Заболоцкий ты помнишь как из тьмы былого. Струйская. Заболоцкий николай - портрет

Ночь в этом забытом богом месте наступала рано. В бараке было темно и все уже давно спали. А к нему сон всё никак не шел - сильно болела спина и натертые руки. Глухая тишина давила на уши и лишь иногда кто-то вскрикивал во сне. Работа на лесоповале изматывала до изнеможения даже крепких мужиков.

Попал он в этот исправительно-трудовой лагерь НКВД в Комсомольск-на-Амуре в 1938 году ""за контрреволюционную троцкистскую деятельность"" и был осужден сроком на 5 лет. Он выдержал все издевательства, побои,угрозы следователей. Его спасло от расстрела только то, что он не признавал своей вины и не оговорил никого из друзей и коллег-литераторов. Его поэма "Торжество земледелия"- апофеоз коллективизации в деревне, была объявлена кулацкой, враждебной советскому строю "за формалистические поиски в искусстве". (Потом, уже вернувшись из ссылки, последовавшей после лагеря, он напишет свои известнейшие мемуары "История моего заключения". Напишет о том беспределе и жестокости этих садистов, когда еще при первой встрече со следователем, он недоумевая, защищая свои конституционные права, спросит, а собственно за что его арестовали, а жену и 2-х маленьких детей сослали в Уржум в Кировскую область без средств к существованию, и следователь, скривив рот, ответит: "Действие Конституции кончается у нашего порога").

Пытаясь заснуть он вспоминал свою любимую Третьяковскую галерею. Картины проплывали перед его мысленным взором, сменяя друг друга, в голове даже зазвучала какая-то мелодия. Подчиняясь ее ритму они стали медленно кружить и вдруг остановились, и возник образ прелестной молодой женщины, которая сквозь легкую дымку с грустью смотрела на него. В ее больших удлиненных глазах была какая-то таинственность:

Ее глаза, как два тумана,
Полуулыбка, полуплач....

Строчки спешили, набегая одна на другую:

Ее глаза, как два обмана...

Он вздрогнул от резкого звука побудки. Надо быстро вставать. Бригадир попался лютый, не прощал опозданий. Потом, со временем уже забыл об этом видении, его больше волновало то, что арест не позволил закончить перевод ""Слова о полку Игореве". А на очереди была ещё знаменитая поэма Фирдоуси "Шах Намэ". Это был первый полный перевод на русский язык. Жене он пишет полные любви простые письма без всяких подробностей, чтобы не волновать ее. Просит только прислать ему валенки и большие варежки, носки и портянки, а из еды - что сможет, но обязательно чеснок, чтобы предупредить цингу, от которой в лагере умерло много народу. Зная, как тяжело жене с детьми, уговаривает ее продать великолепную 20-томную библиотеку Брокгауза и Эфрона сразу всем комплектом, а также все его костюмы, "не в них счастье".

Он пишет ей: "В твоем письме - "устала немного", и я готов плакать над этим "немного", моя бедная детка, мой усталый друг. И образ болезненного одинокого мальчика, твоего индюшонка" с его недетским горем встает передо мной. Может быть, мы и будем вместе, и отдохнём, и детей вырастим. Но душа моя ТАК незаслуженно, ТАК ужасно ужалена на веки веков! Неужели во всём этом есть какой-то смысл, который нам непонятен?".

В письме к другу он говорит о своей работе над переводом "Слова о полку Игореве " . "Можно ли урывками и по ночам после утомительного дневного труда, сделать это большое дело? Не грех ли только последние остатки своих сил тратить на этот перевод, которому можно было бы и целую жизнь посвятить, и все свои интересы подчинить. А я даже стола не имею, где я мог бы разложить свои бумаги, и даже лампочки у меня нет, которая могла бы гореть всю ночь... Сейчас, когда я вошел в дух памятника, я преисполнен величайшего благоговения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо. В пустыне веков, где камня на камне не осталось после войн, пожаров и лютого истребления, стоит этот одинокий, ни на что не похожий собор нашей древней славы".

После многочисленных писем в прокуратуру СССР, после лагерных и ссыльных лет он с семьей возвращается домой, но жить им негде. И тогда их выручает писатель Ильенков, который предоставляет свою дачу в Переделкино, где он заводит огород, сажает картошку. Прямо к дому подступала необыкновенной красоты, полная разноголосых птиц березовая роща. Казалось, счастье, покой снова пришли в дом, но постоянно мучит сомнение, а не кончится ли это всё также вдруг, внезапно. Он не смел надеяться, каждую минуту ждал, что всё может повториться.

Именно тогда он напишет одно из известнейших стихотворений.

В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей -
Спой мне, иволга, песню пустынную.
Песню жизни моей...

Но ведь в жизни солдаты мы,
И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем вздымая дома.
Как безумные мельницы,
Машут войны крылами вокруг.
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг? ...

И получит благодарные письма от солдат, прошедших эту страшную войну. Журналы его не печатают, как только узнают:" Ах, это тот Николай Заболоцкий!", поэтому семья живет только его литературными переводами.

Наконец, в 1948 году ещё недавно бесправный и неимущий узник Гулага, он получает квартиру. Небольшие заработки от переводов позволяют ему купить в комиссионном магазине старинный портрет безымянного художника. Тот явно принадлежит школе Рокотова. На портрете была изображена молодая женщина, чем-то напомнившая ту, что привидилась ему еще в лагере - Струйскую, написанную известным и блестящим живописцем екатерининской эпохи Фёдором Рокотовым. И обеих этих женщин объединяла их эпоха, они были современницами из того мира известных или безизвестных людей, память о которых могла сохранить только живопись.

И он идет в Третьяковку, долго стоит перед портретом Струйской, написанным так трепетно, так мастерски, как мог писать только Рокотов, волшебно передавший внутренний мир этой красивой, удивительной женщины, перед которой преклонялись современники. Ей было всего 18 лет, когда находившийся в самом зените славы художник писал ее портрет. Но какую же загадку хранила эта юная женщина. Почему так печален ее взор. И он, поэт, улавливает эту мерцающую половинность в описании "соединения несоединимого: " полуулыбка-полуплач", "полувосторг-полуиспуг".

Припомнилось, что мужем ее был пензенский помещик, в прошлом гвардейский прапорщик, человек жестокий, но... графоман, писавший панегирики Екатерине 2-й. У супругов было 18 детей. Так почему же эта прелестная, образованная и умная женщина, которая могла составить блистательную партию человеку, достойному ее, соединила судьбу свою с самодуром, которого называли "страшным барином".

Он долго стоял перед портретом, представляя себе, как сам Третьяков, приобретший эту картину, любовался ею, а теперь вот он стоит на его месте, ведя с ним молчаливый диалог.

Едва закутана в атлас
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас.

Он ещё не знал, как назовет свое стихотворение, но в молодые годы находился под влиянием поэзии скоро забытого Александра Мейснера, продолжателя традиции русского футуризма, у которого было стихотворение "Портрет". А у него же теперь совсем другое восприятие и понимание женской красоты. Он отошел от эксперимента и принимает в поэзии только классические образцы, написав немного раньше:

А если это так,то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

И как бы передавая эстафету следующему поколению поэтов, свой дар тонко чувствовать красоту, он напишет свой "Портрет".

Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.
Ты помнишь, как из тьмы былого
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?
Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач.
Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.
Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.

P.S. Эти строки писал смертельно больной человек.

Любите живопись, поэты
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.

Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач.

Александра Петровна Струйская вдохновляла не только поэтов своего времени. Спустя два столетия после ее смерти, Николай Заболоцкий, вглядываясь в портрет работы знаменитого Рокотова, писал:

Ты помнишь, как «из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С nopтpeтa Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?

Она как будто призвана была быть вечной музой поэта. В своем XVIII веке она пленила загадочной внешностью еще одного из них - своего мужа.
Николай Еремеевич Струйский, богатый пензенский помещик, преданно и отнюдь не взаимно любил поэзию. К несчастью, его слава, как поэта, не пережила его. Но, как все пииты, он был немного не от мира сего: устроил себе кабинет на самом верху огромного дома-дворца и назвал его Парнасом, все дни просиживал там, писал вычурные стихи, спускаясь оттуда на грешную землю часто лишь для того, чтобы отдать их печатать. При этом среди своих соседей прослыл он чудаком и оригиналом. «Всё обращение его было дико, а одевание странно», - писал его друг. Наверное, нелегко приходилось его красавице-жене: одержимый поэзией, он жил в каком-то другом измерении. Но союз их был счастливым.

Они поженились с Александрой Петровной в 1772 году. До этого, поэт уже был женат на своей ровеснице Олимпиаде Балбековой, они обвенчались в 1768 году и жили в Москве, но через год она умерла от родов, и в своих воспоминаниях о первой жене Струйский писал:

« Не знающу любви я научал любить!
Твоей мне нежности нельзя по смерть забыть!»

Безутешный вдовец, потерявший еще и дочек-близняшек, уехал в свое поместье Рузаевку и стал жить затворником. И вот однажды там произошла встреча-видение...

Юная Александра Петровна Озерова, дочь помещика Нижнеломовского уезда Пензенской губернии Озерова, была родственницей любимца Павла I, влиятельного графа П.Х.Обольянинова, женатого на ее кузине.

Когда Александра Петровна вышла замуж за Струйского, ей было семнадцать или восемнадцать лет. Вскоре после свадьбы супруги совершили путешествие в Москву, где Николай Ереемевич заказал своему старому доброму приятелю, художнику Рокотову, их фамильные портреты.
Два портрета молодоженов вошли в золотой фонд русской живописи.

Художнику удалось передать романтичность и порывистость поэтической натуры «странного барина». «Мерцающие краски, размытые контуры лица, горящие глаза - все это делает образ Струйского экзальтированным и несколько таинственным», - пишет искусствовед.

Но еще более загадочен и таинственен портрет юной Александры. Изящный овал лица, тонкие летящие брови, легкий румянец на щеках и такие задумчивые, выразительные глаза, чуть-чуть грустные, едва замечающие окружающее, а скорее, всматривающиеся куда-то вдаль, или внутрь себя, или в будущее.

Художник Рокотов, о котором Струйский, едва ли не единственный, оставил подобие воспоминаний и которого Николай Еремеевич весьма высоко ценил, согревался душой в этой семье, которая часто наезжала в Москву и приглашала любимого художника.

Сохранилась легенда о любви Рокотова к Струйской, видимо, навеянная особым тоном очарования и удачей таланта художника, создавшего ее портрет. Вряд ли это было на самом деле так, хотя, конечно, Александра Петровна не могла оставить равнодушным ничье сердце.

Сам Струйский так описывал свою возлюбленную в одном из множества стихотворений, посвященных ей:

Когда б здесь кто очей твоих прелестных стоил,
Давно б внутрь сердца он тебе сей храм построил,
И в жертву б он себя к тебе и сердце б нес.
Достойна ты себя, Сапфира!.. и небес.
Почтить твои красы, как смертный, я немею,
Теряюсь я в тебе?.. тобой я пламенею.
(«Элегия к Сапфире»)

Хозяйство не досаждало, ее окружала атмосфера творчества и красоты. Дом, в котором они жили, был возведен по рисункам самого Растрелли. В столетнем саду, окружавшем его, можно было гулять по аллеям, по берегам проточных прудов или забрести в замысловатый кустарниковый лабиринт, мечтая, взирать на окружающую красоту... А потом к чаю спускался поэт и читал восторженные стихи.
До наших дней дошла одна из книг Струйского - «Еротоиды. Анакреонтические оды». Все «оды» в ней переполнены объяснениями в любви к той, которая звалась в стихах Сапфирой, а в жизни - Александрой, любимой женой.

Была в доме картинная галерея составленная в соответствии со вкусами того времени и вкусами хозяина.
Потомки поэта вспоминали, что у Струйских «везде висели фамильные портреты: в углублении большой гостиной, над диваном, портрет самого Николая Еремеевича, а рядом, тоже в позолоченной раме, портрет Александры Петровны Струйской, тогда еще молодой и красивой»

«в картинной галерее были известные художники русской и иностранной школы.» Была и еще одна тайна в фамильных портретах, она лишь недавно раскрыта искусствоведами. В доме хранился портрет молодого человека с нежными чертами лица, пышным галстуком и накидкой, драпирующей фигуру. На обороте портрета была загадочная зашифрованная надпись.

Александра Петровна Струйская пережила своего мужа-поэта на 43 года. Он часто бывал вспыльчив, но скорее пoэтически, нежели как самодур.

Его друг И.М. Долгоруков по доброму вспоминал его «со всеми его восторгами и в пиитическом исступлении».
Николай Еремеевич создал вокруг своей возлюбленной необычную для того времени атмосферу поклонения, восторга и творчества, духовного тепла и созидания. Oн оставил после себя на многие годы освященный своей любовью воздух усадьбы Рузаевка, где выросли еще многие поколения дворян, сохранив в ней дыхание муз, среди них был поэт А. Полежаев. Он оставил своим наследникам главное богатство - блаженство творчества и красоты

Александра Петровна подарила мужу восемнадцать сыновей и дочерей, из которых четверо были близнецами и десять умерли в младенчестве. Но всю оставшуюся жизнь ее согревал пламень поэтического вдохновения мужа.

А. П. Струйская была бабушкой поэта А.И.Полежаева - внебрачного ребенка ее сына Леонтия. Из всей семьи Струйских только у нее поэт находил ласку и заботу. До самой смерти, в 1838 году, Полежаев переписывался с Александрой Петровной и посылал ей свои стихи.

Посетившая ее в 1836 году Н.А.Тучкова-Огарева пишет о том приятном впечатлении, которое произвела на нее Александра Петровна.

Ей было восемьдесят шесть лет, когда она тихо покинула этот мир. А для нас она так и осталась той прекрасной, в легкой дымке загадки и очарования, немного грустной и едва улыбающейся молодой женщиной с портрета Рокотова.
Наверное, это была одна из самых красивых женщин «безумного осьмнадцатого столетья»...
(по материалам рассказа Марины Ганичевой)

Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач...

Слева - Ф.Рокотов. Автопортрет, справа - Портрет А.П.Струйской

Где ты, друг Витька, читавший нам, мальчишкам, стихи, когда мы долгими летними днями купались в Волге, а затем, дрожа от холода, обсыхали и снова бросались в волны проходящего со стороны Каспия вверх или наоборот, вниз, на Каспий, танкера или траулера?

Мы потерялись... И я ничего не знаю о Витьке, Викторе Емельянове, одухотворенном парне из простой семьи, казавшегося нам странным, любившем стихи и читавшем нам, мальчишкам-бездельникам, Евтушенко, Рождественского, Щипачева, Бернса, Гейне, Заболоцкого, Северянина, Сашу Черного...

Знаю только, что увлек его своей любовью к авиации, и он из Астраханского института рыбной промышленности и хозяйства перевелся в авиационный институт, потеряв один год и сменив прибыльную в то время специальность инженера-холодильщика на романтическую авиационного инженера по системам управления.

Знаю также, что он участвовал в знаменитой команде КВН Рижского института инженеров гражданской авиации и стал чемпионом страны. А по окончанию института пошел служить в ВВС. Где ты, Витька?

Однажды, еще в студенческие времена, помню, пропустив занятия, бродил по залам Третьяковки.

И, уже намереваясь уйти, прошел мимо показавшегося мне вначале ничем не примечательного на вид портрета, даже не удосужившись наклониться и прочитать фамилию автора - мол, приду в другой раз, все сразу все равно охватить невозможно.

Но что-то притянуло меня, словно я почувствовал на себе чьи-то глаза, будто кто-то смотрел мне в спину.

Я оглянулся... И встретился взглядом с красивой женщиной...

Глаза... Они словно выплыли на меня из витькиных стихов, туманного прошлого, которое было уже далеко, где-то там, за плечами, позади. Когда-то, на берегах детства, в компании друзей, многие из которых так и не выбрались на свободу из грабежей и постоянных драк, и их уже давно нет в живых, мне стыдно было признаться, что стихи мне... нравятся.

Я наклонился к медной табличке на портрете и прочел: «Федор Рокотов. Портрет А.П.Струйской. 1772. Холст, масло. 59.8x47.5 см».

И все встало на свои места!

Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?

Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач.

Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.

Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.

Я все годы помнил стихи талантливого поэта Николая Заболоцкого, но не подозревал, что когда-нибудь встречусь с портретом Той, глаза которой не давали покоя поэту даже два столетия спустя...

Николай Алексеевич Заболоцкий (1903, Казань - 1958, Москва) - русский поэт, родился в семье агронома и сельской учительницы. В третьем классе сельской школы он уже «издавал» свой рукописный журнал и помещал там собственные стихи.

В 1913-1920 учился в реальном училище в провинциальном Уржуме Вятской губернии, увлекался историей, химией, живописью...

В 1920 году, после училища, поступает на медицинское отделение Московского университета. Но любовь к поэзии взяла верх - бросает университет и переезжает в Петроград и поступает на отделение языка и литературы Пединститута имени Герцена.

В 1926 году Заболоцкий пишет первые свои настоящие поэтические произведения. К этому же времени относится его увлечение живописью Филонова, Шагала, Брейгеля, Ларионова. Он учится необычному: видеть мир глазами художника. В 1927 году вместе с Даниилом Хармсом и несколькими сподвижниками создает литературную группу в традициях русского футуризма. В 1938 году поэт репрессирован, в 1944 - освобожден.

Заболоцкий широко известен также как замечательный переводчик грузинской литературы - \"Слова о полку Игореве\", классиков грузинской поэзии - Ш.Руставели, Д.Гурамишвили, Гр.Орбелиани, И.Чавчавадзе, А.Церетели, В.Пшавелы.

Трудно сейчас определить - кому посвятил Николай Заболоцкий свои стихи - самобытному художнику-портретисту Федору Рокотову или богини его жизни Александре Петровне Струйской. Мы об этом, наверное, уже никогда не узнаем.

Одно можно с уверенностью сказать - Александра Петровна Струйская пленяла своей загадочной внешностью не только окружающих вельмож, не только своего, души не чаявшего в ней, мужа, но и покорила художника простого происхождения Федора Рокотова. Правда, к тому времени он был уже академиком живописи.

Федор Степанович Рокотов (1735-1808) - родился в селе Воронцово (ныне на Юго-Западе Москвы, между Ленинским проспектом и улицей Новаторов) в семье крепостных. Записан был как «вольнорожденный», и, по мнению историков, был незаконным «хозяйским» ребенком, то есть, сыном князя П.И.Репнина.

Талантливого юношу Федора Рокотова известный меценат граф Шувалов, покровитель просвещения и искусств в России и один из основателей Академии художеств, рекомендует в Петербургскую Академию художеств, которую тот успешно закончил и вернулся в родную Москву.

Федор Рокотов создал свой оригинальный стиль и тип портрета - камерный интимный, и положил начало эпохи портретов в русской живописи.

Суть стиля - передача не только внешности, но и внутреннего мира человека, теплоту его души, качеств, сути. Герои его портретов словно выступают из пелены тайны человеческой жизни - загадочные, будто окутанные дымкой, со слегка размытыми лицами.

А какие богатые оттенки и тона! Какие изысканные цветовые сочетания! Флер, намек на некую, одному автору известную интимность... И ничего показного, эффектного, броского... И главное - желание художника буквально выпятить внутреннюю красоту человека. Как писал его современник, «Рокотов с удивительным мастерством умел передавать не только «вид лица», но и «нежность сердца».

И высшая знать того времени приняла новый стиль, по тем временам – революционный, и, несмотря на молодость, Федор Рокотов завоевал популярность в кругах вельможной петербургской знати.

Ф.Рокотов. Слева - Великий князь Павел Петрович в детстве. 1761, справа - Петр Федорович, в будущем Петр III. 1763

Его часто приглашали ко двору.

В 1758 году он написал портрет великого князя Петра Федоровича (будущего Петра III), а 3 года спустя, в Петергофе, Рокотов изобразил на холсте портрет 7-летнего Павла Петровича, будущего императора Павла I.

Изобразил капризным, непоседливым, но никак не позирующим.

И в то же время официальным - в красном гвардейском мундире, с голубой лентой ордена Андрея Первозванного, в отороченной горностаем мантии.

Есть и прямое доказательство любви двора к художнику простого происхождения: коронационный портрет Екатерины II был поручен именно Федору Рокотову, и Екатерина II считала этот портрет одним из самых удачных среди своих многочисленных изображений.

Ф.Рокотов. Портрет Екатерины II. Масло. Холст. 155,5х139 см. 1763

Работы Рокотова знать оценила по достоинству: в 1765 году он был избран академиком, и на долгие века получил звание лучшего русского портретиста «века Просвещения».

И все же, подлинного мастерства, его вершин, Рокотов достигает в длинном ряду женских портретов - они особенно прекрасны!

(Ниже - Слева: Портрет Варвары Суровцевой. 1780, в середине - Портрет Прасковьи Николаевны Ланской. 1790, справа - Портрет Е.Н.Орловой. 1779)

Портрет А.П.Струйской - лучший из лучших - его героиня возвышенная одухотворенная молодая женщина, ее фигура - необычайно легкая и воздушная. Это - шедевр, не случайно портрет называют «Русская Джоконда». И, что характерно для героев Рокотова, возникает любопытство, желание узнать - кто такая Струйская?

Александра Петровна Струйская, в девичестве - Озерова, дочь ничем не примечательного помещика Нижнеломовского уезда Пензенской губернии, была, тем не менее, родственницей влиятельного графа П.Х.Обольянинова, женатого на ее кузине. Граф, как известно, был любимцем Павла I.

Александра Петровна вышла замуж за Николая Еремеевича Струйского в 1772 году, и было ей всего 18 лет. Струйский был богатым пензенским помещиком, любителем поэзии, которого сегодня, наверное, назвали бы графоманом.

Пиит Струйский жил в шикарном доме, названным хозяином Парнасом, в котором обустроил свой творческий кабинет на самом верхнем этаже. Отсюда он обозревал свои угодья, чудесные леса, беседовал со звездами, наблюдал за ежедневными превращениями луны, и, как не без ехидства пишут современники, рифмовал вычурные стихи и иногда спускался с Парнаса лишь для того, чтобы отпечатать их на дорогой бумаге в собственной типографии.

Соседи считали его чудаком и оригиналом. Он странно одевался, витиевато беседовал с окружающими, жил в каком-то другом измерении, но, тем не менее, его красавица жена родила в счастливом браке 18 детей.

Смерть Екатерины II так сильно поразила воображение помещика Струйского, что \"он слег горячкой и умер...\". Нехорошо говорить о покойнике плохо, но, знавший его Державин, написал вот такую эпитафию:

Средь мшистого сего и влажного столь грота,
Пожалуй, мне скажи, могила эта чья?
Поэт тут погребен: по имени струя,
А по стихам - болото.

Однако Александра Петровна была у Струйского не первой - до нее поэт уже был женат на своей ровеснице Олимпиаде Балбековой, с которой обвенчался в 1768 году и жил в Москве.

Но всего лишь год - молодая женщина умерла от родов.

В своих воспоминаниях о первой жене Струйский писал:

Не знающи любви я научал любить!
Твоей мне нежности нельзя по смерть забыть!

Любопытно, что в доме Струйских хранился портрет молодого человека с нежными чертами лица, пышным галстуком и накидкой, драпирующей фигуру. На обороте портрета была загадочная зашифрованная надпись. Ходили слухи, что это тайный плод любви - сын Екатерины II и графа Григория Орлова, родившийся в 1762 году и получивший имя и титул графа Бобринского.

Однако, с помощью рентгена и специальных исследований удалось установить - на самом деле на портрете изображена женщина с татарскими чертами лица и поверх нее написан «неизвестный в треуголке».

И в первом и во втором случае Рокотов писал одно и то же лицо - первую жену Струйского Олимпиаду, в девичестве - Олимпиаду Сергеевну Балбекову.

Ф.Рокотов. Слева - Н.Е.Струйский. 1772, справа - Олимпиада Струйская.

Потеряв жену и дочек-близняшек, Струйский уехал в свое поместье Рузаевку и стал жить затворником.

До тех пор, пока не встретил юную Александру Озерову.

После свадьбы супруги совершили путешествие в Москву, где Николай Ереемевич заказал их фамильные портреты своему старому доброму приятелю, художнику Рокотову. И они вошли в золотой фонд русской портретной живописи.

Удалось ли художнику передать тонкую романтичную натуру провинциального поэта? Судите сами. Однако таинственность - несомненно! Тусклые краски, словно выплывающие из пелены бытия горящие глаза на размытом контуре лица, упрямо сомкнутые губы...

Но, безусловно, еще более загадочен и таинственен портрет юной Александры (самый верхний - справа). Изящный мягкий овал лица, тщательно выписанные летящие брови, легкий румянец на щеках и нежные задумчивые выразительные глаза. Несколько грустные, устремленные в какую-то проблему, о которой ничего не известно.

Сохранилась легенда о любви Рокотова к Струйской, навеянная красками и нежным отношением художника к своей модели. Так ли это? Останется тайной навсегда.

Струйский посвятил своей возлюбленной целый сборник стихотворений-еротоид, где от первой и до последней строчки одни лишь признания в любви к той, которая звалась в стихах Сапфирой. Самое известное из них - «Элегия к Сапфире».

Когда б здесь кто очей твоих прелестных стоил,
Давно б внутрь сердца он тебе сей храм построил,
И в жертву б он себя к тебе и сердце б нес.
Достойна ты себя, Сапфира... и небес.
Почтить твои красы, как смертный, я немею,
Теряюсь я в тебе... тобой я пламенею.

Александра Петровна Струйская пережила своего мужа-поэта на 43 года.

Александра Петровна подарила мужу восемнадцать сыновей и дочерей, из которых четверо были близнецами и десять умерли в младенчестве.

Она была бабушкой поэта А.И.Полежаева - внебрачного ребенка ее сына Леонтия. И только у нее поэт находил ласку и заботу.

До самой смерти в 1838 году Полежаев переписывался с Александрой Петровной и посылал ей свои стихи.

Ей было восемьдесят шесть, когда она тихо умерла во сне. Но, благодаря художнику, навсегда осталась прекрасной, загадочной и очаровательной женщиной - А.П.Струйской с портрета Рокотова.

В одном из номеров журнала \"Русская старина\" Евграф Васильевич Кончин (журналист, автор 12 книг об изобразительной Пушкиниане и художниках) нашел акварельный портрет Александры Петровны, исполненный в 1828 году.

Ей было тогда 74 года. Но, согласитесь - как пишет автор, «по-прежнему привлекают на умном, сосредоточенном лице ее прекрасные глаза, в глубине которых видятся мне рокотовские \"обманы\", покрытые мглою неудач, а в уголках губ угадываются «полуулыбка, полуплач»...

Передо мной прекрасно изданный альбом «Портреты Федора Рокотова» - русская история в лицах.

И в немалой степени именно они передают эпоху русского дворянства - века Просвещения, русской эстетики и обычаев.

Благодаря им, мы имеем возможность представить себе картины давным-давно ушедшей эпохи...

И много лет в какие-то минуты - в разных жизненных обстоятельствах, в размышлениях о прошлом, я часто вспоминаю, среди других, когда-то непонятные, из глубины детства, замечательные и, наверное, бессмертные слова:

Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.

Снимаю перед вами шляпу, бессмертная Александра Петровна Струйская!

«Портрет» Николай Заболоцкий

Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.

Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?

Ее глаза — как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза — как два обмана,
Покрытых мглою неудач.

Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.

Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.

Анализ стихотворения Заболоцкого «Портрет»

Философ и тонкий лирик, Николай Заболоцкий в своих произведениях нередко обращался к любовной тематике. Как правило, стихи было посвящены супруге поэта, которую он действительно боготворил. Даже тот факт, что в самый сложный период жизни автора эта женщина отдала предпочтение другому и разорвала брачный союз, не изменили к ней отношения со стороны Заболоцкого. Сила его любви была поистине удивительной, и спустя несколько лет поэту удалось вернуть супругу.

Именно ее образ представлен в стихотворении «Портрет», которое Николай Заблоцкий написал в 1953 году. Правда, он очень тщательно завуалировал этот факт, создав так называемое стихотворение «с двойным дном», истинный смысл которого следует искать между строк. На первый взгляд кажется, что посвящено оно совершенно другой женщине – русской дворянке Александре Струйской, чьим портретом кисти художника Федора Рокотова автор искренне восхищается. Он даже призывает своих коллег по перу любить живопись, так как в ней можно черпать вдохновение. Ведь «души изменчивой приметы переносить на полотно» так же сложно, как пытаться словами выразить свои чувства.

Рассматривая портрет прекрасной женщины, жившей несколько столетий назад, Заболоцкий отмечает: «Ее глаза – как два обмана, покрыты мглою неудач». Автор не обращает внимания на то, во что одета героиня его стихотворения, упоминая лишь вскользь, что она «едва закутана в атлас». Гораздо больше пота интересует тот факт, что в этом образе художник сумел одновременно запечатлеть «соединенье двух загадок, полувосторг, полуиспуг». Именно эти чувства он прочел в глазах своей супруги, когда она вернулась домой после длительной разлуки. Заболоцкий не хочет вспоминать о том, как он прожил несколько лет без той, которую любил до беспамятства. Дни сливались для него в недели и месяца, не принося утешения и лишая надежды на воссоединение семьи. Но одного взгляда на супругу, однажды переступившую порог его дома, оказалось достаточно, чтобы понять – она страдала не меньше поэта.

Именно своей жене Екатерине Клыковой автор посвящает последнее четверостишие этого произведения. В нем он признается: «Со дна души моей мерцают ее прекрасные глаза». Всего лишь один взгляд, сумевший сказать поэту гораздо больше любых слов, он будет хранить в своем сердце до конца жизни и сравнивать его со взглядом другой женщины, запечатленной на холсте много лет назад.

Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.

Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?

Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач.

Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.

Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.

Н. Заболоцкий

Этой прекрасной женщине с одного из самых знаменитых в русской живописи портретов стихи посвящали и при ее жизни, и когда ее давно уже не было на свете.

И трудно поверить, что красавица Струйская прожила скромную жизнь уездной помещицы, была любящей женой и родила восемнадцать детей...