Собрание сочинений. Том шестой (65 стр.)

У подпоручика Дуба мелькнула надежда, что наконец-то он сможет предать Швейка военно-полевому суду за предательскую антимилитаристскую пропаганду, а потому он быстро спросил:
- Вы, значит, думаете, что солдат должен бросать патроны или штыки, чтоб они валялись где-нибудь в овраге, как вон там?
- Никак нет, ни в коем случае, господин лейтенант,-приятно улыбаясь,ответил Швейк,-- извольте посмотреть вон туда, вниз, на этот брошенный железный ночной горшок.
И действительно, под насыпью среди черепков вызывающе торчал ночной горшок с отбитой эмалью и изъеденный ржавчиной. Все эти предметы, негодные для домашнего употребления, начальник вокзала складывал сюда как материал для дискуссий археологов будущих столетий, которые, открыв это становище, совершенно обалдеют, а дети в школах будут изучать век эмалированных ночных горшков.
Подпоручик Дуб посмотрел на этот предмет, и ему ничего не оставалось, как только констатировать, что это действительно один из тех инвалидов, который юность свою провел под кроватью.
На всех это произвело колоссальное впечатление. И так как подпоручик Дуб молчал, заговорил Швейк:
- Осмелюсь доложить, господин лейтенант, что однажды с таким вот ночным горшком произошла презабавная история на курорте Подебрады... Об этом рассказывали у нас в трактире на Виноградах. В то время в Подебрадах начали издавать журнальчик "Независимость", во главе которого стал подебрадский аптекарь, а редактором поставили Владислава Гаека из Домажлиц.
Аптекарь был большой чудак. Он собирал старые горшки и прочую дребедень, набрал прямо-таки целый музей. А этот самый домажлицкий Гаек позвал в гости своего приятеля, который тоже писал в газеты. Ну нализались они что надо, так как уже целую неделю не виделись. И тот ему обещал за угощение написать фельетон в эту самую "Независимость", в независимый журнал, от которого он зависел. Ну и написал фельетон про одного коллекционера, который в песке на берегу Лабы нашел старый железный ночной горшок и, приняв его за шлем святого Вацлава, поднял такой шум, что посмотреть на этот шлем прибыл с процессией и с хоругвями епископ Бриних из Градца. Подебрадский аптекарь решил, что это намек, и подал на Гаека в суд,
Подпоручик с большим удовольствием столкнул бы Швейка вниз, но сдержался и заорал на всех:
- Говорю вам, не глазеть тут попусту! Вы все меня еще не знаете, но вы меня узнаете! Вы останетесь здесь, Швейк,-приказал он грозно, когда Швейк вместе с остальными направился к вагону.
Они остались с глазу на глаз. Подпоручик Дуб размышлял, что бы такое сказать пострашнее, но Швейк опередил его:
- Осмелюсь доложить, господин лейтенант, хорошо, если удержится такая погода. Днем не слишком жарко, а ночи очень приятные. Самое подходящее время для военных действий.
Подпоручик Дуб вытащил револьвер и спросил:
- Знаешь, что это такое?
- Так точно, господин лейтенант, знаю. У нашего обер-лейтенанта Лукаша точь-в-точь такой же.
- Так запомни, мерзавец,-- строго и с достоинством сказал подпоручик Дуб, снова пряча револьвер.-- Знай, что дело кончится очень плохо, если ты и впредь будешь вести свою пропаганду.
Уходя, подпоручик Дуб довольно повторял про себя: "Это я ему хорошо сказал: "про-па-ган-ду, да, про-па-ган-ду!.."
Прежде чем влезть в вагон, Швейк прошелся немного, ворча себе под нос:
- Куда же мне его зачислить? - И чем дальше, тем отчетливее в сознании Швейка возникало прозвище "полупердун".
В военном лексиконе слово "пердун" издавна пользовалось особой любовью. Это почетное наименование относилось главным образом к полковникам или пожилым капитанам и майорам. "Пердун" было следующей ступенью прозвища "дрянной старикашка"... Без этого эпитета слово "старикашка" было ласкательным обозначением старого полковника или майора, который часто орал, но любил своих солдат и не давал их в обиду другим полкам, особенно когда дело касалось чужих патрулей, которые вытаскивали солдат его части из кабаков, если те засиживались сверх положенного времени. "Старикашка" заботился о солдатах, следил, чтобы обед был хороший. Однако у "старикашки" непременно должен быть какой-нибудь конек. Как сядет на него, так и поехал! За это его и прозывали "старикашкой".
Но если "старикашка" понапрасну придирался к солдатам и унтерам, выдумывал ночные учения и тому подобные штуки, то он становился из просто "старикашки" "паршивым старикашкой" или "дрянным старикашкой".
Высшая степень непорядочности, придирчивости и глупости обозначалась словом "пердун". Это слово заключало все. Но между "штатским пердуном" и "военным пердуном" была большая разница.
Первый, штатский, тоже является начальством, в учреждениях так его называют обычно курьеры и чиновники. Это филистер-бюрократ, который распекает, например, за то, что черновик недостаточно высушен промокательной бумагой и т. п. Это исключительный идиот и скотина, осел, который строит из себя умного, делает вид, что все понимает, все умеет объяснить, и к тому же на всех обижается.
Кто был на военной службе, понимает, конечно, разницу между этим типом и "пердуном" в военном мундире. Здесь это слово обозначало "старикашку", который был настоящим "паршивым старикашкой", всегда лез на рожон и тем не менее останавливался перед каждым препятствием. Солдат он не любил, безуспешно воевал с ними, не снискал у них того авторитета, которым пользовался просто "старикашка" и отчасти "паршивый старикашка".
В некоторых гарнизонах, как, например, в Тренто, вместо "пердуна" говорили "наш старый нужник". Во всех этих случаях дело шло о человеке пожилом, и если Швейк мысленно назвал подпоручика Дуба "полупердуном", то поступил вполне логично, так как и по возрасту, и по чину, и вообще по всему прочему подпоручику Дубу до "пердуна" не хватало еще пятидесяти процентов.
Возвращаясь с этими мыслями к своему вагону, Швейк встретил денщика Кунерта. Щека у Кунерта распухла, он невразумительно пробормотал. что недавно у него произошло столкновение с господином подпоручиком Дубом, который ни с того ни с сего надавал ему оплеух: у него, мол, имеются определенные доказательства, что Кунерт поддерживает связь со Швейком.
- В таком случае,-- рассудил Швейк,-- идем подавать рапорт. Австрийский солдат обязан сносить оплеухи только в определенных случаях. Твой хозяин переступил все границы, как говаривал старый Евгений Савойский: "От сих до сих". Теперь ты обязан идти с рапортом, а если не пойдешь. так я сам надаю тебе оплеух. Тогда будешь знать, что такое воинская дисциплина. В Карпинских казармах был у нас лейтенант по фамилии Гауснер. У него тоже был денщик, которого он бил по морде и награждал пинками. Как-то раз он так набил морду этому денщику, что тот совершенно обалдел и пошел с рапортом, а при рапорте все перепутал и сказал, что ему надавали пинков. Ну, лейтенант доказал, что солдат врет: в тот день он никаких пинков ему не давал, бил только по морде. Конечно, разлюбезного денщика за ложное донесение посадили на три недели. Однако это дела не меняет,-- продолжал Швейк.-- Ведь это как раз то самое, что любил повторять студент-медик Гоубичка. Он говорил, что все равно, кого вскрыть в анатомическом театре, человека, который повесился или который отравился. Я иду с тобой. Пара пощечин на военной службе много значат.
Кунерт совершенно обалдел и поплелся за Швейком к штабному вагону.
Подпоручик Дуб, высовываясь из окна, заорал:
- Что вам здесь нужно, негодяи?
- Держись с достоинством,-- советовал Швейк Кунерту, вталкивая его в вагон.
В коридор вагона вошел поручик Лукаш, а за ним капитан Сагнер. Поручик Лукаш, переживший столько неприятностей из-за Швейка, был очень удивлен, ибо лицо Швейка утратило обычное добродушие и не имело знакомого всем милого выражения. Скорее наоборот, на нем было написано, что произошли новые неприятные события.
- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,-- сказал Швейк, - дело идет о рапорте.
- Только, пожалуйста, не валяй дурака, Швейк! Мне это уже надоело.
- С вашего разрешения, я ординарец вашей маршевой роты, а вы, с вашего разрешения, изволите быть командиром одиннадцатой роты. Я знаю, это выглядит очень странно, но я знаю также и то, что господин лейтенант Дуб подчинен вам.
- Вы, Швейк, окончательно спятили! - прервал его поручик Лукаш. - Вы пьяны и лучше всего сделаете, если уйдете отсюда. Понимаешь, дурак, скотина?!
- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,-- сказал Швейк, подталкивая вперед Кунерта,-- это похоже на то, как однажды в Праге испытывали защитную решетку, чтоб никого не переехало трамваем. В жертву принес себя сам изобретатель, а потом городу дришлось платить его вдове возмещение.
Капитан Сагнер, не зная, что сказать, кивал в знак согласия головой, в то время как лицо поручика Лукаша выражало полнейшее отчаяние.
- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, обо всем следует рапортовать,-- неумолимо продолжал Швейк.-- Еще в Бруке вы говорили мне, господин обер-лейтенант, что уж если я стал ординарцем роты, то у меня есть и другие обязанности, кроме всяких приказов. Я должен быть информирован обо всем, что происходит в роте. На основании этого распоряжения я позволю себе доложить вам, господин обер-лейтенант, что господин лейтенант Дуб ни с того ни с сего надавал пощечин своему денщику. Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я об этом и говорить бы не стал, но раз господин лейтенант Дуб является вашим подчиненным, я решил, что мне следует рапортовать.
- Странная история,-- задумался капитан Сагнер.-- Почему вы все время, Швейк, подталкиваете к нам Кунерта?
- Осмелюсь доложить, господин батальонный командир, обо всем следует рапортовать. Он глуп, ему господин лейтенант Дуб набил морду, а ему совестно одному идти с рапортом. Господин капитан, извольте только взглянуть, как у него трясутся колени, он еле жив, оттого что должен идти с рапортом. Не будь меня, он никогда не решился бы пойти с рапортом. Вроде того Куделя из Бытоухова, который на действительной службе до тех пор ходил на рапорт, пока его не перевели во флот, где он дослужился до корнета, а потом на каком-то острове в Тихом океане был объявлен дезертиром. Потом он там женился и беседовал как-то с путешественником Гавласой, который никак не мог отличить его от туземца. Вообще очень печально, когда из-за каких-то идиотских пощечин приходится идти на рапорт. Он вообще не хотел сюда идти, говорил, что сюда не пойдет. Он получил этих оплеух столько, что теперь даже не знает, о которой оплеухе идет речь. Он сам никогда бы не пошел сюда и вообще не хотел идти на рапорт. Он и впредь, позволит себя избивать сколько влезет. Осмелюсь доложить, господин капитан, посмотрите на него: он со страху обделался. С другой же стороны, он должен был тотчас же пожаловаться, потому что получил несколько пощечин. Но он не отважился, так как знал, что лучше, как писал один поэт, быть "скромной фиалкой". Он ведь состоит денщиком у господина лейтенанта Дуба.
Подталкивая Кунерта вперед, Швейк сказал ему:
- Да не трясись же ты как осиновый лист!
Капитан Сагнер спросил Кунерта, как было дело. Кунерт, дрожа всем телом, заявил, что господин капитан могут обо всем расспросить самого господина лейтенанта. Вообще господин лейтенант Дуб по морде его не бил.
Иуда Кунерт, не переставая дрожать, заявил даже, что Швейк все выдумал.
Этому печальному событию положил конец сам подпоручик Дуб, который вдруг появился и закричал на Кунерта:
- Хочешь получить новые оплеухи?
Все стало ясно, и капитан Сагнер прямо заявил подпоручику Дубу:
- С сегодняшнего дня Кунерт прикомандировывается к батальонной кухне, что же касается нового денщика, обратитесь к старшему писарю Ванеку.
Подпоручик Дуб взял под козырек и, уходя, бросил Швейку:
- Бьюсь об заклад, вам не миновать петли!
Когда Дуб ушел, Швейк растроганно и по-дружески обратился к поручикy Лукашу:
- В Мниховом Градиште был один такой же господин. Он то же самое сказал другому господину, а тот ему в ответ: "Под виселицей встретимся".
- Ну и идиот же вы, Швейк! - с сердцем воскликнул поручик Лукаш.-- Но не вздумайте, по своему обыкновению, ответить: "Так точно - я идиот".
- Frappant! / Поразительно! (франц.)/ - воскликнул капитан Сагнер, высовываясь в окно. Он с радостью спрятался бы обратно, но было поздно; несчастье уже совершилось: под окном стоял подпоручик Дуб.
Подпоручик Дуб выразил свое сожаление по поводу того, что капитан Сагнер ушел, не выслушав его выводов относительно наступления на Восточном фронте.
- Если мы хотим как следует понять это колоссальное наступление,-- кричал подпоручик Дуб в окно,-- мы должны отдать себе отчет в том, как развернулось наступление в конце апреля. Мы должны были прорвать русский фронт и наиболее выгодным местом для этого прорыва сочли фронт между Карпатами и Вислой.
- Я с тобой об этом не спорю,-- сухо ответил капитан Сагнер и отошел от окна.
Через полчаса, когда поезд снова двинулся в путь по направлению к Саноку, капитан Сагнер растянулся на скамье и притворился спящим, чтобы подпоручик Дуб не приставал к нему со своими глупостями относительно наступления.
В вагоне, где находился Швейк, недоставало Балоуна. Он выпросил себе разрешение вытереть хлебом котел, в котором варили гуляш. В момент отправления Балоун находился на платформе с полевыми кухнями и, когда поезд дернуло, очутился в очень неприятном положении, влетев головой в котел. Из котла торчали только ноги. Вскоре он привык к новому положению, и из котла опять раздалось чавканье, вроде того, какое издает еж, охотясь за тараканами. Потом послышался умоляющий голос Балоуна:
- Ради бога, братцы, будьте добренькие, бросьте мне сюда еще кусок хлеба. Здесь много соуса.
Эта идиллия продолжалась до ближайшей станции, куда одиннадцатая рота приехала с котлом, вычищенным до блеска.
- Да вознаградит вас за это господь бог, товарищи,-сердечно благодарил Балоун.-- С тех пор как я на военной службе, мне впервой посчастливилось.
И он был прав. На Лупковском перевале Балоун получил две порции гуляша. Кроме того, поручик Лукаш, которому Балоун принес из офицерской кухни нетронутый обед, на радостях оставил ему добрую половину. Балоун был счастлив вполне. Он болтал ногами, свесив их из вагона. От военной службы на него вдруг повеяло чем-то теплым и родным.
Повар начал его разыгрывать. Он сообщил, что в Саноке им сварят ужин и еще один обед в счет тех ужинов и обедов, которые солдаты недополучили в пути. Балоун только одобрительно кивал головою и шептал: "Вот увидите, товарищи, господь бог нас не оставит".
Все откровенно расхохотались, а кашевар, сидя на полевой кухне, запел:

Жупайдия, жупайда,
Бог не выдаст никогда,
Коли нас посадит в лужу,
Сам же вытащит наружу,
Коли в лес нас заведет,
Сам дорогу нам найдет.
Жупайдия, жупайда,
Бог не выдаст никогда.

За станцией Шавне, в долине, опять начали попадаться военные кладбища. С поезда был виден каменный крест с обезглавленным Христом, которому снесло голову при обстреле железнодорожного пути.
Поезд набирал скорость, летя по лощине к Саноку. Все чаще пoпадались разрушенные деревни. Они тянулись по обеим сторонам железной дороги до самого горизонта.
Около Кулашны, внизу, в реке лежал разбитый поезд Красного Креста, рухнувший с железнодорожной насыпи.
Балоун вылупил глаза, его особенно поразили раскиданные внизу части паровоза. Дымовая труба врезалась в железнодорожную насыпь и торчала, словно двадцативосьмисантиметровое орудие.
Эта картина привлекла внимание всего вагона. Больше других возмущался повар Юрайда:
- Разве полагается стрелять в вагоны Красного Креста?
- Не полагается, но допускается,-- ответил Швейк.-Попадание было хорошее, ну, а потом каждый может оправдаться, что случилось это ночью, красного креста не заметили. На свете вообще много чего не полагается, что допускается. Главное, попытаться сделать то, чего делать нельзя. Во время императорских маневров под Писеком пришел приказ, что в походе запрещается связывать солдат "козлом". Но наш капитан додумался сделать это иначе. Над приказом он только смеялся, ведь ясно, что связанный "козлом" солдат не может маршировать. Так он, в сущности, этого приказа не обходил, а просто-напросто бросал связанных солдат в обозные повозки и продолжал поход. Или вот еще случай, который произошел на нашей улице лет пять-шесть назад. В одном доме, во втором этаже, жил пан Карлик, а этажом выше - очень порядочный человек, студент консерватории Микеш. Этот Микеш был страшный бабник, начал он, между прочим, ухаживать за дочерью пана Карлика, у которого была транспортная контора и кондитерская да где-то в Моравии переплетная мастерская на чужое имя. Когда пан Карлик узнал, что студент консерватории ухаживает за его дочерью, он пошел к нему на квартиру и сказал: "Я вам запрещаю жениться на моей дочери, босяк вы этакий! Я не выдам ее за вас".-- "Хорошо,-- ответил пан Микеш,-- что же делать, нельзя так нельзя! Не пропадать же мне совсем!" Через два месяца пан Карлик снова пришел к студенту да еще привел свою жену, и оба они в один голос воскликнули: "Мерзавец! Вы обесчестили нашу дочь!" -"Совершенно верно,-- подтвердил он.-- Я, милостивая государыня, попортил девчонку!" Пан Карлик стал орать на него, хоть это было совсем ни к чему. Он, мол, говорил, что не выдаст дочь за босяка. А тот ему в ответ совершенно резонно заявил, что он и сам не женится на такой: тогда же не было речи о том, что он может с ней сделать. Об этом они никаких разговоров не вели, а он свое слово сдержит, пусть не беспокоятся. Жениться на ней он не хочет; человек он с характером, не ветрогон какой: что сказал, то свято. А если его будут преследовать,-- ну что же, совесть у него чиста. Покойная мать на смертном одре взяла с него клятву, что он никогда в жизни лгать не будет. Он ей это обещал и дал на то руку, а такая клятва нерушима. В его семье вообще никто не лгал, и в школе он тоже всегда за поведение имел "отлично". Вот видите, кое-что допускается, чего не полагается, могут быть пути различны, но к единой устремимся цели!
- Дорогие друзья,-- воскликнул вольноопределяющийся, усердно делавший какие-то заметки,-- нет худа без добра! Этот взорванный, полусожженный и сброшенный с насыпи поезд Красного Креста в будущем обогатит славную историю нашего батальона новым геройским подвигом. Представим себе, что этак около шестнадцатого сентября, как я уже наметил, от каждой роты нашего батальона несколько простых солдат под командой капрала вызовутся взорвать вражеский бронепоезд, который обстреливает нас и препятствует переправе через реку. Переодевшись крестьянами, они доблестно выполнят свое задание. Что я вижу! -- удивился вольноопределяющийся, заглянув в свою тетрадь.-Как попал сюда наш пан Ванек? Послушайте, господин старший писарь,-- обратился он к Ванеку,-- какая великолепная глава в истории батальона посвящена вам! Вы как будто уже упоминались где-то, но это, безусловно, лучше и ярче.
Вольноопределяющийся прочел патетическим тоном:
- "Геройская смерть старшего писаря Ванека. На отважный подвиг - подрыв неприятельского бронепоезда-- среди других вызвался и старший писарь Ванек. Для этого он, как и все остальные, переоделся в крестьянскую одежду. Произведенным взрывом он был оглушен, а когда пришел в себя, то увидел, что окружен врагами, которые немедленно доставили его в штаб своей дивизии, где он, глядя в лицо смерти, отказался дать какие-либо показания о расположении и силах нашего войска. Ввиду того что он был найден переодетым, его приговорили, как шпиона, к повешению, кое наказание, принимая во внимание его высокий чин, было заменено расстрелом.
Приговор был немедленно приведен в исполнение у кладбищенской стены. Доблестный старший писарь Ванек попросил, чтобы ему не завязывали глаз. На вопрос, каково его последнее желание, он ответил: "Передайте через парламентера моему батальону мой последний привет. Передайте, что я умираю, твердо веря, что наш батальон продолжит свой победный путь. Передайте еще господину капитану Сагнеру, что, согласно последнему приказу по бригаде, ежедневная порция консервов увеличивается на две с половиной банки".
Так умер наш старший писарь Ванек, вызвав своей последней фразой панический страх у неприятеля, полагавшего, что, препятствуя нашей переправе через реку, он отрежет нас от базы снабжения и тем вызовет голод, а вместе с ним деморализацию в наших рядах. О спокойствии, с которым Ванек глядел в глаза смерти, свидетельствует тот факт, что перед казнью он играл с неприятельскими штабными офицерами в карты: "Мой выигрыш отдайте русскому Красному Кресту",-- сказал он, глядя в упор на наставленные дула ружей. Это великодушие и благородство до слез потрясли военных чинов, присутствовавших на казни".
- Простите, пан Ванек,-- продолжал вольноопределяющийся,-- что я позволил себе распорядиться вашим выигрышем. Сначала я думал передать его австрийскому Красному Кресту, но в конечном счете, с точки зрения гуманности, это одно и то же, лишь бы передать деньги благотворительному учреждению.
- Наш покойник,-- сказал Швейк,-- мог бы передать этот выигрыш "суповому учреждению" города Праги, но так, пожалуй, лучше, а то, чего доброго, городской голова на эти деньги купит себе на завтрак ливерной колбасы.
- Все равно крадут всюду,-- сказал телефонист Ходоунский.
- Больше всего крадут в Красном Кресте,-- с озлоблением сказал повар Юрайда.-- Был у меня в Бруке знакомый повар, который готовил в лазарете на сестер милосердия. Так он мне рассказывал, что заведующая лазаретом и старшие сестры посылали домой целые ящики малаги и шоколаду. Виной всему случай, то есть предопределение. Каждый человек в течение своей бесконечной жизни претерпевает бесчисленные метаморфозы и в определенные периоды своей деятельности должен на этом свете стать вором. Лично я уже пережил один такой период...
Повар-оккультист Юрайда вытащил из своего мешка бутылку коньяка.
- Вы видите здесь,-- сказал он, откупоривая бутылку,-неопровержимое доказательство моего утверждения. Перед отъездом я взял эту бутылку из офицерской кухни. Коньяк лучшей марки, выдан на сахарную глазурь для линцских тортов. Но ему было предопределено судьбой, чтобы я его украл, равно как мне было предопределено стать вором.
- Было бы нескверно,-- отозвался Швейк,-- если бы нам было предопределено стать вашими соучастниками. По крайней мере, у меня такое предчувствие.
И предопределение судьбы исполнилось. Несмотря на протесты старшего писаря Ванека, бутылка пошла вкруговую. Ванек утверждал, что коньяк следует пить из котелка, по справедливости разделив его, ибо на одну эту бутылку приходится пять человек, то есть число нечетное, и легко может статься, что кто-нибудь выпьет на один глоток больше, чем остальные. Швейк поддержал его, заметив:
- Совершенно верно, и если пан Ванек хочет, чтобы было четное число, пускай выйдет из компании, чтобы не давать повода ко всякого рода недоразумениям и спорам.
Тогда Ванек отказался от своего проекта и внес другой, великодушный: пить в таком порядке, который дал бы возможность угощающему Юрайде выпить два раза. Это вызвало бурю протеста, так как Ванек уже раз хлебнул, попробовав коньяк при откупоривании бутылки.
В конечном счете был принят проект вольноопределяющегося пить по алфавиту. Вольноопределяющийся обосновывал свой проект тем, что носить ту или иную фамилию тоже предопределено судьбой.
Бутылку прикончил шедший первым по алфавиту Ходоунский, проводив грозным взглядом Ванека, который высчитал, что ему достанется на один глоток больше, так как по алфавиту он самый последний. Но это оказалось грубым математическим просчетом, так как всего вышел двадцать один глоток.
Потом стали играть в "простой цвик" из трех карт. Выяснилось, что, взяв козыря, вольноопределяющийся всякий раз цитировал отдельные места из Священного писания. Так, забрав козырного валета, он возгласил:
- Господи, остави ми валета и се лето дондеже окопаю и осыплю гноем, и аще убо сотворит плод...
Когда его упрекнули в том, что он отважился взять даже козырную восьмерку, он гласом велиим возопил:
- Или коя жена имущи десять драхм, аще погубит драхму едину, не возжигает ли светильника, и пометет храмину, и ищет прилежно, дондеже обрящет; и обретши созывает другини и соседы глаголюще: радуйтеся со мною, ибо взяла я восьмерку и прикупила козырного короля и туза... Давайте сюда карты, вы все сели.
Вольноопределяющемуся Мареку действительно здорово везло. В то время как остальные били друг друга козырями, он неизменно перебивал их козыри старшим козырем, так что его партнеры проигрывали один за другим, а он брал взятку за взяткой, взывая к пораженным:
- И настанет трус великий в градех, глад и мор по всей земли, и будут знамения велия на небе.
Наконец карты надоели, и они бросили играть, после того как Ходоунский просадил свое жалованье за полгода вперед. Он был страшно удручен этим, а вольноопределяющийся неотступно требовал с него расписку в том, что при выплате жалованья старший писарь Ванек должен выдать жалованье Ходоунского ему, Мареку.
- Не трусь, Ходоунский,-- подбодрил несчастного Швейк.-Тебе еще повезет. Если тебя убьют при первой схватке, Марек утрет себе морду твоей распиской. Подпиши!
Это замечание задело Ходоунского за живое, и он с уверенностью заявил:
- Я не могу быть убитым: я телефонист, а телефонисты все время находятся в блиндаже, а провода натягивают или ищут повреждения после боя.
В ответ на это вольноопределяющийся возразил, что как раз наоборот - телефонисты подвергаются колоссальной опасности и что неприятельская артиллерия точит зуб главным образом против телефонистов. Ни один телефонист не застрахован в своем блиндаже от опасности. Заройся телефонист в землю хоть на десять метров, и там его найдет неприятельская артиллерия. Телефонисты тают, как летний град под дождем. Лучшим доказательством этого является то, что в Бруке, когда он покидал его, был объявлен двадцать восьмой набор на курсы телефонистов.
Ходоунскому стало очень жаль себя. Он готов был заплакать. Это побудило Швейка сказать ему несколько теплых слов в утешение:
- Здорово тебя объегорили!
Ходоунский приветливо отозвался:
- Цыц, тетенька!
- Посмотрим в заметках по истории батальона на букву "X". Ходоунский... гм... Ходоунский... ага, здесь: "Телефонист Ходоунский засыпан при взрыве фугаса. Он телефонирует из своей могилы в штаб: "Умираю. Поздравляю наш батальон с победой!"
- Этого с тебя достаточно? - спросил Швейк.-- А может, ты хочешь что-нибудь прибавить? Помнишь того телефониста на "Титанике"? Тот, когда корабль уже шел ко дну, еще телефонировал вниз, в затопленную кухню: "Когда же будет обед?"
- Это мне нетрудно,-- уверил вольноопределяющийся.-- Если угодно, предсмертные слова Ходоунского можно дополнить. Под конец он прокричит у меня в телефон: "Передайте мой привет нашей железной бригаде!"

Глава IV. ШАГОМ МАРШ!

Каждое утро я просыпаюсь в нетерпеливом ожидании очередных комических новостей о «Локомотиве». Нет, конечно, мне и без того есть о чём думать и чем заниматься – но порция здорового смеха задаёт тон всему дню. А Ольга Юрьевна Смородская уже рассматривается как неизменный персонаж (важный, но всё же второстепенный и обязательно абсурдный) юмористического произведения – вроде какого-нибудь Паниковского из «Золотого телёнка» или подпоручика Дуба из «Похождений бравого солдата Швейка». На главных героев бессмертных книг Ильфа и Петрова и Гашека, Остапа Бендера или собственно Швейка, президент «Локомотива» не тянет – масштаба и шарма недостаёт. Зато угрожающий рефрен подпоручика Дуба: «Вы меня ещё не знаете! Но вы меня ещё узнаете!» - реализуется ею, да и всем руководством «Локомотива», каждый божий день. Причём комедия давно перешла в стадию фарса.

Читаю вот, к примеру, серию сообщений-опровержений о том, кто проводит тренировки в «Локомотиве». Во всех спортивных СМИ (и не жёлтых, а серьёзных) 16 июня чёрным по белому написали: попрощался с командой, а ей, напротив, был представлен. Через пару часов – опровержение от Рената Янбаева : он, мол, Кучука в глаза не видел, тренировку же проводил Игорь Черевченко , а отсутствие Билича игрокам никто не объяснял.

В чём дело? Может, Ренат на время представления нового главного тренера в туалет отлучился? Или делал рывки по своему флангу, не заметив, что тренировка завершилась и все окружили какого-то незнакомого человека, которого за полгода его руководства «Кубанью» футболист ещё не успел запомнить?

Нет, рассказывают, что это Смородская по ведомым одной ей причинам приказала в тот день футболистам под страхом смертной казни не подтверждать информацию о представлении нового главного тренера. Контракт со старым-то ещё официально не расторгнут – а может, президент всё ещё надеялась, что и не будет. Правда, вчера Дмитрий Тарасов сообщил в своём «твиттере»: «Сегодня я впервые тренировался после приезда из расположения сборной, занятия проводил Кучук». Вероятно, его просто не успели предупредить…

Кучука при этом, по свидетельствам очевидцев, представила футболистам вовсе не Ольга Юрьевна (она просто не приехала на базу, хотя, когда ей нужно, её там бывает слишком много) и даже не зять, де-факто спортивный директор «Локо» Кирилл Котов , а начальник команды Вячеслав Чекмарёв . Этот факт подтвердил правдивость версии, о которой в кулуарах шептались уже давно: мол, Кучук – вовсе не креатура Смородской. По некоторым данным, его назначение пролоббировал председатель совета директоров «Локомотива» Вадим Морозов…

То, что Кучук не человек Смородской, стало предельно ясно ещё 7 июня. В тот день, когда был опубликован нашумевший текст-издёвка Василия Уткина над Кучуком, где тренеру были инкриминированы алкоголизм, психоз и ещё куча всего нехорошего. Фактов при этом не приводилось ровно никаких, одни умозаключения, причём периодически белое называлось чёрным – например: «Утрата зачатков нового стиля, боязливая, местами просто трусливая игра, нервозность – вот „Кубань“ Кучука в сравнении с „Кубанями“ его ближайших предшественников». И это о команде, которая по сравнению с временами Дана Петреску играла в разы более атакующий и яркий футбол, продолжив направление Юрия Красножана ! Да, 16 голов в 11 турах – может, и не так много, но не забудем, что на эти туры пришлись матчи против всех без исключения лидеров. И «Кубань» в них ни разу не проиграла.

Уткин – известный и яростный адепт Смородской, готовый приводить самые иезуитские аргументы, только чтобы вывести президента «Локомотива» из-под удара. Конечно, кто-то мог бы предположить, что он, предчувствуя смену власти в клубе, переметнулся – но это было бы уже слишком большим цинизмом, и представить себе подобное я не могу. Как и то, что Уткин написал столь оскорбительный текст фактически на ровном месте только оттого, что ему так захотелось. Отсюда вывод: Ольга Юрьевна назначению Кучука всячески противилась и задействовала в этой борьбе все доступные ей методы. И, подозреваю, будет задействовать – ибо пути назад тут уже нет, и тот же Кучук, когда ему позвонили из газеты «Спорт день за днём», так и ответил: «Василий Уткин уже ведь про меня всё рассказал. Я, оказывается, валяюсь в пьяном угаре! Остальное у него и узнавайте».

Но – не вышло. Попытка дискредитации Кучука оказалась настолько неуклюжей и агрессивной, что не сработала. А дальше всё произошло в абсурдистском ключе современного «Локомотива»: одного тренера ещё не уволили, другого уже представили. При этом ещё подговорив игроков об этом не рассказывать. Хотя в нынешние времена утаить информацию, о которой знают десятки людей, в принципе невозможно.

Не верю, что у Кучука в «Локомотиве» получится – но вовсе не из-за его тренерских качеств. А потому что в этом клубе без полной смены его руководства и прихода вменяемых менеджеров не получилось бы даже у Гвардиолы. Более того, есть подозрения, что при Владимире Якунине , для которого Билич совсем недавно продолжал быть «вторым тренером мира», ничего и не может измениться. Для президента ОАО РЖД, на которого в последнее время обрушились совсем иного рода проблемы, футбол даже в лучшие времена был нелюбимым, навязанным пасынком. А когда занимаешься столь затратным делом, не то что не разбираясь в нём, а даже не испытывая к нему страсти, - это обречено.

Не будучи россиянином и, видимо, не наблюдая за развитием событий в «Локомотиве» последних лет, Кучук «повёлся» на имя двукратного чемпиона России и, надо думать, высокую зарплату – в чём в принципе нет никакого криминала. Вот только, отчалив от одного, спокойного и благополучного для него, берега, где его готовы были носить на руках, он рискует так и не причалить к другому. Потому что приходит в «Локо» в худший из возможных моментов, и президент клуба его появлению всячески противодействовала. Дальше-то что будет?

Во всей этой дикой, непостижимой истории невозможно усмотреть никаких логических нитей. Если инициатор назначения Кучука г-н Морозов, а Смородская его не хотела, то почему оставили саму Смородскую, провалившую работу на всех направлениях? Если совет директоров (о чём не раз знающими людьми говорилось) в этом клубе орган сугубо декоративный, а решает всё лично Якунин, который с симпатией относится к Смородской, то каким образом Морозову удалось протащить Кучука? Как Якунин и Морозов видят совместимость президента и главного тренера – примерно так же, как во времена Смородской и Юрия Сёмина, что ли?

Сёмин тем временем уезжает в азербайджанскую «Габалу», что говорит об одном: на скорую и радикальную смену власти в «Локомотиве» он не рассчитывает и ждать у моря погоды (или, если точнее, у депо паровоза) не желает. «Тренер должен работать», - объясняет он свой неожиданный шаг, и тут не поспоришь. Пусть чемпионат Азербайджана – не английская премьер-лига, но когда перед малоизвестной командой ставится задача впервые попасть в тройку призёров – это работа, в которую нужно вкладываться, в какой бы стране это ни происходило. И это посложнее, чем для Луиса Фелипе Сколари стать чемпионом Узбекистана с «Бунёдкором», который был в разы богаче своих соперников. А уж если Сколари может поехать в Узбекистан, то отчего Сёмину не соглашаться на достойные условия и конкретную спортивную задачу в Азербайджане?

В нынешнем «Локомотиве» одному из создателей чемпионского клуба (наряду с Валерием Филатовым, чьего возвращения в профессию я уже много лет безуспешно жду) делать нечего. Как нечего там делать любому адекватному тренеру, который не хочет испортить себе нервы и подмочить репутацию. Поэтому я страшно рад, что несомненного «железнодорожного» соблазна смог избежать Станислав Черчесов , принявший днями «Амкар». И пусть в Перми не могут конкурировать с «Локо» по финансовым условиям – зато там серьёзному специалисту, сделавшему из потешного политпроекта под названием «Терек» солидную футбольную команду, а потом абсурдно уволенному, дадут спокойно и вдумчиво работать.

В России не так много стабильных, качественно работающих тренеров в молодом для этой профессии возрасте от 40 до 50. Черчесов – один из этих единиц, и очень хорошо, что при явном прогрессе в последние годы он после расставания с «Тереком» не остался без работы. И при этом не оказался в локомотивском шапито, где от его труда мало бы что зависело.

На месте любого уважающего себя тренера, получив заманчивое предложение из «Локомотива», я бы ставил одно условие: только без Смородской. Потому что и начинается, и заканчивается всё это одним и тем же. Сперва – ах как энергична и целеустремленна президент клуба, да с ней мы горы своротим! А под конец – «руководителю клуба следовало бы лучше разбирался в футболе» (а со стороны Ольги Юрьевны: «Мы создали тренеру все условия, но он не справился со своими обязанностями»). Даже тишайший, казалось, Коусейру не выдержал. Не сомневаюсь, что-то подобное мы скоро услышим и от Билича. Как только с ним рассчитаются, конечно.

…Вчера, прочитав с утра очередные новости из черкизовского цирка, я развеселился и объявил в «твиттере» и на «фейсбуке» опрос: «Надо было бы создать клуб, где было бы два президента – Смородская и Червиченко . И почётный президент Кадыров . Интересно, кто бы у них был тренером?» Последовало 17 ретвитов – столько у меня, по-моему, не было никогда. Ольга Юрьевна и Андрей Владимирович – они ведь действительно президенты-двойняшки, за исключением того, что Червиченко щедро тратил собственные деньги, а Смородская – чужие…

Ответы были самые разнообразные – от «на первый месяц – Красножан» до «сами бы тренировали – по очереди», от Вячеслава Грозного до Жерара Депардье. Который сейчас, кстати, снимается в роли Григория Распутина.

А я бы предложил ему роль Швейка. И «подпоручика» Ольгу Юрьевну, с громами и молниями в глазах рычащую ему: «Вы меня ещё не знаете! Но вы меня ещё узнаете!»

Смеяться будут все. Кроме болельщиков несчастного «Локомотива».

& ...Сидел с семи часов вечера до полночи всего за одной-единственной кружкой пива да стаканом содовой воды и корчил из себя бог весть кого потому только, что он профессор университета, а в "марьяже" понимал как свинья в апельсине...

& Помимо всего прочего, у кадета Биглера была скверная привычка оправдываться: он старался убедить каждого, что у него только благие намерения.

& Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, это очень длинная история, а вы всегда изволите сердиться, когда я рассказываю подробно.

& Швейк степенно влез в свой вагон. Он проникся уважением к своей особе. Ведь не каждый день удается совершить нечто столь страшное, что даже сам не имеешь права узнать это.

& Оно ведь не легко — куда-нибудь влезть. Влезть-то сумеет каждый, но вылезть — в этом и заключается настоящее военное искусство. Когда человек куда-нибудь лезет, он должен знать, что вокруг происходит, чтобы не сесть в лужу, называемую катастрофой.

& Вы меня знаете?!
А я вам говорю, что вы меня не знаете!..
Но вы меня еще узнаете!..
Может, вы меня знаете только с хорошей стороны!..
А я говорю, вы узнаете меня и с плохой стороны!.. Я вас до слез доведу! Ослы!
Есть у вас братья?!!
Наверное, такие же скоты, как и вы. Кем они были?

& Солдаты премило сидели на корточках над рвами, как ласточки на телеграфных проводах перед перелетом в Африку.
У каждого из-под спущенных штанов выглядывали голые колени, у каждого на шее висел ремень, как будто каждый готов был повеситься и только ждал команды.
Во всем была видна железная воинская дисциплина и организованность.

& Уважение к начальству, знание устава и присутствие духа на военной службе — это все. А если к этим качествам присовокупить еще и доблесть, то ни один неприятель не устоит перед нами.

& — Четыре тысячи двести шестьдесят восемь! Такой номер был у одного паровоза в Печках. Этот паровоз стоял на шестнадцатом пути. Его собирались увести на ремонт в депо Лысую-на-Лабе, но не так-то это оказалось просто, потому что у старшего машиниста, которому поручили его туда перегнать, была прескверная память на числа. Тогда начальник дистанции позвал его в свою канцелярию и говорит: "На шестнадцатом пути стоит паровоз номер четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Я знаю, у вас плохая память на цифры, а если вам записать номер на бумаге, то вы бумагу эту также потеряете. Если у вас такая плохая память на цифры, послушайте меня повнимательней. Я вам докажу, что очень легко запомнить какой угодно номер. Так слушайте: номер паровоза, который нужно увести в депо в Лысую-на-Лабе, — четыре тысячи двести шестьдесят восемь.
Слушайте внимательно. Первая цифра — четыре, вторая — два.
Теперь вы уже помните сорок два, то есть дважды два — четыре, это первая цифра, которая, разделенная на два, равняется двум, и рядом получается четыре и два. Теперь не пугайтесь! Сколько будет дважды четыре? Восемь, так ведь? Так запомните, что восьмерка в номере четыре тысячи двести шестьдесят восемь будет по порядку последней. После того как вы запомнили, что первая цифра — четыре, вторая — два, четвертая — восемь, нужно ухитриться и запомнить эту самую шестерку, которая стоит перед восьмеркой, а это очень просто. Первая цифра — четыре, вторая — два, а четыре плюс два — шесть. Теперь вы уже точно знаете, что вторая цифра от конца — шесть; и теперь у вас этот порядок цифр никогда не вылетит из головы. У вас в памяти засел номер четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Но вы можете прийти к этому же результату еще проще...
Фельдфебель перестал курить, вытаращил на Швейка глаза и только пролепетал:
— Карре аb!
Швейк продолжал вполне серьезно:
— Тут он начал объяснять более простой способ запоминания номера паровоза четыре тысячи двести шестьдесят восемь. "Восемь без двух — шесть. Теперь вы уже знаете шестьдесят восемь, а шесть минус два — четыре, теперь вы уже знаете четыре и шестьдесят восемь, и если вставить эту двойку, то все это составит четыре — два — шесть — восемь. Не очень трудно сделать это иначе, при помощи умножения и деления. Результат будет тот же самый. Запомните, — сказал начальник дистанции, — что два раза сорок два равняется восьмидесяти четырем. В году двенадцать месяцев. Вычтите теперь двенадцать из восьмидесяти четырех, и останется семьдесят два, вычтите из этого числа еще двенадцать месяцев, останется шестьдесят. Итак, у нас определенная шестерка, а ноль зачеркнем. Теперь уже у нас сорок два, шестьдесят восемь, четыре. Зачеркнем ноль, зачеркнем и четверку сзади, и мы преспокойно опять получили четыре тысячи двести шестьдесят восемь, то есть номер паровоза, который следует отправить в депо в Лысую-на-Лабе. И с помощью деления, как я уже говорил, это также очень легко. Вычисляем коэффициент, согласно таможенному тарифу..." Вам дурно, господин фельдфебель? Если хотите, я начну, например, с "General de charge! Fertig! Hoch an! Feuer!" Черт подери! Господину капитану не следовало посылать вас на солнце. Побегу за носилками.
Пришел доктор и констатировал, что налицо либо солнечный удар, либо острое воспаление мозговых оболочек.
Когда фельдфебель пришел в себя, около него стоял Швейк и говорил:
— Чтобы докончить... Вы думаете, господин фельдфебель, этот машинист запомнил? Он перепутал и все помножил на три, так как вспомнил святую троицу. Паровоза он не нашел. Так он и до сих пор стоит на шестнадцатом пути.
Фельдфебель опять закрыл глаза.

& Конечно, не был забыт и рядовой состав, которому паек саго сокращался на десять граммов. Это выглядело тем загадочнее, что никто на военной службе и не видывал саго.

& — Жил-был один человек. Как-то раз надрызгался он и попросил его не будить...
После этих слов Швейк повернулся на бок и захрапел.

& Ты посмотри, братец, получше на те нитки, которые ты принес, и на мою большую катушку. Видишь, какие тонкие у тебя нитки, как легко они рвутся, а теперь посмотри на мои, сколько труда потратишь, прежде чем их разорвешь. На фронте хлам не нужен, на фронте все должно быть основательно. Забери с собой все катушки и жди моих приказаний. И помни, другой раз ничего не делай не спросясь, а когда соберешься что-нибудь купить, приди ко мне и спроси меня. Не стремись узнать меня короче! Ты еще не знаешь меня с плохой стороны!

& Он на меня, когда мы с ним впервые разговорились, произвел очень симпатичное впечатление, словно только что полученная из коптильни колбаса.

& Ты сам-то откуда? Прямо из Будейовиц? Хвалю, если кто-нибудь прямо откуда-нибудь.

& Послал черт на нашу голову этих штатских! Чем образованнее, тем глупей.

& Не полагается, но допускается. ... На свете вообще много чего не полагается, что допускается. Главное, попытаться сделать то, чего делать нельзя.

& Но это оказалось грубым математическим просчетом, так как всего вышел двадцать один глоток.

& Это побудило Швейка сказать ему несколько теплых слов в утешение:
— Здорово тебя объегорили!

& — Тогда иди вперед, — сказал Швейк. — Мы пойдем за тобой, а ты защищай нас своим телом, раз ты такой великан. А когда в тебя выстрелят, то извести нас, чтобы мы вовремя могли залечь. Ну, какой ты солдат, если пули боишься! Каждого солдата это должно только радовать, каждый солдат должен знать, что чем больше по нему даст выстрелов неприятель, тем меньше у противника останется боеприпасов. Выстрел, который по тебе делает неприятельский солдат, понижает его боеспособность. Да и он доволен, что может в тебя выстрелить. По крайней мере, не придется тащить на себе патроны, да и бежать легче.

& Это привычка, господин обер-лейтенант. В том-то и дело, что мы уже давно знаем друг друга и вместе немало пережили. Мы уже много выстрадали и всегда не по своей вине. Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, — это судьба. Что государь император ни делает, все к лучшему: он нас соединил, и я себе ничего другого не желаю, как только быть чем-нибудь вам полезным. Вы не голодны, господин обер-лейтенант?

& Жизнь человеческая вообще так сложна, что жизнь отдельного человека, осмелюсь доложить, господин поручик, ни черта не стоит.

& Был в Карлинских казармах обер-лейтенант Голуб. Такой был ученый, что в роте его считали дурачком, потому что из-за своей учености он не научился ругать солдат и обо всем рассуждал лишь с научной точки зрения. Однажды ему доложили, что розданный солдатам хлеб жрать нельзя. Другого офицера такая дерзость возмутила бы, а его нет, он остался спокойным, никого не обозвал даже свиньей или, скажем, грязной свиньей, никому не дал по морде. Только собрал всех солдат и говорит им своим приятным голосом: "Солдаты, вы прежде всего должны осознать, что казармы — это не гастрономический магазин, где вы можете выбирать маринованных угрей, сардинки и бутерброды. Каждый солдат должен быть настолько умен, чтобы безропотно сожрать все, что выдается, и должен быть настолько дисциплинирован, чтобы не задумываться над качеством того, что дают. Представьте себе, идет война. Земле, в которую нас закопают после битвы, совершенно безразлично, какого хлеба вы налопались перед смертью. Она — мать сыра-земля — разложит вас и сожрет вместе с башмаками. В мире ничего не исчезает. Из вас, солдаты, вырастут снова хлеба, которые пойдут на хлеб для новых солдат. А они, может, так же как и вы, опять будут недовольны, будут жаловаться и налетят на такого начальника, который их арестует и упечет так, что им солоно придется, ибо он имеет на это право. Теперь я вам, солдаты, все хорошо объяснил и еще раз повторять не буду. Кто впредь вздумает жаловаться, тому так достанется, что он вспомнит мои слова, когда вновь появится на божий свет". ... Раз меня выбрали представителем от всей роты. Я должен был ему сказать, что все его любят, но военная служба не в службу, если тебя не ругают. Я пошел к нему на квартиру и попросил не стесняться: военная служба — вещь суровая, солдаты привыкли к ежедневным напоминаниям, что они свиньи и псы, иначе они теряют уважение к начальству. Вначале он упирался, говорил что-то о своей интеллигентности, о том, что теперь уже нельзя служить из-под палки. В конце концов я его уговорил, он дал мне затрещину и, чтобы поднять свой авторитет, выбросил меня за дверь. Когда я сообщил о результатах своих переговоров, все очень обрадовались, но он им эту радость испортил на следующий же день. Подходит ко мне и в присутствии всех говорит: "Швейк, я вчера поступил необдуманно, вот вам золотой, выпейте за мое здоровье. С солдатами надо обходиться умеючи".

... "Здесь ночевал Йозеф Швейк из Праги, ординарец 11-й маршевой роты 91-го полка, который, находясь при исполнении обязанностей квартирьера, по ошибке попал под Фельдштейном в австрийский плен".”

Происходящие в "Локомотиве" события вызвали у нашего обозревателя ассоциации с произведениями Ярослава Гашека, а также Ильфа и Петрова.

Каждое утро я просыпаюсь в нетерпеливом ожидании очередных комических новостей о "Локомотиве" . Нет, конечно, мне и без того есть о чём думать и чем заниматься – но порция здорового смеха задаёт тон всему дню. А Ольга Юрьевна Смородская уже рассматривается как неизменный персонаж (важный, но всё же второстепенный и обязательно абсурдный) юмористического произведения – вроде какого-нибудь Паниковского из "Золотого телёнка" или подпоручика Дуба из "Похождений бравого солдата Швейка". На главных героев бессмертных книг Ильфа и Петрова и Гашека, Остапа Бендера или собственно Швейка, президент "Локомотива" не тянет – масштаба и шарма недостаёт. Зато угрожающий рефрен подпоручика Дуба: "Вы меня ещё не знаете! Но вы меня ещё узнаете!" - реализуется ею, да и всем руководством "Локомотива" , каждый божий день. Причём комедия давно перешла в стадию фарса.

Читаю вот, к примеру, серию сообщений-опровержений о том, кто проводит тренировки в "Локомотиве" . Во всех спортивных СМИ (и не жёлтых, а серьёзных) 16 июня чёрным по белому написали: Славен Билич попрощался с командой, а Леонид Кучук ей, напротив, был представлен. Через пару часов – опровержение от Рената Янбаева: он, мол, Кучука в глаза не видел, тренировку же проводил Игорь Черевченко, а отсутствие Билича игрокам никто не объяснял.

В чём дело? Может, Ренат на время представления нового главного тренера в туалет отлучился? Или делал рывки по своему флангу, не заметив, что тренировка завершилась и все окружили какого-то незнакомого человека, которого за полгода его руководства "Кубанью" футболист ещё не успел
запомнить?

Нет, рассказывают, что это Смородская по ведомым одной ей причинам приказала в тот день футболистам под страхом смертной казни не подтверждать информацию о представлении нового главного тренера. Контракт со старым-то ещё официально не расторгнут – а может, президент всё ещё надеялась, что и не будет. Правда, вчера Дмитрий Тарасов сообщил в своём "твиттере": "Сегодня я впервые тренировался после приезда из расположения сборной, занятия проводил Кучук" . Вероятно, его просто не успели предупредить…

Кучука при этом, по свидетельствам очевидцев, представила футболистам вовсе не Ольга Юрьевна (она просто не приехала на базу, хотя, когда ей нужно, её там бывает слишком много) и даже не зять, де-факто спортивный директор "Локо" Кирилл Котов , а начальник команды Вячеслав Чекмарёв. Этот факт подтвердил правдивость версии, о которой в кулуарах шептались уже давно: мол, Кучук – вовсе не креатура Смородской. По некоторым данным, его назначение пролоббировал председатель совета директоров "Локомотива" Вадим Морозов…

То, что Кучук не человек Смородской , стало предельно ясно ещё 7 июня. В тот день, когда был опубликован нашумевший текст-издёвка Василия Уткина над Кучуком, где тренеру были инкриминированы алкоголизм, психоз и ещё куча всего нехорошего. Фактов при этом не приводилось ровно никаких, одни умозаключения, причём периодически белое называлось чёрным – например: "Утрата зачатков нового стиля, боязливая, местами просто трусливая игра, нервозность – вот "Кубань" Кучука в сравнении с "Кубанями" его ближайших предшественников". И это о команде, которая по сравнению с временами Дана Петреску играла в разы более атакующий и яркий футбол, продолжив направление Юрия Красножана! Да, 16 голов в 11 турах – может, и не так много, но не забудем, что на эти туры пришлись матчи против всех без исключения лидеров. И "Кубань" в них ни разу не проиграла.

Уткин – известный и яростный адепт Смородской , готовый приводить самые иезуитские аргументы, только чтобы вывести президента "Локомотива" из-под удара. Конечно, кто-то мог бы предположить, что он, предчувствуя смену власти в клубе, переметнулся – но это было бы уже слишком большим цинизмом, и представить себе подобное я не могу. Как и то, что Уткин написал столь оскорбительный текст фактически на ровном месте только оттого, что ему так захотелось. Отсюда вывод: Ольга Юрьевна назначению Кучука всячески противилась и задействовала в этой борьбе все доступные ей методы. И, подозреваю, будет задействовать – ибо пути назад тут уже нет, и тот же Кучук, когда ему позвонили из газеты "Спорт день за днём", так и ответил: "Василий Уткин уже ведь про меня всё рассказал. Я, оказывается, валяюсь в пьяном угаре! Остальное у него и узнавайте".

Но – не вышло. Попытка дискредитации Кучука оказалась настолько неуклюжей и агрессивной, что не сработала. А дальше всё произошло в абсурдистском ключе современного "Локомотива": одного тренера ещё не уволили, другого уже представили. При этом ещё подговорив игроков об этом не рассказывать. Хотя в нынешние времена утаить информацию, о которой знают десятки людей, в принципе невозможно.

Не верю, что у Кучука в "Локомотиве" получится – но вовсе не из-за его тренерских качеств. А потому что в этом клубе без полной смены его руководства и прихода вменяемых менеджеров не получилось бы даже у Гвардиолы. Более того, есть подозрения, что при Владимире Якунине , для которого Билич совсем недавно продолжал быть "вторым тренером мира", ничего и не может измениться. Для президента ОАО РЖД , на которого в последнее время обрушились совсем иного рода проблемы, футбол даже в лучшие времена был нелюбимым, навязанным пасынком. А когда занимаешься столь затратным делом, не то что не разбираясь в нём, а даже не испытывая к нему страсти, - это обречено.

Не будучи россиянином и, видимо, не наблюдая за развитием событий в "Локомотиве" последних лет, Кучук "повёлся" на имя двукратного чемпиона России и, надо думать, высокую зарплату – в чём в принципе нет никакого криминала. Вот только, отчалив от одного, спокойного и благополучного для него, берега, где его готовы были носить на руках, он рискует так и не причалить к другому. Потому что приходит в "Локо" в худший из возможных моментов, и президент клуба его появлению всячески противодействовала. Дальше-то что будет?

Во всей этой дикой, непостижимой истории невозможно усмотреть никаких логических нитей. Если инициатор назначения Кучука г-н Морозов , а Смородская его не хотела, то почему оставили саму Смородскую, провалившую работу на всех направлениях? Если совет директоров (о чём не раз знающими людьми говорилось) в этом клубе орган сугубо декоративный, а решает всё лично Якунин , который с симпатией относится к Смородской , то каким образом Морозову удалось протащить Кучука ? Как Якунин и Морозов видят совместимость президента и главного тренера – примерно так же, как во времена Смородской и Юрия Сёмина , что ли?

Сёмин тем временем уезжает в азербайджанскую "Габалу", что говорит об одном: на скорую и радикальную смену власти в "Локомотиве" он не рассчитывает и ждать у моря погоды (или, если точнее, у депо паровоза) не желает. "Тренер должен работать", - объясняет он свой неожиданный шаг, и тут не поспоришь. Пусть чемпионат Азербайджана – не английская премьер-лига, но когда перед малоизвестной командой ставится задача впервые попасть в тройку призёров – это работа, в которую нужно вкладываться, в какой бы стране это ни происходило. И это посложнее, чем для Луиса Фелипе Сколари стать чемпионом Узбекистана с "Бунёдкором", который был в разы богаче своих соперников. А уж если Сколари может поехать в Узбекистан, то отчего Сёмину не соглашаться на достойные условия и конкретную спортивную задачу в Азербайджане?

В нынешнем "Локомотиве" одному из создателей чемпионского клуба (наряду с Валерием Филатовым, чьего возвращения в профессию я уже много лет безуспешно жду) делать нечего. Как нечего там делать любому адекватному тренеру, который не хочет испортить себе нервы и подмочить репутацию. Поэтому я страшно рад, что несомненного "железнодорожного" соблазна смог избежать Станислав Черчесов , принявший днями "Амкар" . И пусть в Перми не могут конкурировать с "Локо" по финансовым условиям – зато там серьёзному специалисту, сделавшему из потешного политпроекта под названием "Терек" солидную футбольную команду, а потом абсурдно уволенному, дадут спокойно и вдумчиво работать.

В России не так много стабильных, качественно работающих тренеров в молодом для этой профессии возрасте от 40 до 50. Черчесов – один из этих единиц, и очень хорошо, что при явном прогрессе в последние годы он после расставания с "Тереком" не остался без работы. И при этом не оказался в локомотивском шапито, где от его труда мало бы что зависело.

На месте любого уважающего себя тренера, получив заманчивое предложение из "Локомотива" , я бы ставил одно условие: только без Смородской . Потому что и начинается, и заканчивается всё это одним и тем же. Сперва – ах как энергична и целеустремленна президент клуба, да с ней мы горы своротим! А под конец – "руководителю клуба следовало бы лучше разбирался в футболе" (а со стороны Ольги Юрьевны: "Мы создали тренеру все условия, но он не справился со своими обязанностями"). Даже тишайший, казалось, Коусейру не выдержал. Не сомневаюсь, что-то подобное мы скоро услышим и от Билича. Как только с ним рассчитаются, конечно.

…Вчера, прочитав с утра очередные новости из черкизовского цирка, я развеселился и объявил в "твиттере" и на "фейсбуке" опрос: "Надо было бы создать клуб, где было бы два президента – Смородская и Червиченко. И почётный президент Кадыров . Интересно, кто бы у них был тренером?" Последовало 17 ретвитов – столько у меня, по-моему, не было никогда. Ольга Юрьевна и Андрей Владимирович – они ведь действительно президенты-двойняшки, за исключением того, что Червиченко щедро тратил собственные деньги, а Смородская – чужие…

Ответы были самые разнообразные – от "на первый месяц – Красножан" до "сами бы тренировали – по очереди", от Вячеслава Грозного до Жерара Депардье. Который сейчас, кстати, снимается в роли Григория Распутина.

А я бы предложил ему роль Швейка. И "подпоручика" Ольгу Юрьевну, с громами и молниями в глазах рычащую ему: "Вы меня ещё не знаете! Но вы меня ещё узнаете!"

Смеяться будут все. Кроме болельщиков несчастного "Локомотива".

Ну и нахальные же здесь бабы! Если бы такая стерва была хоть на человека похожа, а то - одни кости да кожа, ноги как у цапли, а рожа - как семь смертных грехов! А еще эта старая кляча хочет прельстить солдата!

На вокзале, как было уже сказано, царило большое оживление. Выступление Италии вызвало здесь некоторую панику, потому что задержали два эшелона артиллерии и отправили их в Штирию. Тут же стоял эшелон босняков; он маялся на вокзале уже двое суток, и о нем как будто совершенно забыли. Люди двое суток сидели без хлеба и ходили в Новый Пешт попрошайничать. Кругом только и слышна была матерная ругань забытых и возмущенных босняков: так тебя, да растак, да раз-эдак!..

Наконец, маршевый батальон 91-го полка опять согнали и рассадили по вагонам. Но вскоре после этого батальонный ординарец Матушич вернулся от коменданта станции с сообщением, что поезд пойдет только через три часа. Людей снова выпустили из вагонов. Перед самым отходом поезда в штабной вагон явился крайне возбужденный подпоручик Дуб и потребовал, чтобы капитан Сагнер приказал арестовать Швейка. Подпоручик Дуб, известный доносчик еще в бытность учителем гимназии, любил заводить разговоры с нижними чинами, чтобы выпытывать их убеждения и вместе с тем научить и объяснить им, почему и за что они воюют.

При своем обходе он заметил Швейка, стоявшего у фонаря позади здания вокзала и с интересом разглядывавшего плакат какой-то благотворительной военной лотереи. На этом плакате был изображен австрийский солдат, пригвоздивший схваченного бородатого казака штыком к стене.

Подпоручик Дуб хлопнул Швейка по плечу и спросил, как ему это нравится.

Так что дозвольте доложить, господин подпоручик, - ответил Швейк, - что это чушь! Мне довелось видеть много глупых плакатов, но такого глупого я еще не видывал.

Что же вам в нем не нравится? - спросил подпоручик Дуб.

Что мне в нем не нравится, господин подпоручик? А вот что! Мне не нравится, как этот солдат обходится с данным ему оружием. Ведь он же может сломать штык об эту стену! А потом это и вообще ни к чему, его бы еще за это наказали, так как русский поднял руки кверху и сдается. Он ведь - пленный, а с пленным надо обращаться как следует, потому что хоть он и ничтожный, а все-таки такой же человек.

Стало быть, - продолжал допытываться подпоручик Дуб, - вам жаль этого русского, не так ли?

Так точно, мне их обоих жаль, господин подпоручик. Русского - потому, что его проткнули штыком, а нашего солдата - потому, что его за это арестуют. Ведь он же сломал при этом штык, господин подпоручик; ничего не поделаешь - стена, куда он его ткнул, видать, каменная, а сталь, известно, вещь ломкая. Вот у нас, дозвольте доложить, господин подпоручик, еще до войны, на действительной службе был один господин подпоручик в нашей роте, тот так ругался, что даже старая какая-нибудь шкура - и то так не умела. На плацу он нам говорил: когда раздастся команда, вы должны выпучивать глаза, как кот, который садится на солому. Но вообще он был очень хороший человек. Один раз на Рождество он вдруг сошел с ума, взял да и купил для всей роты воз кокосовых орехов. С той поры я и знаю, какая ломкая вещь.- штык! Полроты переломало штыки об эти проклятые орехи, и наш ротный посадил под арест всю роту, так что три месяца никому не давали отпуска, а господина подпоручика продержали под домашним арестом…

Подпоручик Дуб с раздражением взглянул на невинную рожу бравого солдата Швейка и сердито спросил:

Вы меня знаете?

Так точно, господин подпоручик, знаю. Подпоручик

Дуб свирепо выкатал глаза и затопал ногами.

А я вам говорю, что вы меня еще не знаете.

Швейк с безмятежным спокойствием, словно рапортуя, повторил:

Никак нет, господин подпоручик, я вас даже очень хорошо знаю. Так что вы есть господин офицер из нашего маршевого батальона.

Вы меня еще не знаете! - рявкнул подпоручик Дуб. - Вы знаете меня, может быть, с хорошей стороны, но погодите - узнаете и с плохой. Я очень строг. Вы у меня еще наплачетесь, вот увидите! Значит, как же это теперь будет: знаете вы меня или нет?

Так точно, господин подпоручик, знаю.

А я говорю вам в последний раз, что вы меня не знаете, осел вы этакий. У вас братья есть?

Осмелюсь доложить, господин подпоручик, у меня есть один брат.

Подпоручик Дуб пришел от невинной швейковой рожи в неописуемую ярость и крикнул, будучи не в силах больше сдержаться:

В таком случае, ваш брат наверно такая же скотина, как вы. Кем он был?

Профессором, господин подпоручик. Он тоже отбывал воинскую повинность и выдержал экзамен на прапорщика.

Подпоручик взглянул на Швейка, словно хотел пронзить его глазами. Швейк с достоинством выдержал злобные взоры подпоручика, и весь разговор между ним и подпоручиком закончился на сей раз короткой командой:

Кругом марш!

Итак, каждый из них пошел своей дорогой, и каждый думал свою думу.

Подпоручик Дуб думал, что он потребует от капитана Сагнера, чтобы тот приказал посадить Швейка под арест, а Швейк думал, что он видел уже много глупых офицеров, но что такой экземпляр, как подпоручик Дуб, - редкость даже в полку.

Подпоручик Дуб, который как раз в этот день вздумал заняться воспитанием солдат, нашел за вокзалом новые жертвы. Это были два солдата того же полка, но другого взвода, которые на ломаном немецком языке торговались в темноте с двумя уличными феями, десятками порхавшими вокруг вокзала.

Вы меня знаете?.. А я вам говорю, что вы меня не знаете… Но погодите, вы меня еще узнаете… Может быть, вы знаете меня с хорошей стороны? .. Говорю вам, что вы узнаете меня и с плохой стороны... Вы у меня еще наплачетесь, ослы вы этакие… У вас братья есть?.. Они, вероятно, такие же скоты, как и вы!.. Кем они были?.. В обозе?.. Ну, хорошо… Помните, что вы солдаты… Вы - чехи?.. А вы знаете, ведь Палацкий сказал, что если бы не было австрийской монархии, то надо было бы ее создать?.. Кругом марш!..

Однако, обход подпоручика Дуба не дал, в общем, никаких положительных результатов. Он задержал еще три группы солдат, но его педагогические попытки «заставить наплакаться» потерпели полную неудачу. Человеческий материал, который везли на фронт, был такого качества, что подпоручик Дуб в глазах каждого солдата мог прочесть, что тот думает о нем что-нибудь весьма нелестное. Его самолюбие было задето, и в конце концов, перед самым отходом поезда, он потребовал у капитана Сагнера, в штабном вагоне, арестовать Швейка, мотивируя необходимость изоляции бравого солдата Швейка его безмерно нахальным поведением и называя искренние ответы Швейка на его вопросы - язвительными замечаниями. Если так будет продолжаться, то офицеры потеряют всякий авторитет в глазах нижних чинов, в чем, по его мнению, не сомневается, конечно, никто из господ офицеров. Сам он еще до войны говорил господину начальнику окружного управления, что каждый начальник должен стремиться сохранить известный авторитет в глазах своих подчиненных, и господин начальник окружного управления с этим вполне согласился. В особенности же теперь, во время войны, перед лицом неприятеля, необходимо держать солдат в известном страхе. Поэтому он, подпоручик Дуб, требует для Швейка строгого дисциплинарного наказания.

Капитан Сагнер, который, будучи кадровым офицером, терпеть не мог офицеров запаса, этих «шпаков», как он их называл, - обратил внимание подпоручика Дуба на то, что такого рода требование он может изложить только в письменном рапорте, а отнюдь не устно, как это делают маклаки на рынке, торгуясь о цене картофеля. Что же касается самого Швейка, то первой инстанцией является для него господин поручик Лукаш. Вообще же, такое дело решается только по рапорту. Из роты такое дело переходит в батальон, что, вероятно, господину подпоручику известно. Если Швейк что-нибудь натворил, то его дело будет сперва разбираться на основе рапорта по роте, а если он подаст жалобу, то на основе рапорта по батальону. Если господину поручику Лукашу угодно считать рассказ господина подпоручика Дуба официальным донесением, согласно которому Швейк должен понести наказание, то он, капитан Сагнер, не возражает против немедленного привода и допроса Швейка.