теплая, как старушечья щека. Он еще улыбнулся и заснул.

**************************************** **************************************** ***********************

Впервые он нашел товарищей. Ранее его звали Французом, потому что никто, даже Горчаков, не писал и не говорил по-французски, как он. Горчаков иногда мимоходом говорил своим клевретам, что Пушкин говорит не по-французски, а по-парижски, и только раз прибавил без всякой задней мысли: "Там на бульварах все так говорят". Еще его звали Обезьяной. Прозвище это, как и многие другие лицейские, первым пустил Миша Яковлев. Сам Миша Яковлев звался Паясом. У него был приятный голос; они с Корсаковым пели на. крылосе лицейской церкви, и дьячок Паисий говорил, что он далеко пойдет, если не будет возносить тоны слишком поспешно. Он имел особенное дарование и склонность к музыке. Новые романсы он схватывал на лету, но настоящий талант был у него в искусстве изображения людей; если бы существовало такое искусство, Яковлев был бы в нем со временем первый, несмотря на то, что в Петербурге давно гремела слава одного гвардейца, умевшего очень похоже представлять молнию во время грозы.

Миша Яковлев угадывал в походке и в незаметных привычках существо человека. На уроках, когда одни занимались разговорами, другие рисовали карикатуры и прочее, он неподвижно, косо посматривал на товарищей, профессора, гувернера, как смотрит художник на натуру, избирая черты для рисунка.

О Пушкине он сказал, что не Пушкин похож на обезьяну, но обезьяна на Пушкина. Так он и изобразил его: одиноко прыгающим по классной комнате, грызущим перья и внезапно, в задумчивости, видящим на кафедре профессора. Заодно он изображал профессора - Кошанского, скрестившего руки на груди и мрачно его озирающего.

В особенности хорошо удавался ему смех Пушкина: внезапный, короткий, обрывистый и до того радостный, что все смеялись.

Теперь, после выгона Пилецкого, Яковлев прозвал его Тигром: может быть, потому, что, когда он сердился, его походка становилась плавная, а шаги растягивались.

У Александра нашлись льстецы. Маленький Комовский, с лисьим личиком, верткий, хитрый и доброжелательный, ранее его горячо осуждавший, теперь оказывал полное внимание и ссужал своими тетрадками, затем что Пушкина тетради были не в порядке. Любил он только Дельвига. Дельвиг был ленивцем, во всем повторявшим древнего Диогена; на уроках созерцал учителя, не слушая, но и не болтая. О чем он думал? Взгляд его был туманный, но вдруг становился озорным: проказы его были замысловаты. Дельвиг писал унылые песни, которые были почти всегда приятны. Он с удовольствием их читал, но, кажется, не придавал важности ни своим песням, ни чему другому.

Малиновский был дюж, рассудителен и смешлив. Яковлев был шут. Кюхельбекер - ученый чудак и безумец. В поэзии его привлекал Шапелен, всеми осмеянный. Матюшкин был добрая душа. Пущин, с ним было поссорившийся, вдруг протянул руку, посмотрел на него ясным взглядом, и Александр его обнял.
*********************************
Бог помочь вам, друзья мои,
В заботах жизни, царской службы
И на пирах разгульной дружбы,
И в сладких таинствах любви!

Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море,
И в мрачных пропастях земли!

Единственное, что могла Кусака, это упасть на спину, закрыть глаза и слегка завизжать. Но этого было мало, это не могло выразить ее восторга, благодарности и любви, - и с внезапным наитием Кусака начала делать то, что, быть может, когда-нибудь она видела у других собак, но уже давно забыла. Она нелепо кувыркалась, неуклюже прыгала и вертелась вокруг самой себя, и ее тело, бывшее всегда таким гибким и ловким, становилось неповоротливым, смешным и жалким.

Мама, дети! Смотрите, Кусака играет! - кричала Леля и, задыхаясь от смеха, просила: - Еще, Кусачка, еще! Вот так! Вот так…

И все собирались и хохотали, а Кусака вертелась, кувыркалась и падала, и никто не видел в ее глазах странной мольбы. И как прежде на собаку кричали и улюлюкали, чтобы видеть ее отчаянный страх, так теперь нарочно ласкали ее, чтобы вызвать в ней прилив любви, бесконечно смешной в своих неуклюжих и нелепых проявлениях. Не проходило часа, чтобы кто-нибудь из подростков или детей не кричал:

Кусачка, милая Кусачка, поиграй!

И Кусачка вертелась, кувыркалась и падала при несмолкаемом веселом хохоте. Ее хвалили при ней и за глаза и жалели только об одном, что при посторонних людях, приходивших в гости, она не хочет показать своих штук и убегает в сад или прячется под террасой.

Постепенно Кусака привыкла к тому, что о пище не нужно заботиться, так как в определенный час кухарка даст ей помоев и костей, уверенно и спокойно ложилась на свое место под террасой и уже искала и просила ласк. И отяжелела она: редко бегала с дачи, и когда маленькие дети звали ее с собою в лес, уклончиво виляла хвостом и незаметно исчезала. Но по ночам все так же громок и бдителен был ее сторожевой лай.

Желтыми огнями загорелась осень, частыми дождями заплакало небо, и быстро стали пустеть дачи и умолкать, как будто непрерывный дождь и ветер гасили их, точно свечи, одну за другой.

Как же нам быть с Кусакой? - в раздумье спрашивала Леля.

Она сидела, охватив руками колени, и печально глядела в окно, по которому скатывались блестящие капли начавшегося дождя.

Что у тебя за поза, Леля! Ну кто так сидит? - сказала мать и добавила: - А Кусаку придется оставить. Бог с ней!

Жа-а-лко, - протянула Леля.

Ну что поделаешь? Двора у нас нет, а в комнатах ее держать нельзя, ты сама понимаешь.

Жа-а-лко, - повторила Леля, готовая заплакать.

Уже приподнялись, как крылья ласточки, ее темные брови и жалко сморщился хорошенький носик, когда мать сказала:

Догаевы давно уже предлагали мне щеночка. Говорят, очень породистый и уже служит. Ты слышишь меня? А эта что - дворняжка!

Жа-а-лко, - повторила Леля, но не заплакала.

Снова пришли незнакомые люди, и заскрипели возы, и застонали под тяжелыми шагами половицы, но меньше было говора и совсем не слышно было смеха. Напуганная чужими людьми, смутно предчувствуя беду, Кусака убежала на край сада и оттуда, сквозь поредевшие кусты, неотступно глядела на видимый ей уголок террасы и на сновавшие по нем фигуры в красных рубахах.

Ты здесь, моя бедная Кусачка, - сказала вышедшая Леля. Она уже была одета по-дорожному - в то коричневое платье, кусок от которого оторвала Кусака, и черную кофточку. - Пойдем со мной!

И они вышли на шоссе. Дождь то принимался идти, то утихал, и все пространство между почерневшею землей и небом было полно клубящимися, быстро идущими облаками. Снизу было видно, как тяжелы они и непроницаемы для света от насытившей их воды и как скучно солнцу за этою плотною стеной.

Налево от шоссе тянулось потемневшее жнивье, и только на бугристом и близком горизонте одинокими купами поднимались невысокие разрозненные деревья и кусты. Впереди, недалеко, была застава и возле нее трактир с железной красной крышей, а у трактира кучка людей дразнила деревенского дурачка Илюшу.

Дайте копеечку, - гнусавил протяжно дурачок, и злые, насмешливые голоса наперебой отвечали ему:

А дрова колоть хочешь?

И Илюша цинично и грязно ругался, а они без веселья хохотали.

Прорвался солнечный луч, желтый и анемичный, как будто солнце было неизлечимо больным; шире и печальнее стала туманная осенняя даль.

Скучно, Кусака! - тихо проронила Леля и, не оглядываясь, пошла назад.

И только на вокзале она вспомнила, что не простилась с Кусакой.

Кусака долго металась по следам уехавших людей, добежала до станции и - промокшая, грязная - вернулась на дачу. Там она проделала еще одну новую штуку, которой никто, однако, не видал: первый раз взошла на террасу и, приподнявшись на задние лапы, заглянула в стеклянную дверь и даже поскребла когтями. Но в комнатах было пусто, и никто не ответил Кусаке.

Поднялся частый дождь, и отовсюду стал надвигаться мрак осенней длинной ночи. Быстро и глухо он заполнил пустую дачу; бесшумно выползал он из кустов и вместе с дождем лился с неприветного неба. На террасе, с которой была снята парусина, отчего она казалась обширной и странно пустой, свет долго еще боролся с тьмою и печально озарял следы грязных ног, но скоро уступил и он.

Наступила ночь.

И когда уже не было сомнений, что она наступила, собака жалобно и громко завыла. Звенящей, острой, как отчаяние, нотой ворвался этот вой в монотонный, угрюмо покорный шум дождя, прорезал тьму и, замирая, понесся над темным и обнаженным полем.

Собака выла - ровно, настойчиво и безнадежно спокойно. И тому, кто слышал этот вой, казалось, что это стонет и рвется к свету сама беспросветно-темная ночь, и хотелось в тепло, к яркому огню, к любящему женскому сердцу.