Услышав знакомое лязганье и скрип, Наталья постаралась отмахнуться от него. Но на этот раз вместо еды караульный принес чистую одежду. - Переодевайся, - приказал он и вышел.
«Вот и все», - эта догадка в первый момент даже обрадовала - хищные когти скоро выпустят их. Но потом стало страшно. Жутко страшно. Страшно до дрожи. Она вскочила, смерила тюремный прямоугольник быстрыми шагами. Кинулась переодеваться. Движения стали размашистыми, неловкими. Судорожно смотала в узел волосы, спрятала под чепец.
Какие мучительные минуты. Она тщетно пыталась совладать с чувствами, успокоиться. «Почему за мной не идут? Скорее бы. Хоть бы увидеть Сашу, спросить…». Но майор не появлялся.
Эшафот воздвигли на берегу канала у здания двенадцати коллегий. Обтянули черным сукном деревянные борта, расстелили красный ковер - экзекуция знатных особ должна проводиться с лоском. Театр!
Народ спешил увидеть представление. С раннего утра на площади не протолкнуться. Находчивые смельчаки облюбовали отличные места на крышах ближних домов.
Вот уже и хозяева эшафота на месте, разложили кнуты и щипцы. Публика в нетерпении возбужденно шумит. Интересно, …и страшно, …и холодно. Но влечет как магнитом.
Их вывели из крепости ярким утром. Свет больно ударил по привыкшим к темноте глазам. Большое косматое облако, сжалившись, закрыло солнце рукавом. Иван качнулся к родителям.
- Матушка, - тихо и сипло прозвучал его голос.
- А-ну, цыц! - грозно осек его охранник. - Не сметь разговаривать!
Наташа ободряюще моргнула сыну обоими глазами - Все будет хорошо. - Попыталась улыбнуться. Улыбка получилась жалкая, неуверенная, и Лопухина поспешила отвернуться от сына. Шипами вопросы: «Что нас ждет? Что будет с детьми?», много других «что?». Она встретилась глазами с мужем. Теперь уже он, как мог, старался взглядом успокоить ее. И с Бестужевой - «Аннушка, прости меня…», - слезы навернулись на глаза. Аня улыбнулась ласково, сочувственно изогнув брови. - «Не на тебе вина…».
Ввели на лодки. Охрана расселась на скамьи вдоль бортов, осужденных оставили стоять. Длинным шестом оттолкнули лодку от берега, гребцы налегли на весла. Легкая рябь на воде, тихие всплески, свежий, прохладный утренний воздух. И этот ветер, задевая тонкие вуальки памяти, хранящей восторги детства и юности, стремится наполнить легкие, ворваться в душу и овеять ее прозрачным, желтовато-зеленым и зеленовато-голубым. И в другой раз вздохнулось бы полной грудью, упоенно, слегка пьянея, забилось бы сердце… Но нынче не так: чистый и легкий поток ударяется о мышечный спазм и плотный заслон тревоги и выплескивается назад. И от того еще горестнее: не для них нынче эта природная благодать. Предательски щиплет в носу. «Не паниковать, только не поддаваться этому. Им не удалось заставить нас оговорить себя, повиниться в тяжких…», - рука непроизвольно потянулась к занывшему плечу, - «не могут же за одни только пересуды…, надежды… Но, после того, что уже было…», - сжимаются зубы, - «нужно готовиться к худшему… Елизавета дала обет…. Значит худшее - кнут…», - в который раз Наталья выстраивала одну и ту же логическую цепочку, и в который раз - «За что?! Нет!» - Ныло и сжималось внутри. «Если и можно наши разговоры назвать преступлением, то оно ничтожно. Приговор не должен быть столь жестоким… Приговор! - За что? Немыслимо… . Глупо… . Как страшный сон, но слишком долгий, невозможный… Больно! Во сне не бывает так больно… Давно бы проснулась… Нет, все наяву - Почему, Господи? Пощади», - глаза к верху, - держаться. «Почему не объявили заранее. Ведь легче, если б заранее знать… На это-то мы имеем право! А может - помилование?» - Воздушная, легкая мысль! - «И хотят напоследок подержать в страхе!». Но не к добру пристально осматривают их гвардейцы и отводят взгляд, едва кто попытается его перехватить. «Нет, нет, нельзя обнадеживать себя, вдруг не так, тогда слишком ужасно… Настроиться, настроиться на худшее… Что может быть в худшем случае? - Кнут… Но его не пускали в ход даже для Остермана, Миниха, Рейнгольда… Рейнгольд, ты представить себе не можешь…», - зажмурила глаза, самой себе отрицательно мотнув головой. «Так, что же все-таки?» - В пору выть по-собачьи. - «Ладно, что бы ни было! Переживем! Даже, если кнут», - стиснула кулаки, что есть силы, - « С матушкой…, с матушкой такое было… Говорят, снаряд в одну воронку дважды не падает», - Лопухина мысленно иронически рассмеялась. - «Только не в России! В России бывает все! Матушку обвинили во взяткоимстве, на самом же деле - не препятствовала любви дяди Виллима (Бедный дядюшка!) и императрицы Екатерины. Как будто, можно остановить любовь! Екатерина тогда уже на следующий год вернула матушку из ссылки. Кто бы мог подумать, что ее дочь… Взъелась на меня с самого детства, и вот отводит душу, куражится! Господи, ведь ты видишь, все видишь!»
Рыдания ее души прервались от толчка. Лодка причалила к берегу. Лопухина в страхе оглянулась. Совсем рядом, слева и чуть кзади возвышается черное, зловещее… Внезапно ослабели и подогнулись колени, и ком к горлу.
- Выходи по одному, как называю, - грозно крикнул начальник конвоя, - Лопухина Наталья…
Вылезая, она зацепилась за борт, качнулась. Степан дернулся к ней, но конвойный остановил его ударом приклада, другой схватил Наталью за руку, помог устоять на ногах.
- Анна Бестужева…, - ее подхватили под локоть заблаговременно, обошлось без спотыканий.
- Лопухин Степан (выглядел спокойным, посторонняя помощь не потребовалась)…, Лопухин Иван (встал, как вкопанный, обхватив себя руками, конвойные нетерпеливо вывели под локти), Путятин Иван…, Мошков Иван…
Построив, бледную, жалкую вереницу людей подвели к ступеням «театра» . Взгляды зрителей жадно впивались в их лица, фигуры, одежду… Каждый боролся с желанием закрыть голову руками, рубахой, спрятать под мышку…
К барьеру эшафота подошел секретарь Сената Замятнин, натужно, громко начал объявлять приговор, подписанный Елизаветой:
«Мы уповали, что показанное милосердие (в деле свергнутых министров) с наичувствительнейшим удовольствием будет принято не только осужденными, но и их фамилиями…
Степан Лопухин с женою Натальей и ее сыном…, забыв страх Божий и не боясь страшного суда его, несмотря ни на какие опасности, не обращая внимания, что по первому делу они находились в подозрении и содержались под арестом, презря милости оказанные им, решились лишить нас престола…
Лопухины же Степан, и Наталья, и Иван по доброжелательству к принцессе Анне и по дружбе с бывшим обер-гофмаршалом Левенвольде, составили против нас замысел, да с ними графиня Анна Бестужева, по доброхотству к принцам и по злобе за брата своего Михайлу Головкина, что он в ссылку сослан, забыв его злодейские дела и наши к ней многие по достоинству милости. И все они в течение нескольких месяцев часто съезжались в доме графини Бестужевой, Степана Лопухина и маркиза де Ботта, советуясь о своем замысле.
Жена его Наталья и Анна Бестужева были начальницами всего злого дела и привлекли: князя Ивана Путятина, по делу принцессы бывшего не только в подозрении, но и в розыске; Софью Лилиенфельд, …
Наталья Лопухина, будучи статс-дамой, самовольно ко двору не являлась и, хотя о том неоднократно говорено ее родным, но она не слушалась. …»
Осужденные слушали и не верили тому, что слышат. Так просто, так складно, будто они и в самом деле злодеи, коварные заговорщики. Наталья услышала: «… колесовать…», - и, как будто, никак не могла вспомнить значение этого слова. Но и не забыла полностью, оно стояло где-то рядом, тяжелое, но не могло быть употреблено применительно к ней. «… от того их всемилостивейше…», - да, так и должно было быть. Помилование - это понятно. Но: «… кнутом, урезать языки…» - и это помилование? Это ошибка.
Секретарь закончил читать. Конвоир подтолкнул Лопухину в плечо. Она шагнула на ступень эшафота, где, заложив руки за спину, поджидали свою жертву заплечные мастера. В полусне упал и разбился стеклянный пузырь со льдом, брызнули невидимые осколки. Она шла, не сопротивляясь, оглядываясь по сторонам растерянным взглядом. Нужно было быстро понять что-то и что-то сделать. Но никак не удавалось схватиться за ниточку… Как бывает во сне: нужно быстро решить задачу, и время уже на исходе, а ты все возишься, ошибаешься…
Один из палачей приблизился к осужденной и сорвал мантилью с ее плеч.
Длинный сутуловатый парень из первого ряда, дожевывая пирожок, крикнул:
- Ну-тка, поглядим, что то за статс-дама!
С разных сторон послышалось еще несколько смешков и подобных выкриков.
- Лопухина! А не врали - хороша чертовка! - Громко и смачно произнес чей-то насмешливый голос.
Наталья Федоровна резко обернулась к толпе: унижение, боль, безвозвратность…. Публично! Она прижала руки к груди, отступая от палача и бледнея, хрипло прошептала, - не надо. Не смейте …, нет!
Не обращая внимания на мольбы своей жертвы, кат рванул ткань сорочки. Лопухина заплакала и попыталась оттолкнуть от себя его руки. Увидев заминку, подошел второй. Но приговоренная к экзекуции, не желая признавать неотвратимое, отчаянно забилась в их руках: плакала, отбивалась, изловчившись, вцепилась зубами в кисть одного из мучителей. Тот чертыхнулся, высвобождая руку, процедил:
- Ну, ты меня запомнишь, красавка, - и, ухватив за волосы, резко развернул ее лицом к своему помощнику, который взял бывшую статс-даму за обе руки и, круто повернувшись, вскинул к себе на плечи, как мешок.
- Ты гляди, какая прыткая, - хохотнул любитель пирожков.
- И не жалко тебе ее, - тихо сказала, стоящая позади него, женщина.
- А что, - ответила ей, бойкая бабенка с бегающими мелкими глазками, - пущай и она попробует, как кнутом приласкают. Не все ж им только пряники.
- Уймись, бесстыжая, - смерил ее тяжелым взглядом здоровенный бородатый мужик, - ну как, если б ты была на их месте, весело б тебе было?
- И то верно. За что их так, баб-то? Не ровен час, до смерти запорют…, - пронесся в воздухе сердобольный шепоток.
Остроглазая торговка, подбоченясь, собралась было ответить им всем, как полагается, но в этот момент душераздирающий вопль повис над площадью, и все другие голоса стихли.
Все внимание толпы снова обратилось к Наталье Лопухиной. Кнут, падая тяжело и хлестко, впивался в тело, а, отпуская жертву, издавал неизменный сипяще-чавкающий всхлип. Глубокой бороздой оставалась его кровавая роспись на выгнутой в тщетном усилии спине. Дыхание останавливалось от каждого удара, чтобы прорваться с сукровичной пеной истошным протяжным криком до следующего счета - следующего камня на весах монаршей фемиды. Хрипели в надрыве голосовые связки. Слезы застилали черные, в одни зрачки, глаза. Перед глазами русые волосы и толстая шея палача-подмастерья. На них грязь и розовая слюна Натальи. От пронзающей насквозь боли рывком вскинула голову кверху - глубокое синее небо и безмятежно белые облака - удачное дополнение к картине несправедливости и невозможности. Разорванное сознание не породило ни единого слова, которое могло быть адресовано этой бездонной выси. Нечленораздельной первозданной мольбой ушло туда сообщение о необоснованно жестокой и бессмысленной расправе.
Мыслей не было. Не думала, не ждала. Рвалась, рвалась и рвалась. Бесполезность борьбы бесформенными лохмотьями вскидывалась в оглушенном разуме, но существо повиновалось животному исступлению инстинкта. Казалось, не будет конца, или это конец….
Потом почувствовала, как опускается вниз на деревянный настил помоста. Палач сдавливает горло. Еще не окончена экзекуция. Вспомнила, что еще предстоит… Сжать зубы, противиться. Жить…, воздуха… Клубится серый, мерцающий туман. Закашлялась. Груботканая ловушка захватила и потянула наружу все от самых ключиц. Полоснула остро-едкая боль и разлилась расплавленным свинцом. Последний крик захлебнулся кровью, и навалилась липкая, тяжелая темнота.
Лопухина потеряла сознание и уже не слышала, как палач, крикнув: «Кому язык, дешево продам», - бросил к ногам собравшего люда еще горячую часть ее плоти. Она не могла видеть, как отскочил в сторону тощий паренек, по виду - студент, его меловобледное лицо и дрожащие руки. Говорливая баба с маленькими злыми глазами застыла, как каменное изваяние. На рукаве бородача повисла его маленькая, полненькая жена. Гвардейцы стыдливо натянули ей на голову чистую тонкого хлопка сорочку, продели в рукава безжизненные руки, затолкали в рот свернутую жгутом тряпку, края завязали на затылке, уложили на телегу животом вниз. Все с трудом переводили дыхание. А на театр уже поднималась следующая жертва - Анна Бестужева.
Люди почувствовали, как сжимается нутро, в ожидании повторения, только что увиденного, представления, с жалостью смотрели на осужденную: хрупкая, русоволосая, словно прозрачная - выдержит ли?
Анна Гавриловна казалась спокойно-усталой. На душе же тоска. «Оттолкнуть охранника, спрыгнуть со ступеней и бежать, бежать отсюда без оглядки!» - Мелькнула в голове детская, отчаянно ищущая спасения мысль. Но Анна Бестужева, дочь вице-канцлера Головкина, вдова любимца Петра I Павла Ягужинского, жена обер-гофмаршала Михаила Бестужева, была не девочкой, а взрослой, рассудительной женщиной, к тому же, настолько выдержанной, насколько и сама никогда от себя не ожидала. Поднявшись на залитый кровью эшафот к палачу, она открыто, с обреченным спокойствием посмотрела ему в глаза. Он был зол, от него шел отчетливый запах пота и алкоголя. Но, встретившись взглядом с большими, карими глазами жертвы, в которых не было ни ненависти, ни мольбы, ни даже явного страха, а только вопрос: «Кто ты? - Ведь человек, не зверь? Я не должна бояться тебя?», вдруг смутился, отвернулся в сторону и снова искоса, исподлобья, с непривычным чувством неуверенности посмотрел на Бестужеву. Она сняла с себя золотой, сверкающий бриллиантами крест, протянула его палачу. «Это Вам», - ее голос был ровным и грустным, со вздохом: таким, которым говорят, передавая нечто ценное тому, кому доверяют. Рука ее не дрожала, дрогнула рука опытного заплечного мастера. Загнанные в отдаленные ниши души его, казавшиеся давно забытыми чувства стеснили грудь. «Закончить все побыстрее, прийти домой и залить вином, прогнать от себя все то, с чем невозможно жить…». За все время экзекуции он больше не посмел взглянуть в эти глаза. Но кнут ложился на ее спину мягко, едва рассекая кожу. Захватывая в щипцы краешек ее языка, палач мысленно молил: «Только не дергайся и не кричи. Ради Бога, не кричи!». Анна Гавриловна не кричала.
В дальнейшем в тот день работа заплечного мастера как-то не пошла. Ни при наказании сдержанного, терпеливого Степана Васильевича, ни его в голос рыдающего сына, ни других приговоренных к экзекуции, палач не проявлял обычного усердия.
Экзекуция близилась к завершению. На эшафоте получал свою долю кнутов Александр Зыбин. Среди толпящегося люда шустро проталкивался торговец пирожками.
- Пирожочки, пирожочки, с пылу, с жару, - звонко выкрикивал он, - с мяском, с картошечкой, с капусткой, с грибочками. Кто желает? Пирожочки…. - Был он веселый и расторопный. Чистый фартук и белые нарукавники внушали доверие.
- А-ну, иди сюда, - позвал его из открытой кареты хорошо одетый вельможа. - Почем пирожки?
- По гривеннику любой, ваше благородие, - поклонился ему лоточник.
Вельможа купил пару пирожков, один протянул своему молодому спутнику, похоже, сыну. Юноша откусил пирожок и скривился, пережевывая тесто с обжаренным луком.
- Пирожки с мясом, - хмыкнул он. - Да, в них мяса столько же, сколько правды в этом «лопухинском деле»!
- А ты помалкивай! - грубо одернул его отец. - А то, не ровен час, - он ткнул белым пальцем, - сам угодишь в такой вот пирожок.
Когда к Наталье вернулось сознание и способность, сквозь застилавшую глаза пелену, различать окружающее, она обнаружила, что лежит на телеге, которая, со скрипом раскачиваясь, медленно куда-то движется. Чья-то рука с нежностью провела по ее волосам. Какое странное и неожиданное ощущение. «Может все-таки - все сон? Или я уже умерла, и это ангел пришел за мной и погладил своим крылом? Но мог ли Господь принять меня после всего, что из-за глупости моей произошло?». Она повернула голову - это был муж. Лицо бледно-серое, черные круги под ласковыми карими глазами, седые влажные волосы прилипли ко лбу и вискам. Она хотела спросить у него, куда их везут, что с сыном, еще что-то, но не смогла: оскальзываясь, с трудом удержалась на краю обрыва, с которого, грохоча, срывались тяжелые камни, норовя увлечь ее вниз, туда, где, как зыбучий песок, распростер свои мягкие, удушливые объятия обморок. Сжав зубы, с помощью Степана она села, прижалась лбом к его плечу. «Вот на что они обрекли нас: неужели, я больше никогда не смогу ничего спросить, больше никогда не смогу ничего сказать. Никогда - какое страшное слово», - она судорожно сглотнула - нет, плакать она не станет. Раздражала насквозь промокшая, бесполезная повязка. Наташа со стоном вытащила ее изо рта, стянула через голову, отбросила, стараясь не смотреть.
Селенгинская затворницаИз дворца на каторгу. Можно снять блокбастер или хотя бы сериал
На песчаном берегу, скованной льдом, полноводной Селенги толпилась группа арестантов. Среди них была молодая изможденная женщина, одетая так же, как и остальные. Но эти рубища не могли скрыть ее стройную статную фигуру.
По теме: || Княжна Тараканова
Лопухина Наталья Федоровна (в головном уборе), гравюра Серякова, 1886-1891
Порода чувствовалась в аристократической бледности ее лица со следами былой несравненной красоты. В этой женщине с трудом можно было узнать супругу бывшего вице-адмирала Ее Императорского Величества, придворную статс-даму и первую красавицу Петербурга Наталью Лопухину. Преодолев несколько тысяч километров по этапу, чета Лопухиных прибыла к месту ссылки - в Селенгинский острог. Заштатный городок Селенгинск, расположенный у подножья песчаной горы и растянувшийся вдоль берега Селенги, в середине XVIII века входил в состав Нерчинского уезда Сибирской губернии и насчитывал примерно 250 дворов служилых людей и мещан. Сегодня, проезжая по территории Селенгинского района в сторону Кяхты, на месте старого городка можно увидеть только белокаменный остов разрушенного временем Спасского собора.
После блистательного Петербурга для привыкшего к роскоши аристократического избалованного семейства попасть сюда было равносильно тому, что попасть в преисподнюю. Особенно трудно было мужу и сыну, не выдержав суровых испытаний по дороге в ссылку, где-то на бескрайних просторах Сибири скончался их сын - молодой камер-юнкер Иван Лопухин. Муж Степан Васильевич умер вскоре после прибытия к месту назначения. А она, униженная, изуродованная, немая, жила. Недаром муж называл ее кошкой, была она так же вынослива и живуча, как этот своенравный зверек. Лежа на нарах, ворочаясь с боку на бок, чтобы не захлебнуться слюной, мгновенно наполнявшей ее безъязыкий рот, она вспоминала минувшие годы.
Первая красавица Петербурга
Ах! Как блистала она на придворных балах в нарядах, усыпанных бриллиантами. Женщины смотрели на нее с завистью, мужчины - с восхищением. Одним только томным взглядом своих чудных глаз и изысканными манерами она, высокая, стройная, с роскошным точеным телом, которое не испортили даже частые роды (она рожала много раз, но выжили только пятеро ее детей), разила наповал и безусых юнцов, и почтенных мужей.
Она была родной племянницей той самой Анны Монс - любовницы и фаворитки Петра I, дочерью ее сестры Модесты Балк. Достигнув совершеннолетия, Наталья Балк по велению Петра I была выдана замуж за Степана Лопухина - двоюродного брата первой жены царя Евдокии Лопухиной.
Будучи представителем консервативной, патриархальной и не очень родовитой фамилии, Степан Васильевич был самонадеян и недальновиден в делах придворных, но характер имел легкии, незлобивый. Женившись по принуждению, он не испытывал особой любви к супруге, впрочем, как и она. Называл ее не иначе как «немецкая кошка», сквозь пальцы смотрел на ее страсть к интригам и любовные похождения, принимал детей, которых она рожала от своего любовника - графа Рейнгольда Левенвольде, и большую часть времени предпочитал проводить в веселых пирушках. Прожив несколько лет в браке с Лопухиным, будучи матерью семейства, она воспылала пылкой страстью к графу Р. Левенвольде, бывшему некогда фаворитом императрицы Екатерины I и занимавшему видное положение в годы правления Анны Иоанновны.
Но времена сменились, и на российский престол вступила «дщерь Петрова» - Елизавета. Она до поры до времени терпела выходки своенравной красавицы Лопухиной, которая позволяла себе являться на балы в нарядах, затмевающих наряды самой императрицы. Был случай, когда разгневанная Елизавета на виду у всех собственноручно срезала то ли локон с прически, то ли рюшу с платья Лопухиной. Государыня сразу же отправила в ссылку ее возлюбленного графа Левенвольде. Наталья Федоровна скучала и искала любую возможность послать ему весточку в Соликамск. Через старшего сына Ивана, вернее, через его приятеля ей удалось это сделать. Но эта записка попала в руки хитрого интригана, придворного лейб-медика Иоганна Лестока, который, тяготясь столь незначительной должностью, изо всех сил старался выслужиться перед Елизаветой. Лопухина писала, «чтобы граф не унывал, а надеялся на лучшие времена». Эти слова и сыграли роковую роль, их расценили как сигнал к подготовке заговора против императрицы. К тому же молодой, неискушенный в дворцовых интригах Иван Лопухин в очередной раз, подвыпив в кабаке, наболтал много лишнего и нелестного о правительнице. Об этом немедленно было сообщено, куда следует.
Наказание княгини Лопухиной. Гравюра из фонда ГИМ
Участь мнимых заговорщиков
Это привело к тому, что почтенная дама и избалованная великосветская красавица Наталья Лопухина вместе с мужем, сыном и близкой подругой Анной Бестужевой (женой брата всесильного тогда канцлера Алексея Бестужева- Рюмина, на место которого и метил Лесток) оказалась в страшном подвале тайной канцелярии. Дверь этого подвала захлопнулась за ее спиной, явственно разделив ее жизнь на «до» и «после». Пытки на дыбе и истязания кнутом вынудили их признаться в том, чего, по сути, не было. Их приговорили к смертной казни, но в последний момент государыня смилостивилась и велела всех «принародно сечь кнутом», а Лопухиной и Бестужевой «урезать языки», чтобы неповадно было болтать лишнего. 1 сентября 1743 года на Васильевском острове собралось много народа. Палач, зачитав манифест, подошел к Лопухиной и сорвал с нее платье, обнажив спину и грудь несчастной, взял за руки и забросил ее себе на спину. Другой палач стал сечь ее тонким кнутом из свиной кожи. После первых ударов, дико закричав, она потеряла сознание, палач склонился над ней, сдавил горло и вырвал клещами язык, потом наступила очередь остальных. Анна Бестужева, сняв с шеи массивный золотой крестик, сунула его палачу, ее он сек уже помягче и язык урезал слегка, только кончик...
Сделав перевязку, их повезли в деревню проститься с родными. Лопухиных отправили в Селенгинск, Анну Бестужеву - в Якутск, где она, потерявшая самообладание, впав в истерику, каждый день писала родным письма, полные жалоб и мольбы о помощи. Но они ничем не могли ей помочь, вскоре она скончалась.
Заточение и свобода
Почти 18 долгих лет прожила Наталья Федоровна в остроге, вдали от шумной светской жизни, посреди унылой, однообразной и суровой природы на берегу Селенги. Как проходили ее годы в заточении, доподлинно неизвестно, так как архивы Селенгинска утрачены еще в конце XIX века. Известно, что здесь она, убежденная лютеранка, приняла православие, о чем узнаем из рапорта Синода 1758 года, где сообщается, что в Сибири приняли православие около двух сотен инородцев и «содержащаяся в Селенгинске Степана Лопухина вдова Наталья Федоровна». Наверняка, она с нетерпением ждала те дни, когда арестантов водили в местную церковь, неистово молилась, шевеля запавшими губами. Но слова молитвы не были слышны, ее безъязыкий рот издавал только звуки, похожие на мычание или стон. Может быть, вера была тем спасением, что помогала ей выжить.
После смерти Елизаветы в декабре 1761 года на российский престол взошел родной племянник императрицы - голштинский принц Карл Петр Ульрих, нареченный Петром III. Он принес долгожданную свободу Лопухиной. Она вернулась в Петербург и даже явилась ко двору. Теперь в ней не было ничего от блистательной светской львицы, она была надломлена, тяжело больна и скончалась летом 1763 года. Так завершился земной путь женщины из высшего аристократического "общества России, принадлежавшей к царской фамилии, в судьбе которой трагическим образом переплелись богатство и роскошь, пламенная страсть и унижения, немыслимые страдания и заточение в глуши.
Толпа вздыхателей постоянно окружала красавицу Наталью - с кем танцевала она, кого удостаивала разговором, тот считал себя счастливейшим из смертных. Где не было ее, там царствовало принужденное веселье; появлялась она - радость одушевляла общество; красавицы замечали пристально, какое платье украшала она, чтобы хотя нарядом походить на нее, - так описывал историк и литератор XIX века Дмитрий Бантыш-Каменский Наталью Федоровну Лопухину (1699–1763).
Высокий лоб, выразительные темные глаза, брови вразлет. При дворе Анны Иоанновны блистали многие красавицы, но особенно выделялись две. Наталья Лопухина и юная цесаревна Елизавета Петровна. Елизавета была молода, робка; ее голубые глаза часто наполнялись слезами, когда статс-дамы грубо шутили над ней. А дамы старались ужалить побольнее цесаревну; эти шутки так нравились Анне Иоанновне! Дальше всех пошла Наталья Федоровна. Наверное, в ней бурлила ревность к молодости, ведь Елизавета Петровна была на десяток лет моложе. Любимой шуткой Натальи было - выведать у портнихи, какой наряд задумала Елизавета Петровна на ближайший бал, и заказать такой же! Даже сейчас, в век ширпотреба, для двух женщин прийти в одинаковых платьях - конфуз. А во времена дворцовых балов и парчовой роскоши одеться одинаково было просто позором! Елизавета Петровна вспыхивала яростью, но ничего не могла поделать. Надо было «держать лицо» и не плакать, слушая насмешки.
А Наталья Федоровна ликовала. Апофеозом «одежной травли» был такой эпизод: однажды Наталья Лопухина спешно поменяла всю обивку в гостиной. Новые портьеры на окнах, новая обивка мебели… Гости восхищались дорогой тканью, а потом раздался хохот: в зал робко вошла цесаревна Елизавета в платье из точно такой же материи…
«СВЕЧА НЕ УГАСЛА!»
Ненависть к семье Петра Первого была в Наталье сильная. Наталья Лопухина происходила из семьи Монсов. Как известно, Анна Монс, родная тетка Натальи, десять лет была возлюбленной Петра Первого. Потом, попав в немилость, и Виллим Монс, дядя, и мать Натальи Модеста Монс (в замужестве Балк) пострадали от взбалмошного царя-преобразователя. Модеста была выпорота и выслана прочь из столицы. А Наталью Петр Первый насильно выдал замуж за Степана Лопухина.
Степан приходился ему родней: был двоюродным братом Евдокии Лопухиной, первой жены Петра Первого. Евдокию Петр заточил в монастырь, а Степана обвенчал с красавицей Натальей Балк. Зачем обвенчал, зная, что молодые друг друга не любят? Да просто так. Самодурствовал.
Не прошло и года после насильной женитьбы, как произошел новый скандал.
В 1719 году умер малолетний сын Петра Первого от второй жены, Екатерины Алексеевны. Младенцу было три года; Петр Первый был безутешен в своем горе. Стоя у гроба ребенка, строптивый Степан Лопухин цинично расхохотался и сказал во всеуслышание, что «свеча-то не угасла»! Все поняли намек: Степан имел в виду единственного потомка Петра по мужской линии, Петра Алексеевича. Царевич Алексей был казнен, Петр и слышать о нем не хотел. И Степан Лопухин тут же впал в немилость. Разъяренный Петр Первый велел судить его, пороть, а затем вместе с молодой женой Лопухина сослали на Белое море.
Но - все заканчивается, подошел конец и ссылке. Петр Первый скончался, а к власти пришла сначала Екатерина Первая, а потом Петр Алексеевич, «неугасшая свеча». С его правлением род Лопухиных был возвращен ко двору; особой милостью пользовалась бабушка Петра Алексеевича Евдокия Лопухина. Да и вся семья была облагодетельствована новыми правителями.
И вдруг, как гром среди ясного неба, - скончался от оспы за несколько дней Петр Алексеевич; но к власти пришла Анна Курляндская. Во время правления Анны Иоанновны Лопухиным были пожалованы новые земли, Степану - генеральский чин и орден Александра Невского, а супруга его Наталья стала одной из самых уважаемых статс-дам при дворе. Воистину для Лопухиных наступил золотой век.
ТРИУМФ ЛОПУХИНЫХ
Наталья Лопухина всегда была окружена поклонниками. Законный супруг смотрел на это сквозь пальцы: не убудет… Степан говорил: «К чему же мне смущаться связью ея с человеком, который ей нравится, тем более, что нужно отдать ей справедливость, она ведет себя так прилично, как только позволяет ей ее положение». Рожала Наталья исправно. До совершеннолетия дожили только пять детей, но матерью становилась десять раз. Как-то просто все это было: историки свидетельствуют, что, родив дочку от своего возлюбленного Левенвольде, Наталья уже на следующий день блистала на балу. А потанцевать она любила, была законодательницей мод и, как сейчас бы сказали, светской львицей. С камергером и графом Рейнгольдом Левенвольде у Лопухиной была настоящая страсть, которая длилась много лет. Красавец Левенвольде когда-то был фаворитом Екатерины Первой, потом попал в крепкие руки Натальи Лопухиной.
Во времена ее триумфа при дворе Лопухиной было далеко за тридцать; по тем временам - солидный возраст. Но она по-прежнему выглядела прекрасно, интриговала, даже, по слухам, устраняла конкуренток с помощью яда… Неоднократно предлагала императрице устранить и цесаревну Елизавету - Лисаветку, как звала ее Анна Иоанновна. Лисаветка, в свою очередь, боялась «тетеньки» до умопомрачения, не раз была бита по щекам за малейшую провинность.
Однако до «устранения» или до заточения в монастырь претендентки на трон так и не дошло. На смену Анне Иоанновне пришла Анна Леопольдовна; Лопухины благоденствовали и при ней тоже, а цесаревна Елизавета терпела унижения и плакала по ночам в подушку…
СКАНДАЛЫ, ИНТРИГИ, РАССЛЕДОВАНИЯ
«…Она отправилась в Преображенские казармы и прошла в гренадерскую роту. Гренадеры ожидали ее.
- Вы знаете, кто я? - спросила она солдат. - Хотите следовать за мною?
- Как не знать тебя, матушка цесаревна? Да в огонь и в воду за тобою пойдем, желанная, - хором ответили солдаты.
Цесаревна взяла крест, стала на колени и воскликнула:
- Клянусь этим крестом умереть за вас! Клянетесь ли вы служить мне так же, как служили моему отцу?
- Клянемся, клянемся! - ответили солдаты хором…»
Из романа Н. Э. Гейнце «Романовы. Елизавета Петровна»
В 1741 году к власти пришла Елизавета Петровна. Ей тогда был 31 год. Робкая девушка стала могущественной императрицей. Балы продолжались, только уже не Лопухина была на них главной звездой…
«Через три месяца после своего прибытия в Москву на коронацию она успела, по свидетельству Ботта, надеть костюмы всех стран в мире. Впоследствии при дворе два раза в неделю происходили маскарады, и Елизавета появлялась на них переодетой в мужские костюмы - то французским мушкетером, то казацким гетманом, то голландским матросом. У нее были красивые ноги, по крайней мере ее в том уверяли. Полагая, что мужской костюм невыгоден ее соперницам по красоте, она затеяла маскированные балы, где все дамы должны были быть во фраках французского покроя, а мужчины в юбках с панье».
К. Валишевский «Дщерь Петра Великого»
Левенвольде был сослан навеки в далекий Соликамск; у Лопухиных же отняли жалованные ранее поместья. Степан Лопухин был отправлен в отставку, Ивана Степановича - сына Лопухиных - отчислили из камер-юнкеров. Наталья Лопухина продолжала числиться статс-дамой, но чувствовала ненависть к ней Елизаветы Петровны.
И еще - ужасно страдала из-за того, что милый друг, Левенвольде, теперь так далеко… Узнала Наталья, что в Соликамск едет новый пристав, кирасирский поручик Яков Бергер, и попросила сына, Ивана Степановича, через Бергера передать Рейнгольду весточку: «Граф Левенвольде не забыт своими друзьями и не должен терять надежды, не замедлят наступить для него лучшие времена!» Кто ж знал, что пойдет предатель Бергер прямиком в Стукалов указ, где составит донос на всю семью Лопухиных. И про то, что готовится, дескать, заговор против императрицы.
И про то, что Иван Степанович, напившись пьяным, говорил плохо про Елизавету Петровну: незаконнорожденной ее называл да грозился, что недолго ей править… Гнев Елизаветы Петровны упал, что называется, на старые дрожжи. Припомнились годы унижений и обивка в гостиной Лопухиной - из той материи, что было пошито бальное платье…
КАЗНЬ
В объявленном манифесте говорилось, что Лопухины - Степан, Наталья и сын их Иван - «по доброжелательству к принцессе Анне и по дружбе с бывшим обер-маршалом Левенвольдом, составили… замысел…» Лопухиных и подругу Натальи Анну Бестужеву приговорили к смертной казни, но потом «по великодушию своему» императрица высшую меру отменила. Заменив на позорную порку кнутом с последующей высылкой в Сибирь. А главным «заговорщицам», Наталье и Анне Бестужевой, - еще и «урезать язык».
1 сентября 1743 года в Петербурге, у эшафота, построенного на Васильевском острове у здания Двенадцати коллегий, собралась огромная толпа, жаждущая «зрелищ». Все жадно глядели на эшафот.
Из архива
Там приводили в действие унизительную казнь над одной из самых красивых женщин столетия. Вот ее, беззащитную, бросили на деревянные доски; палач разорвал на ней платье, и нежную, холеную кожу разрезал хлыст. Она уже не кричала, не плакала: не было сил. Она была почти мертва… И тогда ей разжали челюсти и клещами вырвали язык.
Палач показал язык онемевшей толпе и крикнул: «Кому язык, недорого?!» Толпа разразилась хохотом и улюлюканьем.
Анну Бестужеву «казнили» второй, и она успела сунуть экзекуторам дорогое кольцо - поэтому ее и секли не так самозабвенно, и язык лишь чуть-чуть «прикусили».
ПОСЛЕ БАЛА
Фигуранты «Лопухинского дела» были сосланы в отдаленные уголки Сибири. Долгие годы Наталья Федоровна Лопухина, когдато первая красавица двора, жила в городке Селенгинске. Два десятка лет она провела в Якутии. Она не могла теперь говорить - только мычала что-то нечленораздельное, не могла спать, захлебываясь слюной. По национальности немка, лютеранка по вероисповеданию, 21 июля 1757 года она приняла православие. Синод рапортовал, что в Сибири приняли православие 2720 душ язычников и «содержащаяся в Селенгинске Степана Лопухина вдова Наталья Федорова».
К власти пришел Петр Третий, и дело пересмотрели; Наталья Федоровна была возвращена в Петербург и даже вернулась ко двору.
Елизавету Петровну она пережила и застала царствование Екатерины Второй. Лопухина ушла из жизни 11 марта 1763 года, на 64-м году жизни. В обезображенной, немой старухе невозможно было узнать некогда блистательную красавицу-интриганку.
Племянница Анны Монс, статс-дама императриц Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны, по приказу последней выпоротая, лишенная языка и сосланная в Сибирь.
Мать Натальи, Матрена Монс, была статс-дамой Екатерины I и являлась супругой московского губернатора генерала Фёдора Николаевича Балка (поэтому носила прозвище «Балкша»). Их дочь Наталья стала женой любимца Петра I и двоюродного брата царицы Евдокии Федоровны, морского офицера, впоследствии вице-адмирала и кавалера ордена св. Александра Невского Степана Васильевича Лопухина.
Еще девочкой вошла в свиту Екатерины Иоанновны и сопровождала её к супругу в Мекленбург (1716). Приблизительно до 1718 года вернулась в Россию, где вышла замуж, как указывают, по желанию императора.
Но на обе семьи посыпались неприятности. Двоюродный брат Лопухина был осужден по делу царевича Алексея. В 1719 году торжествующий вид Лопухина и его смех во время богослужения по случаю смерти царевича Петра Петровича стал причиной ссылки с женой и детьми в Кольский острог. Наталья последовала за ним и претерпевала всяческие лишения.
Затем по делу брата Виллема Монса, фаворита Екатерины I, (1724) мать Лопухиной Матрену по приказу Петра I выпороли кнутом и сослали в Тобольск. При вступлении на престол Петра II, потомка Евдокии Лопухиной, участь семьи стала более благоприятной. Сенатским указом от 21 июля 1727 г. их вернули из ссылки в Петербург. Император допустил Лопухиных ко двору и возвел Степана Васильевича в звание камергера. При следующих правителях, к которым Лопухина склонялась еще со времен своей мекленбургской поездки, ей и мужу удалось занять относительно видное место. Лопухин получает должность кригскомиссара по морской части (указ Сената 11 сентября 1740 г.) в ранге вице-адмирала и с правом присутствования в Адмиралтейств-коллегии (указ 2 октября 1740 г.). 8-го апреля 1741 г. ей дарят имение: отписную Глумовскую волость в Суздальском уезде, ее мужа производят в генерал-поручики.
«Лопухина была известна как светская женщина, модница, любительница балов и тому подобных развлечений, даже как кокетка, загубившая немало сердец. Говорят, но вряд ли это основательно, будто бы даже сама суровость проявленная Елизаветой в отношении Лопухиной, была вызвана удачным соперничеством в амурных делах».
При вступлении на престол Елизаветы Петровны новая императрица отправила любовника Лопухиной гофмаршала Рейнгольда фон Левенвольде в ссылку. Чету Лопухиных также арестовали, но вскоре отпустили. Они потеряли свои имения и должности.
В 1743 году в результате доноса и политической интриги семью арестовали снова и обвинили в участии в заговоре, допрашивали и пытали («Лопухинское дело»). Окончательное решение гласило, что Степан, Наталья и Иван Лопухины, «по доброжелательству к принцессе Анне и по дружбе с бывшим обер-маршалом Левенвольдом, составили… замысел…». Приговор гласил: вырвать языки и колесовать, но по царской милости его смягчили на следующее: бить кнутом; вырвать языки, сослать в Сибирь, все имущество конфисковать. Ее дочерей, Настасью, Анну и Прасковью сослали в отдаленные деревни.
В Сибири Лопухина пробыла 20 лет, вернулась в Петербург только после кончины Елизаветы Петровны с воцарением Петра III, похоронив мужа и сына. Скончалась в царствование Екатерины II на 64-м году жизни 11 марта 1763 года и похоронена в Спасо-Андрониковом монастыре в Москве. Ее дочь Анна пережила мать на три года. Дочь Настасья вышла замуж за графа Головина, дочь Прасковья - за князя Голицына.
Некоторые исторические факты из биографии Н. Ф. Лопухиной находят своё отражение в многосерийном художественном фильме «Гардемарины, вперёд!» 1987 год(режиссер Светлана Дружинина).
Война со Швецией благополучно кончилась, но Елизавета не доверяла Европе. Она все время ждала от нее каких-то неприятных неожиданностей. Она не была уверена в прочности своего трона. От Брауншвейгской фамилии можно было ожидать чего угодно. Необходимо было, чтобы Европа, и в частности Франция, признали за ней право носить титул императрицы. Но Людовик XV с этим не торопился.
Дома все вроде было тихо, но это была настороженная тишина. Не может быть, чтобы все были довольны свержением Анны Леопольдовны и ее сына. Елизавета ждала заговора, и он возник. Погожим июльским утром 1743 года Елизавета собиралась в Петергоф. Переезд императрицы даже на ближайшие дачи был очень сложен, потому что было принято везти с собой не только одежду и вещи первой необходимости, но и мебель, зеркала, светильники, посуду и т. д. Все ломалось в дороге, но это мало кого волновало. Куда важнее было угодить императрице в сложной махине переезда.
Собрались, наконец. Государыня уже в карете сидела, как вдруг на взмыленной лошади прискакал Лесток. Доподлинно известно, что обер-шталмейстера Куракина, камергера Шувалова и его, Лестока, хотят умертвить, а потом отравить и саму императрицу.
Ужас охватил двор. Поездка была отменена. Куракин и камергер Шувалов на всякий случай заперлись в своих покоях, придворные не смыкали глаз ни днем ни ночью, у каждой двери стояли часовые. Именным указом у покоев императрицы был поставлен гвардейский пикет. Но уже через три дня взяли первого злодея. Им оказался подполковник Иван Лопухин, и следственная комиссия в составе генерал-прокурора Трубецкого, Лестока и главы Тайной канцелярии Ушакова приступила к первым допросам.
В самом имени арестованного слышалась крамола. Лопухины – старинный княжеский род. Эту фамилию носила первая жена Петра I Евдокия, от нее всегда шла зараза. Отец арестованного Ивана – бывший генерал-кригс-комиссар Степан Васильевич Лопухин – был двоюродным братом Евдокии. Плохого про него вроде и не скажешь, разве что – он был близок с опальным Левенвольде, но жена его Наталья Федоровна, одна из первых красавиц Москвы, была ненавистна Елизавете. Наталья Федоровна носила в девичестве фамилию Балк, она была племянницей Вильяма Монса, того самого любимца Петра I, которого потом император заподозрил в любовной связи со своей женой и казнил в назидание подобным негодяям. Из-за этого Монса Екатерина чуть было не лишилась трона.
Наталью Федоровну императрица не любила. Во-первых, никто не может быть красивее Елизаветы, а во-вторых, Лопухина вела себя вызывающе. У них уже была стычка. По этикету никто не балу не имеет право надевать платье нового фасона, пока его не обновила сама императрица. Это же правило касалось прически. И вдруг Наталья Федоровна на балу, может по глупости, а вернее всего, из бравады, копируя Елизавету, украсила свою прическу розой. Елизавета прервала танцы, заставила Лопухину встать на колени и собственноручно срезала розу с ее головы вместе с прядью волос. После этого она закатила негоднице две увесистых пощечины. Лопухина от ужаса и неожиданности лишилась чувств. Ее унесли. Глядя ей вслед, Елизавета бросила: «Ништо ей дуре!» и опять пошла танцевать.
Надо ли говорить, что Елизавета сразу поверила в этот заговор. В доме Натальи Лопухиной был поставлен караул, письма ее и мужа были опечатаны. Пока еще подполковника Ивана не называют отравителем, но на руках доносы справедливых людей: поручика лейб-кирасирского полка курляндца Бергера и майора Фалькенберга. Бергер объяснил, что был 17 июля вместе с подполковником Лопухиным в вольном доме, а оттуда пошли в дом к самому Ивану Лопухину, где тот жаловался. Пьяные речи его Бергер и предоставил следствию. Иван говорил: «Был я при дворе принцессы Анны камер-юнкером и в ранге полковничьем, а теперь определен в подполковники, и то не знаю куда; канальи Лялин и Сиверс в чины произведены, один из матросов, другой из кофешенков за скверное дело. Государыня ездит в Царское Село и напивается, любит английское пиво и для того берет с собой непотребных людей. Ей наследницей быть нельзя, потому что она незаконнорожденная. Рижский караул, который у императора Иоанна и у матери его, очень к императору склонен, а нынешней государыне с тремястами канальями ее лейб-компании что сделать? Прежний караул был и крепче, а сделали, а теперь перемене легко сделаться… Будет через несколько месяцев перемена; отец мой писал матери моей, чтоб я никакой милости у государыни не искал. Поэтому мать моя ко двору не ездит. Да и я, после того как был в последнем маскараде, ко двору не хожу».
Майор Фалькенберг свидетельствовал, что Иван говорил такие речи: «Нынешние управители государства все негодные, не так как прежде были Остерман и Левольд, только Лесток – проворная каналья. Императору Иоанну будет король прусский помогать, а наши, надеюсь, за ружье примутся». Фалькенберг спросил: «Когда же это будет?» Лопухин ответил: «Скоро будет». И добавил, что австрийский посланник маркиз Ботта Иоанна верный слуга и доброжелатель, а потому будет ему помогать.
Вот и появилось новое имя – Ботта, австрийский посланник. Он уже оставил Россию, но это ничего не значит. Этим именем можно будет поторговаться с Австрией и утереть нос заносчивой и неприступной Марии-Терезии.
Приступили к допросам. Иван Лопухин повинился: да, говорил поносительные речи про любовь ее величества к пиву, говорил, что они изволили родиться за три года до законного брака родительского, больше ничего плохого не говорил, «а учинил ту продерзость, думая быть перемене, чему и радовался, что будет нам благополучие, как и прежде». То, что маркиза Ботту привлекли в разговоре в известном смысле, арестованный начисто отрицал. Лопухину устроили очную ставку с доносителями. Отпираться дальше не имело смысла. 26 июля на допросе Иван Лопухин сказал: «В Москве приезжал к матери моей маркиз Ботта, и после его отъезда мать пересказала мне слова Ботты, что он до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне. Ботта говорил, что и прусский король ему будет помогать, и он, Ботта, станет о том стараться. Те же слова пересказывала моя мать графине Анне Гавриловне Бестужевой, когда та была у нее с дочерью Настасьею. Я слыхал от отца и матери, как они против прежнего обижены; без вины деревня отнята, отец без награждения оставлен, сын из полковников в подполковники определен».
Очень интересно: вот уже и дамы появились. Участие Анны Гавриловны Бестужевой заинтересовало комиссию и обрадовало Лестока. В девичестве Головкина, она была сестрой сосланного Елизаветой бывшего вице-канцлера Михаила Гавриловича Головкина, верно служившего вместе с Остерманом Брауншвейгской фамилии. Первым браком она была Ягужинская, а теперь вышла замуж за Михаила Бестужева. Как все отлично складывается! После отъезда в Париж Шетарди Лесток главной своей задачей видел ослабление, а может быть, и окончательное устранение вице-канцлера Бестужева. Лейб-медику надо было отрабатывать французские деньги. А здесь такая удача – фамилия Бестужевых замарана участием в заговоре, от супруги обер-гофмейстера до зарвавшегося Алексея Бестужева рукой подать.
Пора объяснить, как Лесток «вскрыл гнойник заговора». Как уже говорилось, служил в лейб-кирасирском полку тихий поручик Бергер. И случилось, что его назначили в караул к сосланному в Соликамск бывшему гофмаршалу Левенвольде. Поручик туда ехать очень не хотел. Соликамск далеко, на Каме. В этой забытой Богом дыре жить нельзя. Он назначен в конвой, а по сути дела, между конвоем и сосланным разница маленькая. С Иваном Лопухиным Бергер служил в одном полку. Про связь матери Ивана – Натальи Федоровны – с сосланным Левенвольде знал весь двор. И вот прослышала Наталья Федоровна про назначение Бергера в Соликамск и попросила сына, чтобы он передал на словах через курляндца привет ее милому. «Пусть верит, что помнят его в столице и любят, – передала Лопухина, а потом добавила: – Пусть граф не унывает, а надеется на лучшие времена».
Бергер увидел в этой своей фразе спасение. Он пошел к Лестоку, чтобы «поразмышлять» вместе – что это за «лучшие времена» такие? Не надеются ли Лопухины и их окружение на возвращение трона свергнутому Ивану Антоновичу? Лесток велел Бергеру вызвать Ивана Лопухина на откровенность и даже в помощь человека дал. А тут праздник и пьянка в вольном доме. У пьяного Лопухина язык и развязался. Бергер сидит, беседует, а за другим столом сидит нужный человек и слово в слово записывает. В Соликамск Бергер не поехал, он теперь был нужен в Петербруге.
Лопухину Наталью Федоровну вначале допрашивали в собственном доме. Она была очень напугана и отвечала с полной откровенностью. Из опросных листов: «Маркиз Ботта ко мне в дом езжал и говаривал, что отъезжает в Берлин; я его спросила: зачем? Конечно, ты что-нибудь задумал? Он отвечал: хотя бы я что и задумал, но об этом с вами говорить не стану. Слова, что до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне, я от него слышала и на то ему говорила, чтоб они не заварили каши и в России беспокойства не делали, и старался бы он об одном, чтоб принцессу с сыном освободили и отпустили к деверю ее, а говорила это, жалея о принцессе за ее большую ко мне милость». Из опросных листов видно, что все это не более чем разговоры, причем разговоры вполне понятные, но Лопухину заставили подробнее рассказать об австрийском министре, и эта подробность носила уже явно опасный характер. «Ботта говорил также, что будет стараться возвести на русский престол принцессу Анну, только на это я ему, кроме объявленного, ничего не сказала. Муж об этом ничего не знал. С графиней Анной Бестужевой мы разговор имели о словах Ботты, и она говорила, что у нее Ботта тоже говорил».
